Текст книги "Один маленький грех"

Автор книги: Лиз Карлайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– С ней все будет хорошо? – спросила Эсме, дотрагиваясь до руки миссис Генри. – Что с ней?

Но миссис Генри только покачала головой.

До появления доктора Штрауса, казалось, прошла вечность. Он оказался кругленьким пожилым господином в проволочных очках, говорившим с сильным акцентом. Он поговорил с миссис Генри – голоса обоих звучали удрученно – и вместе с ней вошел в комнату к больной. Не зная, что ей делать, Эсме пошла наверх, чтобы посмотреть, как там Сорча. Лидия вырезала бумажных кукол, а малышка зачарованно наблюдала за ней. Раз или два Сорча начинала дуться, но Лидия каждый раз успокаивала ее. Эсме смотрела и удивлялась, как умно служанка предупреждала приступы гнева у Сорчи.

Через полчаса Эсме снова поднялась наверх и увидела Маклахлана, стоявшего у двери в комнату, где находилась миссис Кросби, и тихо разговаривавшего с врачом. Маклахлан выглядел подавленным. Он увидел Эсме и живо повернулся к ней:

– Мисс Гамильтон, что случилось? Она споткнулась? Упала?

– Я не знаю, – сказала Эсме. – Не думаю. Доктор покачал головой.

– Она уверяет, что нет, – твердо сказал доктор. – Она объяснила, что внезапно почувствовала боль и сильные спазмы.

– Боже мой, – прошептал Маклахлан, запустив пальцы в волосы. – Есть ли… какая-то надежда?

Доктор не высказал оптимизма.

– Некоторая, возможно, – с сомнением сказал он. – Болей больше нет, ребенок не потерян. Во всяком случае, пока.

Ребенок? Миссис Кросби беременна? Голова у Эсме пошла кругом.

Недалеко от нее мужчины продолжали шептаться. Вдруг Маклахлан повысил голос.

– Но что могло послужить причиной? – настаивал он. – И что можно сделать? Ей нужно лежать, не вставая? Стоять на голове? Что?

Доктор покачал головой.

– Я не могу назвать причину, – признался он. – Ее возраст против нее. Вы должны признать это.

Маклахлан терял самообладание.

– Я не признаю этого, – почти прокричал он. – Жен-шины старше постоянно рожают детей.

– И они чаще теряют детей, – возразил доктор. – Это естественно.

– Почему же? Моей бабушке Макгрегор было почти пятьдесят, когда она родила своего последнего! – взревел Маклахлан. – Она до сих пор может справиться со мной одной рукой.

Доктор Штраус взял Маклахлана под локоть.

– Не нужно кричать, сэр Аласдэр, – сказал он. – Мы сделаем все возможное, обещаю. А сейчас, если позволите, я вернусь к своей пациентке.

– Да, да, разумеется, – согласился Маклахлан, продолжая ерошить свои волосы. – Мы будем делать все, что может помочь. Все. Поймите. Она так хочет этого ребенка.

Доктор уже взялся за ручку двери.

– Чтобы у ребенка остался какой-то шанс, – сказал он, – она должна лежать, пока не прекратится кровотечение, а это могут быть дни и даже недели. Ни в коем случае ей нельзя вставать раньше.

Маклахлан с трудом сделал глотательное движение, по его горлу вверх-вниз перекатывался кадык. – Если нужно, я привяжу ее к кровати.

– В этом нет необходимости, – мрачно сказал доктор. – Она сама будет делать все, что сможет. А теперь, пожалуйста, предоставьте заняться этим мне.

Маклахлан кивнул и повернулся к Эсме, как если бы она была следующей в перечне постигших его катастроф.

– Вы, – с решимостью сказал он, – пройдите со мной в кабинет. Мы должны уладить одно небольшое дело, вы и я.

Эсме в нерешительности медлила. Глаза Маклахлана сузились.

– Идемте же, мисс Гамильтон!

Доктор уже исчез за дверью. Маклахлан схватил Эсме за руку и почти грубо повел по коридору. Он распахнул дверь, пропустил Эсме вперед и с силой захлопнул створку за собой.

– Боже мой! – воскликнул он, тяжело вздохнув – Каким ужасным кошмаром обернулся этот день!

