Текст книги "Взлет и падение короля-дракона"

Автор книги: Линн Абби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Инстинкт говорил мне, как привлечь и удержать внимание к себе, ритмом, голосом или жестом, но только практика могла научить меня, как найти слова, которые могли бы навечно привязать сердце человека к нашим идеям. Я учился быстро, но не всегда достаточно быстро. Временами мои слова были неправильны, и мы уходили из деревни под градом грязи и дерьма, летевшим нам вослед. Но даже и в таком случае нас оказывалось немного больше, чем тогда, когда мы входили в деревню.

От двадцати мы быстро выросли до сорока, от сорока до шестидесяти.

Наша репутация – моя репутация – распространялась все шире. Банды дезертиров, которые разочаровались в армии Сжигателя-Троллей раньше нас, встречали нас на равнинах. Были предложены союзы. Мой отряд должен будет влиться в их, а я, будучи моложе годами и опытом, должен буду подчиниться власти другого предводителя. Последовали дуэли: я был молод и все еще учился, но я уже был Хаману, и это была моя судьба – не их – выковать победу в войне.

Да, это правда, что металлический меч Балта выпустил наружу кишки четырех лидеров дезертиров, которые не хотели понимать этого. После каждой дуэли я приглашал ветеранов их отрядов присоединяться ко мне. Кое-кто так и сделал, но верность глубоко проникла в сознание людей, так что в основном после дуэлей мне доставалась толпа врагов, которые не хотели присоединяться к моему растущему отряду и не могли вернуться в армию Сжигателя-Троллей. Без предводителей, поставленные на колени, им было некуда податься, у них вообще не было будущего.

Верные Сжигателю-Троллей отряды волновали меня меньше. Они шли по пятам за нами, из одной деревни в другую, угрожали жителям тех деревень, которые помогали нам, и убегали по дороге к троллям, когда я пытался преследовать их. Мои разведчики сказали мне, что, возможно, есть только три преданные Мирону из Йорама отряда, повторяющие, как тень, все наши движения и запугивающие жителей деревень, поставлявших нам воду и еду. К тому времени нас стало настолько много, что мне приходилось постоянно ломать голову, как накормить такую уйму людей. Тридцать мужчин и женщин, сказали мне разведчики, самое большее сорок, и ни одного офицера среди них.

Я верил моим разведчикам.

Одним холодным утром я был так поражен, что не смог ничего сказать, когда утренний патруль доложил о пыли на восточном горизонте: что-то приближается к нам. Большой отряд, в котором много ног.

Вечером предыдущего дня мы разбили лагерь на верхушке небольшого холма. Балт, если у него была возможность, всегда разбивал лагерь на земле: верных Сжигателю-Троллей ветеранов никогда не волновало, что тролли могут увидеть огонь их лагеря на фоне ночного неба. Они всегда выбирали оборону, а не маскировку. Но та утренняя пыль поднималась не из под ног троллей.

– Сколько? – спросил я разведчиков, обманувшим меня.

Прикрывшись ладонью от встающего солнца, они скривили лицо и сощурились так, что их взгляд стал даже острее моего.

– Много, – сказала одетая в кожу женщина, потом немного помолчала, и добавила. – Много, если это тролли. Больше, если люди.

Ее товарищи согласились.

– Это люди? – спросил я, уже зная ответ. В окрестностях были люди, но троллей мы не видели с момента смерти Балта.

К тому времени уже проснулся весь лагерь. Те, которые не глядели на солнце, глядели на меня. Ни один из разведчиков не осмеливался встретить мой взгляд.

– Сколько? – я поднял руку, готовый влепить женщине пощечину, если она не сумеет ответить.

– Сотня, – прошептала женщина; число распространилось по лагерю, как огонь по сухой траве. – Может быть больше, может быть меньше. Но точно больше чем нас.

