Текст книги "Детективщица (СИ)"

Автор книги: Лилия Гаан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  В поселке Филатовский редко бывали посторонние люди, зато его часто навещали сотрудники районной службы скорой помощи. И на это имелись особые причины.

   Когда-то в середине 60-х годов заброшенные Филатовские выселки распределили под строительство жилья среди комсомольцев местной обувной фабрики. Новоселы построили дома и даже разбили парк. Жизнь в посёлке забурлила, особенно после того, как там возвели ещё и ПТУ, готовившее кадры для предприятия.

   Но 90-е годы безжалостно разрушили жизнь Филатовского. Фабрика закрылась, за ней приказали долго жить начальная школа и медпункт. Дольше всего продержалось ПТУ, хотя спроса на его выпускников уже не было. Разъехались в поисках заработков бывшие работники фабрики. В поселке теперь жили только пенсионеры, но и их ряды стремительно таяли.

   И вот наступило время, когда в Филатовском остались только семь старушек. Они давно уже разменяли восьмой, а кто и девятый десяток лет. Бабульки дружили. Каждый вечер ходили по очереди друг к другу в гости: чай пить, вместе смотреть нежно любимые сериалы, да и так поболтать о насущном.

   Когда умерла Евдокия Федоровна Лобода, это событие не вызвало особого ажиотажа у престарелых подружек.

   – Федоровна приказала долго жить, – сообщила ближайшая соседка покойной Баба Груня. – Но чего-то скрючило её напоследок.

   – Наверное, печень прихватило – давно маялась, – приковыляла, держась за поясницу, вызванная на помощь Анна Васильевна – особа нравная и строгая. – Скоро все тут передохнем, кто от печени, кто от радикулита.

   – Если бы не такое дело – не потревожила бы тебя.

   – Да, ладно. Сегодня хоть встала, а то ведь уже неделю маюсь.

   – Звони, Васильевна, в «скорую», участковому и её внуку. У меня на «мобиле» денег нет.

   Вскоре к дому Лободы подтянулись и остальные жительницы Филатовского.

   Участковый Петр Григорьевич Авдеев приехал раньше скорой помощи. Был он мужиком бывалым, поэтому давно уже утратил профессиональное рвение. Ворча себе под нос ругательства, он неохотно прошествовал к дому мимо кучки старух, наблюдающих за ним с нескрываемым подозрением.

   В хате у покойницы было грязно: валялись по углам какие-то сомнительные тряпки, полы и окна давно не мылись, клеенка на столе была залита маслом. К тому же дом провонял особым, въедливым запахом нищей старости. Потоптавшись на пороге, Пётр Григорьевич окинул рассеянным взглядом застывшее тело покойницы, и решил написать протокол осмотра в машине, старательно делая вид, что не слышит ехидных реплик старушек.

   – Глянь-ка, морду воротит...

   – А как, бывало, в общежитие к ПТУшницам таскался, таким брезгливым не был.

   – Укатали сивку-то крутые горки. Вона, лысый стал – все волосы на чужих подушках оставил.

   Участковый тяжело вздохнул и захлопнул папку. 'И зачем я здесь? Этих бабок давно на том свете с фонарями ищут. Дурацкая и бессмысленная процедура. Ещё неизвестно, удастся ли отсюда уехать до дождя, а то застряну в грязи. Дорога сюда – хуже некуда. Мне ещё надо пивка купить. Суббота – значит, сегодня Зенит с Локомотивом играет'.

   – Ну что, Григорьевич, можно Федоровну обмывать? – перебили его мысли докучливые старухи.

   Участковый с досадой покосился на застывшие в немом осуждении морщинистые лица.

   – Подождите справки о смерти.

   – Можно подумать, что без справки она живая.

   – Порядок такой, бабули. Не будем нарушать.

   – Вот аспид, – буркнул кто-то, – когда же мы этого фельдшера дождемся?

   Однако и для участкового, и для остальных обитательниц Филатовского оказалось сюрпризом, когда из пробившейся сквозь осеннюю распутицу машины «скорой помощи» вылезла их хорошая знакомая Люба Ивлева. Её бабушка Ксения Витальевна когда-то тоже жила в Филатовском, но умерла два года назад. И с тех пор Любу они не видели.