– Да уж, только для вас ли? – раздраженно сказала Эсме. – Разве ваше чрево сжимают спазмы, а не бедной миссис Кросби, разве вы истекаете кровью и боитесь потерять ребенка? Вот это, Маклахлан, настоящий кошмар.

Слишком идеальная челюсть Маклахлана задергалась.

– Мне небезразличны страдания Джулии, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – Если бы я мог, я бы принял их на себя, но я не могу. Все, что я могу сделать, – это попытаться быть ей хорошим другом.

– Ох, каждой бы женщине такого друга! – ввернула она. – Выразвлекаетесь, разъезжаете по городу в обнимку с бутылкой бренди, пока она теряет вашего очередного ребенка!

Эсме продолжала стоять, чего Маклахлан не замечал или чему не придавал значения. Он нервно расхаживал между окнами, одной рукой держась за затылок, а другой упершись в бедро. Челюсти его сжимались все сильнее, на виске начала пульсировать жилка.

– Так что, – с вызовом сказала она, – вам нечего сказать в ответ?

Он неожиданно повернулся к ней:

– Теперь послушайте меня, вы, злоязычная маленькая ведьма. И слушайте хорошо, потому что я не намерен повторять дважды: ребенок Джулии Кросби вас не касается, как, впрочем, и меня, и оставим это.

– Конечно, я совершенно ни при чем, если у вас окажется по бастарду в каждом приходе, – парировала она.

– Вы, черт возьми, правы – не ваше это дело, – резко ответил он. – А хоть бы и так! Но пока я защищаюсь от ваших бредовых заявлений, позвольте также сказать мне, что сегодня я совсем не бездельничал и не пил.

– Конечно! Вы просто пропитались винными парами!

– Да, а вчера я пропитался кофе, – выпалил он. – По-видимому, ни я, ни лорд Девеллин не отличаемся большой грацией. Он пролил бренди мне на брюки.

Эсме не поверила ему.

– Ну да, вас целый день нет дома, а когда вы появляетесь, от вас пахнет, как будто вы побывали в канаве. Что прикажете думать?

Он наставил на нее палец.

– Мисс Гамильтон, если бы у меня было хоть какое-то желание выслушивать ворчанье, упреки и оскорбления, я бы обзавелся женой, а не чертовой гувернанткой! – прорычал он. – Кроме того, вам платят не за то, чтобы выдумали!

Эсме почувствовала, что взрывается.

– Нет, нет, мне платят… за что? – возмутилась она, когда он возобновил хождение взад-вперед. – За удовлетворение хозяйских инстинктов, когда у него зуд и требуется почесать? Напомните мне еще раз. Я что-то не очень поняла, какие у меня обязанности.

Он резко повернулся и схватил ее за плечи, приперев к двери.

– Замолчите, Эсме, – простонал он. – Хоть раз помолчите, Бога ради. – И он неожиданно начал яростно целовать ее.

Она пыталась вывернуться, но он удерживал ее между руками. Жесткая щетина на его подбородке царапала ей лицо, когда он снова и снова припадал к ее губам, сильные руки крепко сжимали плечи.

Она старалась отвернуть лицо. Его ноздри раздувались, рот был горячим и требовательным. Что-то внутри ее обмякло, отпустило ее, и она приоткрыла свой рот навстречу ему. Он впился в него, глубоко проник внутрь. Ее лопатки были прижаты к дереву двери, она начала дрожать. В его прикосновениях не было нежности, только темный, требовательный голод. Эсме стала отталкивать Аласдэра ладонями.

Внезапно он оторвался от ее губ и пристально посмотрел ей в глаза. Его ноздри все еще раздувались, дыхание оставалось учащенным. А затем его глаза закрылись.

– К черту все, – прошептал он. – Нет, к черту меня! Повисло ужасное молчание. Первой заговорила Эсме:

– Мне придется держаться от вас подальше, – сквозь зубы проговорила она. – Никогда не прикасайтесь ко мне, Маклахлан. Я не миссис Кросби. Я даже не моя мать, чтоб вы знали. Уберите от меня ваши развратные руки, или я так дам коленом по вашим игрушкам, что вы на ногах не устоите.

Он отпрянул от двери, по-прежнему не открывая глаз.

– Да, уходите, – прошептал он, поворачиваясь к ней спиной. – Уходите, Бога ради! И никогда не входите сюда снова – что бы я ни говорил.