У ветеранов было в запасе по меньшей мере сотня ругательсв в адрес неудачливого и неумелово главаря, и я услышал их все, пока облако пыли ширилось перед нами. Они подходили все ближе – расходясь, чтобы окружить нас. Уже стало ясно, что их намного больше, чем сотня. С подьемом солнца стало ясно, что среди них есть и офицеры, а там, где были преданные Мирону офицеры, там была и магия Сжигателя-Троллей, по меньшей мере это обещали мне самые старые из ветеранов. Я никогда не видел, как используют магию – за исключением смотров, на которых Сжигатель-Троллей поджаривал несколько троллей, или мелких представлений, когда мы брались за руки и выкрикивали, обращаясь к луне, имя Сжигателя-Троллей. Нам было не выстоять против одного, и не было необходимости бояться другого.

– Что теперь, Хаману? – наконец спросил кто-то. – Что нам делать теперь?

– Все кончено, – ответил вместо меня кто-то другой. – Их слишком много, задавят массой. Мы уже падаль для труполюбов, это точно.

Я влепил ему пощечину и вытащил меч, который висел у меня на боку, днем и ночью. – Мы никогда не будем бегать; мы сами нападем на них! Если Мирон из Йорама послал армию против нас, а не против троллей, пусть его армия и заплатит за его глупость.

– Атаковать как, Хаману? Атаковать где? – с легкой укоризной спросил Одноглазый.

Я держал бывшего друга Балта поближе к себе, с тех пор, как он перешел на мою сторону. Он был вдвое старше, чем я, и знал вещи, которые я даже не мог себе представить. Когда он был мальчишкой, он слушал ветеранов, которые вымели троллей из Кригилл. Я разрешил Одноглазому высказаться и внимательно выслушал то, что он сказал.

– Если мы сейчас побежим, Хаману, – продолжал Одноглазый, – если мы рассеемся по всем направлениям прежде, чем ловушка захлопнется, и оставим все позади себя, некоторым из нас удастся убежать. А если мы останемся на месте, мы попадем в ловушку все, Хаману. Сказано, что те, у кого нет достаточно сил, чтобы пробить гору кулаком, должны поджечь траву. Сейчас время для бегства, Хаману.

– Мы атакуем, – настаивал я, подогреваемый своим характером.

Моя рука с мечом напряглась, готовая убить любого мужчину или женщину, который посмеет усомнится в выполнимости моих честолюбивых замыслов. Ветераны вокруг меня видели мой внутренний конфликт. Четыре раза – пять, если считать Балта – я доказал, что могу убить любого, вставшего у меня на пути. Одноглазый являлся еще большим искушением. Одна его мудрость могла победить меня; вонзить меч ему в живот было легко, но это была бы пустая победа.

Облако пыли все росло и росло, охватывая нас и с юга и с севера. Мы слышали барабаны, видели ветеранов, шагавших в шаг под звуки барабанов и передававших приказы с одной стороны фаланги на другой. Мое сердце билось в ритме ударов барабана. Страх рос под моими ребрами и в груди моих ветеранов. На верхушке холма созревала паника. Если она созреет… Когда я взглянул на затянутый пылью горизонт, мой ум был пуст, все мысли куда-то подевались в ожидании поражения. Я хотел атаковать, но у меня не было ответа на вопросы Одноглазого: как и где?

– Ты не сможешь удержать их, – опять предупредил меня Одноглазый. – Они собираются бежать. Отдай приказ, Хаману. Беги с ними, впереди них. Это наш единственный шанс.

Слушая его, не меня, кое-кто уже повернулся на запад, собираясь бежать, и значительно большее число собиралось последовать их примеру. Мой меч сверкнул в нагревающемся воздухе, сделал короткую дугу и остановился на волосок от шеи Одноглазого. Я привлек внимание ветеранов, и у меня был один удар сердца, чтобы использовать это.