   Оказалось, что девушка теперь работала фельдшером в районной станции скорой помощи.

   – Любочка, – расплылись в скупых улыбках старушки.

   – Здравствуйте, бабушки.

   Деловитым шагом приблизившись к умершей, фельдшерица тщательно её осмотрела и задумчиво сказала, последовавшему за ней участковому.

   – Теперь всех умерших, независимо от возраста, приказано везти в морг на вскрытие, но я и сейчас могу сказать – что-то здесь не так. Трупные пятна чересчур интенсивно окрашены.

   Петр Григорьевич лениво отмахнулся:

   – Выпить покойница любила.

   – Помню, – сухо заметила девушка, – но это больше похоже на отравление.

   – Может, грибов каких-нибудь наелась?

   – Всё может быть, и всё же на месте патологоанатома я обратила бы на них особое внимание.

   В комнату протиснулись подружки покойной и Люба замолчала, принявшись заполнять сопроводительные документы.

   – Найдите мне СНИЛС и паспорт.

   Старухи принялись неторопливо рыться в вещах умершей – разыскав очередную бумажку, подслеповато рассматривали её на свет.

   – Кажись, не та! Очки дома забыла.

   – Бабушки, СНИЛС – это ламинированный прямоугольник зеленого цвета.

   – Сами знаем, – огрызнулись старушки, – квитанцию мы ищем. Покойница заказала плазму и как раз сегодня должны были привезти. Надо найти бумажку с телефоном магазина.

   – Потом найдете, а сейчас нужно документы оформлять.

   Но бабки упрямо продолжали искать квитанцию, и тогда Люба сама залезла в коробку с бумагами и извлекла оттуда СНИЛС.

   – Всё. Можно выносить.

   Хоть Евдокия Федоровна и была сухонькой старушкой, носилки получились тяжелыми. Водитель «труповозки» и сотрудники ритуального агентства изрядно намучились, пока дотащили их до машины.

   Между тем, старушки вышли на крыльцо. Клавдия Петровна (которую все звали Клавушкой) возилась с замком, и Люба краем уха услышала, как они обсуждают, что делать с тремя котами и собакой покойной Фёдоровны.

   Пёс Полкан прекрасно знал соседок, поэтому, не обращая внимания на покидавшую дом покойную хозяйку, увивался вокруг Анны Васильевны, умильно заглядывая ей в глаза и изо всех сил виляя хвостом.

   – Глянь, Васильевна, как Полкан-то к тебе подлизывается. Наверное, новую хозяйку выбирает.

   – Да я на завтрак оладьи жарила, вот он и учуял, стервец, что маслом пахнет. А взять его не могу. Будут с моей Жужкой щенков плодить.

   – Твоя Жужка от старости давно уже ослепла. Куда ей щенков рожать?

   – Для этого глаза не нужны.

   – А кто котов возьмет?

   – Только не я, – отказалась Софья Никитична – самая молодая из старожилов Филатовского, – Сами знаете, чихаю от котов, и глаза слезятся.

   Проводив машину с телом покойницы, Люба подошла к старушкам.

   – Кто-нибудь из вас знает, ела ли Евдокия Федоровна накануне грибы?

   – Она их не любила, – после некоторого раздумья ответила Клавушка, – живот пучило. Да и откуда грибам в эту пору взяться? Холодно уже.

   – А что случилось, Любочка, – поинтересовалась Баба Груня. – Думаешь, Федоровна поганок налопалась?

   – До вскрытия не могу сказать.

   Старушки проводили задумчивыми взглядами «скорую» и машину участкового.

   – Ну, вот и осталось нас шестеро.

   Почему-то смерть Фёдоровны не выходила из головы Любы. Казалась странной: 'Чем она могла отравиться?'

   Через три дня, когда девушка вышла в смену, она поспешила найти приятеля – тоже фельдшера Женьку Свистунова, который, вдобавок, подрабатывал ещё и санитаром в морге.

   – Слушай, я бабульку из Филатовского на вскрытие привозила, и в акте указала, что смерть похожа на отравление. Ты ничего об этом не слышал?

   – Ты оказалась права. Бабулька была отравлена крысиным ядом. Я сам был на вскрытии – желудок весь изъеден отравой. Может, она того... сама?

   – Крысиным ядом? За что же это Федоровна себя так невзлюбила? К тому же плазму ей должны были в тот день привезти.

