Текст книги "Огонь и сера"

Автор книги: Линкольн Чайлд

Соавторы: Дуглас Престон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 27

Полночь. Команда поднялась на борт, и яхта готовилась поднять якорь. Локк Баллард стоял на палубе, дыша ночным воздухом и глядя на Стейтен-Айленд. Прежде чем отчалить, ему предстояло завершить кое-что здесь. Он допустил две серьезные ошибки, и их необходимо исправить. Первая ошибка: под влиянием минутного порыва нанял двух идиотов замочить д’Агосту. Вот уж глупость! Каждый знает: хочешь убить полицейского, делай все правильно. Ублюдочный коп только и позволил себе пустые угрозы, а Баллард, взвинченный за последние дни, дал себя напугать. Боже, он совсем издергался. Ведь жирный козел даже и не враг вовсе – так, ищейка. Настоящий враг – агент ФБР Пендергаст. Вот кого надо бояться. Фэбээровец опасен, словно гадюка, – готов ужалить в любую секунду. Он играет по-крупному. В этом деле мозг именно он. Но убей мозг – и тело умрет. Убрать Пендергаста – и расследование закроется само по себе.

Хочешь ликвидировать агента ФБР – соблюдай то же правило, что и с копами, но строже: не берись за оружие, пока остаются другие пути. Иначе никакой пользы. Однако Пендергаст – то самое исключение, которое есть в каждом правиле. Ничто – ничто! – не помешает Балларду осуществить свои планы.

Спустившись в кают-компанию, Баллард запер за собой дверь. Взглянул на часы: оставалось еще несколько минут. Он нажал на пульте несколько клавиш, и ожил экран видеоконференции. Пендергаст захватил один из центральных процессоров, но это не страшно. Все компьютеры Балларда объединены в сеть, а деловые данные защищают шифры с 2048-битными ключами. Их не взломать даже мощнейшему компьютеру мира. Нет, Баллард не боялся, что Пендергаст вскроет его базу данных. Он боялся самого Пендергаста.

Баллард нажал еще несколько кнопок, и на экране появилось тусклое лицо, гладкое и тугое, будто мокрую кожу надели на костяной каркас, где она высохла и натянулась. Череп был абсолютно чист, без единой щетинки. Баллард всегда невольно ежился, глядя на этого человека. Зато работал он хорошо. И не просто хорошо – равных ему Баллард не знал.

Человек просил называть себя Васкесом.

Васкес даже не поздоровался – не изменившись в лице, он пристально смотрел на собеседника, скрестив на груди руки. Откинувшись на спинку кресла, Баллард улыбнулся, хоть и знал: Васкес разницы не заметит. Наемник видел у себя на экране лишь сгенерированный компьютером случайный образ.

– Цель – Пендергаст, – заговорил Баллард, – имя неизвестно. Специальный агент ФБР. Живет в доме номер восемьсот девяносто один по Риверсайд-драйв. Две пули в череп. За каждую плачу миллион.

– Деньги вперед, – сказал Васкес.

– А если провалишься?

– Исключено.

– Чушь. Провалиться может любой.

– Я провалюсь только в день своей смерти. Ну, по рукам?

После недолгих колебаний Баллард решил: нельзя останавливаться на полпути.

– Очень хорошо. Но срок поджимает.

Если Васкес наколет его, найдутся еще Васкесы, готовые завершить дело. В счет гонорара они возьмут деньги соперника, и два убийства обойдутся Балларду по цене одного.

Васкес приставил к экрану листок бумаги с номером и подождал, пока Баллард спишет.

– Как только два миллиона окажутся на счете, я возьмусь за контракт. Больше нам разговаривать не придется.

Васкес отключил передатчик. Баллард, привыкший сам прерывать связь, ощутил раздражение и сделал глубокий успокоительный вздох.

Глава 28

Д’Агоста остановил «форд-таурус» у железных ворот. Похоже, он заблудился, к тому же как минимум на час опоздал. Все потому, что целое утро занимался отчетом о скандале с Баллардом. Теперь копы не могли ни выстрелить, ни допросить, ни даже пукнуть без того, чтобы не заполнить потом рапорт.