– Мы побежим, Одноглазый, – уступил я. И тогда моя судьба взорвалась. Видения и возможности наполнили мое сознание. – Да, мы побежим – прямо на них, мы нападем на них сами! Мы все, вместе, как один человек. Мы подождем, пока их фаланга не окружит нас, со всех сторон, перед нами она будет тонкой, и тогда, когда они подумают, что мы уже у них в руках, мы образуем клин, копье, встанем плечом к плечу, и ударим на них из всех сил. Пусть они побегут… от нас!

В своем воображении я увидел себя наконечником копья, мой кровавый меч режет и колет, мои ветераны бегут вокруг меня, а враги валятся мне под ноги. Но то, что я увидел в своем воображении, было недостаточно, для всех остальных: я внимательно глядел на Одноглазого, ожидая его реакции.

Его губы затвердели, а мясистый нос сморщился. – Можно сделать. – Его подбородок поднялся и опустился. – Стоит попробовать. Лучше умереть, сражаясь с врагом лицом к лицу, чем получить удар в спину.

Мой кулак ударил воздух над моей головой – первый и последний раз когда я, Хаману, приветствовал мудрость другого человека. Приказы были быстро переданы всем, я выстроил свой отряд в виде плотной группу, готовой ударить с вершины холма в любую сторону. Не все приняли мое решение с энтузиазмом, не все собирались выполнять его, но я убил первого же ветерана, который что-то вякнул против меня, перерезав ему поджилки еще до того, как перерезал его горло. После чего все они осознали, что намного лучше стоять за моей спиной, чем глядеть мне в глаза.

Я держал своих ветеранов на верхушке холма, пока круг вокруг нас не замкнулся. Как только они начали сходиться, все мысли о панике и страх исчезли; их заменила мрачная отвага: или мы победим, прорвем их линию, втопчем их в грязь, или все умрем. По меньшей мере мы надеялись, что умрем. Именно это придало нашим ветеранам мужества, когда мы пошли вниз с холма. Лучше смерть в бою, чем огненные глаза.

Могу ли я описать возбуждение того момента, навсегда врезавшегося в мою память? Шестьдесят орущих людей, бегущих за моей спиной, и лица мужчин и женщин передо мной, ставших даже бледнее серебряного Рала, когда он в одиночестве плывет по ночному небу. До этого боя я никогда не возглавлял атаку, и не мог даже представить себе устращаюшую энергию людей, собиравшихся умереть.

Буквально любая деталь сражения была нова для меня; меня поражало все. Мы бежали очень быстро; я помню ветер, который бил мне в лицо. Я помню как сообразил, что если я буду держать меч прямо перед собой, то насажу на него своего первого врага как на вертел, и буду на какое-то мгновение совершенно беззащитен, так как меч застрянет внутри тела.

У меня едва хватило времени поменять захват на рукоятке, поднять руку с мечом над левым плечом и приготовиться ударить плоско на уровне плеч, как мы налетели на их линию. Человек упал, его голова была отрублена. Рядом со мной Одноглазый махнул молотком с каменной головкой по женщине. Никогда не забуду звук ее крушащихся ребер и потока крови, вылетевшего на длину руки из ее открытого рта.

Так началась эта славная схватка. Судьба направила наше копье на кучку людей, которые только и могли противостоять нам: выпивающие жизнь маги, которые шли вместе с армией Мирона. Их заклинания принадлежали им самим, они были независимы от Сжигателя-Троллей. Но использование заклинаний требует спокойствия и концентрации, а на поле боя ни то ни другое не существует дольше нескольких ударов сердца.

Враги ожидали легкой победы на предателями-бандитами. Они ожидали, что магия сделает самую трудную часть работы, убьет меня и моих ветеранов. Они не были готовы к кровавому рукопашному бою. А мы сражались с ними, и они не выдержали, стали убегать, сдаваться, умирать. В конце концов перед нами осталсь только кучка роскошно-одетых офицеров с металлическим оружием, мекилотовыми щитами и кожаными доспехами.

