Текст книги "Заложница любви"
Автор книги: Линда Уиндзор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА 13
Поистине, нет в мире пламеннее страсти,
Чем в первый раз пришедшая любовь.
И пусть она и боль, и слезы, и напасти,
С ней сердце жаждет – направляя в кровь.
Потоки чувств и нежности лавину —
Высоких мыслей, славы и всего,
Что делает из юноши мужчину
И Человеком делает его.
Бернарт де Вентадорн
Песня менестреля нежным отзвуком донеслась до свадебного стола, единственного, который слуги не стали убирать. Со всех остальных были унесены остатки кушаний и приборы, а сами столы отставлены в сторону, чтобы освободить место для ганцев, ожидаемых всеми с большим нетерпением. Бронуин уже сняла свою фату и диадему из золота и серебра. Она вежливо слушала менестреля, потягивая из кубка густое красное вино и пытаясь умерить волнение. Бронуин любила танцевать, но может быть, эти англичане скользят по полу как-то иначе? Они все делают с таким изяществом!
Вошла группа жонглеров в разноцветных костюмах и выстроилась в одну линию. Менестрель с арфой в руках присоединился к ним. Все пятеро играли на разных инструментах: в добавление к арфе у них были кастаньеты, флейты и еще какой-то инструмент, похожий на барабан, по которому били палкой с подушечками на обоих концах. Пары заторопились на край огромной площадки, оставленной для танцев. Только когда Ульрик взял ее за руку, Бронуин поняла, что все ждут, когда выйдут из-за стола жених и невеста.
Вдыхая аромат сухих цветов, разбросанных по полу в зале в честь их свадьбы, Бронуин шла рука об руку со своим мужем, и пальцы ее дрожали в его крепкой ладони, выдавая волнение. Даже если Ульрику и было не по себе, по нему этого не было заметно. Его взгляд выразил сочувствие и нежность, когда он ободряюще сжал ее дрожащие пальцы и вслушался в музыку, чтобы уловить ритм.
– Просто следуйте за мной, миледи.
Его улыбка была как рука, протянутая утопающему. Ухватившись за нее, Бронуин одарила мужа подобной же улыбкой, робкой и благодарной. Его руки казались теплыми в сравнении с ее ледяными. И вдруг как-то само собой получилось, что она движется. Обладая тонким чувством ритма, Бронуин приноровилась к шагу своего кавалера, который вел ее по залу, обрисовывая большой круг для остальных танцующих, следовавших за ними.
Шлейф платья был закреплен на запястье, и платье не мешало ей кружиться по залу. Щеки, побледневшие вначале, теперь порозовели, губы изгибались во все более жизнерадостной улыбке по мере того, как живая музыка увлекала новобрачную. «Ничего особенного!» – радостно думала Бронуин. Именно так она танцевала с Дэвидом и его друзьями-оруженосцами. Они довольно часто спотыкались и сбивались с ритма, чего нельзя было сказать о ее супруге – грация у него была удивительная для такого крупного мужчины.
«Ульрик на удивление хорошо танцует! – невольно восхищалась Бронуин. – Он преуспел и в танцах, равно как и во всем остальном!» Бронуин почувствовала, что стыдливо краснеет от тайных мыслей, промелькнувших в голове. Подняв глаза, она, к своему неудовольствию, поняла, что замешательство не осталось незамеченным ее наблюдательным кавалером. Однако причина смущения была истолкована Ульриком не совсем верно, что принесло Бронуин гораздо большее облегчение, чем то, что жонглеры доиграли первый танец и в чале раздались радостные возгласы и рукоплескания.
– Мой шаг слишком велик для вас, миледи. Вернитесь к столу и выпейте чего-нибудь освежающего, не то к тому времени как нас проводят к брачному ложу, вы совсем обессилите, – сказал новобрачный.
Бронуин отпрянула, словно не покрытое ковром возвышение было перед нею, а само ложе.
– Глупости, сэр! Я очень люблю танцевать.
– Приятно это слышать, брат, – неожиданно раздался рядом голос эрла Кента, – потому что я как раз собирался пригласить на танец твою красавицу-невесту.