Дверные петли протестующе взвизгнули, когда она рывком распахнула дверь.

– Эсме? – Он произнес ее имя шепотом.

Не глядя на нее, Маклахлан вынул из кармана куртки свернутые бумаги и протянул их ей.

– Положите их в безопасное место, – сказал он. – А если когда-нибудь соберетесь уехать, – возьмите их с собой.

Глава 5
Прогулка по парку

Последующие две недели в доме царило уныние, словно несчастье, случившееся с миссис Кросби, расстроило весь привычный порядок вещей. Саму леди устроили в ближайшей к парадному входу спальне. Ее голова и ноги покоились на множестве маленьких подушечек. Каждый день после полудня Эсме заходила к ней и предлагала почитать, но миссис Кросби всегда отказывалась. Казалось, она была в большом смущении от того неудобного положения, в котором оказалась.

Доктор Штраус приходил каждый день и подолгу говорил со своей пациенткой – с сильным акцентом. Однажды, когда Эсме постучала в дверь недостаточно громко, она увидела Маклахлана, сидящего у кровати миссис Кросби с головой, опущенной на их переплетенные руки. Это была интимная, трогательная сцена. Они не видели Эсме. Она почувствовала что-то странным образом похожее на печаль и тихонько притворила дверь.

У миссис Кросби бывали и другие посетители. Каждое утро как по часам приходила пара по фамилии Уилер. Мистер Уилер – красивый мужчина лет пятидесяти – неизменно выглядел подавленным и озабоченным. Он также производил впечатление близкого миссис Кросби человека. Эсме была почти уверена, что видела его как-то на воскресной службе в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер, но без жены.

Тем временем на лицо миссис Кросби возвращались краски, а к ней самой – хорошее расположение духа. Через три недели после печального происшествия Уилеры и доктор Штраус появились на Грейт-Куин-стрит с фургоном и брезентовыми носилками. Мистер Уилер и один из слуг осторожно снесли миссис Кросби по ступенькам, и леди наконец отправилась домой. Маклахлана нигде не было видно.

Все это время Эсме почти не видела Маклахлана. Ночи напролет он проводил неизвестно где, возвращаясь под утро не в лучшем виде. Однажды она услышала, как Эттрик, поднимаясь с подносом, на котором стояли кофейник и стакан, судя по всему, с содовой, шепнул Уиллингзу: «Снова набрался!» Даже издали Эсме могла заметить, что следы беспутной жизни проступили явственнее на его лице; теперь ему можно было дать все его тридцать шесть лет – Лидия мимоходом упомянула о его возрасте.

Тем не менее он был гораздо привлекательнее своего брата. За исключением того, что оба были высокими и широкоплечими, они нисколько не походили друг на друга. Если первый был щеголь, похожий на белокурого бога, то Меррик Маклахлан был смуглым и темноволосым, с безобразным шрамом, уродующим челюсть. Он выглядел суровым и, похоже, обладал плохим характером. Мистер Маклахлан жил, по словам Лидии, в «очень шикарном месте», которое называется «Олбани» [3]3
  Олбани – фешенебельный многоквартирный дом на улице Пиккадилли, в котором жил Байрон и другие знаменитости.


[Закрыть]и в котором снимают квартиры состоятельные холостяки из общества. Это совсем не мешало Маклахлану смотреть на дом своего старшего брата как на свой собственный, в первую очередь это относилось к столовой.

В тех редких случаях, когда Эсме приходилось проходить мимо него, она старалась смотреть на него сверху вниз. Это было непросто, если учесть, что он горой возвышался над ней. Однако она продолжала держаться высокомерно. Меррик Маклахлан всегда сухо раскланивался и обходил ее.

Иногда он появлялся в сопровождении лорда Уинвуда. Уинвуд был приветлив, глаза у него были добрыми. Он неизменно интересовался, как поживает Сорча, и дважды, ожидая, когда к нему спустится Маклахлан, просил ее выпить с ним кофе в столовой. С Уинвудом ей было легко, и Эсме с удовольствием проводила несколько минут в его обществе.

Характер у Сорчи не менялся к лучшему, но теперь Лидия часть дня выполняла обязанности няни. Поэтому по утрам у Эсме появилась возможность сойти вниз и выпить чай с Уэллингзом и миссис Генри, и это было приятной передышкой.