   – Ну, не знаю... по крайней мере, участковый такую версию выдвинул.

   Весь день, даже выезжая на вызовы, Люба не могла выкинуть из головы происшествие в Филатовском и, сменившись, позвонила Петру Григорьевичу.

   Тот не смог скрыть удивления.

   – Да что это вас, Люба, так смерть старухи тревожит? Ну, съела...

   – Так ведь крысиный яд. Петр Григорьевич, я её с детства знаю – не могла она сама отравиться. Как-то мне не по себе. Наверное, вас в Филатовский допрашивать старушек пошлют?

   Петр Григорьевич вздохнул.

   – А кому же ещё по филатовской грязи таскаться? Мне, хоть и не люблю я это старушечье логово. Эксперт со следователем в доме Лободы ещё третьего дня побывали. Начальство сегодня на планерке по голове настучало – мол, чего сидишь: иди, разберись, выясни. Может, кто-то что-то знает. Ох, Люба, когда подозреваемым в преступлении в среднем лет восемьдесят, их не вызовешь повесткой в прокуратуру. К тому же ни в одном учебнике криминалистики не описано, как взять свидетельские показания у гражданки, которая одновременно глухая, слепая, страдает склерозом и деменцией. Филатовские бабки не столь безобидны, как кажутся.

   Уж кому как не Любе было об этом знать – она их всегда боялась.

   В своё время девушка немало вытерпела от пожилых гарпий. Бывало, бабок хлебом не корми, но дай сказать при встрече какую-нибудь гадость.

   'Что сутулишься, Любочка? Со стороны глянешь, не девушка – верблюд верблюдом'.

   'Вчера тебя с пареньком видела. Задрыпанный какой-то, плюгавый да пугливый, как заяц. Неужто получше никто не клюнул?'

   А потом ещё спешили нажаловаться Ксении Витальевне на Любу:

   'Плохо ты внучку воспитала: неприветливая, неуважительная, смотрит волком'

   И всё же, она давно знала этих людей. При мысли, что среди них живёт отравитель, у Любы мороз по коже пробегал.

   – Возьмите меня с собой. Вдвоем и веселее, и вам смогу помочь.

   – Ну, если ты этих лешачек не боишься... Завтра отправлюсь на подворный обход. Может, с тобой бабульки будут более откровенными?

   На следующее утро, доехав на дежурной машине до огромной лужи на въезде в посёлок, мужчина и девушка не рискнули проверять её глубину и отправились в Филатовский пешком.

   День выдался ненастный и ветреный. Листья с деревьев почти полностью облетели, и стало видно стоявшее в глубине сада бывшее женское общежитие ПТУ. Петр Григорьевич пустился в воспоминания:

   – Ох, что же здесь творилось когда-то! Студентки и пили, и курили. Кавалеры к ним в окна, как тараканы лезли. Что ни день, то драка. Я тогда был молодой, и каждый вечер сюда наведывался. Жена даже ревновала.

   Люба подумала, что, судя промелькнувшей довольной улыбке спутника, его супруга недаром подозревала благоверного в измене.

   – У моей бабушки тоже квартировали девушки, – вспомнила она.

   – Умные родители старались определить девчонок под присмотр квартирных хозяек. Насколько я помню, только у Лободы никогда не проживали студентки. Что уж скрывать, редкостной грязнулей была покойная. Масло на стол пролила и даже не вытерла. А ты знаешь, что эксперты нашли яд именно в этой лужице? Больше отравленного масла в доме не оказалось.

   – Откуда же в нём взялась отрава? – удивилась Люба.

   – Хороший вопрос, – тяжело вздохнул участковый. – Вот и приходится теперь таскаться по дворам, как бездомному, выясняя, где Евдокия Фёдоровна поживилась ядом.

   Люба удивленно покосилась на Петра Григорьевича. Она не могла понять его равнодушия – на вверенном ему участке убит человек. Неужели неинтересно узнать, кто убийца? А вдруг это не первая жертва, и ещё погибнут люди?

   – Старушки не уважали покойную, хотя, в силу обстоятельств, поддерживали с ней приятельские отношения, – попыталась она растормошить участкового. – Всё местные бабульки когда-то работали на фабрике, а вот Евдокия Фёдоровна торговала пивом в парке. Мне бабушка рассказывала, что по молодости женщины часто ссорились, когда продавщица отпускала их мужьям пиво в долг, а потом со скандалом требовала деньги с жён.

