Текст книги "Исключительно для птиц"

Автор книги: Линдсей Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Стюарт Линдсей
Исключительно для птиц

Линдсей Стюарт

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО для птиц

пер. Н.Куликовой

Меня зовут Мейсон. У меня двое детей и красавица жена. Точнее, была красавица. Была жена. Сейчас остались лишь дети. Слава Богу, они слишком малы, чтобы до конца осознать ужас всего того, что случилось в прошлое воскресенье в парке на северной окраине Лондона. Сейчас моя жена Элизабет лежит в больнице, в Эпсоме, и ее лицо искажено маской ужаса и отвращения. Врачи говорят, что она постоянно кричит, даже днем. А еще они говорят, что ей больше никогца не быть красивой.

Раньше мы жили фактически по соседству с Риджент-парком, но сейчас переехали подальше от Примроуз-хил – чтобы ни парка не было, ни всех этих птиц... Дети, конечно, так и не поняли толком, что именно произошло, во всяком случае, я надеюсь, что они не поняли.

–Папочка, пойдем погуляем в парк, покачаемся на качелях, – просят они, но я ничего им не отвечаю.

–Это из-за того дяди – спрашивают они, и я всякий раз даю какое-нибудь глупое объяснение, хотя они наверняка замечают, что от этих вопросов у меня на лбу выступают капли пота, и я всячески стараюсь избегать их взглядов. Как жаль, что в столь раннем возрасте им пришлось столкнуться лицом к лицу со злом.

Многие из нас идут по жизни, даже не подозревая, что это реальное зло действительно существует, пока сами не столкнутся с каким-нибудь отвратительным, жутким, не поддающимся осмыслению преступлением. Это как у Агаты Кристи: прочитали и забыли вплоть до того времени, пока зло не коснется вас лично, но уж тогда вам не будет ни минуты покоя. Я хочу рассказать о том, как моя жена потеряла рассудок, а сам я приобрел привычку спать с открытыми глазами.

Каждое воскресенье мы всей семьей выбирались на прогулку в Риджент-парк и медленно двигались по Фитцрой-авеню в сторону зоопарка. Совершив традиционный обход вольера со слонами, посетив бородатых козлов, которые охотно погрызли бы наши шляпы и перчатки, посмотрев на рысь и тигров, постояв, задрав головы, у клеток с орлами и пройдя по серпентарию, мы обычно отпускали ребятишек поиграть в песочнице и покачаться на качелях у подножия Примрузхил.

Все вполне безобидно, подумаете вы. Кто бы мог подумать, что именно на поросшем крокусами Примроуз-хил каждое воскресенье во второй половине дня станет разыгрываться столь отвратительное действо? Возможно, вы с трудом поверите в то, что я вам расскажу, однако уверяю: все это чистая правда. Ведь я сам там был и потому знаю. Более того, я много раз наблюдал все это и даже радовался этому зрелищу, пока, наконец, не понял, не прозрел. Впрочем, я хочу подкинуть вам одну маленькую зацепку. Скажите, вы никогда не замечали, какие жирные и здоровые голуби живут на Примроузхил? Если замечали, то можете мысленно сделать маленькую отметку, поскольку теперь вам будет легче понять меня.

Мы уже раз десять, а то и больше бывали в этом парке и вот как-то на одной из его аллей заметили старика. Он сидел в кресле-каталке, которую толкал мужчина, очевидно, его слуга. Старик был укутан в толстые шерстяные пледы и одеяла, носил темные очки и необычные, странной формы пластиковые перчатки. Я еще подумал тогда, что он, видимо, страдает какой-то болезнью кожи и перчатки защищают его руки от воздействия солнца и ветра. Бледное морщинистое лицо сплошь было покрыто многочисленными щербинками, как у перенесшего оспу.

Моя жена сразу же обратила на него внимание. Каждое воскресенье ровно в три часа высокий, смуглый человек лет сорока вкатывал коляску в ворота парка. Обычно они отдыхали на одном и том же месте. Слуга неподвижно застывал за спиной хозяина, тогда как тот, держа в одной руке большой бумажный пакет, другой разбрасывал из него корм для птиц, с виду напоминавший крупные хлебные крошки, и едва слышно нашептывал что-то беззубым ртом. Через некоторое время и слуга присоединялся к процедуре кормления.

Они также заметили нас с женой. Старик несколько раз пытался улыбнуться ребятишкам, при этом был виден его красный язык, робко дрожащий между сморщенными губами, словно пытающийся вытолкнуть застревающие слова.

– Бедняга, – заметила тогда Элизабет.

Несколько недель мы с грустью наблюдали эту молчаливую сцену, пока, наконец, не решились приблизиться к старику. Я уже тогда смутно почувствовал, что здесь что-то не так, хотя толком не мог понять, что именно. Я осторожно предупредил жену, чтобы она не подходила к старику, но Элизабет лишь беззаботно пожала плечами. Между тем слуга явно неодобрительно отнесся к нашей инициативе, выразив это ледяным молчанием. Элизабет заговорила со стариком о погоде, и тот, приветливо улыбаясь, протянул ей белый бумажный пакет с кормом, жестом показывая, чтобы она тоже покормила толпившихся вокруг голубей. Элизабет взяла пригоршню крошек и бросила птицам те с неистовством кинулись на корм, тесня и отталкивая друг друга, стараясь подобрать даже самую маленькую крошку. С виду это птичье лакомство было зеленоватого цвета, мягкое и рассыпчатое, как несвежий сыр. Элизабет морщилась, прикасаясь к этим крошкам, которые, ко всему прочему, оказались липкими на ощупь.