– Берегите ноги, миледи, – добродушно предупредил Ульрик. – Джеймс лучше обращается с регистрационными книгами, чем с дамами во время танцев.
– Мой брат хочет сказать, что я гораздо лучше справляюсь с трудной работой, нежели он с легкой! – эрл поправил досадный завиток золотистых волос, посеребренных сединой, и взял Бронуин за руку. – Но могу побиться об заклад, Карадок быстро приведет его в чувство. На этот раз кое-кто крепко привяжет нашего странника к тем уэльским землям.
«Привяжет?» – повторила про себя Бронуин, когда старший деверь пригласил ее на танец. Странно, но она никогда не думала о Карадоке как о землях, к которым сама привязана, а только как о доме, своем родном и любимом крае. Вольф сначала отнесся с пренебрежением к ее предложению. Он сказал, что ему в тягость привязанность к земельным владениям, но, будучи в то же время Ульриком, он согласился получить на земли права, сочетавшись с ней браком, и заставил просить взять ее себе в жены! И все это время злодей пытался смыть со своих рук кровь родителей невесты – с тех самых рук, которыми этот двуличный человек обнимал ее так нежно.
Собачья кровь, она вышла замуж как бы за двоих! Одного из этих двух мужчин она любит, по крайней мере, так полагала еще недавно, другого же – и это она знает точно – презирает. Но который из этих двоих настоящий? И пока она этого не узнает, нельзя позволять себе сдаться в плен золотисто-карим глазам и точеному лицу, жесткое выражение которого кажется, теперь более мягким из-за гладко выбритых щек, нежных, как у ребенка. Не может она, и дать волю своим желаниям, волнующим и теперь при воспоминании о его нежных объятиях. Она не должна отдаться мечтам, как бы ей этого ни хотелось! Это все равно, что плюнуть на могилу родителей.
Если бы только родственники Ульрика и рыцари короля не старались столь усердно быть с ней любезными и заставить ее почувствовать себя равноправной в их обществе! Впервые в жизни Бронуин была готова просить передышки, устав от танцев. В бесконечной череде знатные господа и братья Ульрика все кружили и кружили ее по залу, пока голова не стала кружиться у нее вместе с залом, а ноги не отказались стоять на одном месте. Щеки Бронуин пылали еще и от поцелуев множества мужчин и женщин, поздравлявших ее.
Тем временем выводок, как Бронуин называла про себя всех тетушек и невесток Ульрика, собирался вокруг леди Кент, чтобы поболтать о своих впечатлениях от свадьбы. Задумчивость придавала глазам новоиспеченных родственников зеленоватый оттенок, но во взгляде матери Ульрика не было ничего, кроме радостного благословения, о котором она уже объявила невестке. Но Бронуин снова была готова ненавидеть свекровь за вынужденное замужество, однако невольно восхищалась ею. Пока Джеймс не достиг определенного возраста, она твердой рукой два года мудро правила владениями своего покойного мужа, как рассказал ей король Эдуард во время долгого застолья.
Когда отец Эдуарда стал созывать армии, вооруженные и боеспособные силы Кента прибыли под предводительством Леопольда, Конрада и Рональда. Все три брата были посвящены в рыцари Генрихом и теперь являлись лордами в своих собственных владениях по ту сторону пролива. Хью и Ульрик проявили себя в войне с Уэльсом и были возведены в рыцарское достоинство, хотя Хью еще оставался в королевской армии. Как и младший брат, Хью владел значительными богатствами, которые вкупе с землями его жены составили основу благосостояния его семьи.
Однако богатство еще не означает счастье, философствовала Бронуин, в то время как тот господин, о котором размышляла, кружил жену в танце. В ее положении замужество с малознакомым человеком было далеко не единственной сложностью. Разумеется, Ульрик мог бы понять это и не ждать от нее выполнения обета, по крайней мере, пока она не выяснит всех обстоятельств, касающихся смерти ее родителей. Конечно… наконец закончился.
– Вы похожи на птицу, готовую вот-вот улететь, миледи, совсем как та птичка, которую вы спасли. Сейчас заиграют чудесную музыку, и я хотел бы танцевать с вами, если вы окажете честь своему давнему уэльскому другу. Танец будет достаточно медленным, чтобы вы могли отдышаться, хотя, по правде говоря, ваше лицо сияет так, что просто нет необходимости освещать этот зал, – к ней с просьбой о танце подошел Дэвид.