Битва остановилась, пока они изучали меня, а я их. Мои ветераны были готовы, и они были готовы умереть, защищая себя.

Но они предпочитали не умерать.

– Мир, Ману! – Их представитель выкрикнул мое имя. – Ради любви к людям, мужчинам и женщинам, остановись!

– Никогда, – проорал я, думая, что он предлагает мне сдаться, и зная, что у нас есть сила убить их всех. – Я буду убивать троллей и всех, кто не желает сражаться с троллями.

Тут я взглянул на них повнимательнее, и понял, что это они готовы отступить.

– Ты прав, Ману, – опять выкрикнул их представитель, закрываясь щитом. – Нет чести в убийстве людей, когда есть тролли не дальше, чем в двух днях ходьбы отсюда.

Я поднял мой меч. – Ты лжешь, – сказал я, не заботясь о точности.

Офицеры остановились и встали, собираясь дорого продать свою жизнь. Их было пятеро. Рядом с ними стояла охрана, тоже вооруженная металлическими мечами и одетая в кожаные доспехи, хотя и без щита из кожи меколота. Я взглянул на них и решил, что это отличные бойцы. Мы уже потеряли по меньшей мере десятерых из наших шестидесяти, а пауза давала возможность нашим врагам перегруппировать свои силы.

Я махнул мечом – глядевший на меня человек слева играючи отбил мой неподготовленный и неумелый удар.

– Не дури, Ману, – сказала другая офицер-женщина. Я вспомнил, что она уже бывала у нас раньше и спросил себя, какая часть зашифрованного пергамента написана ее рукой. – Мы знаем, где тролли. Мы приведем тебя к их норам. Кого ты хочешь убить больше, нас или троллей?

Одноглазый и еще шесть других голосов хором потребовали, чтобы я отказался от предложения офицера, но она знала меня, знала мою дилемму. Тролли были враги. После долгих лет войны мира между нами быть не могло: или мы или они. Мирон из Йорама был врагом только потому, что не хотел выиграть эту войну. Но люди не были нашими врагами. Я мог убить без угрызений совести любого, кто встал бы между мной и моими врагами, но у меня не было причин воевать против своего собственного народа.

– Положите ваши мечи, – сказал я тем, кто стоял передо мной. Они так и сделали. – Отзовите ваших ветеранов!

Еще один офицер – невысокий круглолицый мужчина, который, скорее всего, в бою не представлял никакой опасности, но имел самый высокой ранг среди них – крикнул: «Отбой». Из середины охраны начал бить барабан. Я махнул одному из вооруженных стражников, тот отошел в сторону и я увидел черноволосого, веснушчатого мальчика, трясшегося от страха, но выбивавшего ритм своими костяными барабанными палочками с кожаными головками.

Сигнал был подхвачен двумя другими барабанщиками, с легкими изменениями. Круглолиций одицер сказал, что на призыв должно было ответить пятеро барабанщиков, по одному на каждого офицера. Эти барабанщики были обычные мальчишки, не ветераны, даже без оружия. Они не представляли для нас никакой опасности, но когда мы напали на их фалангу и смяли ее, не было времени разбираться в таких мелочах. Офицер поклялся, что они не убежали, что они не менее храбры, чем любой ветеран, и в десять раз храбрее меня. Взглянув в его глаза я сразу понял, что по меньшей мере один из них его родственник, один из тех, кто не откликнулся на призыв барабана. Он осудил меня, мысленно назвав убийцей детей, как я когда-то осудил Балта за убийство Дорин.

По моей команде мы обыскали все поле в поисках пропавших барабанщиков. Еще до заката мы нашли всех троих мальчишек, их холодные пальцы по-прежнему сжимали барабанные палочки.