Как ни странно, за это время начала вырабатываться определенная система взаимоотношений. Эсме по черной лестнице спускалась вниз, и почти тут же Маклахлан, который с помощью содовой и кофе к тому моменту более или менее приходил в норму, по парадной лестнице поднимался в классную комнату.

Здесь он, по словам Лидии, просто сидел и наблюдал, как играет Сорча. В слабой надежде, что она сможет приступить к обучению ребенка, как и положено гувернантке, Эсме купила мел и классную доску. К сожалению, Сорча не интересовалась алфавитом. Зато ей очень нравились – о чем со смехом рассказывала Лидия – странные фигурки из палочек и сюрреалистические изображения животных, которые рисовал для нее Маклахлан. Еще Сорча с удовольствием принимала его помощь, когда одевала свою куклу или складывала кубики.

К середине октября между Эсме и Маклахланом установилось что-то вроде перемирия. Как бы по взаимному соглашению, они всеми силами избегали оставаться наедине. Но однажды, когда Эсме сошла вниз, чтобы выпить чаю, на кухне случилась какая-то неполадка. Около часа Эсме прослонялась по дому, а затем возвратилась в классную комнату.

Заглянув в нее, она обнаружила там Маклахлана, пристроившегося на маленьком стульчике, и Сорчу, сидевшую на столе. Остальные девять стульчиков, которые не использовались, а служили, скорее, украшением, непонятным образом исчезли. Но в конце комнаты громоздилось какое-то сооружение с верхом из старого коричневого одеяла, из-под которого подозрительно выпирали бугры. Прекрасно. По крайней мере стульчикам нашлось какое-то применение.

Она снова перевела взгляд на Маклахлана и Сорчу, которые забавно смотрелись вместе – он с длинными ногами, вытянутыми почти через всю ширину стола, и Сорча с раскинувшимися вокруг, как у принцессы, юбочками.

На столе в беспорядке лежали несколько книг, которых Эсме прежде как будто не видела. Тут же были маленькие деревянные ящички, раньше стоявшие на полках в детской; крышки некоторых из них были откинуты. Сорча и ее отец как раз рассматривали что-то в одном из них. Внезапно Эсме поняла, что Сорча грызет что-то круглое и блестящее.

– Ой, что это у нее? – воскликнула Эсме, врываясь в комнату. Маклахлан вгляделся и нахмурился.

– Черт! – вырвалось у него. – Дай это сюда, озорница. Эсме ждала, что Сорча закапризничает. Но малышка выплюнула то, что у нее было во рту, в руку отца, заливаясь смехом, как будто это была веселая шутка. Аласдэр вытер этот предмет о брюки.

– О Боже! – сказал он. – Еще один византийский гиперпирон.

– Еще одна необычная монетка? – удивилась Эсме. – Где она их берет?

Маклахлан усмехнулся как-то почти по-мальчишески и показал на открытый ящичек.

– Я пытаюсь привить ребенку интерес к нумизматике.

Эсме непонимающе взглянула на него. В этот миг она ничего не уловила, кроме блеска в его глазах. Но тут же, сделав усилие, овладела собой.

– К собиранию монет, – пояснил он, явно не подозревая, в какое состояние мгновенно погрузил ее.

Ей удалось заговорить небрежным тоном:

– Если вы имеете в виду накопление, – она заглянула в один из ящичков, – то шотландцы приходят к этому естественным путем.

Маклахлан откинул назад голову и захохотал.

– Но это, мисс Гамильтон, редкие древние монеты.

– Тогда, – сказала Эсме, уперев руку в бедро, – что редкого в той монете, которую она только что сунула в рот?

Маклахлан нахмурился.

– Что за черт! – Он отнял у девочки монетку.

– Что челт, – сказала Сорча. Маклахлан еще больше нахмурился.

– Не говори этого.

– Не говоли, – эхом отозвалась Сорча.

– Ну вот! – сухо заметила Эсме. – Она уже чему-то учится, как раз тому, что нужно.

Маклахлан коротко вздохнул.

– Не нападайте на меня, Эсме! Я стараюсь. Эсме улыбнулась.

– Хорошо, я знаю поговорку о камнях и стеклянных домиках. А чем еще вы тут занимались? – Она повернула к себе доску для письма и нахмурилась.