   Но Пётр Григорьевич лишь лениво отмахнулся.

   – Это когда было? Бабки уже четверть века, как на пенсии, да и мужей похоронили в незапамятные времена. Гиблое это дело, вот что я скажу.

   Первый дом, в который они заглянули, принадлежал Марии Ивановне.

   – Любочка? – удивилась старушка, увидев на пороге девушку. – Ты чего к нам? Я 'скорую' не вызывала.

   – Я с Петром Григорьевичем.

   Только тут Марья Ивановна разглядела, что за спиной гостьи маячит участковый.

   – Так проходите, – сразу же засуетилась хозяйка, – сейчас чаю попьем с вишневым вареньем.

   Марья Ивановна умела создавать уют в доме, и даже сейчас, хотя силы у старушки уже были не те, в чистенькой комнате приятно пахло домашним печеньем. Везде, где только можно, лежали белоснежные вышитые салфетки, а на подоконниках красовались румяными боками огромные яблоки.

   Как и следовало ожидать, вишневое варенье оказалось выше всяких похвал.

   – Вот умрем, и некому будет настоящее варенье сварить, – довольно вещала хозяйка. – Здесь ведь в чем хитрость – нужно вытащить косточку, а взамен вложить кусочек ореха. Потом сварить особый карамельный сироп...

   Пётр Аркадьевич зазевал и уставился в окно.

   – Всё это очень интересно, – терпеливо выслушала рецепт Люба, – но мы здесь по-другому вопросу. Осень... наверное, одолевают крысы?

   – С холодами они норовят переселиться поближе к кладовым, – охотно согласилась хозяйка.

   – Вы какой-нибудь отравой пользуетесь?

   – Ветками бузины. Ну, и кошку не зря держу. А что случилось?

   – Согласно экспертизе, Евдокия Федоровна отравилась маслом с крысиным ядом. Где вы обычно покупаете масло?

   Марья Ивановна ответила не сразу. Задумчиво пожевав губами, она нервно постучала пальцами по столешнице.

   – Фермер привозит – хорошее, душистое. Мы запасаемся, чтобы хватило на весь год. К нам в Филатовский каждый второй четверг приезжает автолавка, но там всё слишком дорого.

   – И Евдокия Федоровна делала запасы?

   – Ну, как сказать – предпочитала у нас в долг брать. Вечно по всем углам без спроса шарилась.

   – А крысы у неё водились?

   Марья Алексеевна презрительно фыркнула:

   – По такой-то грязи полчищами ходили, пока она котов не завела. Те худо-бедно, но справлялись. Так что не пойму, зачем Федоровне крысиная отрава понадобилась? Что-то вы там напутали в милиции.

   – В полиции.

   – А не один ли хрен? – грубовато закончила разговор хозяйка. – Идите уж, с Богом.

   Следующим ближайшим к ним жилищем был дом Софьи Никитичны.

   Поднявшись на крыльцо, Петр Григорьевич громко постучал. Сама по себе распахнулась дверь, и девушка с участковым оказались в сенцах.

   – Никитична! – позвала Люба, заглянув в горницу.

   Но и там было пусто.

   – Вот такие нравы у них в Филатовском: бросают дома открытыми, – заворчал Петр Григорьевич, – заходи, бери, что хочешь. А милиция потом рыскай – ищи пропажу.

   Но Любу гораздо больше заинтересовал стоящий у дверей шкафчик. Полки были плотно заставлены склянками, бутылями, банками из-под кофе, пакетиками с гранулами.

   – Не здесь ли крысиный яд?

   Петр Григорьевич, брезгливо поморщившись, принялся перебирать содержимое полок, вчитываясь в названия.

   – Да вроде бы нет. Удобрение какое-то. О... глянь-ка!

   И в его руках оказалась красивая бутылка из-под рижского бальзама – в отличие от прочего запыленного хлама она была новенькой и яркой.

   – Вон чем старушки у нас балуются.

   Люба улыбнулась.