Битва славная штука, когда ты сражаешься с врагом, ты сражается за свою жизнь и жизни ветеранов рядом с тобой. Но вся слава заканчивается вместе с битвой. Звуки агонии всегда одни и те же, независимо от языка, на котором говорит раненый, и трупы выглядят одинаково ужасно, будь это труп подростка, взрослого мужчины или бородавчатого тролля.

Вокруг вершины холма были разбросаны по меньшей мере сотня трупов. С того времени, как я ушел из Дэша, смерть всегда была рядом со мной, хотя я этого не выбирал. Когда пришло время, я похоронил Джиккану, потом Балта, и я считал, что и все остальные честно заслужили свои могилы. Но сто человеческих тел…

– Что мы должны сделать с ними? – спросил я Одноглазого во время холодного ужина, когда мы устало ело черствый хлеб и твердое, прокопченое мясо. – Нам нужно не меньше десяти дней, что вырыть им всем могилы. Мы все умрем от жажды и голода…

Одноглазый нашел что-то очень интересное в своем хлебе и предпочел не услышать меня. Вместо него ответила женщина-офицер.

– Мы оставим их кес'трекелам и другим падальщикам. Сейчас они только мясо, Ману. Давай дадим другим тварям оказать им честь. А мы сами направимся на запад завтра на рассвете – если ты на самом деле хочешь поймать этих троллей.

Так мы и сделали, но не на рассвете. Круглолицый офицер заставил нас подождать себя, пока хоронил своего собственного сына глубоко в земле, где падальщики не могли достать его.

Эти пять офицеров, они держали меня в рабстве, с их твердыми взглядами и слишком охотно предоставляемой помощью. Я знал, что я умнее, чем Балт и все остальные в нашем отряде, но, хотя я и забрал у них мечи, чувствовал себя идиотом по сравнению с ними. Мои ветераны тоже видели разницу и чувствовали мою неуверенность в себе. Оба дня, пока мы шли на запад, все те, кто присоединился ко мне до битвы на вершине холма, и те, которые вступили в отряд после, выполняли мои приказы, но только после того, как бросали взгляд на моего круглолицевого пленника.

– Покажи мне троллей! – потребовал я, сватил его за руку и жестко встряхнул.

Он покачнулся и едва не упал; после моей хватки наверняка на его руке остался синяк. Но он ухитрился сохранить равновение, и не дал боли перекосить свое лицо. – Они там, – сказал он, махнув рукой в сторону высохших прерий.

Земля была плоская, как моя ладонь, на ней не было абсолютно ничего, только далеко на юго-западе из травы поднимались конические вершины гор. Они ничем не напоминали Кригиллы, но тролли были горцы, и я поверил офицеру, когда он сказал, что мы найдем троллей на юго-западе.

– Горы движутся! – пожаловался я позже в этот день. Мне показалось, что эти странные пики стали намного ближе к нам, чем на восходе солнца.

За моей спиной послышались сдавленные смешки. А один из ветеранов проворчал, что вряд ли я был на смотру у Сжигателя-Троллей. Я видел Кригиллы, видел и Центральные Земли, но эти овражные земли – которые офицеры называли прериями – были новыми для меня. Они казались плоскими, но впечатление было обманчиво, и «овражные» было ничем не хуже чем любое другое описание этих земель, через которые мы сейчас шли.

В сухой траве скрывались овраги и каверны, достаточно большие, чтобы проглотить иникса. Эти каверны были не опасны – во всяком случае не тогда, когда впереди медленно идет человек и проверяет землю концом копья в поисках скрытых каверн, обычно покрытых тонкой земляной коркой, не выдерживавшей вес взрослого воина. Но каверны были вовсе не единственной опасностью, таившейся в сухой траве. Прерии были переполнены высохшими руслами ручьев, некоторые из них были шириной и глубиной не больше полушага. Зато другие были такие глубокие, что могли скрыть в себе высокого человека – или тролля – и вдвое шире. На их берега ветер нанес кучи земли, которые рассыпались в пыль под весом человека.