– Это опоссум, – сказал Маклахлан.

– Видишь поссум? – сказала Сорча, показывая на рисунок пальцем. – Видишь?

Эсме наклонила голову набок, рассматривая рисунок.

– О-поссум?

– Североамериканское сумчатое, – пояснил Маклахлан.

– В самом деле? – Эсме всмотрелась в рисунок. – Похоже, он немножко…

– Безобразный? – закончил Маклахлан. – Выдумаете, у меня нет способностей к рисованию? Уверяю вас, это не так. Опоссумы на редкость непривлекательные животные.

Эсме метнула на него взгляд и улыбнулась.

– А что это торчит у него изо лба?

– Лог! – сказала Сорча, показывая на него пальцем. – Видишь? Видишь лог?

– Конечно, вижу, – пробормотала Эсме. – Опоссум с рогом? Совершенно очаровательно.

Маклахлан как-то застенчиво улыбнулся.

– Нет, рог у него как у… у единорога. Улыбка Эсме сделалась шире.

– У единорога?

Маклахлан взъерошил волосы на голове Сорчи.

– Видите ли, я не забыл, что сегодня у этого бесенка день рождения, – пояснил Маклахлан. – То есть, если честно, мне вчера напомнил об этом Уэллингз. Я купил ей в подарок несколько книжек с картинками. И больше всего ей понравилась книжка о единорогах.

Когда Эсме взяла в руки книжку, ее губы дрогнули в улыбке. Она и вообразить себе не могла, что он подумает о дне рождения Сорчи.

– Я подарила ей деревянный волчок, – ошеломленно сказала она. – И новые рукавички.

– Тогда она действительно своенравная маленькая принцесса, – отвечал он. – А сегодня принцесса настаивает, чтобы всем ее животным были пририсованы рога.

Сорча наклонилась и стала пальчиком обводить рисунок на доске.

– Лог, видишь? – гордо сказала она. – У инологов есть логи.

В ответ Маклахлан снял ее со стола и посадил к себе на колено.

– У единорогов есть рога, – поправил он, вытирая ее вымазанный мелом пальчик своим шейным платком. – Но у опоссумов – настоящих, – запомни, их нет. Этот рог я нарисовал, только чтобы позабавить тебя, глупышка.

Сорча засмеялась и занялась булавкой на шейном платке Маклахлана. А он приглаживал ее буйные кудрявые волосы, аккуратно убирая их за ушки.

Эсме переводила взгляд с мужчины на девочку и обратно, и на сердце у нее стало тепло. К несчастью, тепло от сердца распространилось на колени, которые вдруг ослабли. Нет, ей не следует так долго оставаться в обществе этого мужчины! Эсме безотчетно резко убрала руку со спинки стульчика, на котором сидел Маклахлан, и отошла подальше.

Это, как она поняла позднее, было замечено, потому что она получила передышку. Маклахлан поцеловал Сорчу и снял ее с колена.

– Иди играй, шалунья! – Он встал и начал собирать деревянные ящички. Едва возвышаясь над крышкой стола, Сорча наблюдала за ним, выпятив нижнюю губу.

– Вы уходите? – пролепетала Эсме.

Он бросил на нее непонятный, уклончивый взгляд. Тяжесть чувствовалась в этом взгляде, губы скривились так, как будто Маклахлану вдруг стало больно.

– Полагаю, мне следует идти.

Эсме не нашлась, что сказать. Конечно, она не хотела, чтобы он оставался. Но Сорче явно нравилось его общество. Импульсивно она сделала движение, чтобы дотронуться до его руки – остановить его, чтобы сказать ему… Что?

По счастью, в этот момент он отодвинулся, чтобы взять последний ящичек.

– Я не знала, что вы коллекционируете монеты, – глупо сказала она.

Он улыбнулся, но его глаза остались серьезными.

– И очень страстно, – признался он. – Детское увлечение превратилось в одержимость, а, надо сказать, это очень дорогое удовольствие.

Его слова удивили Эсме. Такое хобби не сочеталось со сложившимся у нее представлением о Маклахлане.

– Это ведь требует больших познаний? – сказала она. – Коллекционирование монет?

Он засмеялся, не поднимая глаз от своих ящичков.

