Текст книги "То самое чувство (СИ)"

Автор книги: Лия Роач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Плевать, – равнодушно заявляет он. – Самое главное я сделал, а покупатели в такое время никогда не приходят. Никто и не заметит, что я свалил.

Я вспоминаю, как наплевательски он относится ко всякого рода правилам и запретам и даже не особенно удивляюсь такому же отношению к работе.

Он идет к встроенному в боковую зеркальную стену шкафу и надевает пальто. В пальто я вижу его впервые, и выглядит он в нем совершенно иначе. Как, впрочем, и без него, в костюмных брюках и темно-серой, не застегнутой на пару последних пуговиц, рубашке это совсем не тот Дэн, что в джинсах и легком джемпере, каким я видела его в клубе и на первом свидании.

Первое свидание – боже, как невероятно говорить о нем не в будущем предположительно-желательном времени, а в самом что ни есть прошедшем свершившемся. У меня было первое свидание! Да, и со мной это случилось, даже не верится.

Продолжая разглядывать Дэна, я думаю о том, что в каждую новую нашу встречу он предстает передо мной не таким, как в предыдущую. В клубе он показался мне мажористым и пугающим кутилой, в бургерной – хулиганистым пиратом, а сегодня явил образ этакого небрежного стиляги. Но, несмотря на классический камуфляж, он и сейчас по-прежнему остается опасным – для таких малявок, как я, конечно, – хищником с убойно магнетической улыбкой.

Дэн подает мне мою куртку, надеть не помогает, но мне и не нужно – уж с этим я справлюсь сама. Вообще не люблю всех этих излишних галантностей: пропустить вперед, придвинуть стульчик, помочь выйти из машины, подать или – самое чудовищное – поцеловать руку. Бррр… Не понимаю, как может быть приятно, когда кто-то берет твою руку, поднимает ее сам, безвольную, и касается ее влажными губами, или усами. Это же отвратительно! Я всегда испуганно выдергиваю руку, еще до того, как успею подумать, что это невежливо, и заставить себя потерпеть. Ничего не могу с собой поделать, желание вернуть руку на ее законное место затмевает разум и выветривает все известные правила этикета.

Я стою на улице и в открытую дверь смотрю, как Дэн опускает на окна жалюзи, выключает освещение, ставит салон на охрану и выходит, чтобы запереть дверь. Подходит ко мне и, взявшись перчатками за мой воротник, вдруг тычется лицом в мою макушку.

Хорошо, что я утром голову помыла, успеваю подумать я, когда он блаженно мычит:

– Ты офигенно пахнешь. Что это, жасмин?

От его жаркого дыхания по телу бегут мурашки, согревая меня и заставляя вздрогнуть. Он это чувствует и уже специально выдыхает в мои волосы.

– Пантин, густые и крепкие, – говорю я, чтобы что-то сказать и, по возможности, вынырнуть из облака его дыхания, которым я окружена. А заодно разрядить атмосферу, вновь неуклонно катящуюся к поцелую. А к нему я совершенно не готова.

К тому же так я быстро замерзаю. Делаю шаг назад и накидываю на голову капюшон – и чтобы не мерзнуть, и от греха. На голове у меня тоже, оказывается, какие-то слишком чувствительные зоны.

Если ни о чем не думать, ни на что не оглядываться, то я хочу, чтобы он меня поцеловал, не меньше, чем он, а, может, и больше, но я умру, если услышу что-нибудь вроде "Ты что, никогда раньше не целовалась?" и ехидный смех после того, как я густо покраснею.

А глядя в смеющиеся глаза Дэна, я не могу представить, что он снисходительно отнесется к полному отсутствию у меня опыта на поприще французских поцелуев. Хочу в это верить, но не могу.

– Пантин, значит, – он смотрит на меня сквозь привычно сощуренные веки. – Не Шанель Шанс?

– Ты разбираешься в женском парфюме? – округляю я глаза, потому что духи угаданы точно.

– Ну не в мужском же мне разбираться, – он фыркает и, взяв за локоть, ведет меня в сторону, противоположную той, откуда я пришла. – Прогуляемся до центра? Там и на автобус сядем.