Бронуин осталась равнодушна к его галантности, но подала руку и со снисходительным видом вступила в круг танцующих. Дэвид обладал способностью казаться незаметным в случае необходимости и назойливым, когда чего-либо хотел добиться.
– Итак, ты снова расхрабрился, Дэвид?
– Неужели эта комедия со свадьбой означает, что вы больше не будете называть меня Сумасбродом, миледи? – насмешливо поинтересовался он, ехидно искривив губы.
«Дэвид все еще остается мальчишкой, несмотря на возмужавшее тело», – подумала Бронуин, слегка смягчив суровое отношение к своему другу детства. Напомнить ли о другом прозвище, которое она дала ему много лет назад? Нет, это было бы, конечно, ущемлением его мужского самолюбия. Дэвид всегда чрезмерно во всем старался, полагая, что громче, больше, длиннее, дальше, тяжелее и так далее – это всегда значит лучше. Умеренность была ему чужда. Леди Гвендолин не раз взывала к сочувствию Бронуин, указывая на неуверенность, лежавшую в основе каких-либо неблаговидных поступков, которые совершал этот юноша. К черту сочувствие! Он позволил себе безосновательную похвальбу, считая, что она мертва!
– Попробуй заговорить обо мне снова, как во время путешествия в Лондон, и я обзову тебя тем прозвищем, которым обзывала в детстве! – не выдержала Бронуин. – Как ты мог распространять обо мне подобную ложь, ничего не зная на самом деле о том, насчет чего болтаешь?
Дэвид стиснул ее руки.
– Миледи, я говорил о вас как о…
– … кабацкой шлюхе, с которой ты был знаком очень близко.
– Нет! Как о богине, – поспешно возразил Дэвид, получив за свой ответ неодобрительный взгляд Бронуин. – Именно богиней представлял я себе в мечтах ту, чьим мужем я так и не стал, но защитником и доверенным лицом которой назначил меня король. Вовсе не на это надеялся я, Бронуин!
– Ах, Дэвид, опять за тебя говорят твои бриджи! – заявила молодая дама с уничтожающей улыбкой.
Однако в светло-серых глазах Дэвида блеснул огонь, задевший ее за живое. Черт побери, обезоруживающе обольщенная Ульриком, она уже не осмеливалась выносить суждения о каком-либо другом мужчине! В тот день она потеряла не только свою невинность, но и способность здраво мыслить.
– Разве не в бриджи упало мое сердце, скатившись к пяткам, когда я услышал, как жестоко вас лишили жизни? Честное слово, миледи, вы помогли мне придти в себя одним лишь светом вашей улыбки.
Он неисправим! Бронуин не могла не рассмеяться.
– Звуки вашего смеха…
– Дэвид! – со смешком предостерегающе произнесла Бронуин.
– Сладость вашего поцелуя…
Прежде чем Бронуин догадалась о его намерениях, Дэвид показал на унизанную ягодами веточку омелы, оказавшуюся у них над головами, и прильнул к ее губам.[8]8
Старинный английский обычай: в канун Рождества на потолке вешается ветка омелы. Кавалер, который поймает даму под этой веткой, имеет право ее поцеловать.
[Закрыть] Поцелуй был нежным, но длился дольше, чем позволяли приличия. Новобрачная была так поражена, что ей не пришло в голову отстраниться. Она лишь оторопело уставилась на нахального молодого человека.
– Летнее небо никогда не бывает таким голубым, как ваши глаза, Бронуин.
– Черт побери, Дэвид, ты заговорил так, будто проглотил книгу стихов! Это на тебя не похоже, и мне не нравится твое поведение.
Странно, но почему-то подобные слова звучали для нее музыкой, когда Вольф… Ульрик, поправила она себя… шептал их ей на ухо.
Заметив, что танец кончился, Бронуин бросила взгляд на возвышение, где ее муж и трое его братьев распевали разудалую песню к большому удовольствию короля. Его мать сидела спиной к залу и, казалось, была погружена в беседу с окружавшими ее женщинами, но было ясно, что суть лирических излияний Дэвида от нее не ускользнула. Складка губ выражала нечто среднее между смешком и неодобрением.