– Мой отец говаривал, что это забава богатых людей, и я думаю, он был прав, – отвечал Маклахлан. – Нет, если вы хотите найти в нашем семействе человека с хорошими мозгами, так это мой брат. У него есть голова на плечах, и он умеет вести дела, тогда как мне достались внешность и обаяние.

Эсме не знала, что сказать на это. Маклахлан сделал движение, чтобы забрать сложенные один на другой ящички, но остановился.

– Что до моего обаяния, мисс Гамильтон, – я не забыл, что должен просить у вас прощения, – невозмутимо добавил он. – Мое поведение несколько недель назад было недопустимым. Сожалею, что не сказал этого раньше.

Эсме не хотелось, чтобы он напоминал о неприятном происшествии в его кабинете.

– Давайте больше не будем об этом, – сухо сказала она. – Но вы напомнили мне, что я не поблагодарила вас за бумаги, которые вы мне вручили.

Он бросил взгляд на Сорчу.

– Вы поняли, что это за бумаги? – спросил он. – Вы положили их в надежное место?

Она с трудом проглотила комок в горле и кивнула. Порой на него невозможно было сердиться так, как он того заслуживал. Он умел найти путь к ее сердцу.

– Мне приходилось видеть завещания раньше, – отвечала она. – Признаюсь, я почувствовала огромное облегчение.

– Мисс Гамильтон, я занимался им в тот день, когда заболела Джулия, – сказал он ровным голосом, без всяких эмоций. – Мои земли в Шотландии – заповедное имущество, – продолжал он. – Они, скорее всего перейдут к Меррику, хотя он говорит, что не примет их.

– Я знаю, что такое заповедное имущество, – сказала она.

– Но этот дом и все остальное будут принадлежать Сорче, – продолжал он. – Меррик узнает об этом, если… хорошо, если. Я знаю, вы его не любите – тут я ничего не могу поделать. Но ему можно доверять. Сорча никогда не останется снова без крыши над головой.

И прежде чем Эсме смогла подумать о достойном ответе, Маклахлан собрал свои ящички и исчез.

Эсме не видела Маклахлана до следующего воскресенья, и его появление снова было неожиданным. Она, как обычно, оставила Сорчу на попечение Лидии, чтобы посетить утреннюю службу. Эсме помнила, что тетя Ровена посещала церковь Святого Георгия, и само собой получилось, что она выбрала ее. Правда, в столь великолепной церкви она чувствовала себя неловко.

В то воскресенье на одной из передних скамеек она снова заметила мистера Уилера, и снова он был один. Проповедь была очень скучной, паства осталась равнодушной. Эсме возвращалась на Грейт-Вуин-стрит грустная, ею снова овладело чувство тоски по дому, и непонятно почему, она думала о мистере Уилере. После полудня Эсме надела на Сорчу ее лучшее пальтишко и попросила слугу снести вниз и поставить на тротуар коляску. День был холодный, серое небо и взвешенная в воздухе водяная пыль не способствовали хорошему настроению, но Эсме нестерпимо захотелось побыть там, где много зелени и воздуха, даже если это всего лишь Сент-Джеймсский парк.

– Гулять! – радостно хлопала в ладошки Сорча, показывая на ждущую ее внизу коляску. – Мы идем. Гулять парк, Мей. Гулять парк, уточки.

Как всегда, радость ребенка улучшила настроение Эсме. Она посадила Сорчу в коляску, застегнула ее пальтишко и со смехом поцеловала крошечные пальчики.

Аласдэр заметил у дома очаровательную парочку, когда подходил к парадному входу. Он заколебался, не зная, следует ли ему подойти, или лучше незаметно прошмыгнуть мимо, или просто повернуть назад, как в прошлый раз. Ситуация болезненно напомнила ему о выборе, который предстояло сделать, о выборе, тяжело ложившемся ему на плечи.

Начал он с того, что знать ничего не хотел о ребенке. Но очень скоро это оказалось невозможным. Он уже перестал ждать письма от дядюшки Ангуса и оставил надежду сбежать. Удивительно, но у него просто больше не было желания это сделать. Сорча оказалась трогательным маленьким существом. Может быть, упрямым и склонным к приступам гнева, но она была его, и он медленно начинал понимать, что значит быть отцом.