Я согласно киваю. Ужин дома я все равно пропускаю, а значит, какая разница, приду я часом позже или раньше. Тем более и маму я предупредила, что задержусь.

***

Мы доходим до реки, медленно бредем вдоль нее по ухоженной набережной, наши сцепленные руки лежат в большом кармане его пальто – хоть и спрятанная в его ладони, моя рука вскоре замерзла, и я хотела высвободить ее, чтобы убрать в карман, но он не позволил, найдя такой способ. Это вполне удобно, и я не возражаю. Мы идем, даже почти не разговаривая. Может, потому что холодно, а может, потому что нечего сказать, или нам и без слов хорошо и комфортно вдвоем. В моем случае справедливы все три предположения, про него я не уверена. Никогда ни в чем не уверена.

Когда мы подходим к перекрестку, от которого до нужной остановки остается метров триста, на светофоре видим мой автобус и, не сговариваясь, бежим. Автобус нас обгоняет и останавливается на приличном отдалении, я мысленно уже решаю, что нам не успеть и хочу брейкнуть бессмысленную пробежку, но Дэн отпускает мою руку и резко ускоряется. Бегущим в пальто он выглядит удивительно естественно, оно как будто совсем ему не мешает. Он успевает к дверям до их закрытия и удерживает для меня. Я вскакиваю на подножку, двери с громким стуком смыкаются за моей спиной, а автобус тем временем уже разгоняется.

Мы отходим в дальний угол и смеемся, глядя на раскрасневшиеся лица друг друга. Глаза блестят, дыхание сбитое, улыбки счастливые. Несколько остановок мы так и едем в хвосте салона, почти в обнимку, хотя никто вокруг нас не толпится, а потом освобождается место сразу за водителем, и Дэн тащит меня туда. Сажает на сиденье, а сам встает передо мной, прислонившись спиной на стенку кабины водителя, а ногами уперевшись в основание кресла.

Он пристально смотрит на меня, и веселье из его глаз постепенно улетучивается, взгляд становится тяжелым. Я избегаю его и, опустив глаза вниз, разглядываю свои руки. Долго разглядываю, пауза затягивается, и в какой-то момент я непроизвольно поднимаю голову и натыкаюсь на тот же взгляд. Он слово все это время пялился на меня, даже не моргая. Сердце трепещет в груди от страха и неизбежности происходящего. Во рту у меня резко пересыхает, и я машинально облизываю губы.

Это действие не остается им незамеченным.

– Губы у тебя какие-то пересохшие, – констатирует низким голосом и без паузы предлагает: – давай увлажню.

И тон, и взгляд не оставляют сомнений, как именно он собирается увлажнять мои губы – точно не протянув стакан воды, – и от этой перспективы во рту у меня и вовсе наступает великая засуха.

Устремляя все силы на то, чтобы снова не пройтись языком по губам, я с трудом выговариваю:

– Обойдусь.

Он отводит взгляд, но я успеваю увидеть недобрый блеск и судорожно сглатываю. Хорошо, что он этого не видит.

– Смотри, я предлагал, – говорит он и выпрямляется, стремясь увеличить расстояние между нами.

Я понимаю, что переиграла  в недотрогу, и ему надоели наши платонические свидания. Надоело меня уговаривать. Понимаю я и то, что это свидание, скорее всего, последнее – он смотрит теперь в другую сторону и даже стоит, отвернувшись от меня. Да уж, недалеко я продвинулась в своих первых "отношениях". Ну что ж, я знала, что это будет нелегко.  И хоть мне жаль, что ничего не получилось, исправлять это, пытаться заставить его передумать, кидаться давать ему то, что он хочет, я не буду.

Нет так нет. Начну с начала. Но уже, видимо, не с ним.

– ЖК "Европейский", – звучит записанный голос, и, встав с кресла, я иду к выходу.

Замечаю, что Дэн выходит следом и идет за мной. Молча, не касаясь друг друга, хоть и находясь очень близко, мы входим в арку, проходим пост охраны и идем через двор. Набираю код на подъезде и уже открываю рот, чтобы сказать "Пока", но он держит дверь так, будто не для меня, а лишь пропускает меня вперед и собирается войти тоже. Я временю с прощальными словами, но не тороплюсь с выводами. Он же собирался проводить меня до дома – видимо, держит слово до конца. Однако сердце против воли снова трепещет – теперь в робкой надежде.