   – Надо же, когда-то такая же бутылка хранилась у моей бабушки. Только держала она её в серванте – на самом видном месте. После того, как бальзам закончился, бабушка налила туда настоянный на травах самогон, и хвасталась, что её настойка полезнее, чем бальзам.

   – Неужели? – заинтересовался Петр Григорьевич и снял с полки бутылку.

   Люба с округлившимися глазами наблюдала, как он откручивает пробку, и когда участковый поднес горлышко к лицу, испуганно дернула его за рукав:

   – Осторожнее, бабульки на самогоне настаивают и мухоморы!

   Рука участкового дрогнула, и он едва не выронил бутылку. Из неё выплеснулось содержимое, сразу же изгадив маслянистыми разводами блестящую керамическую поверхность.

   Петр Григорьевич выругался, и быстро, чтобы не испачкать пальцы, поставил бутылку на место.

   – Что я – дурак пить невесть какую дрянь? Здесь точно мухоморы.

   Софью Никитичну и двух её престарелых подружек они обнаружили в доме Клавушки.

   Женщины сообща квасили капусту. По всему дому плыли запахи капустных кочерыжек и томящейся в печи паренной тыквы. В глубоких мисках ждали своей очереди горы натертой моркови и клюквы. Но не все кромсали капусту: Анна Васильевна, с перевязанной пуховой шалью поясницей, устроившись возле печи с клубками шерсти, вывязывала сложный узор. На носках её валенок притулился котёнок.

   «Любят животные Анну Васильевну: вчера Полкан ластился, сегодня котофей прилип» – умилилась Люба.

   Старушки им отнюдь не обрадовались.

   – Чего это милиционеры по нашему поселку то и дело шастают? – удивилась Клавушка. – Ты, Любочка, не думай, что мы тебе не рады, но всё же шибко интересно, что вам здесь понадобилось?

   – А ты не слышала, когда похороны? Уже шестой день пошёл, как помер человек, а ни слуху, ни духу, – подхватила и ещё одна старушка, которую по фамилии все дразнили Кнышихой.

   Софья Никитична с досадой крякнула, поправляя слуховой аппарат, и также уставилась на гостей.

   – Идёт следствие, – пояснила старушкам Люба, – выяснилось, что Евдокия Федоровна отравилась крысиным ядом.

   Старушки перестали стучать ножами и так глянули на фельдшерицу, что она почувствовала себя написавшей в штанишки пятилетней девочкой.

   – С чего бы это Федоровне травиться, когда она заказала новый телевизор? Уж дождалась бы по любому, пока его привезут, – презрительно хмыкнула Клавушка – Вот мой внук...

   Рассказ о внуке мог затянуться надолго, поэтому Петр Григорьевич поторопился её перебить:

   – А откуда у Евдокии Федоровны деньги на телевизор появились?

   – Кредит хотела оформить.

   – Может, она приняла яд по ошибке? – Люба решила зайти с другой стороны. – Кому-нибудь известно – покупала ли Евдокия Федоровна отраву от крыс?

   – Нет, не покупала! – вступила в разговор Анна Васильевна, нервно застучав спицами. – Зато я хорошо помню, как...

   Неизвестно, что она хотела сказать, но её перебила, наконец-то, настроившая слуховой аппарат Софья Никитична:

   – Да уж ты, Васильевна, помалкивала бы: прославилась в своё время с дырявой памятью-то.

   – Не надо мне рот затыкать, – тотчас взорвалась Анна Васильевна. – И ту историю тоже поминать не надо!

   За перебранкой обеспокоенно наблюдала хозяйка дома.

   – Зачем ты, Никитична, вспомнила, что было ещё при царе Горохе? – укоризненно нахмурилась она. – А что касается крысиной отравы... нехорошо такое говорить про умерших, но иногда за Фёдоровной водилось – могла прихватить, что плохо лежит. Деньги или что ценное не брала, а так... по мелочи. И ловили её на этом, и стыдили, а она все смешочками отделывалась. Ну, теперь на том свете будет отвечать за свои проделки. А нам больше сказать нечего. Старые мы... голова уже плохо варит. Иногда час одеваюсь, а выйду на улицу – направо посмотрю, налево посмотрю, и не могу вспомнить, куда так долго собиралась.

   – Я же говорил, что мы ничего не узнаем, – шепнул девушке Петр Григорьевич.

   Между тем, хозяйка дома вернулась к своему занятию, но, рубанув пару раз ножом по капусте, добавила:

   – Ну, умерла и умерла Фёдоровна. Какая разница почему? Назад-то её не воротишь. Не стоит Дунька ваших стараний – ни живая, ни мертвая.

   Вот и поговори со старушкой после таких речей!

   Но оставалась ещё одна жительница Филатовского – Баба Груня. Именно она обнаружила тело, поэтому могла многое прояснить.

   Старушка не попала на посиделки, потому что прихворнула.

   – Поясницу что-то ломит. На прошлой неделе Васильевну прихватило, а теперь, видимо, моя очередь подошла, – пожаловалась она незваным гостям, держась за спину. – Да, вы садитесь, не стесняйтесь. Я вам чайку с травками заварю.

   Баба Груня была местной травницей, и её дом пропах густыми ароматами сухих растений, в изобилии развешанных пучками вдоль беленых стен.

   «Если бы Бабе Груне пришло в голову отравить соседку, она не стала пользоваться крысиным ядом – нашла травку хитрую какую-нибудь» – подумала Люба.

   Хозяйка дома не стала ходить вокруг да около:

   – Пётр Григорьевич, Федоровна что-то не то сожрала перед смертью?

   – Крысиного яду, – неохотно признался участковый.

   – Вот прожила абы как, и умереть достойно не сумела. Теперь её кобеля корми. А больно он мне нужен? Хорошо хоть котов Васильевна забрала, а то мявкали бы у порога – душу выматывали. А у Васильевны вы уже побывали?

   – Она у Клавдии Петровны.

   – Вот ведь... обещала шаль связать, а сама отправилась капусту квасить. А ведь всю прошлую неделю пластом провалялась – я ходила к ней печку топить.

   – Анна Васильевна трудится над шалью, – заверила её Люба. – Не думайте, она про вас не забыла.

   Баба Груня удивленно посмотрела на девушку.

   – Да я и не думаю: у Васильевны память на редкость хорошая.

   Люба вспомнила про недавние язвительные реплики относительно памяти Анны Васильевны.

   – А почему же тогда Софья Никитична упрекнула её «дырявой» памятью? А Клавдия Петровна сказала, что та история была «при царе Горохе».

   – Фу, – старушка брезгливо скривила и без того морщинистое лицо, – не люблю об этом вспоминать. Тогда ещё ПТУ работал, и почти в каждом дворе стояли на квартире студентки. Пятнадцать рублей в месяц – в те годы хорошие деньги. И вдруг у Васильевны пропал мешочек с шерстью...

   Петр Григорьевич сразу же вспомнил скандал.

   – Ох, какой тогда шум поднялся! Васильевна спросила про шерсть студенток, и тут приехала мать одной из них, накричала на Анну Васильевну и устроила обыск в её доме. Шерсть вроде бы нашлась в холодильнике?

   – Да, в сенцах стоял старый холодильник. Туда не заглядывали с того дня, как он сломался. Каким образом шалопутная баба догадалась, что шерсть именно в морозилке – не известно, но крик подняла на весь посёлок. Позорила Васильевну последними словами. Мало того, нажаловалась директору ПТУ, и с тех пор студенток предупреждали, чтобы не шли на квартиру к Серовым. А позору-то какого Васильевна натерпелась – некоторые соседи перестали здороваться.

   – И до сих пор неизвестно, кто засунул шерсть в морозилку? – полюбопытствовала Люба.

   Баба Груня тяжело вздохнула.

   – Как-то под хмельком она сама мне всё разболтала – хвалилась, какая умная и хитрая.

   – Кто «она»?

   – Федоровна, кто же ещё. К ней на квартиру отказывались девчонки идти – брезговали. Мы ей говорили, что сначала порядок в доме надо навести, а потом людей приглашать. У Серовых же в доме всегда была идеальная чистота, как в операционной. Ну, Дунька из вредности украла шерсть и спрятала в морозилку, а потом втихомолку потешалась, глядя, как Нюру люди гнобят.

   – А вы рассказали Анне Васильевне об этом?

   Баба Груня окинула насторожившихся гостей снисходительным взглядом.

   – Думаете, это Нюра её укокошила? С чего бы ей сейчас Федоровну травить, да ещё крысиным ядом? Как бы она его подсыпала?

   – Экспертиза выяснила, что яд был растворен в подсолнечном масле.

   – Ну, слышала я, что яд маслом заливают, чтобы привлеченные запахом крысы им полакомились. Но Федоровна ведь не крыса, чтобы так на запах позариться, что жрать всё подряд?

   – На столе была лужица пролитого масла. И эксперты нашли в ней следы отравы.

   Баба Груня досадливо крякнула:

   – Откуда оно там взялось? Не слизывала же покойница масло со стола?

   – Не знаем, а только емкость с отравленным маслом в доме не нашли.

   Что-то промелькнуло в глазах старухи, заставившее Любу напрячься – бабулька явно знала больше, чем говорила.

   – Ступайте с миром, – внезапно заявила старуха. – Ищите настоящих преступников, а здесь вам делать нечего.

   – Но кто-то же накормил гражданку ядом, – недовольно возразил участковый.

   – Только луканька знает, где покойница его надыбала и зачем натрескалась отравленного масла. Идите уж!

   Выбирались Люба и Петр Григорьевич из Филатовского уже в сумерках.

   – А я тебе говорил, что нет ничего хуже, чем иметь дело со старухами, – тяжело вздохнул участковый. – Ничем их не напугаешь, несознательные, упрямые. Вот весь день промотались, а что выяснили? Завтра на планерке у начальства выступать не с чем.

   Весь вечер Люба размышляла над этим делом. Только у Анны Васильевны был весомый повод совершить преступление. Но как старушка подсунула яд Федоровне?

   Люба подскочила среди ночи, внезапно проснувшись от поразившей её догадки: бабульки толковали о привычке Евдокии Фёдоровны совершать мелкие кражи, к тому же она была пьяницей.

   "Фёдоровна украла отравленное масло! Кто-то, зная о её клептомании, специально оставил на виду бутылку с ядовитым содержимым. Но самогон с маслом не спутаешь – даже сквозь стекло видно, что другая консистенция жидкости. Если только... если только бутылка не керамическая!'

   Любу даже дрожь пробрала, когда она вспомнила, как по найденной у Софьи Никитичны бутылке из-под бальзама катились капли маслянистой жидкости.

   'Не приведи Господь, Петр Григорьевич отхлебнул бы. А Федоровна... она же часто бывала у бабушки. Увидела точно такую же красивую бутылку, вспомнила, что покойница хранила в ней настойку – наверное, бедолага подумала, что Никитична тоже какую-нибудь травку залила самогоном'.

   Девушка вылезла из-под одеяла, и нервически заходила по комнате.

   'Так-так... И ведь Никитична при мне признавалась, что у неё аллергия на кошек. Как же она тогда воюет с крысами? Травит крысиным ядом. Значит, отрава у неё есть. Неужели она настояла яд на масле и налила в бутылку из-под бальзама? Но зачем Никитичне травить безобидную пьянчужку?'

   Чтобы хоть как-то успокоиться, Люба отправилась на кухню и поставила на конфорку чайник.

   'Ничего себе безобидная! Вон как подставила Анну Васильевну. Может и Никитичне какую-нибудь пакость подстроила, о которой я просто не знаю. Но почему старушка не уничтожила столь важную улику, и бутылка преспокойненько стоит в шкафу?"

   Чайник никак не хотел закипать, в отличие от несчастной любиной головы.

   'А что если Анна Васильевна, узнав о яде в бутылке, специально подкинула её Федоровне? Дома-то в Филатовском день и ночь открыты: заходи, бери – никто не помешает. А когда задуманное осуществилось, тайком забрала масло из дома Лободы. Да и кобель вокруг Анны Васильевны увивался, видимо, неспроста".

   Люба задумчиво пила удивительно безвкусный чай.

   'Хотя, может, решила, что никто не догадается. Федоровну похоронят, и концы в воду. Нет, Васильевна в тот день едва ползала, всё время за поясницу держалась. С разыгравшимся пояснично-крестцовым радикулитом по поселку с отравой не побегаешь. Да, что с чаем-то? '

   Люба недовольно заглянула в чашку и только тут сообразила, что забыла про заварку и хлебает простой кипяток.

   'Совсем меня с ума свела эта история. Завтра же выведу убийцу на чистую воду, чего бы мне это не стоило. Да, не ангел была покойница, но травить её крысиным ядом – это уже запредельная жестокость'

   Утро застало девушку возле огромной лужи перед въездом в Филатовский. Там застряла «скорая», и ругающийся Женька Свистунов беспомощно разглядывал воду вокруг машины.

   – Люба, ты что тут делаешь?

   – Да так... Сейчас я тебе помогу.

   Девушка нашла несколько толстых веток. По ним чертыхающийся Женька добрался до твердой почвы.

   – Ты к кому? – полюбопытствовала она.

   – К Анне Васильевне Серовой. Кто-то из её подружек позвонил – давление подскочило.

   Но по мере продвижения к заселенным домам Филатовского следственный раж Любы стал угасать:

   "Допустим, выясню, кто отравил Евдокию Фёдоровну, а дальше-то что? Разве я следователь, чтобы вести розыск? И всё же нужно, чтобы люди знали – среди них живет отравитель. Этак она всех на тот свет отправит – повод найдется'

   Не доходя до дома Серовой, парень с девушкой заметили на улице остальных обитательниц Филатовского. Разгоряченные старухи размахивали руками и о чем-то громко спорили, но заметив молодых людей, умолкли.

   – Поспешите, – приказала фельдшеру Баба Груня, – а то как бы не окочурилась.

   Но когда в дом попыталась пройти и Люба, она преградила ей дорогу.

   – Нечего там делать. А то увидит тебя Васильевна, и точно Богу душу отдаст.

   Люба разозлилась:

   – Знаете, бабушки, я убийцу покрывать не буду, хоть и знаю вас столько лет.

   – Да не пугай уж, – буркнула Кнышиха.

   – А я и не пугаю. Совершено преступление, а вы ведете себя как дети малые. Участкового едва ли не взашей вытолкали.

   – Молода ты ещё нас обвинять. А участковый – кобеляка беспутный – только хвостом вилять может.

   – Причем здесь Петр Григорьевич? Я знаю – яд хранится в бутылке из-под рижского бальзама, что находится у вас в доме, Софья Никитична. Или вы мне всё рассказываете, или прямо отсюда отправлюсь в полицию!

   Софья Никитична побагровела, но отрицать ничего не стала, суетливо хлопая по карманам – видимо, искала валидол.

   – Ишь, какая скорая, – с тяжелым вздохом покачала головой Марья Ивановна, – не всё так просто. Пойдем ко мне, поговорим.

   Когда старушки уселись вокруг стола, все тяжело уставились на Любу. Она покраснела, но не отступилась.

   – У вас, Софья Никитична, аллергия на кошачью шерсть, я слышала, как вы отказались взять котов Федоровны.

   – Слышала она... Да, я изготовила яд, – вдруг воинственно вскинулась бабка. – Готовая отрава дорогая, вот мне и посоветовали: купить гранулы, мелко-мелко растереть, настоять на них масло, а потом понемногу добавлять в зерно или в семечки. Крысы, привлеченные запахом, жрут эту гадость, словно мармелад.

   – А как отрава попала к Федоровне?

   – Шут его знает! Сперла, наверное, как ещё? У меня прошлым летом внук в Риге был и привез в подарок рижский бальзам. Ну, мы его сообща по ложке и выпили. Для здоровья очень полезно.

   Старушки энергично закивали в знак подтверждения.

   – Бутылка приметная – глиняная и красивая. С другими не спутаешь. Вот я из осторожности в ней яд и решила настаивать. А Дунька, дурочка, видимо приметила её и решила, что я ото всех ещё одну бутылку бальзама утаила.

   Она сначала перекрестилась, а потом ожесточенно отмахнулась.

   – Наверное, глотнула прямо из горлышка. Может, и плеснула на стол, когда поняла, что это масло. А может, потом еду какую-нибудь им полила да съела. Кто же теперь выяснит? И жалко её, и зло разбирает.

   Люба покачала головой.

   – Но если Фёдоровна украла бутылку, как она снова оказалась в вашем доме?

   Теперь уже пришла очередь вздыхать Марье Ивановне.

   – Мы тут посовещались, и решили, что Васильевна забрала. Она около стола стояла – охала да за поясницу держалась, когда мы квитанцию искали. К тому же опять-таки Полкан на неё прыгал.