Нет, не Сорча источник его нынешних мучений. Ее сестра. Эсме. Она была не просто земной и влекущей, она была шотландкой до мозга костей. Ее голос, ее манера вести себя, даже ее запах пробудили в нем воспоминания и неясную жажду чего-то. Может быть, он тосковал по утраченной юности. Он хотел бы лежать рядом с ней посреди поросшей вереском пустоши и медленно вынимать шпильки из ее волос. Он хотел бы раздевать ее, медленно и нежно, увидеть ее алебастровую кожу на фоне зеленой травы, наблюдать, как эти всевидящие глаза медленно закрываются в знак капитуляции.

Это пугало. Но с этим ничего нельзя было поделать. Сейчас он смотрел, как она склоняется над коляской, чтобы поправить одеяльца, и почувствовал, что во рту у него пересохло. О чем он думал, когда пустил ее в свой дом?

В тот момент он не знал, что делать, и только хотел снять с себя внезапно свалившуюся на его плечи ответственность. Эсме представлялась единственным выходом. Теперь она стала его вечным наказанием. Даже в эту минуту он был пленником покачивания ее бедер и нежности, с которой она прикасалась к Сорче. Внезапно охватившее его желание показалось ему почти непристойным. Разве есть что-то эротическое в женщине, нянчащей ребенка? Смущало также, что она была на десять с лишним лет моложе его и неопытна, как девочка.

По крайней мере Эсме не была глупой самкой. Таких он не выносил. Она была твердой и прагматичной. Она понимала, что жизнь порой бывает трудной. Что жизнь может потребовать от человека жертв. Да, она знала это, вероятно, куда лучше, чем он, потому что он не мог припомнить ни одной настоящей жертвы, которую когда-либо жизнь потребовала от него, – до настоящего времени.

Но Эсме ничего не знала о мире, ничего не знала о мужчинах, подобных ему. Если бы у нее были отец или брат, способные защитить ее честь, Аласдэра уже призвали бы к ответу за его неподобающее поведение несколько недель назад.

Эсме застегивала пальтишко девочки, надетое на желтое муслиновое платье. Девочка сидела прямо и счастливо лепетала, глядя на сестру. Эсме в ответ взяла детские ручки в свои и по одному прижимала к губам пальчики. От этого простого проявления чувств что-то незнакомое шевельнулось в глубине его жесткого и эгоистичного сердца. Неожиданно им овладел приступ тоски, но он не знал ее причину. У него появилось чувство, что он совсем один в мире, что он не принадлежит никому и никто не принадлежит ему.

Он уподобился бездомному псу, тянущемуся к теплу и празднику жизни, псу, который заглядывает в приоткрытые двери и низкие окна и видит довольство других. Тепло и сердечность. Счастливый смех. Накрытый семейный стол в мягком свете свечей. Вещи, которые никогда ничего не значили для него раньше.

Он словно искал место, которое мог бы назвать домом, что не имело смысла, потому что у него был дом. Ничего похожего на эти странные, запутанные чувства он не испытывал с тех пор, как покинул Шотландию. Но когда в его жизни появились Эсме и Сорча, Аласдэр необъяснимым образом почувствовал себя более одиноким, чем когда-либо прежде. Может быть, потому, что он начал понимать: существуют вещи, которые тяжело было бы потерять.

Движимый импульсом, он снял шляпу и подошел.

Эсме подтыкала одеяльце за спину Сорчи.

– Доброе утро, мисс Гамильтон, – поздоровался он. – Вы собрались в парк?

Она резко подняла голову, лицо ее раскраснелось.

– Да. Мы гуляем там каждый день.

– Ну конечно. Я иногда вижу, как вы уходите. – Слава Богу, она представления не имела, как часто он стоял у окна своей спальни, пытаясь прийти в себя, и наблюдал, как ее маленькие ловкие руки готовят Сорчу к их коротенькому путешествию. – Вы видите, моросит, – добавил он.

– Совсем чуть-чуть, – сказала она. – Я не такая трусиха, чтобы меня остановили несколько облачков.

– Я и не предполагал ничего другого, – примирительно проговорил он. – Могу я присоединиться к вам?

Она заколебалась.

– Боюсь, вам будет скучно.

Аласдэр внимательно всмотрелся в ее лицо.