Прохожу в лифтовый холл и нажимаю кнопку пассажирского лифта, стоящего на первом этаже, двери его разъезжаются, но я слышу:

– Кира, – и вижу, что Дэн держит открытой дверь на лестницу, приглашая меня подняться по ней. Я не понимаю зачем, но иду.

Все так же в полном молчании мы поднимаемся, проходим четвертый этаж, пятый... Вдруг раздается тихое жалобное мяукание, и я замираю на нижней ступени, Дэн врезается в меня сзади. Его взгляд выражает недоумение.

– Ты слышишь?

– Что?

В тишине снова раздается опасливое, но отчетливое "мяу", и Дэн, осторожно отступая, оглядывается. Наклоняется в самый угол слева от окна и поднимает маленького облезлого котенка.

– Эй, надеюсь, ты не блохастый. – И голос, и выражение его лица сразу смягчаются.

Этот парень явно любит кошек. Со мной, например, он так ласково еще не разговаривал.

Поворачивается ко мне и показывает взъерошенный комок с грязной слипшейся шерстью, но очень яркими живыми глазами.

– Не похоже, что он чей-то, – произношу то, что первым приходит в голову. – Как же он сюда попал? И код на двери, и двойной дверной заслон на лестницу, самому ему сюда не попасть.

Да и за почти два года жизни тут, я не видела поблизости ни одного бродячего кота и даже дикие собаки у нас редкость.

– Ей, – поправляет он. – Дети притащили, по-любому. А родители не обрадовались подарку.

Котенок снова подает голос, теперь уже не тихий,  а очень требовательный.

– Жрать хочет, – переводит Дэн. – Есть у тебя дома молоко?

– Молоко есть, но к нам её нельзя – у сестры жуткая аллергия на шерсть.

А я не люблю кошек, добавляю мысленно, но озвучивать свою нелюбовь не стремлюсь. Зачем давать ему лишний повод разочароваться во мне?

– Ну от того, что ты ее покормишь, твоя сестра не умрет?

– Наверное, нет. Хотя есть идея получше, – соображаю я. – Идем.

Мы поднимаемся на мой этаж и я звоню в дверь по соседству с нашей. Мне открывает Аня, но все соседки по "студенческой коммуналке" зовут ее Анечка Сергеевна – за серьезность и круглые очки, наверное. Нам везет – Анна заядлая кошатница и очень скучает по оставленному дома пушистому персу Адонису.

– Привет, – тянет она удивленно, но тут же осекается, увидев даже не Дэна, а котенка в его руках. – Ой, какая маленькая. Ну-ка дайте мне.

И она забирает кошку, гладит ее, спрашивает, откуда она взялась – не у нас спрашивает, у котенка, – и что же ей теперь с ней делать. Я понимаю, что эти двое нашли друг друга, и за судьбу ничейного зверя можно не переживать. Продолжая ворковать с подкидышем, Аня зовет Лельку и просит ее принести кошке молока. Та задерживает изучающий взгляд на Дэне, но удаляется на кухню, откуда очень быстро возвращается с молоком в фарфоровой чашке и остается, но не потому, что тоже любит кошек. На активно лакающую счастливицу она даже не смотрит, она не сводит глаз с Дэна, который все это время стоит позади меня и молчит. Я чувствую себя очень неловко, буквально ощущаю, как горят мои щеки, уши и даже кожа головы.

Лелька приглашает нас войти – ну не в подъезде же стоять! – и мы вторгаемся в не очень просторную прихожую. Непонятно зачем. Ладно я, но почему Дэн не уходит, обрекая себя на неизбежные смотрины? За пару минут успел так прикипеть к бездомному животному, что не хочет уходить, пока не убедится, что ту накормят и обогреют? Всё же мне так и не удалось его разгадать… И теперь уже вряд ли удастся.

Я старательно избегаю встречаться глазами с красноречивым взглядом Лельки, но понимаю, что потом меня все равно ждет допрос с пристрастием, или завтра на пробежке, или позже, но разговора по душам не избежать.