Когда мы подходили к такой расселине, обычно оказывалось, что перейти ее невозможно, и приходилось идти вдоль берега до тех пор, пока она не сужалась – или приходили в такое место, где берега были обрушены раньше прошедшими здесь войсками, и переход оказывался возможен. В некоторых из таких расселин была даже грязная вода, а на берегу следы ног: шестиногие жуки, четырехногие животные с раздвоенными копытами, двуногие птицы с когтями на каждом пальце, и иногда отчетливые выемки от одетой в кожу ноги, по меньшей мере вдвое большей, чем моя.

В такой грязевой расселине легко могла спрятаться не одна банда троллей. Если тролль знал путь через овражную страну – где пересечь эту расселину, а где ту – он мог двигаться намного быстрее нас, и незамеченным.

Когда солнце стало краснее, а тени вытянулись, наш круглолицый офицер предложил разбить лагерь в одном из оврагов. Было не слишком много тех, кто хотел спать в открытой могиле. Что касется меня, то детство в Кригиллах и пять лет с Балтом выработало свои понятия о безопасности: я хотел, чтобы эти странные горы были у меня под ногами. Я хотел увидеть своего врага как можно быстрее, а до него было еще далеко.

И я был Хаману. Я получил то, что хотел.

Мы шли, при свете лун и факелов, я гнал своих ветеранов до тех пор, пока они не устали так, что не могли сделать ни единого шага. Тогда мы разбили лагерь у подножия одного из этих странных холмов. По форме они напомимали жилища муравьев или червей, если бы муравьи или черви были таких размеров, что могли строить холмы для жилья. Их покрытые травой склоны были достаточно крутые, без камней, которые дали бы зацепку для рук или ног.

При свете дня мы легко нашли бы путь наверх; этой ночью, однако, пришлось разбить холодный лагерь у подножия. По крайней мере одна особенность овражных земель была знакома нам: днем, под солнцем, обжигающая жара; ночью, при луне, замораживающий кости холод. И ветераны и офицеры завернулись с плащи и сгрудились вместе, обогревая друг друга своими телами.

Я дежурил первым вместе с еще пятью сильными людьми, поклявшимися что не уснут на посту.

Я стоял лицом к югу; тролли обычно приходили с севера. Первый звук, который я услышал, был человеческий крик, мгновенно прекратившийся. Я знал, что мы в ловушке, но в тот день я не имел понятия, кто расставил эту ловушку: тролли или офицеры Сжигателя-Троллей. Что бы это ни было, это не было битвой – оружие было только у троллей; люди умирали, запутавшись в своих плащах, спящие или только что проснувшиеся и еще вялые.

Я поднял меч, но человеческая рука стиснула мою шею у основания черепа. Вся моя сила вытекла из меня, опустилась к ногам, хотя я не упал и остался стоять. Страх, какого я никогда не испытывал прежде, парализовал меня, мысли о бегстве или сражении исчезли из моей головы. Псионическая атака – сейчас я знаю это – но тогда для меня это была чистая магия, и я, Ману из Дэша, сын фермера, в первый раз столкнулся с Невидимым Путем и понял, что это такое.

Я решил, что я ослеп и оглох, но это была только Серость, холодный нижний мир, выкачивающий звуки из моих ушей и образы их моих глаз, пока меня крепко держала другая рука, другое сознание. В следующий момент я уже стоял на залитой луной земле, далеко от странно-выглядевших холмов. Потом дребезжащий злой голос сказал:

– Отправьте его вниз.

Что-то тяжелое и твердое ударило меня сзади. Когда я очнулся, я был в яме, накрытой сверху кирпичным потолком, в компании червей и мелких жуков. Свет, вода и еда – достаточная только для того, чтобы не умереть – падали ко мне сверху, через недостижимую дыру в потолке.

Я не знал, чем закончилась последняя битва в моей человеческой жизни, но я мог угадать.