Место выглядело заброшенным: ржавые ворота на потрескавшихся каменных столбах приоткрывали путь на гравийную дорожку, где амброзию полыннолистную высотой в добрый фут прорезали свежие следы от машины. Нет, д’Агоста не заблудился – стертая каменная табличка на одном из столбов гласила: «Рейвенскрай».

Сержант вышел из машины и открыл ворота пошире. Снова сев за руль, он повел «форд» по неясным следам от колес – по лесу меж буков, искривленные стволы которых рвались к свету. Вот он выехал к лугу, усеянному цветами. Скорее всего, когда-то это была лужайка при доме – мрачном особняке, который спрятался в тени вязов на том краю луга. Глядя на плотно закрытые ставни и по меньшей мере двадцать каминных труб, д’Агоста покачал головой. Если призраки существуют, здесь для них самое подходящее место.

Сверившись с указаниями Пендергаста, он объехал особняк и, вырулив на другую дорожку, направился через древние сады к каменной мельнице на берегу. Там он остановился рядом с припаркованным «роллсом» Пендергаста. Шофер Проктор чуть ли не с головой залез в багажник; когда д’Агоста подошел, слуга вежливо поклонился и кивнул в сторону реки.

Спускаясь по каменной тропинке, д’Агоста заметил двух людей, поглощенных беседой. Фэбээровца выдавали черный костюм и изящная осанка, а собеседница в шляпке и с летним зонтиком – точно та девушка, что жила в доме Пендергаста. Кажется, Констанс.

Журчала вода в реке, в листьях буков шелестели птицы.

– Винсент, вы нашли нас. – Обернувшись, Пендергаст помахал рукой. – Хорошо, что приехали.

Констанс, улыбнувшись, протянула руку. Д’Агоста пожал ее, пробормотав приветствие. Необычные глаза девушки на этот раз были скрыты солнцезащитными очками. В присутствии Констанс д’Агосте отчего-то хотелось вести себя как можно приличнее. Так в детстве влияла на него бабушка.

Он с любопытством посмотрел вниз, вдоль запятнанной кругляшками теней тропинки. Колеса мельницы не вращались, но вода все еще сбегала по каскаду каменных шлюзов.

– Где мы?

– Это имение моей двоюродной бабушки Корнелии. Ей сейчас нездоровится, и она не выходит из дома. Я вожу сюда Констанс на прогулки.

– Чтобы завершить реабилитацию, – слабо улыбнулась девушка. – Мистер Пендергаст говорит, что у меня слабое здоровье.

– А здесь привольно, – заметил д’Агоста.

– В конце девятнадцатого века мукомольню переоборудовали под ферму по разведению форели, – ответил Пендергаст. – Каждый год в ручей Росистый выпускали тысячу форелей. В лесу же сохранялись дикие индюшки, олени, фазаны, куропатки, перепела и медведи. По воскресеньям мои родственники с друзьями-охотниками выезжали в поле.

– Охотничий заповедник. Держу пари, рыбалка здесь была просто фантастическая.

Д’Агоста посмотрел на ручей, бурлящий в ложе из булыжников, с глубокими заводями, где, несомненно, в изобилии водилась форель. У него на глазах несколько рыбин пустили рябь по воде возле шлюза.

– Никогда не увлекался рыбалкой, – сказал Пендергаст. – Предпочитаю охоту.

– Чем вам не угодила рыбалка?

– В высшей степени банальное занятие.

– Банальное. Верно.

– После внезапной смерти хозяина большая часть прислуги покинула поместье. Вскоре уехать пришлось и бабушке. Теперь Рейвенскрай совсем заброшен… Как бы там ни было, – оживился Пендергаст, – это место располагает к размышлениям, и я пригласил вас пересмотреть ситуацию. Если коротко, Винсент, дело очень запутанное. Будь все как обычно, я бы уже давно отыскал ниточку, ведущую к клубку. Сейчас все иначе.

– Да, нелегко, – согласился д’Агоста.

Он взглянул на девушку, сомневаясь, может ли позволить себе говорить при ней все.

– От Констанс у меня секретов нет, – сказал Пендергаст.

Та улыбнулась с притворной важностью. Они пошли обратно к машинам.

– Давайте же подведем некоторый итог, – начал Пендергаст. – У нас имеются два убийства необъяснимого характера – с сожженными телами и мефистофельской атрибутикой. Мы знаем, что первые две жертвы были как-то связаны друг с другом и с Баллардом. Однако как именно, выяснить не удалось.

– Кое-чем помогла Хейворд, – сказал д’Агоста. – Мы порылись в их телефонных счетах, подняли кредитную историю… Безрезультатно. Никаких следов того, что они вообще когда-либо встречались. А файлы в компьютере Балларда зашифрованы, и взломать их мы не смогли. Однако кое-что все-таки перепало: в окошке интернет-браузера компьютера Балларда стояло имя Ренье Бекманна. Похоже, Баллард тоже пытался его найти.

– Тем не менее, когда вы допрашивали Балларда в клубе, он утверждал, что Бекманна не знает. Выходит, ему есть что скрывать. Он зол, он обороняется. Я бы даже сказал, он напуган. Но чего он боится?

– Ареста. Отталкиваясь от того, что Баллард – подозреваемый номер один, мы с Хейворд проверили: на ночь убийства Гроува у него тоже нет железного алиби. Баллард утверждает, будто совершал круиз по проливу. Но с тем же успехом он мог оказаться и у Атлантического побережья, высадиться на пляже в Саутгемптоне и сделать свое мокрое дело.

– Возможно. Хотя зачем ему убивать Гроува и Катфорта? В чем здесь выгода? Да еще и обставлять это как дело рук дьявола?

– Может, у него специфическое чувство юмора?

– Напротив, у него чувство юмора, похоже, отсутствует напрочь. Одно лишь гангстерское злорадство. Да и зачем так рисковать ради забавы?

– Значит, он хотел этим что-то сказать.

– Кому? И что?

– Не знаю. Если б это был не Баллард, я бы решил, что какой-нибудь псих-фундаменталист намерен возродить инквизицию. Ради Божьего промысла.

– Вторая возможная версия.

Ненадолго воцарилась тишина. Затем Пендергаст добавил:

– Винсент, мы упускаем еще одну вероятность.

У д’Агосты перехватило дыхание. Пендергаст, должно быть, шутит. Или же… Рука сама дотронулась до крестика.

– Где сейчас Баллард? – спросил Пендергаст.

– Этим утром он на яхте вышел в открытый океан.

– Есть идеи, куда именно он направляется?

– По данным Хейворд, в Европу. Движется, во всяком случае, на восток. На полной скорости. Даже, может быть, быстрее – на яхте установлена специально модифицированная электростанция. Мы узнаем, где и когда причалит Баллард, если только он не обойдет таможенную и эмиграционную службы, что маловероятно с такой-то яхтой, как у него.

– Хейворд можно лишь восхищаться. Она все еще злится?

– Вряд ли.

Пендергаст тонко улыбнулся.

– Ну, есть теория? – спросил д’Агоста.

– Я изо всех сил стараюсь не создавать таковой.

По гравию зашуршали покрышки, хлопнули двери, вдали зазвучали голоса. Обернувшись, д’Агоста увидел за лугом старомодный лимузин с опущенным верхом и пристегнутой к откидному сиденью большой плетеной корзиной.

– А это кто? – спросил он.

– Еще один гость, – просто ответил Пендергаст.

Обойдя авто, в поле зрения появилась гигантская фигура. Необъятные пропорции никак не вписывались в окружение, но их обладатель передвигался с поразительной плавностью. Граф Фоско – похоже, из подозреваемых он непонятно как сделался новым знакомым.

– Что он здесь делает? – Д’Агоста посмотрел на Пендергаста.

– Мне показалось, граф обладает информацией чрезвычайной важности и жаждет ею поделиться. А так как он крайне заинтересован во всем, что в Америке считается древностью, я пригласил его в Рейвенскрай. К тому же я у него в долгу за чудесный вечер в опере.

Спускаясь по тропинке, граф еще издали начал приветственно махать рукой.

– Изумительное место! – прогремел он, потирая ладони в белых перчатках.

Поклонившись Пендергасту, граф обратился к д’Агосте:

– А это наш сержант… Д’Агоста, если не ошибаюсь? Всегда рад познакомиться с человеком итальянских кровей. Как поживаете?

– Спасибо, хорошо.

Своим вычурным поведением этот человек не понравился д’Агосте еще на поминках. Сейчас Фоско нравился ему даже меньше.

– Моя подопечная, – представил Пендергаст девушку, – Констанс Грин.

– Говорите, подопечная? Восхитительно.

Фоско, поклонившись, поднес ее ручку почти к самому рту, не касаясь губами. Кивнув в ответ, Констанс заметила:

– Вижу, у вас с мистером Пендергастом общие интересы – экзотические марки автомобилей.

– Действительно, наши интересы совпадают. Даже больше: мы с мистером Пендергастом теперь друзья. – Он широко улыбнулся. – Во многом мы не похожи: я обожаю музыку, он – нет, я обожаю изящные одежды, а он одевается как гробовщик, я словоохотлив и открыт, а он молчалив и закрыт, я прям, а он скрытен. Тем не менее мы разделяем любовь к живописи, книгам, изысканным блюдам, вину и культуре, равно как оба восхищаемся ужасными и необъяснимыми преступлениями. – Взглянув на Констанс, граф снова улыбнулся.

– Преступления только тогда интересны, – сказала Констанс, – когда их нельзя объяснить. К несчастью, таких очень мало.

– К несчастью?

– Я говорю как ценитель искусства.

– Эта юная леди, – повернулся граф к Пендергасту, – просто исключительна.

– И что же, граф, привлекло вас в этом деле? – спросила Констанс. – Ведь не обычное восхищение?

– Я желаю помочь.

– Граф Фоско уже помог, – сказал Пендергаст.

– И окажусь полезным вновь! Однако должен признаться, я очарован поместьем. Говорите, оно принадлежит вашей двоюродной бабушке? Чрезвычайно живописно: упадок, забвение… похоже на обиталище призраков. Словно воссоздано с гравюры «Veduta degli Avanzi delle Terme di Tito» Пиранези, «Руины терм императора Тита». Я больше люблю именно такие строения – напоминают мне о castello в Тоскане. Мой замок в превосходном состоянии разрухи.

«Любопытно, на что же похож замок графа?» – подумал д’Агоста.

– Как и обещал, – прогремел граф, – я привез ланч. Пинкеттс!

Он хлопнул в ладоши, и водитель, самый что ни на есть англичанин, отстегнув корзину, с видимым усилием понес ее вниз по тропинке. Из корзины на свет появились льняная скатерть, бутылки вина, сыры, итальянская солонина, салями, серебряные приборы и бокалы – все это приютила большая каменная плита в тени огромного темно-пунцового бука.

– Очень мило с вашей стороны, граф, – сказал Пендергаст.

– Да я и сам милый. Вы убедитесь в этом, отведав кьянти урожая девяносто седьмого. Его изготовил мой добрый сосед граф Каппони. Но приготовьтесь, я припас еще кое-что: нечто получше вина, икры и фуа-гра. Если такое возможно. – Черные глаза на гладком, привлекательном лице зажглись удовольствием.

– И что же это?

– Всему свое время, всему свое время!

Граф взялся руководить. С суетливым вниманием он следил за тем, как откупоривается и сцеживается красное вино, заставляя всех испытывать еще большее нетерпение. Наконец он с заговорщицкой улыбкой посмотрел на собравшихся.

– Совершенно случайно я сделал открытие первейшей важности. – Фоско посмотрел на д’Агосту. – Сержант, имя Ренье Бекманна вам о чем-то говорит?

– Мы нашли это имя в компьютере Балларда.

– И?.. – Граф кивнул так, словно с самого начала был в курсе.

– Баллард пытался найти его через Интернет. Впрочем, безрезультатно. Бекманна искал и Гроув, хотя мы не знаем зачем.

– Вчера меня пригласили на обед, где я сидел рядом с леди Милбэнк – в новом ожерелье! Так вот, Джереми Гроув за несколько дней до смерти спросил, не может ли она порекомендовать частного детектива. Оказалось, что леди Милбэнк могла – для людей, скандально известных, это не проблема. Я лично отправился к этому человеку и выяснил, что Гроув нанимал его с целью… найти того самого Ренье Бекманна. – Фоско выдержал театральную паузу. – Гроув был в панике, пытаясь отыскать Бекманна. Но когда сыщик спросил о деталях, Гроув не смог предоставить ему ничего. Ничего. Со смертью Гроува поиски прекратились.

– Интересно, – сказал д’Агоста.

– Интересно будет узнать, что поисками Бекманна занимался и Катфорт, – вставил Пендергаст.

Д’Агоста достал сотовый и набрал прямой номер Хейворд.

– Хейворд слушает, – ответил холодный голос.

– Это сержант д’Агоста. Винни. Ваши люди закончили опись вещей в квартире Катфорта?

– Да.

– Там, случайно, не обнаружилось имя Ренье Бекманна?

– Собственно говоря, обнаружилось. – Послышался шелест бумаги. – Мы нашли блокнот: Катфорт записал это имя на первой странице.

– В блокноте было что-то еще?

– Нет, он чистый.

– Спасибо. – Д’Агоста сложил телефон и пересказал слова Хейворд.

Глаза Пендергаста возбужденно сверкнули.

– Вот та самая ниточка, которую мы искали, – сказал фэбээровец. – Гроув, Катфорт, Баллард. Зачем всем троим понадобился Бекманн? Возможно, его следует разыскать нам, чтобы он сам все рассказал?

– Друг мой, – отозвался граф, – осуществить этот план вам будет крайне сложно.

– Почему же? – взглянул на него Пендергаст.

– Частный детектив поведал мне еще кое-что: он не смог найти на Ренье Бекманна абсолютно никаких данных. Ни настоящего, ни прошлого места жительства, ни истории работы, ни информации о семье. Ничего. Впрочем, предоставляю это вам. – Граф экспрессивно повел руками. – Теперь, когда дела позади, давайте приступать к трапезе. – Обернувшись к Констанс, он поклонился: – Позвольте предложить вам место по правую руку от меня? Чувствую, нам есть о чем поговорить.

Глава 29

Еще не войдя в кабинет фон Менка, Гарриман уже нарисовал в воображении его убранство. Он надеялся найти там персидские ковры, звездные карты, таблицы, старинные пентаграммы и статуэтки индуистских божков из трубчатых костей человека – словом, все то, что способно дать материал для «вкусной» статейки. Однако дверь открылась, и надежды развеялись. Он увидел лишь небольшой камин, удобные кожаные кресла да литографии с египетскими развалинами. Всего две вещи не позволяли скромному, почти спартанскому кабинету слиться с собратьями из среднего класса: книжный шкаф во всю стену, где за стеклом на полках теснились тома, рукописи и документы. А еще премия «Эмми» «За лучший документальный фильм» в рамочке на столе рядом с телефоном и старомодной картотекой.

В надежде, что чутье все же не подвело, Гарриман сел в предложенное кресло. Истории о дьявольских убийствах нужно придать форму, наделить голосом; здесь-то и в состоянии помочь фон Менк. Обычный ученый не оставит от теории камня на камне, а чокнутому сатанисту просто-напросто не поверят. Идеальным вариантом, той самой золотой серединой станет Фридрих фон Менк. Солидные достижения – доктор философии Гейдельберга, доктор медицины Гарварда, доктор теологии Кентербери – не мешали ему заниматься мистицизмом, паранормальными и необъяснимыми явлениями. Когда фон Менк выступил на радио по теме кругов на пшеничных полях, передачу встретили на ура. А после фильма об изгнании дьявола в испанской Картахене, за который он и получил «Эмми», даже Гарриман, будто загипнотизированный, остался сидеть перед ящиком, размышляя, может ли хоть кто-нибудь чувствовать себя в безопасности.

Фон Менк не просто выскажет мнение, он обеспечит пусковую установку и двигатель, а затем запустит историю на орбиту. Если не получится у него, то дело не выгорит вообще.

Усаживаясь напротив, доктор учтиво поздоровался. Гарриману ученый понравился сразу. Удивительно было вот так встретиться с неотразимой, почти магнетической личностью, которую до этого видел лишь на экране. Гарримана во многом расположили низкий, сладкозвучный голос, спокойное, аскетичное выражение лица и точеный подбородок. Но одной детали все-таки не хватало. По телевизору с лица фон Менка редко сходила эдакая легкомысленная улыбочка остроумного человека с большим чувством юмора. Фон Менк, казалось, сам себя не воспринимал всерьез, и все работы его – довольно глубокие – читались очень легко. Сейчас же Гарриман видел перед собой до крайности вежливого и неулыбчивого фон Менка.

После краткого обмена любезностями доктор перешел прямо к делу:

– В сообщении вы передали, что хотите поговорить о недавних убийствах.

– Верно. – Гарриман полез в карман за цифровым диктофоном.

– О тех, которые ваша газета преподносит как дьявольские.

– Верно. – Не промелькнуло ли в голосе доктора пренебрежительное недоверие? – Доктор фон Менк, я хотел бы узнать, может, у вас наметилась какая-то точка зрения?

Откинувшись на спинку кресла, фон Менк сложил пальцы домиком и посмотрел на Гарримана. Когда же он заговорил вновь, голос его звучал медленно и размеренно, будто доктор заранее приготовил ответ:

– Да. Так получилось, что точка зрения у меня наметилась.

Гарриман поместил диктофон на подлокотник.

– Не возражаете? – спросил он.

Фон Менк легонько махнул рукой в знак согласия.

– Я как раз подумывал, не стоит ли обнародовать мысли, – сказал ученый. – Взвешивал «за» и «против».

«О нет! – Гарримана прошиб озноб. – Он застолбил тему. Снимет документалку, и мои планы – в тартарары».

– В конце концов, – вздохнул фон Менк, – я решил: люди имеют право знать. В этом плане ваш звонок стал неожиданностью.

Озноб сменился облегчением, и Гарриман включил диктофон.

– Пожалуйста, выскажите свои соображения, сэр. Почему именно эти два человека, почему именно так и почему именно в это время?

– Здесь важен не столько выбор жертв и даже не способ убийства. Важен здесь выбор времени.

– Поясните.

Поднявшись, фон Менк подошел к шкафу, достал с полки некий предмет и, вернувшись, положил его на стол перед Гарриманом. Это оказалась раковина наутилуса в разрезе: камеры по мере роста моллюска расходились от центра гармоничной спиралью.

– Мистер Гарриман, вы знаете, что общего между этой раковиной, зданием Парфенона, лепестками цветка и картинами Леонардо да Винчи?

Гарриман отрицательно покачал головой.

– Они воплощают в себе совершенную природную пропорцию – золотое сечение.

– Кажется, я не совсем понимаю.

– Золотое сечение образуется, если разделить линию таким образом, чтобы соотношение короткого и длинного отрезков равнялось соотношению длинного отрезка и всей линии.

Гарриман поспешил записать, надеясь, что разберется потом.

– Больший отрезок в 1,618034 раза длиннее малого. Малый отрезок составляет 0,618034 от длины большего. Кроме того, эти два числа в точности обратно соответствуют друг другу, отличаясь лишь первой цифрой, – это единственные числа, которые демонстрируют такое свойство.

– Да, конечно, – согласился Гарриман.

Математика никогда не была его сильной стороной.

– У этих чисел есть и другие замечательные свойства. Прямоугольник, стороны которого соотносятся подобным образом, имеет, по общему мнению, самую приятную форму и называется золотым. В этих пропорциях выдержан Парфенон, на них же основаны соборы и картины. Золотые прямоугольники также имеют замечательное свойство: если из одной стороны золотого прямоугольника вырезать квадрат, вы получите меньший золотой прямоугольник, обладающий всеми свойствами изначального прямоугольника. Вырезать квадраты и получать меньшие золотые прямоугольники можно до бесконечности.

– Понятно.

– Затем, если соединить центры этого бесконечного числа малых золотых прямоугольников, получится совершенная логарифмическая спираль. Именно ее вы видите в раковине наутилуса, в рядах семечек подсолнуха, в музыкальной гармонии и, в конце концов, во всей природе – ведь золотое сечение лежит в основе мира.

– О да…

– Никто не знает почему, но золотое сечение – это базовая структура Вселенной.

Доктор аккуратно вернул раковину на место и закрыл дверцу шкафа. Гарриман ожидал от фон Менка чего угодно, только не этого. Похоже, статье конец. Сколько времени потрачено зря! Сейчас надо лишь дождаться возможности и уйти.

Обойдя стол и встав со своей стороны, фон Менк посмотрел журналисту в лицо:

– Мистер Гарриман, вы верите в Бога?

Гарриман нашелся не сразу.

– Я не спрашиваю, что вы исповедуете: католицизм, протестантизм или что-то еще. Я лишь хочу знать, верите ли вы в то, что существует некая сила, которая объединяет все сущее?

– Если честно, я никогда об этом не задумывался, – сказал Гарриман. – Наверное, такая сила есть.

Гарримана воспитали в англиканском духе, но за последние лет двадцать он посещал церковь разве что на свадьбах или похоронах.

– Так может, вы, как и я, верите, что все мы пришли на эту землю не просто так?

Гарриман выключил диктофон. Пора выметаться отсюда к чертовой матери. А за религиозно-просветительской лекцией всегда можно сходить к «Свидетелям Иеговы».

– Доктор, при всем уважении, я не вижу связи с недавними убийствами.

– Терпение, мистер Гарриман. Дослушайте до конца, и вам, выражаясь популярно, сорвет башню. Всю жизнь я посвятил изучению тайного и необъяснимого. И я рад, что сумел разрешить многие загадки. Однако попадались и такие – зачастую величайшие, – которые так и остались неразгаданными.

Фон Менк быстро написал что-то на листке бумаги и подвинул его Гарриману:

3243

1239

– Эти цифры, – доктор постучал по листу пальцем, – всегда представляли для меня величайшую из тайн. Узнаете?

– Нет.

– Это даты самых крупных катаклизмов, которые когда-либо выпадали на долю человеческой цивилизации. В три тысячи двести сорок третьем году до нашей эры взрывается остров Санторин, и приливные волны смывают минойскую цивилизацию на острове Крит, заодно уничтожая Средиземноморье. Так родилась легенда об Атлантиде и Всемирном потопе. В тысяча двести тридцать девятом году до нашей же эры дождь из огня и серы обращает в прах два города: Содом и Гоморру.

«Атлантида? – подумал Гарриман. – Содом и Гоморра? Все хуже и хуже».

Фон Менк снова постучал пальцем по листку.

– В диалогах «Тимей» и «Критий» Платон описывал Атлантиду. Он ошибся в некоторых деталях, например в дате, поместив ее в районе девятитысячного года. Но недавно археологи, досконально изучив руины на Крите и Сардинии, назвали дату более точно. Вокруг Атлантиды раздули такую сенсацию, что многие сочли потерянный город мифом. Однако рациональный подход и раскопки доказали: в основе истории лежит реальное событие – извержение вулкана на острове Санторин. Платон описывал Атлантиду – то есть Минойскую цивилизацию на острове Крит – как могущественное государство, целиком поглощенное торговлей, деньгами, самоутверждением и наукой и утратившее духовные ценности. Археологические изыскания на острове Крит подтверждают это. Платон писал, что атланты отвернулись от своего бога. Они похвалялись пороками, открыто сомневались в божественном, поклоняясь технологиям. Люди Атлантиды изобрели каналы и так называемый огненный камень – источник искусственной энергии.

Фон Менк сделал паузу.

– Сразу же вспоминается один небезызвестный город, правда, мистер Гарриман?

– Нью-Йорк?

– Верно, – кивнул фон Менк. – В период расцвета Атлантиды появлялись предзнаменования ужасных событий. Воздух на многие дни необычно похолодел, небеса потемнели, из-под земли доносился странный грохот. Люди умирали внезапно, невероятным образом. Говорят, в одного человека «ударила шаровая молния – одновременно с небес и из чрева земного». Другого, словно взрывом, разорвало на части, и «его плоть и кровь повисли в воздухе будто прозрачная дымка, а вокруг распростерся ужаснейший смрад». Через неделю случилось извержение, и город затонул.

Все-таки доля смысла в этом была, и, пока фон Менк рассказывал, Гарриман снова включил диктофон.

– Перенесемся ровно на две тысячи и четыре года вперед. Где сегодня Мертвое море, между нынешним Израилем и Иорданом, на месте глубочайшей природной впадины простиралась невероятно цветущая и плодородная равнина. Именно здесь находились Содом и Гоморра. Насколько велики были эти города, точно неизвестно, но археологи обнаружили массовые захоронения, останки тысяч людей. Несомненно, эти два города сосредоточили в себе все могущество Западного мира того времени. Как и Атлантида, Содом и Гоморра дошли до последней стадии грехопадения, отвернувшись от естественного порядка вещей, уйдя в гордыню, леность, поклонение земным богатствам, развращенность, отрицание Бога и разрушение природы. Как сказано в Книге «Бытие», в Содоме не сыскалось не то что пятидесяти, но даже десяти праведников. И тогда города были уничтожены. «Сера и огонь… дым поднимался с земли, как дым из печи». Археологические находки подтверждают правдивость библейского сказания. Опять-таки в дни, предшествующие концу, появлялись знаки. Один человек превратился в столб желтого пламени. Другие окаменели, совсем как жена Лота, ставшая соляным столпом.

Фон Менк присел на край стола, пристально глядя на репортера.

– Вы бывали у Мертвого моря, мистер Гарриман?

– Не могу похвастаться.

– А я был там несколько раз. Впервые – когда обнаружил некую природную связь между датами гибели Атлантиды и Гоморры. Теперь Мертвое море – это выжженная пустыня. Рыба не водится в воде, где процент соли больше, чем в океане; на берегах растет лишь самая скудная растительность, покрытая толстой соляной коркой. А дальше, ближе к Тель-ас-Саидии, куда многие ученые помещают Содом, соляную поверхность покрывают шарики чистой серы. Она не ромбовидная, как в обычных природных геотермальных источниках, а скорее моноклинная: белая, исключительно чистая, будто прошла длительную термическую обработку. На Земле такая сера больше нигде не встречается. Содом и Гоморру уничтожил вовсе не естественный геологический процесс. Но что именно – остается загадкой.

Фон Менк придвинул к себе лист и под предыдущими датами написал:

3243

1239

2004

– Две тысячи четвертый год, мистер Гарриман. Вместе эти даты образуют золотое сечение. Немного математики: три тысячи двести сорок третий год до нашей эры – или пять тысяч двести сорок шесть лет назад – укладывается в золотое сечение. Тысяча двести тридцать девятый год до нашей эры – три тысячи двести сорок три года назад – снова золотое сечение. Следующая дата: две тысячи четвертый год нашей эры – именно столько лет разделяет две предыдущие катастрофы. Совпадение?

Гарриман уставился на цифры. «Он понимает, что говорит?»

Дикие вычисления казались чистым бредом, но в спокойных глазах ученого светилось лишь смирение.

– Годами, мистер Гарриман, я искал доказательство того, что не прав. Я надеялся, что даты неверны, что в них закралась ошибка. Однако каждое новое открытие подтверждало мою правоту.

Из другого шкафа фон Менк вытащил лист белого картона с нарисованной на нем большой спиралью, один в один повторявшей рисунок камер наутилуса. В самой крайней внешней точке надпись красным карандашом сообщала: «3243 г. до н. э. – Санторин/Атлантида». Через две трети завитка краснела вторая надпись: «1239 г. до н. э. – Содом и Гоморра». Далее по всей спирали шли десятки дат и отметок меньшего размера, проставленных черным карандашом:

79 г. н. э. – извержение Везувия уничтожает Помпеи/Геркуланум и Стабии.

426 г. н. э. – падение Рима, город разграблен и разрушен варварами.

1321 г. н. э. – эпидемия чумы в Венеции, погибает две трети населения.

1665 г. н. э. – Великий лондонский пожар.

В самом центре, там, где спираль замыкалась в большую черную точку, стояла третья красная отметка:

2004 г. н. э. – ???

– Как видите, – утвердив рисунок на столе, сказал фон Менк, – я отметил много других катастроф. Они в точности накладываются на логарифмическую спираль и все до единой подчиняются правилу золотого сечения. Как бы я ни вычислял даты, в конце всегда выходил две тысячи четвертый год. Всегда. Так что же общего между этими природными катаклизмами? Все они выпали на долю важнейших мировых городов, городов, отличавшихся богатством, мощью, развитием технологий и духовным небрежением.