– Как думаешь, – спрашивает Анечка Сергеевна у Леонеллы, – Альбина согласится оставить кошака?

– Это кошка, – впервые подает голос Дэн.

Северянка кивает, но смотрит на сестру хозяйки квартиры.

– Фиг знает, – пожимает та плечами. – По настроению. В детстве кот у них был.

– Я ей уже и имя придумала…

– Какое? – интересуется мой спутник.

– Лаки. Везучая она однозначно.

ТСЧ: Замешательство 7

Уже почти два часа ночи, а я еще только мою голову – засиделась с домашкой и изучением очередной тысячи слов по новой теме для Инглиша – после нанесения на волосы чудодейственной маски собственного приготовления. Мама – ярая приверженница натуральных средств по уходу и нас с Алисой приобщает к натурпродуктам, но, признаться, с переменным успехом. Мы даже не пытаемся спорить, что эффект от этой маски значительно превосходит любые новомодные покупные средства, но процесс ее приготовления, сложность нанесения и длительность держания на голове делает ее непригодной для постоянного использования. Лично мне для нее нужно соответственное настроение.

Высушиваю волосы полотенцем, заматываю их в него жгутом и надеваю любимую пижаму. Брючная розово-серая с милахой медвежонком, она мне давно коротка – это уже не штаны, а бриджи, – но менять на другую наотрез отказываюсь. И родители, и бабушки-дедушки, и даже подруги, которым доводилось видеть меня в пижаме, дарили мне новую, ошибочно полагая, что она мне нужна, но я упрямо ношу свою старенькую. Спать я в ней все равно не сплю, используя, скорее, как банный халат или домашнюю одежду.

Заходя в комнату, слышу приглушенную мелодию звонка на телефоне, привычно покоящемся под подушкой. Мысленно удивляюсь, кто может звонить в столь позднее время, и с любопытством смотрю на дисплей – Вика. Удивление усиливается – за два с половиной года тесного общения ночью она еще никогда мне не звонила. Нажимаю "ответить", успевая при этом заметить в строке уведомлений галочку неотвеченного вызова – этот звонок явно не единственный. Видимо, пока я зависала в ванной, Виктория не первый раз пытается до меня дозвониться.

– Алло, – говорю почти шепотом – Алиска не услышит, но вот родители могут вполне, пусть и из другой комнаты. Звукоизоляция в новых домах так себе.

На том конце слышу громкую музыку, гулкий шум на ее фоне и чьи-то рыдания.

– Кииииир, – всхлипывает Вика в трубку, едва не оглушая меня. – Кир, что мне делать? Как он мог, Кир?

– Кто мог? Что случилось? – из-за шума в ухе и беспокойства за ревущую подругу, я машинально повышаю голос.

– Я же… – рыдания. – А он пришел и… – снова рыдания. – Даже не разобрался. Я же ничего… вообще!

– Вика, – я начинаю терять терпение, – если ты хочешь, чтобы я что-нибудь поняла, прекрати ныть и говори по существу.

– Можно я приеду к тебе? – подавив судорожные всхлипывания, спрашивает она наконец.

– Куда ко мне? – опешиваю я. – Домой? Ты на часы смотрела? Уже ночь вообще-то, и у меня все спят.

– Пожалуйста, Кир. Мне некуда идти. Меня отец из дома выгнал. Опять сорвался и… – она снова начинает рыдать.

Я понимаю, что значит "опять сорвался" – отец Вики военный подполковник с жесткой внутренней дисциплиной иногда сходил с катушек и на некоторое время уходил в себя, но не один, а в компании со старым добрым Джеком. Для меня это всегда было дикостью. Мы все знали Свяжина Всеволода как красивого статного мужика, образованного и ориентированного на молодежь – с Викой и ее младшим братом он всегда вел себя на равных. Сильно не баловал, но и в ежовых рукавицах не держал, позволяя больше, чем обычно позволяют родители подросткам, включая моих. И в то, что время от времени этот идеальный мужчина и отец может так опускаться, поверить было трудно. Это случалось нечасто, но все же регулярно, и в такие дни Вику мне было искренне жаль. Хотя она чаще всего относилась к этому философски и даже умудрялась извлекать из отцовых запоев выгоду для себя. Он давал ей деньги и забывал об этом, на несколько дней они с братом были предоставлены сами себе, и, приходя в себя, отец первое время чувствовал себя виноватым и ни в чем им не отказывал.