– Говорил ли тебе Ульрик… извини, лорд Карадок, – поправился молодой человек, – такие нежные слова, Бронуин?
Не дожидаясь ответа, он положил ей руку на талию и подтолкнул к открытой двери, ведущей в коридор. Слуги сновали взад-вперед из кухонь и погребов в зал, не обращая внимания на лорда и леди, уединившихся в нише одного из окон.
– С того времени, как я узнала, кто он на самом деле, мы мало времени проводим вместе, – совершенно искренне сообщила Бронуин. – Я надеюсь и в дальнейшем сохранить такое положение дел, хотя и сам Ульрик, и его мать утверждают, что он невиновен в смерти моих родителей.
– Значит, ты все еще его подозреваешь?
– Многое свидетельствует скорее за, чем против, хотя…
Бронуин замолчала. В глубине души она надеялась, что Ульрик невиновен.
– Почему ты не пришел мне на помощь, когда я тебя о том просила? – обрушила Бронуин на Дэвида свое негодование. – Если бы ты и твоя свита были с нами…
– Мы тоже оказались бы мертвы, в этом можно не сомневаться. Англичане не оставляют нам ни единого шанса. Они все делают с большим размахом, – заметил Дэвид с оттенком зависти в голосе.
«Размах англичан нравится Дэвиду», – грустно подумала Бронуин. Следовало признать, размах действительно производил впечатление. Но за чей счет существовала вся эта роскошь? Конечно, Уэльс был вынужден платить дань. Таковы были условия сдачи неприятелю. А вместе с тем оборванные бедняки просили милостыню на улицах Лондона и на дороге в Вестминстер.
В Карадоке люди не утопали в роскоши, но выглядели крепкими и здоровыми, потому как хорошо питались. Разумное правление землями было тому причиной, но семья Бронуин не претендовала на богатство, подобное увиденному в Лондоне.
– Я никогда не думал покидать тебя, Бронуин. Клянусь в верности дочери лорда Оуэна, как клялся твоему отцу! Но пусть не ждет от меня клятв новый лорд Карадока, твой муж. Мы, уэльсцы, должны держаться вместе. Король сказал мне о твоей просьбе, чтобы я находился в Карадоке в качестве твоего защитника, и хочу уверить, что я почту это за честь, миледи.
Бронуин не могла не почувствовать дрожи, пробежавшей по телу, когда она услышала многозначительные нотки в голосе Дэвида и всем сердцем понадеялась, что не совершила ошибку, потребовав его присутствия в Карадоке. Будет ли он ее усердным защитником? В таком случае, Дэвид должен доказать это, пойдя против приказов Ульрика.
– Ты должен стать моими глазами и ушами, Дэвид. Мы расследуем обстоятельства убийства моей семьи и найдем того труса, что прячется под таинственной завесой цветов Ульрика Кентского.
– Теперь, когда цветами Ульрика стали пурпурный и черный, цвета Карадока, сдернуть завесу будет труднее.
– Ульрик считает, что убийство его каменщиков в Карадоке совершено теми же людьми. Может быть, враг притаился сейчас. Может быть…
– Об этом мы и должны подумать, прекрасная дочь ворона, лучший способ отвлечь внимание от себя – обвинить в содеянном другого. Чем меньше наш народ будет помогать англичанам, тем больше вреда мы им нанесем, – Дэвид приподнял ее лицо за подбородок, чтобы их взгляды встретились. – Определенно, лощеное обаяние Ульрика не вскружило тебе голову настолько, чтобы ты не обращала внимание на истинное положение дел. Это его люди захватили Англси и уничтожили запасы зерна. В этом году зима для нашего народа выдастся тяжелой.
Разве она не слышала об этом? Неприятно было сознавать, что Ульрик удостоился королевской милости за подавление восстания, не говоря уже о таких душераздирающих подробностях, о которых напомнил Дэвид. Сооружение из обвинений, упрямо возводимое на страшной участи ее родных, получило свое завершение. Губы Бронуин сжались, буря чувств поднялась в душе.