– Эсме, мне кажется, вы должны решить, хотите ли вы, чтобы я действительно был отцом, или отводите мне роль исключительно источника средств.

Его слова заставили Эсме усомниться в правильности занятой ею позиции.

– Позвольте сказать: этот выбор должны сделать вы.

Аласдэр накрыл ее руку, лежавшую на ручке коляски, своей.

– Иногда это трудно, – сказал он. – Особенно когда я вижу, что вас тяготит мое присутствие.

Она хмуро взглянула на него.

– Эсме, оставьте свои испепеляющие взгляды для кого-нибудь другого, – сдержанно сказал он. – Я признаю свои ошибки. Клянусь, я никогда больше…

– Идем! – вдруг напомнила о себе Сорча. Она ухватилась за края коляски и сильно качнула ее. – Идем парк! Смотреть уточек!

Аласдэр, чье покаяние было прервано таким неожиданным образом, рассмеялся.

– Вот озорница, – сказал он. – И боюсь, сумасбродная озорница – делает все, что придет ей в голову.

– Да, с ней нужно терпение и терпение, – признала Эсме.

Аласдэр усмехнулся.

– Иногда мне кажется, что с ней не справился бы и целый батальон горничных, – сказал он. – Вы видели дырку, которую она вырезала в занавеске в классной комнате, пока мы с Лидией собирали ее игрушки? Шалунья моментально схватила ножницы, оставленные Лидией, и пустила их в ход.

Эсме не стала возражать.

– Я починила занавеску, – только и ответила она. – Надеюсь, не очень заметно.

– Пришлось ее отругать, – продолжил он.

– И я тоже отругала ее, – сказала Эсме. – Для ее же пользы.

Аласдэр засмеялся.

– Моя дорогая, после того, как все наши похвальные намерения ни к чему не привели, мы, кажется, закончим тем, что будем безжалостно шлепать ее – возможно, в течение следующих пятнадцати лет. Вы понимаете это, ведь так?

– Да, конечно. – Эсме уставилась в тротуар. – Но я не могу шлепать ее.

Аласдэр глубокомысленно кивнул.

– Понимаю. Значит, мы договорились.

– О чем? – Она вскинула голову.

– Конечно, о том, что это должна будет делать Лидия. Эсме чуть не задохнулась от смеха.

– Маклахлан, вы бесстыдник.

– Да, но я предупреждал вас об этом.

– Идем! Идем парк! – потребовала Сорча.

Аласдэр склонился над ней и взял за умилительный подбородок с ямочкой.

– Идем в парк, нахальный ребенок. Ты можешь сказать это? Идем в парк.

– Идем в парк, – повторила девочка. – Идем сейчас. Аласдэр сдвинул шляпу на затылок.

– Мисс Гамильтон, наш деспот заговорил!

Эсме нашла, что на этот раз дорога в парк оказалась немного короче и гораздо приятней, чем обычно. Неподалеку от Грейт-Куин-стрит широкие ступени вели вниз, на другую улицу, но она пользовалась обходным путем. Однако сегодня Маклахлан сильными руками легко поднял коляску и перенес ее вниз.

Сорча счастливо верещала и хлопала в ладошки. Когда Маклахлан поставил коляску, она протянула к нему пухлые ручки и потребовала «нести».

К удивлению Эсме, Маклахлан наклонился, чтобы выполнить требование. Эсме дотронулась до его плеча:

– Не нужно. Сейчас все будет в порядке.

Он снова усмехнулся и взял девочку на руки – она одной рукой обвила его за шею, а другой начала показывать на знакомые предметы.

– Класивая собака, – сказала Сорча об ухоженном терьере, мимо которого они проходили. – Лошадки, – показала она на проезжавший экипаж.

– Черные лошадки, – уточнил Маклахлан. – Их четыре.

– Челные лошадки, – эхом повторила девочка. – Четыле.

– А вон бегут белые лошадки, – продолжил он. – Ты можешь сказать «белые»?

– Белые лошадки, – отвечала Сорча, вытянув пухленький пальчик в их направлении. – Класивые.

Так продолжалось, пока они не оказались в центре Сент-Джеймсского парка.

– Вы еще не были в Гайд-парке? – спросил Маклахлан. – Он немного дальше, и там на дорожке для верховой езды можно увидеть много красивых лошадей.