Поэтому я крайне удивлена, что он мог выгнать дочь из дома и даже не сразу ей верю.

– Как это выгнал?

– Ну как выгоняют? Вытолкал за дверь, – моя непонятливость выводит одноклассницу из себя и она даже перестает рыдать.

– А ты где?

– В такси еду. Я уже вообще-то в твоем районе. Говори адрес.

Ошарашенная ее напором, я не возмущаюсь и не возражаю, послушно назвав ей свой адрес, Вика повторяет его за мной, видимо, для водителя, и через минуту сообщает:

– Будем через шесть минут. Захвати деньги, не знаю, на сколько я тут наездила, – и обрывает разговор.

Пару минут я в замешательстве стою посреди своей комнаты, потом резко отмираю и бегу в спальню родителей. Подхожу к широкой кровати с маминой стороны – такие вопросы нужно решать только с ней – и тихо зову ее.

Шепотом в двух словах обрисовываю ситуацию и прошу разрешения для подружки горемычной переночевать у нас. Мама не скрывает своего удивления и недовольства, но со словами "Не оставлю же я ребенка на улице" дает свое согласие и идет вместе со мной в гостиную устроить для Вики спальное место.

– Мам, дай, пожалуйста, денег таксисту заплатить. У Вики может не хватить.

Денег она дает, и я тороплюсь встречать временную беженку.

Такси уже стоит у подъезда пассажирской дверью к входу. Я выбегаю на улицу.

– Двести рублей дай, – открывая забрызганную грязью дверь "Соляриса", требует зареванная подруга и, расплатившись с таксистом, выходит.

И сразу кидается мне на шею. По ее рыданиям и странно визгливому голосу я думала, что Вика и сама пьяна, но на ногах она стоит твердо и в дыхании никаких резких запахов не ощущается. Однако выглядит подруга чудовищно – макияж размазан, темные разводы туши на мокром лице, прилипшие пряди светлых волос, тоже испачканных тушью и тональником. Нос красный, губы опухшие, а если добавить к образу грязные до колен колготки и распахнутое пальто – на вид типичная пьяница, причем лет тридцати с хвостиком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ В квартиру она заходит тихо, даже перестает на время стенать и хлюпать носом, здоровается с мамой и по ее совету, снабженная полотенцем, покорно идет в ванную. Мама просит меня сильно не шуметь, не засиживаться до утра и уходит. Я иду на кухню, собираясь согреть для нас чай – сама собираюсь выпить несладкий кофе, – но при моем появлении чайник, щелкнув, выключается. А на столе стоят бутерброды и печенья – мама уже позаботилась обо всем. Недолго думая, наливаю кофе для нас обеих и жду появления Вики. Она не задерживается в ванной, но выходит с чистым лицом и забранными в хвост волосами.

– Теперь хоть на человека похожа, – говорю я, закрывая за ней дверь.

И, расценивая это как сигнал, Вика возобновляет свои рыдания. Но, к счастью, на более приемлемом уровне громкости.

– Рассказывай, что такое могло случиться, что довело тебя до слез и до меня.

Вику долго уговаривать не надо – пожаловаться на жизнь ее любимое занятие. Были бы желающие послушать. Проявляя чудеса терпения и сострадания, где-то через час рассказов, перемежающихся плачем и регулярными сморканиями – запас бумажных полотенец нам придется пополнять – я, наконец, узнаю, что всему виной снова противный Владик. Для меня противный, не для нее. Он с друзьями как нельзя некстати появился в баре, в котором Вика по обыкновению охмуряла очередного пацика ради халявной выпивки. И как раз расположилась у него на коленках, когда в баре и появилась компания Владика. Сам он ее не заметил, но друзья его оказались более глазастыми и указали парню на творящиеся непотребства. Не знаю, считал ли он Вику своей девушкой, но представшая перед ним сцена ему не понравилась, что вылилось в нелицеприятные высказывания в адрес Вики, ее матери и прочих предков женского рода и даже в активные действия руками. Не побил, конечно, но с чужих колен невежливо сдернул, бутылку из  рук вырвал и "вообще вел себя не по-джентельменски". Услышав это замечание, я едва с табурета не упала – где Владик и где джентльменство?