– Нет, сэр, я ни о чем не забыла, и я уже слишком хорошо знаю англичан, а до истечения этой ночи узнаю еще лучше!
«О, Боже, только не это!» – отвела Бронуин взгляд, и голос ее дрогнул от волнения. Она смотрела в сторону, смущенная тем, что ее стойкость может дать трещину.
Неловко, но с самыми лучшими намерениями Дэвид, пытаясь утешить Бронуин, обнял ее и сжал так, что она подумала: лопатки вот-вот сломаются.
– Одна мысль о том, что Ульрик прикасается к тебе, заставляет меня пылать жаждой мести. Ты была предназначена мне, Бронуин… эта ночь должна была стать нашей ночью.
Бронуин непроизвольно попробовала высвободиться из рук, обхвативших ее талию. Дэвид тянул ее вглубь темной ниши.
– Дэвид!
Не добившись успеха попыткой урезонить его, молодая дама ударила достаточно твердым каблуком туфельки по подъему ноги напавшего, отбросив наглеца к сводчатой стене. Вскрикнув от боли, Дэвид оценил ее попытку решительного отпора.
– Проклятие, Бронуин, да ты посрамила бы самого Мерлина! – заметил он, потирая ушибленную ногу.
– Ты никогда не поумнеешь, Дэвид! – строго выговорила ему Бронуин.
Но вместо того, чтобы, как она надеялась, попасть на свободное место, Бронуин вдруг натолкнулась на гору мускулов и стальные руки, появившиеся неизвестно откуда. Негромко вскрикнув, она подняла глаза и в смутном свете факелов, закрепленных на стенах коридора, разглядела красивое лицо своего мужа, искаженное гневом и яростью.
– Вольф!
– Называй меня моим настоящим именем, женщина!
– Ульрик! – торопливо исправилась Бронуин, отметив про себя, что прежнее имя подходило ему сейчас больше.
Никакой утонченности или любезности, скрывавших хищный блеск его глаз, не увидела Бронуин во взоре рыцаря, устремленном мимо нее на Дэвида Эльвайдского.
– Ваша супруга была расстроена, милорд. Я хотел ее утешить…
– За дурака меня принимаешь, Дэвид? – тихо прорычал Ульрик.
Боже милостивый! Это был самый настоящий волк! И на этот раз очень рассерженный! Бронуин кинулась спасать Дэвида.
– Я чуть не потеряла рассудок, сэр. Король назначил Дэвида в Карадок моим защитником, и он…
– Защитником? – голос Ульрика оглушительно загремел под низкими сводами оконной ниши.
– В Карадоке прячется убийца, – объяснила Бронуин, оправившись от страха. – Вы сами это сказали, сэр. Когда вам потребуется отлучиться из дома, не оставите же вы меня одну. Дэвид мне как брат, и с ним я буду в безопасности.
Бронуин не сомневалась, что, скрипнув зубами, ее муж подавил крепкое ругательство, желваки, заходившие на сжатых скулах, выдали ярость, бушевавшую в груди. Несколько слов все же вырвались из ловушки, но были так неразборчивы из-за душившей Ульрика злобы, что ничего нельзя было понять.
– Извините, я не расслышала, милорд, – попросила повторить Бронуин, пытаясь сохранить видимость спокойствия в предвосхищении приближающегося взрыва.
– Я сказал, священник готов благословить брачное ложе.
Если бы Ульрик не поддерживал ее, то Бронуин упала бы к его ногам. Все волнения, в течение вечера, подтачивавшие ее самообладание, заставили кровь отлить от лица, а глаза – невероятно расшириться. Священник! Сообщение о Сатане произвело бы меньшее впечатление. Сейчас будет освящено брачное ложе, а потом она попадет в руки выводка женщин семейства Кент, которые уложат ее в постель, забросав, наверное, подушками. И где, интересно, будет проходить эта первая брачная ночь?
– Но ведь танцы начались всего час назад, и музыканты…
– … будут играть всю ночь напролет для гостей, но не для жениха и невесты!
– Вы еще не слышали моих поздравлений, сэр, – подал голос Дэвид за спиной Бронуин. – Я бы солгал, если б сказал, что не завидую вам, но такова жизнь. Могу ли я служить вам обоим как верный рыцарь и принести клятву преданности Карадоку?
Не обратив внимания на примирительное заявление Дэвида, Ульрик предложил Бронуин руку и решительно повел ее в зал.
– Улыбайся, любимая, иначе, клянусь, позднее я заставлю тебя пожалеть об этом.
Яркий румянец на щеках и вымученная улыбка вместе составили великолепную видимость необыкновенного счастья невесты. Глядя на высокого рыцаря, ведущего новобрачную к возвышению, где уже ждал священник – брат Ульрика в церковном облачении, – можно было подумать, что у обоих супругов голова идет кругом от счастья.
Никто не представлял себе, как тяжело было Бронуин держаться на ногах. Новобрачные поднимались по лестнице вслед за святым отцом Томасом в сопровождении родных и друзей, возжелавших присутствовать на последней в этот вечер церемонии.
В комнате, где самым постыдным образом провалилась ее попытка осуществить свои кровожадные намерения, зрители остались за порогом у открытой двери, а они с Ульриком подошли вместе со священником к большой кровати, полог которой был теперь отдернут и украшен цветами. После того как они опустились рядом с кроватью на колени, священник торжественно благословил брачное ложе, зажег курения и свечи вокруг, и кровать стала похожа на алтарь, а в комнате, как в церкви, запахло ладаном.
«А я жертва, агнец на заклание», – подумала Бронуин, когда священник закончил церемонию. Без помощи Ульрика она не поднялась бы на ноги. Когда муж оставил ее наедине с женщинами, Бронуин, держась за резной столбик кровати, со смешанным чувством облегчения и досады посмотрела на закрывшуюся за ним дверь.
Женщины разом накинулись на Бронуин, и ей показалось, что буквально за один миг она была освобождена от свадебного наряда и облачена в тонкую шелковую рубашку, поверх которой на нее набросили подходящий по цвету бледно-голубой халат. Затем леди Кент, с видом знатока наблюдавшая за ритуалом, имея богатый опыт предыдущих свадеб своих сыновей, горячо обняла невестку и запечатлела на ее щеке свой материнский поцелуй.
– Выходя замуж, девушка очень нуждается в помощи матери. Надеюсь, я смогу восполнить ее отсутствие, потому что, хоть я и родила семерых сыновей и ни одной дочери, но каждая из невесток мне как дочь.
Упоминание о матери Бронуин уже выдержать не могла. Слезы жгли ей глаза, когда она, в свою очередь, обнимала женщину и откидывалась на подушки, глядя, как все они удаляются со всякими приятными пожеланиями. Смятение рвало на части ее душу. Дверь со стуком закрылась, как бы объявляя, что невеста готова к приходу жениха. Да, ей нужна была ее мать! Нужен был и отец, чтобы противостоять рыцарю, который скоро придет к ней. Но самым ужасным в ее положении казалось то, что ей нужен был и Вольф… человек, в котором она теперь видела лишь врага.
Тошнотворно-сладкий запах курений смешивался с запахом роз, поставленных в вазу на столике у кровати. Вдруг вместо мягкой постели ей представилась каменная плита и останки родителей на ней. Спрыгнув босиком на пол, Бронуин подобрала подол и подошла к закрытому окну. В отличие от окна в ее комнате, свое окно Ульрик не приказал забить. Обрадовавшись, она распахнула створки ставен и глубоко вдохнула прохладный ночной воздух, надеясь, что он облегчит пульсирующую боль в висках.
На небе сияла луна, заливая Бронуин своим призрачным светом и высвечивая оставшиеся не-затоптанными после дневной толкотни пятна белого снега. Во внутреннем дворе можно было различить стражников. Они расхаживали взад-вперед на своих постах, стараясь согреться в ожидании, когда их сменят. Все вокруг говорило о силе и мощи, а Бронуин не могла унять внутреннюю дрожь, вызванную слабостью и предвосхищением опасности.
Вдали начали звонить колокола аббатства, и девушка готова была поклясться, что расслышала голоса, радостно поющие на латинском языке о мире на земле. Она стала считать. Один, два, три… Слеза потекла по щеке. Четыре, пять, шесть… Сложив руки в жесте мольбы, Бронуин смотрела на звездную ночь. Семь, восемь, девять… О мире молила она с каждым чистым и ясным звуком песнопения, пронизывавшего небо в канун Рождества. Десять, одиннадцать…
– Да ты с ума сошла, женщина!
– От постели пахнет, как от погребального костра! Мне… мне просто тошно от этой вони!
– Тогда задуй свечи! – вознегодовал Ульрик, бурное вторжение, которого разрушило благословенную тишину, окутавшую ее.
Он со стуком поставил на стол, принесенный с собой графин с вином и быстро задул все свечи, кроме одной восковой свечи. Пламя ее колыхалось от холодного воздуха, проникавшего сквозь окно, у которого каменной статуей сидела Бронуин, словно оцепенев от холода и лишившись способности чувствовать. Даже когда Ульрик приблизился к ней, она не пошевелилась. Бронуин словно вбирала в себя успокаивающее лекарство, придававшее сил перед лицом неизбежности.
– Ты холодна, как труп! – проворчал Ульрик, закрывая окно.
Он поднял ее на руки, словно заупрямившегося ребенка, и отнес на постель, куда и положил самым заботливым образом.
– Что за мысль пришла в твою непредсказуемую голову, женщина? Хотела выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть или продрогнуть до мозга костей и заболеть?
Бронуин молча позволила укутать себя, как младенца, а потом стала смотреть в небольшой очаг, где пламенели угли. Ульрик подбросил дров, и искры взметнулись вверх, улетая в трубу. Огонь ярко заполыхал.
– Вот так! – удовлетворенно произнес новобрачный.
Бронуин следила за ним взглядом, когда он наливал вино в красивый кубок.
– Мама всегда подогревала молоко и добавляла мед, чтобы унять озноб и крепко уснуть, – серьезно заметила Бронуин, садясь в постели.
Ульрик протянул ей кубок.
– Я и не думаю о крепком сне, предлагая вам вино, миледи.
Он вкрадчиво поднес кубок к ее губам. Усилием воли Бронуин заставила себя отпить глоток и взять кубок обеими руками.
– Я плохо спала прошлой ночью, когда вы и придворные так громко шумели, а сегодняшний день был вообще очень утомителен. Ей-богу, ваши братья меня замучили танцами.
Ульрик опустился на постель рядом с нею.
– И поэтому вы молились у окна? Я помешал вам закончить общение с Господом?
– Общение завершилось, и с большой сердечностью, пусть даже преждевременно, – ответила ему Бронуин, и ее щеки залил румянец. – Но не этого я искала в молитве.
– А что же?
– Я молилась о мире. – Она сделала еще глоток, не ощущая вкуса вина, более крепкого, чем то, что пила раньше. – Признаться, я так запуталась во всем! Не знаю уж, что думать, как поступать…
Ульрик накрыл ее руки своими, поддерживая готовый расплескаться кубок.
– Думай и действуй – как моя жена, Бронуин, потому что так предопределено судьбой, – он коснулся губами кончиков ее пальцев.
Она предпочла бы видеть его бушующим быком, а не сладкоречивым дьяволом.
– Не-е-е-ет!
Как будто его прикосновение сорвало туго натянутые нервы. Бронуин оттолкнула его руки вместе с кубком. Красное вино расплескалось по белым простыням. Бронуин попыталась откатиться в сторону, но туго намотанное одеяло не позволило избежать быстрой хватки Ульрика.
– Ты испытываешь мое терпение больше, чем кто бы то ни был другой, попадавшийся мне на пути, женщина! – заметил он, снова притягивая ее к себе.
– Я знаю, как чувствует себя маленькая птичка! – воскликнула Бронуин, едва удерживая слезы, подступившие к глазам. – Я была застигнута врасплох и попалась в западню предательства и обмана, отсюда мне некуда бежать, кроме как к хищнику, более крупному и сильному, чем я!
– Я хочу не вредить вам, а любить вас, миледи.
– Так же хотела и я относиться к спасенной мною птице, но от этого она не перестала дрожать. Она не верила мне. Потребуется время… время… отчаянно нужно время, – дрогнувшим голосом прошептала Бронуин, – время, чтобы научиться доверять вам, милорд… и… узнать, кто вы на самом деле.
Ножка стеклянного кубка треснула в руке Ульрика, и Бронуин испуганно вздрогнула. Кубок рассыпался на кусочки, а на ладони рыцаря остался глубокий порез, из которого брызнула кровь.
– Милорд! – Бронуин непроизвольно потянулась к порезанной руке, но Ульрик отвел ее.
– Что? – сердито проворчал он сквозь стиснутые зубы. – Разве вы не хотели пролить мою кровь, чтобы удовлетворить свою кровожадность?
Обвинение удержало Бронуин от дальнейших проявлений сочувствия, и она откинулась на подушки, наблюдая, как рыцарь собирает осколки кубка и гневно швыряет их в очаг, где они от удара о кирпичи рассыпаются вдребезги.
– Что вы делаете? – вскрикнула она, когда Ульрик подошел к постели и прижал к простыне кровоточащую руку.
– Я не дам слугам повода судачить, что наши с вами обеты не до конца выполнены, жена, – отрезал Ульрик, соединяя капли своей крови с пятнами, оставленными пролитым вином.
Потом он обернул руку полотенцем, оставленным на краю чаши с розовой водой на столике у кровати.
– Клянусь святыми угодниками, Дэвид был прав. Ты бы и вашего уэльского великого Мерлина вывела из себя! Обычный человек из плоти и крови не может знать, как с тобой управиться! Клянусь, нужно быть даже еще более искусным волшебником, чем он, чтобы понять таких женщин; как ты, Бронуин Карадокская!
Облегчение отразилось на ее лице, когда она поняла, что муж пойдет навстречу ее пожеланиям. Поднявшись с постели, Бронуин проговорила:
– Я буду вам хорошей женой во всех остальных отношениях, милорд.
Сделав несколько шагов, она остановилась под горячим взглядом Ульрика. Не подозревая, что ночная рубашка соскользнула с плеч и удерживается лишь благодаря пышной груди, а перекрутившийся шелк плотно обегает крутые бедра, Бронуин выжидающе потянулась к его руке.
– Позвольте мне заняться раной, Ульрик Кентский.
Вместо того чтобы протянуть свою порезанную ладонь, Ульрик потянул молодую даму за ее вытянутую руку и резко дернул к себе. Ноги поскользнулись на шелке, и она упала прямо в его объятия.
– Ульрик Карадокский, миледи, – хриплым голосом, поправил он, – со всеми вытекающими отсюда правами и последствиями!
Не было способа избежать прикосновения его губ, как бы медленно они ни приближались. Янтарные искры желания, сверкавшие в золотисто-карих глазах, заставили Бронуин, словно зверька, ослепленного светом, оцепенеть.
Нельзя было отрицать, что Ульрик теперь ее муж, как и невозможно, было не признать, какую огромную власть над нею имеет вторжение его языка, лишавшее способности сопротивляться. Его губы прервали ее дыхание, усугубляя наказание, и Бронуин почувствовала головокружительную предательскую страсть, от которой в крови загорелся огонь желания.
Обоюдоострый клинок терзал ее изнутри, заставляя мучительно желать продолжения этого горько-сладостного возмездия за дерзость, и в то же время испытывать гораздо более сильное чувство стыда – ведь доставлял ей это блаженство убийца ее любимых родителей.
– Пожалуйста, милорд, – умоляла Бронуин об избавлении хотя бы от одной из этих мук, трепеща от желания и слабости в его сильных объятиях.
– Я требователен в своих желаниях, миледи, и если вы не удовлетворите их, вы больше не произнесете ни одного слова.
Бронуин покачала головой.
– Отпустите меня, пожалуйста!
Ульрик разжал объятия. Она отшатнулась. Ей следовало бы испытывать благодарность к Ульрику: он облегчил это трудное дело принятия решения! Но она не чувствовала никакой признательности. Подтянув к шее шелк, еще горячий от прикосновений мужа, Бронуин смотрела, как он молча выходит и захлопывает за собой дверь, закрывающуюся с роковым стуком. Слезы хлынули из глаз новобрачной, прорвав, наконец, плотину отчаяния и бросив ее на постель в безнадежном горе… одну.