Чуть приподняв брови, Элизабет спросила старика, чем он кормит птиц и почему они с такой яростью, почти остервенением набрасываются на пищу, но тот лишь возбужденно взмахнул затянутыми в перчатки руками и громко, радостно рассмеялся. Слуга же по-прежнему молчал. Затем, все так же не проронив ни слова, он резким движением развернул коляску и покатил ее к выходу из парка.

В следующее воскресенье мы все подключились к кормлению голубей, хотя, должен признаться, чувство неприязни и даже отвращения к этой процедуре ни на минуту не покидало меня. Не знаю, почему , но это действительно было так. Кроме того, я заметил, что за истекшее время старик странно съежился, словно немного усох, уменьшился в объеме. Старость? Скрытый недуг? Я не знал.

Однажды – это было в воскресенье в конце мая – я заметил, что край одеяла, укутывающего ноги старца, чуть сполз, и стало видно, что у него только одна нога.

– Несчастный старик, – сказала тогда Элизабет. – Наверное, это какая-то серьезная болезнь, раз даже пришлось ампутировать ногу.

Спустя несколько недель исчезла и вторая нога.

С этого времени мы стали наблюдать за странной парой уже с некоторого расстояния. Мы просто не могли спокойно взирать на то, как он постепенно угасает, отданный в жертву неведомому паразиту, медленно и неуклонно пожирающему рассудок и тело старика и сея смерть везде на своем пути. Возможно, дело было и в запахе, который исходил от его тела, – он продолжал висеть в воздухе даже после того, как мрачная пара покидала парк. Впрочем, я не исключаю, что это просто наше подсознание сигнализировало нам, что здесь что-то не так. Могло быть такое на самом деле? Не знаю.

Примерно через неделю после того, как мы узнали, что старик лишился ног, – это было в субботу – я проснулся ночью от стона Элизабет. Простыни под ней скрутились во влажный от пота жгут; слабо вскрикивая, она металась по постели. Я обнял жену, постарался успокоить, тогда как она, не переставая, бормотала что-то, отдаленно напоминавшее "руки", часто повторяя это слово, будто пытаясь найти ответ на неведомый мне вопрос. Проснулась Элизабет в четыре часа утра вся в слезах. Я нежно обнял ее, спросил, что случилось, и поцеловал. Она задрожала всем телом, покачала головой и вновь погрузилась в сон.

На следующий день мы снова увидели старика – Элизабет прямо-таки рвалась к нему. Приблизившись почти вплотную, она встала рядом и пристально рассматривала его лицо. Он сильно похудел и осунулся: потерял едва ли не половину своего веса. Неожиданно Элизабет заметила, что за темными стеклами очков, скрывавшими почти половину старческого лица, зияют черные пустые глазницы. Руки его, плотно обмотанные бинтами, были припеленуты к телу и укутаны пледом. На сей раз не было радостных вскриков и пощелкиваний пальцами, поскольку отсутствовали сами пальцы. В каталке сидело забинтованное, запеленутое с ног до головы безрукое, безногое, безглазое существо.

– Покормите их! – неожианно забормотал он надтреснутым, сбивчивым шепотом, – Покормите их!.. – Это были первые и единственные слова, которые Элизабет когда-либо слышала от старика.

– Уходите, – неожиданно резко сказал слуга, – Не вмешивайтесь. Разве вы не видите, что он сильно болен.

Элизабет опрометью бросилась ко мне, лишь один раз оглянувшись назад, – и именно в этот момент она увидела, как слуга откуда-то достал знакомый пакет со зловонными крошками и стал щедро разбрасывать их голубям. Птицы с обычным для них неистовством набросились на еду, отталкивая и подминая друг друг, кружа вокруг кресла, нацеливаясь на плечи и спину старика.

С этого дня Элизабет стала терять рассудок. Врач прописал ей какие-то таблетки и настоятельно рекомендовал полный покой. Она часами сидела в кресле в углу комнаты, беспрерывно теребя непослушными, нервными пальцами оборки лежавшей у нее на коленях подушки. Говорила она очень мало, лишь безразлично отвечала на мои вопросы.

Настало воскресенье, и я с детьми, как обычно, решил пойти в парк. Мне не хотелось брать Элизабет с собой, но она настояла. Дети затеяли привычные игры на качелях, тогда как Элизабет присела на скамейку, напряженно глядя в сторону ворот парка. Я молча развернул газету.

Подняв через несколько минут глаза, я увидел, что Элизабет стоит ярдах в пятидесяти от меня, по-прежнему не отрывая взгляда от входа в парк. Мне даже показалось, что она разговаривает сама с собой. Я посмотрел на часы, до трех оставалось несколько минут.

На этот раз у входа показался один лишь слуга. Ни кресла-каталки, ни старика. Только зонтик и пакет, правда, теперь он оказался гораздо больших размеров, чем прежде. Мне кажется, я уже тогда знал, что должно было произойти. Элизабет резко повернулась ко мне и издала дикий, истошный вопль. Слуга выронил пакет на траву, и из него веером во все стороны брызнули крупные, мягкие, мясистые зеленоватые крошки.