– А главное, я же ничего такого не делала! – в процессе повествования рыдать она перестала, сменив слезы на негодование и возмущение несправедливым обращением. – Ну подумаешь, на коленки села, так это потому что все стулья у бара были заняты. Не стоя же мне пить!

Я только глаза округляю от столь вопиющей подмены понятий. Но роль оскорбленной невинности, надо признать, удается ей совсем неплохо. Не Оскар, конечно – Вика совершенно не его формат, – но на какую-нибудь Тэфи она вполне может претендовать.

– Шалавой обозвал… Да я… – она машет рукой. – А еще орал, что я алкоголичка, прикинь! Да я всего один глоток пива – да ну какое пиво, газировка, – она со стуком ставит на стол чашку, расплескивая остывший чай. – Всего один раз глотнуть успела, когда он со своими шестерками в бар завалился. Кто, блин, их звал? То неделями не появляется, то приперся, когда не надо. Пусть теперь ко мне даже не подходит – хватит, надоел, диктатор доморощенный!

Этот репертуар был мне знаком, Владик надоедал ей не реже раза в месяц – чаще они вряд ли виделись. Он действительно часто пропадал, не предупреждая, и во время своих отлучек не звонил и на Викины попытки с ним связаться никак не реагировал. Она терзала его телефон звонками и сообщениями, искала его по знакомым местам, по друзьям, бывало, что и караулила возле дома, но поймать его ей ни разу не удалось. И побегав так за ним несколько дней, она неизменно заявляла, что устала, что она не девочка на побегушках, и что Владик может валить в пеший поход по известному направлению. Но он снова возникал на ее пороге, и она его принимала, сияя от счастья и начисто забыв все свои недавние клятвы.

Про Владика мне давно уже все понятно, продолжать слушать о нем я больше не хочу. По крайней мере, не глубокой ночью у себя на кухне.

– Вик, может, тебе стоит, наконец, завязать со спасением души своего Владика и обратить внимание на Никиту? Ну классный ведь парень. И красавчик, и относится к тебе не как некоторые. Как можно вообще бегать за таким, как твой Влад, когда рядом есть такой Никита?! – я искренне этого не понимаю, и не первый раз пытаюсь открыть подруге глаза, но пока безуспешно. – Нормальный, образованный, перспективный... Где он там учится?

– На международных отношениях, – в голосе Вики сквозит восхищение – она о подобных высотах и не мечтает.

Поступать собирается на дизайн, если нигде не пройдет, то в колледж – платное обучение в ВУЗе они не потянут.

– Круто же, будешь женой дипломата, – улыбаюсь я, а Вика фыркает. – И он из хорошей семьи, в Англии учился.

– Брат у него и сейчас в Англии, уже не учится – работает.

– Вот именно. А Владик твой безнадежный, он школу-то хоть закончил?

– Неа, ушел после девятого.

– Ну и нафига тебе такое счастье? Ты по нему сохнешь, а он то появляется, то исчезает, сегодня он с тобой, а завтра бросит. Да он кидает тебя каждый месяц! – я сама чувствую, что начинаю говорить с нажимом, как моя мама, и одергиваю себя. – Ну, Вик, ну чего тебе не хватает?

Подружка вздыхает.

– Любви, наверное, не хватает. Никита – классный, ты права. И все это видят, да я и сама знаю. Когда я с ним, я и не вспоминаю про Владика. И сама себе чуть не каждый день все это говорю, и всё понимаю. Но потом появляется Влади...

– Ой хватит. Не надо про Влада, – я понимаю, что мы возвращаемся туда, откуда начали, и не желаю выслушивать всё еще раз по кругу. – Расскажи лучше, чего с отцом не поделили? За что он тебя выгнал?

– Да за то же. После клуба я домой пришла, вся в слезах и соплях, ну вот почти как ты меня видела. А он наджекился и тоже решил, что я пьяная. Наорал. Ну, короче, слово за слово. Выпер меня даже без пальто и сапог. Спасибо, Славка вынес, когда папаша в своей комнате закрылся, а то бы я к тебе босиком приперлась.

– И… что ты теперь будешь делать? – неуверенно спрашиваю я.

Уговаривать родителей оставить ее у себя можно и не пытаться, они, скорее, отправятся вразумлять подполковника Свяжина, чем предоставят политическое убежище его дочери. В таких вещах они у меня товарищи принципиальные.

– Да ниче, завтра домой пойду. Он выспится и не вспомнит про конфликт. Как обычно, – беспечно говорит подруга. – Он так-то не злой, это я ему под горячую руку попалась, не в духе был – может, виски как раз кончился. Ну и я сама виновата, сцепилась с ним.

– Вот так просто вернешься и все?

Если всё так легко разрешается и никакой проблемы с отцом нет, то нафига было тащиться ко мне посреди ночи и разыгрывать трагедию сироты и брошенки, вроде нашей Лаки?! Невольно всплывшее воспоминание о "нашей" Лаки автоматически напоминает мне и о Дэне – о том, как неоднозначно мы расстались в тот вечер.

Уйдя от девчонок, Дэн молча вышел в лифтовый холл, я пошла следом, чтобы сказать «Пока» – меня так воспитали, – но он и не собирался прощаться, привалился плечом к стене у узкого окна и смотрел на меня. Я же боялась встречаться с ним глазами и стояла на отдалении, уставившись взглядом в плитку на полу у его ног. Прошло несколько минут этого затянувшегося молчания, я успела мысленно сосчитать до двухсот тридцати восьми, когда он позвал тихо:

– Иди сюда.

Не приказал, не сказал раздраженно, а именно позвал, голос такой нежный, ласкающий, что у меня не было ни единого сомнения, идти к нему или нет. Я подошла и он обвил меня руками, глядя сверху вниз. Я опять боялась смотреть ему в глаза, боялась, что снова возникнет это осязаемое напряжение, разрешиться которое может только одним – совсем не дружеским поцелуем. А его я, опять же, боялась.

Но стоять вот так, с ним в обнимку, могла бесконечно. Пока родители не стали бы меня искать или не появился кто-то из соседей. Тогда бы меня тоже как вихрем сдуло. Но никто наше уединение не нарушал. Только Дэн, которому, видимо, наскучило изучать макушку моей склоненной вниз головы, спросил вдруг:

– Че ты от меня шарахаешься? Я же вижу, что... нравлюсь тебе.

Он явно хотел сказать не это, но я оценила его тактичность.

– А я тебе нравлюсь? – зачем-то спросила в ответ.

Но я правда не понимаю этого. Точнее, не понимаю его. В какой-то момент не сомневаюсь, что нравлюсь, в другой мне кажется, что нет. И эти крутые американские горки лишают меня остатков уверенности в себе.

И даже сейчас Дэн мне не помог.

– А ты подумай, – сказал после долгого немигающего взгляда и, отпустив меня, нажал на кнопку лифта.

Видимо, невысказанный вопрос явно читается на моем лице, потому что Вика говорит испуганно и как-то заискивающе:

– Но сегодня-то мне некуда было идти. Сегодня он бы меня домой не впустил. Ему нужно выспаться, чтобы... перезагрузиться.

Я шумно вздыхаю.

– Ладно, идем спать. Уже скоро четыре, а школу завтра никто не отменял.

Вичка тоже вздыхает, допивает чай и идет за мной на свое новое спальное место. Если она вдруг решит погадать на "приснись жених невесте", можно делать крупную денежную ставку на то, кого она будет рада увидеть во сне. И наши с ней ожидания явно расходятся.

*

Закончив пробежку – после скудного сна мысль откосить от нее очень меня увлекла, но я не позволила ей укрепиться – и подходя к подъезду, в дверях я сталкиваюсь с выходящей мамой.

– Подруга твоя еще спит. Вы не опоздаете в школу?

– Нет, мам. Сейчас я ее подниму, – обещаю, и она, коснувший моей щеки своей бархатистой от пудры, идет к машине.

Я машу папе, он мигает мне поворотниками. Провожая их взглядом, я не захожу в подъезд, пока машина не скрывается в арке.

Когда я вхожу в квартиру, из дверей нашей комнаты появляется не до конца проснувшаяся Алиска. В открытые двери гостиной видит разобранный диван и спящую на нем Вику.

– К-кто это? – спрашивает хриплым голосом.

– Вичка.

– А, блонда, – широко зевает сестра, потеряв всякий интерес к незванному гостю и топает в ванную.

Включив в гостиной свет, я иду открывать ночные шторы и громко зову Вику, но она не реагирует. Подойдя к дивану, я еще повышаю голос и сдергиваю с лица одеяло, которым оно укрыто.

– Вик, поднимайся! – на третий раз я теряю терпение, но результат тот же.

Она лишь мычит и отворачивается к стене. Но не на ту напала – благодаря сестре, опыт подъема сонных мух у меня впечатляющий. Я пускаю в ход один прием за другим, и подруга, наконец, разлепляет глаза и смотрит на меня с большой неохотой. И даже подает голос:

– Кир, ну дай поспать. Ну в четыре же только легла.

– Ты легла? Я, между прочим, уснула в то же время, что и ты. Вставай и иди в душ.

Не сразу, но поднять ее и вытолкать в гостевой санузел, где у нас установлена не ванна, а душевая кабина, мне удается. Однако оттуда она долго не появляется. Сама я за это время успеваю тоже сбегать в душ после Алиски, одеться и слегка накраситься – после чуть более двух часов сна мне просто необходимо. Круги под глазами в неполные восемнадцать, к счастью, еще не образуются, но красная окантовка век придает мне вид вампира, если не сказать наркомана. Вот эту красноту я и пытаюсь скрыть.

Когда я уже готова выходить, а Вика все еще не вышла, я злюсь не на шутку, и тарабаню в дверь кулаком. Вода бежит, но других звуков никаких нет. Я плюю на приватность и поворачиваю резьбу замка с внешней стороны – странный механизм, позволяющий при некотором умении легко отпирать замки на санузлах снаружи, впервые пригождается. Рывком распахивая дверь, я вижу Вику, сидящую на полу под раковиной с льющейся водой и обхватившую колени руками.

– Что случилось? – встревоженно спрашиваю.

– Я не хочу в школу. Вообще никуда не хочу, – безучастно говорит она. – Я позвонила Никитосу, он заберет меня в течение часа и отвезет домой.

– Через час?! – вскрикиваю я. – А школа? Или ты предлагаешь мне оставить тебя здесь одну?

– Нет, конечно, – она поднимается и выключает воду. – Первые два урока физика, ты на них все равно не ходишь. А к третьему мы тебя отвезем.

Я так поражена тем, что забыла про сдвоенную физику по утрам пятницы, что никак не реагирую перспективу снова оказаться в одной машине с Никитой. Вчера я сама точно так же планировала явиться в школу не к первому уроку, а сразу на испанский, на котором должен быть тест, о чем и предупредила Вику. Которая, кстати, не одобряет моего решения не извещать родителей и бойкотировать физику и не оставляет попыток меня вразумить. Но явно не сегодня. Как же я могла за ночь забыть о своих, тщательно разрабатываемых, планах? Как я вовремя встану, пойду на пробежку, позавтракаю с папой, если успею – чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений, а выйду из дома не как обычно, а на полтора часа позже. И никто ничего не узнает. Но неожиданный звонок Вики, долгие посиделки на кухне, и мои намерения напрочь стерлись из памяти.

*

Никита приезжает раньше, чем через час. Раздается звонок домофона, и сердце против воли замирает – сейчас я увижу того, кто целую неделю был объектом моих грез и мечтаний. Более того, он придет ко мне в дом! И я мысленно радуюсь тому, что с утра привела себя в божеский вид, хотя и не знала о его визите.

Казалось бы, причин для этого нет, но я очень нервничаю, когда беру трубку и, привычно сообщив: