Текст книги "Кот, который читал справа налево"

Автор книги: Лилиан Джексон Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Арчи покачал головой:

– Он не придёт в пресс-клуб. Он никогда не появляется в центре города. Возможно, тебе придётся идти к нему домой.

– Ладно, давай так и сделаем, – сказал Квиллер. – Возможно, я последую совету Бруно и возьму напрокат пуленепробиваемый жилет.

ПЯТЬ

Во вторник Квиллер всё утро провёл в здании Министерства просвещения, осматривая выставку произведений детей школьного возраста. Он хотел написать что-нибудь доброе и юмористическое о нарисованных цветными мелками парусниках, плывущих по небу, бордовых домах с зелеными каминами, голубых лошадях, которые скорее напоминали овец, и котах, котах, котах…

После путешествия в мир незамысловатого детского искусства Квиллер вернулся в редакцию в превосходном настроении. Его появление было встречено неестественным молчанием. Перестали стучать пишущие машинки. Головы, до того склоненные над корректурами, внезапно поднялись. Даже зелёные телефоны и те уважительно молчали.

Арчи сказал:

– У нас есть новость для тебя, Джим. Мы позвонили Маунтклеменсу, чтобы договориться о встрече с тобой, и он хочет, чтобы ты пришел к нему завтра вечером на обед!

– Что?

– Разве ты не собираешься упасть в обморок? Весь наш отдел так и сделал.

– Я сейчас ясно представил себе заголовок, – сказал Квиллер. – «Критик отравляет суп репортёра».

– Говорят, он отличный повар, – сообщил Арчи, – настоящий гурман. Если тебе повезет, мышьяк он отложит на десерт. Вот адрес.

В среду в шесть часов вечера Квиллер взял такси, чтобы добраться до Бленхейм-плейс, 26. Дом находился в старой части города, когда—то модной благодаря величественной застройке. В большинстве зданий теперь находились дешевые меблированные комнаты или маленькие полукустарные мастерские. Одну из них, например, занимал мастер, восстанавливающий старинные изделия из фарфора. Квиллер догадался, что он ещё и букмекер. Рядом располагались старинная монетная мастерская и цех карнавальных костюмов. Только один гордый и отважный дом не сдавался. Он имел респектабельный внешний вид. При небольшой длине он казался высоким и чопорно викторианским, вплоть до украшенной орнаментом железной ограды. Это и был дом номер двадцать шесть.

Квиллер обошёл парочку местных пьянчуг, что-то искавших у себя под ногами, и по каменным ступеням поднялся к портику, где три почтовых ящика свидетельствовали о том, что в здании размещались жилые квартиры.

Он пригладил усы, которые ожили от любопытства и ожидания, и позвонил. Что-то щелкнуло, открылась входная дверь, и он вошел в вестибюль, пол в котором был выложен старинным кафелем. Перед ним оказалась ещё одна закрытая дверь, которая, также со щелчком, распахнулась сама. Квиллер попал в роскошную, но тускло освещенную прихожую, которая покорила его своей обстановкой. Всё дело было в больших золочёных рамах, зеркалах, статуэтках, столике, поддерживаемом золотыми львами, резной скамье, похожей на церковную. Половину пола и лестницу покрывал красный ковер. Откуда-то сверху донёсся голос:

– Поднимайтесь прямо наверх, мистер Квиллер.

Мужчина, стоящий на верху лестницы, был чрезвычайно высок и элегантно строен. Маунтклеменс был одет в тёмно-красный бархатный пиджак. Лицо его произвело на Квиллера сильное впечатление. Возможно, оно показалось ему таким вследствие того, что редкие волосы падали на высокий лоб. Его окружало благоухание лимонной кожуры.

– Прошу простить меня за бесконечные двери и замки, – сказал критик. – Имея такое соседство, как у меня, иначе просто нельзя.

Он протянул Квиллеру левую руку и провел его в гостиную, не похожую ни на одну из тех, что когда-либо видел Квиллер. Единственным источником света было пляшущее в камине пламя и потайные лампы, направленные на предметы искусства. Глаза Квиллера отметили мраморные бюсты, китайские вазы, множество золоченых картинных рам, бронзового воина и несколько вырезанных из дерева потрескавшихся ангелов. Одна стена комнаты целиком была занята гобеленом, изображающим средневековых дам в полный рост. Над камином висела картина, в которой даже дилетант узнал бы руку Ван Гога.

– Кажется, моя маленькая коллекция произвела на вас впечатление, мистер Квиллер? – заметил критик. – Или вы в ужасе от моего экстравагантного вкуса? Да, позвольте мне взять ваше пальто.

– Это просто домашний музей, – сказал Квиллер с благоговейным трепетом.

– Это моя жизнь, мистер Квиллер. И я признаю без ложной скромности: если она удалась, то благодаря определенной атмосфере .

Едва ли дюйм тёмно-красной стены оставался свободным. С обеих сторон к камину примыкали тесно заставленные книжные полки. Остальные стены до потолка были увешаны картинами. Даже на полу было очень мало свободного пространства. На красном ковре располагались стулья необычно большого размера, столик, постаменты, письменный стол и освещенная шкатулка, наполненная маленькими резными фигурками.

– Позвольте предложить вам аперитив, – сказал Маунтклеменс. – Теперь усаживайтесь в кресло и вытяните ноги. Я не предлагаю перед обедом ничего более крепкого, чем шерри или дюбонне, потому что горжусь своими кулинарными талантами и предпочитаю не парализовывать ваши вкусовые рецепторы.

– Я терпеть не могу алкоголь, – сказал Квиллер, – так что мои вкусовые рецепторы в отличном состоянии.

– В таком случае как насчёт лимонада или пива? Пока Маунтклеменса не было в комнате, Квиллер отметил ещё кое-какие детали; диктофон на столе, тихая музыка, доносящаяся из—за ширмы, украшенной в восточном стиле, два глубоких мягких кресла у камина. Между ними стояла мягкая скамеечка для ног. Он опустился в кресло и с удовольствием утонул в мягкой подушке. Откинув голову и положив ноги на скамеечку, он испытал удивительное чувство комфорта. Он уже не хотел ни пива, ни лимонада и почти надеялся, что Маунтклеменс никогда не вернётся.

– Вам нравится музыка? – поинтересовался критик, ставя поднос около локтя Квиллера. – Я считаю, что в это время Дебюсси действует успокаивающе. Вот вам кое-что солененькое к вашему пиву. Вы, я вижу, приземлились в то кресло, в какое и нужно.

– Это кресло погружает меня в аморфное состояние, – признался Квиллер. – Чем оно обито?

– Вересковый вельвет, – сообщил Маунтклеменс. – Удивительная материя, ещё не открытая учеными. Их одержимость искусственными материалами равносильна богохульству.

– Я живу в гостинице, где всё сделано из пластика. Людей пожилых вроде меня это заставляет чувствовать себя каким-то допотопным существом.

– Вы могли уже заметить, что я игнорирую достижения современной техники.

– Странно, – сказал Квиллер. – В ваших критических очерках вы явно благосклонно отзываетесь о современном искусстве, в то время как любая вещь здесь… – Он не смог подобрать верного слова для комплимента.

– Позвольте поправить вас, – сказал Маунтклеменс. Величественным жестом он указал в сторону двери: – В этом кабинете находятся весьма ценные предметы искусства девятнадцатого века – в идеальных условиях, при оптимальной температуре и влажности. Это мои удачно вложенные деньги, а вот эти полотна, которые вы видите на стене, – мои друзья. Я верю в сегодняшнее искусство как выражение настоящего времени, но жить предпочитаю вместе со зрелостью прошлых времен. По этой же самой причине я пытаюсь сохранить этот старый дом.

Маунтклеменс, в своём бархатном пиджаке, в итальянских лакированных туфлях на длинных худых ногах и со стаканном тёмно-красного аперитива в длинных белых пальцах, выглядел элегантно, уверенно, весьма благополучно и… нереально. Его тихий голос, музыка, комфортабельное кресло, тепло огня и полумрак комнаты навевали на Квиллера сон. Ему необходимо было взбодриться.

– Вы не против, если я закурю? – спросил он.

– Сигареты в коробке возле вашего локтя.

– Я курю трубку.

Квиллер достал трубку, кисет с табаком, спички и приступил к торжественному ритуалу. Когда пламя от его спички осветило темную комнату, Квиллер изумленно посмотрел на книжную полку, увидев там красный огонек. Это было очень похоже на сигнал. Нет, это были два красных огонька! Сверкающие, красные и живые!

От изумления Квиллер открыл рот, спичка погасла, и красные огоньки пропали.

– Что это было? – спросил он, как только пришёл в себя. – Что-то между книг. Что-то…

– Это всего-навсего кот, – ответил Маунтклеменс. – Ему нравится отдыхать, прячась за книгами. Эти полки необычайно глубоки, и он любит находить себе убежище там, за книгами по искусству. Из всех книг он предпочитает биографии и отдыхает среди них после обеда.

– Впервые в жизни вижу кота с полыхающими красным огнём глазами, – сказал Квиллер.

– Это характерная особенность сиамских котов. Посветите им в глаза, и они тотчас же станут рубиново-красными. А так они голубые, подобно голубому цветку у Ван Гога. Следите за собой, когда кот решит осчастливить вас своим присутствием. Пока он предпочитает одиночество. Он занят, изучая вас. И он уже кое-что про вас знает.

– Что же он знает? – Квиллер углубился в мягкое кресло.

– Изучив вас, он узнал: непохоже, что вы производите много шума или делаете резкие движения, и это говорит в вашу пользу. Это всё ваша трубка. Кот любит трубки, и он узнал, что вы любите курить именно трубку ещё до того, как вы достали её из кармана. Ещё он понял, что вы сотрудник газеты.

– Как он мог узнать это?

– Чернила. У него отличный нюх на чернила.

– А что ещё?

– В данный момент он передаёт мне сообщение. Он говорит мне, что уже пора подавать первое блюдо, в противном случае он не получит своего обеда до полуночи и останется голодным.

Маунтклеменс вышел из комнаты и вскоре вернулся с подносом, полным горячих пирожков.

– Если вы не возражаете, – сказал он, – первое блюдо мы отведаем прямо в гостиной. У меня нет слуг, и поэтому, надеюсь, вы простите меня, если мы обойдемся без формальностей.

Корочка была слоёной, начинкой служил воздушный заварной крем с частичками сыра и шпината. Квиллер смаковал каждый кусочек.

– Возможно, вы заинтересовались, – сказал критик, – почему я предпочитаю управляться без слуг. Я патологически боюсь ограбления и не хочу, чтобы посторонние приходили ко мне в дом и узнавали о тех ценностях, которые я здесь храню. Будьте любезны, не упоминайте в городе о моей коллекции.

– Конечно, если вы этого хотите.

– Просто я знаю, что такое журналисты. Все они охотники за информацией в силу инстинкта и привычки.

– Вы хотите сказать, что все мы только сплетники, – дружелюбно сказал Квиллер, наслаждаясь последними кусочками заварного крема и гадая, что же за этим последует.

– Просто я хочу сказать, что значительная часть информации – достоверной и наоборот – добывается во время дружеских бесед за кружкой пива в баре пресс-клуба. Тем не менее я чувствую, что вам можно верить.

– Спасибо.

– Какая жалость, что вы не пьете вино. Я собирался по такому случаю открыть бутылочку «Шато Клоз д'Эстуркель» урожая сорок пятого года. Это превосходное вино, отлично выдержанное, даже лучше, чем вино разлива двадцать восьмого года.

– Непременно откройте её, – ответил Квиллер. – Я получу удовольствие, наблюдая, как вы наслаждаетесь этим вином. Честное слово.

Глаза Маунтклеменса блеснули. – Тогда я налью вам стакан виноградного сока. Я держу сок в доме для него.

– Для кого?

– Для Као Ко Куна.

Лицо Квиллера постепенно приняло озадаченное выражение.

– Это кот, – пояснил Маунтклеменс. – Простите меня, я совсем забыл вас представить. Он просто обожает виноградный сок, особенно очищенный. И не какой-нибудь, а лучшего сорта. В этом деле он знаток.

– А выглядит как обыкновенный кот, – заметил Квиллер.

– Удивительное создание. В нём развиты способности для восприятия и оценки определенных эпох в истории искусства. Хотя я не согласен с его выбором, всё же признаю его право на независимость. Также он может читать заголовки газет. Это, впрочем, вы ещё увидите, когда нам принесут последний выпуск. Теперь, надеюсь, мы готовы к тому, чтобы отведать суп.

Критик отдёрнул в сторону тёмно-красные занавески. Из глубокой ниши на Квиллера пахнуло ароматом омаров. Тарелки с супом, густым и жирным, стояли на изрядно потертом столе, которому, казалось, было несколько сотен лет. Горели толстые свечи в железных подсвечниках. Когда Квиллер уселся в резное кресло с высокой спинкой, он услышал какой-то звук, доносящийся из гостиной. Звук сопровождался горловым урчанием. В нишу пожаловал кот со светлой шерстью, чёрной мордой и миндалевидными глазами.

– Это Као Ко Кун, – представил кота Маунтклеменс. – Он был назван так в честь художника тринадцатого века, он и сам обладает достоинством и изяществом китайского художника.

Као Ко Кун неподвижно стоял и смотрел на Квиллера. Квиллер тоже смотрел на Као Ко Куна. Он видел перед собой длинного, сухого, мускулистого кота с лоснящейся шерстью и выражением невероятной самоуверенности и превосходства в глазах.

– Если он думает, – сказал Квиллер, – что знает, что я думаю о том, что знаю, о чём он думает, то мне, пожалуй, лучше уйти.

– Кот просто изучает вас, – сказал Маунтклеменс, – а когда он концентрируется на чём-то, то кажется суровым. Он изучает вас, ваши глаза, нос и бакенбарды. Полученные по всем четырём каналам исследования будут переданы в центральный пункт для синтеза и оценки, и на основании полученного приговора будет ясно, можно ли отнестись к вам благосклонно.

– Спасибо за разъяснение, – сказал Квиллер.

– Кот ведет уединённый образ жизни и к чужим относится с недоверием.

Выждав время, необходимое для изучения гостя, кот прекратил осмотр и беззвучно, без видимых усилий взвился в вертикальном прыжке к высокому потолку комнаты.

– Вот это да! – воскликнул Квиллер. – Вы видели это?

Удобно устроившись на полке под самым потолком, Као Ко Кун принял величественную позу и с нескрываемым интересом начал смотреть на происходящее внизу.

– Для сиамского кота семифутовый прыжок вполне обычен, – сообщил Маунтклеменс. – Коты обладают множеством талантов, в которых отказано человеку, и тем не менее мы пытаемся оценивать их по нашим человеческим критериям. Чтобы понять кота, нужно осознать, что он обладает своими талантами, своей точкой зрения, даже своей собственной моралью. Неспособность кота говорить по—человечьи отнюдь не делает это животное более низким по развитию. К способности говорить коты относятся с презрением. Зачем им говорить, если они могут общаться не используя слова? Между собой коты общаются совершенно свободно и терпеливо пытаются донести свои мысли и знания до человека. Но для того чтобы понять его, нужно расслабиться и стать более восприимчивым.

Критик говорил совершенно серьёзно и даже назидательно.

– В большинстве случаев, – продолжал он, – общаясь с человеком, котам приходится прибегать к пантомиме. Као Ко Кун использует сигналы, которые нетрудно изучить. Чтобы привлечь к себе внимание, он скребет предметы. Проявляя подозрительность – фыркает. Он трется о лодыжки, когда хочет услужить, и показывает зубы, когда выражает свое несогласие. Он также может задаваться, правда по—кошачьи.

– Это я уже вижу!

– Всё очень просто. Когда кот, который является образцом изящества и красоты, внезапно принимает надменную позу, морщит морду и скребет свое ухо, он ясно говорит вам: «Сэр, подите-ка вы к чёрту!»

Маунтклеменс убрал тарелки из-под супа и принёс жареного цыпленка в каком—то темном таинственном соусе. Сверху донесся пронзительный вой.

– Для того чтобы принять и понять сообщение подобного рода, – заметил Квиллер, – антенна совершенно не нужна.

– Отсутствие антенны в человеческом организме, – заявил критик, – я рассматриваю как огромный недосмотр природы. Только подумайте, каких высот мог бы достичь человек в области коммуникации и прогнозирования, если бы обладал хоть какими-нибудь простейшими щупальцами, например усами! То. что мы называем сверхчувствительным восприятием, для кота – обычное дело. Он знает, что вы думаете, что вы собираетесь делать, где вы были. Я бы с удовольствием обменял один глаз и одно ухо на полный набор кошачьих усов в хорошем рабочем состоянии.

Квиллер положил вилку на стол и аккуратно вытер усы салфеткой.

– Всё это очень интересно, – сказал он, кашлянул и наклонился к хозяину дома: – Вы хотите узнать кое-что? У меня есть забавное соображение относительно моих усов. Никому и никогда я этого не говорил, но, с тех пор как я отрастил себе усы, у меня появилось странное чувство, будто я стал восприимчивее к событиям, которые должны случиться в будущем. Вы понимаете, о чём я говорю?

Маунтклеменс одобрительно кивнул.

– Я бы не хотел, чтобы об этом судачили в пресс-клубе все кому не лень, – сказал Квиллер. Маунтклеменс согласился с ним. – Мне кажется, что сейчас я вижу всё, что меня окружает, более ясно.

Маунтклеменс понял.

– Иногда мне кажется, я предчувствую, что должно произойти, и мне удается оказаться в нужном месте в нужное время. Подчас это пугает.

– Као Ко Кун может то же самое.

Сверху до них донеслось утробное воркование, кот поднялся, напряженно изогнул спину, широко зевнул и спрыгнул на пол с бархатистым глухим стуком.

– Взгляните на него, – сказал критик. – Через три-четыре минуты зазвенит дверной звонок: это будет посыльный, доставляющий почту. В данный момент мальчик едет на велосипеде в двух кварталах отсюда, но Као Ко Кун уже знает об этом.

Кот прошёл через гостиную в холл и остановился, словно ожидая чего-то, на верхней ступеньке лестницы. Через несколько минут прозвенел звонок.

Маунтклеменс попросил Квиллера:

– Не откажите в любезности, принесите сюда газеты. Кот любит читать их, пока новости ещё свежие. А я пока схожу за салатом.

Сдержанно проявляя свой интерес к происходящему, кот сидел на верхней ступеньке лестницы, в то время как Квиллер спустился, чтобы поднять газеты, брошенные на крыльцо.

– Положите газету на пол, – инструктировал его Маунтклеменс, – и Као Ко Кун прочитает заголовок.

Кот немедленно приступил к процедуре чтения. Его нос вздрагивал от нетерпения. Его усы дважды поднялись и опустились. Он склонил голову поближе к сенсационному заголовку, напечатанному шрифтом двухдюймовой высоты, и коснулся носом каждой буквы, выводя слова: «НЕЧАВХС АЦЙИБУ ЙИШДЕШСАМУС».

Квиллер поинтересовался:

– Он всегда читает задом наперёд?

– Он читает справа налево, – объяснил Маунтклеменс – Надеюсь, вы любите салат?

Это был великолепный салат, на редкость изысканный и в меру острый. Затем подошла очередь шоколадного десерта, и Квиллер почувствовал себя в полной гармонии с миром, в котором художественный критик умеет готовить, как шеф-повар парижского ресторана, а кот умеет читать.

Позже, когда они пили в гостиной кофе по-турецки из маленьких чашечек, Маунтклеменс поинтересовался:

– Как вам нравится ваша новая работа?

– Я встречаюсь со многими интересными людьми.

– К сожалению, художники в этом городе обладают в большей степени индивидуальностью, нежели талантом.

– Этот Кэл Галопей – интересная личность.

– Он шарлатан, – сказал Маунтклеменс. – Его полотна пригодны разве что для рекламы шампуней. Его декоративной жене лучше бы держать язык за зубами, но, увы, для неё сие равнозначно подвигу. А этот его парень – прислуга или протеже, можно назвать его как угодно, – который имеет наглость в двадцать один год претендовать на ретроспективную выставку своих работ! Вы уже знакомы с другими представителями нашей богемы?

– Эрл Ламбрет, мне кажется, что он…

– О, это жалкий тип. Абсолютно никаких способностей, однако надеется достичь звезд, держась за тесемки передника своей жены. Его первым и пока единственным достижением была женитьба на художнице. Как он ухитрился вскружить голову такой привлекательной женщине, для меня тайна за семью печатями.

– Да, она действительно красавица, – согласился Квиллер.

– И отличный художник, хотя ей ещё надо поучиться смешивать краски. Она сделала несколько набросков Као Ко Куна, сумев ухватить всю его таинственность, волшебство, своенравие, независимость, игривость, дикость и преданность – и всё это в одной паре глаз.

– С миссис Ламбрет я познакомился во время прошлого уикенда на бале в «Кисти и резце».

– Где резвились стареющие подростки, разодетые в маскарадные костюмы?

– Это был бал в честь Дня святого Валентина. Все были наряжены в костюмы великих любовников прошлого. Первый приз завоевала женщина, скульптор по имени Батчи Болтон. Вы знаете её?

– Да, – ответил критик, – и хорошее воспитание удерживает меня от того, чтобы сделать какие-нибудь пояснения. Я полагаю, леди Даксбери также была там, одетая в соболиный мех и шляпку в стиле Гейнсборо?

Квиллер достал свою трубку и принялся раскуривать. Као Ко Кун вошёл в комнату и приступил к исполнению послеобеденного ритуала. В состоянии полной сосредоточенности он обвел длинным розовым языком мордочку, затем хорошенько облизал правую лапу и использовал её для мытья правого уха. Поменяв лапы, он в точности повторил процедуру с левым ухом. Один раз прошелся по усам, затем по скуле, дважды – по глазу, один раз по бровям, раз по уху и по затылку.

Маунтклеменс сказал Квиллеру:

– Вы можете поздравить себя. Когда кот умывается в вашем присутствии, это значит, что он принял вас в свой мир… Где вы поселились?

– Я собираюсь как можно скорее найти меблированную комнату или квартиру, любую, лишь бы поскорее убраться из гостиницы, покрытой пластиком.

– Внизу у меня есть свободная квартира, – сказал Маунтклеменс. – Маленькая, но подходящая и довольно неплохо меблированная. Там есть газовый камин и кое—какие второразрядные импрессионисты. Плата будет незначительной. Мне нужно, чтобы в доме кто—то жил. Я много путешествую, составляю каталоги выставок. Работаю в экспертных комиссиях и, при моем сомнительном окружении, рад был бы знать, что в моё отсутствие фасад дома светится признаками жизни. Мне кажется, это неплохая идея.

– Я бы хотел взглянуть.

– Несмотря на распространенный слух о том, что я чудовище, – сказал Маунтклеменс самым дружелюбным тоном, – едва ли вы сочтете меня плохим домовладельцем. Вы знаете, что меня ненавидят все, я представляю себе, что молва описывает меня как негодяя, взращенного самим Вельзевулом, да ещё и с претензией на художественный вкус Друзей у меня совсем нет, никаких родственников тоже, за исключением сестры, живущей в Милуоки, которая, впрочем, отреклась от меня. Я что-то вроде отверженного.

Квиллер сделал своей трубкой понимающий жест.

– Критик не может позволить себе близко сходиться с художниками, – продолжал Маунтклеменс. – А когда вы держитесь особняком, то неизбежно вызываете к себе чувство зависти и ненависти. Все друзья, какие у меня есть, находятся сейчас в этой комнате, и не надо больше мне никого. Моя единственная цель – владеть и наслаждаться предметами искусства. Я никогда не могу остановиться, я никогда не удовлетворен. Разрешите показать вам мое последнее приобретение. Вы знаете, что Ренуар писал оконные занавески только в один период своей творческой деятельности? – Критик подался вперед и понизил голос какое-то особенное, приподнятое выражение появилось на его лице. – У меня есть два полотна кисти Ренуара, изображающие оконные занавески.

Внезапно Као Ко Кун, глядевший на огонь у камина, издал леденящий душу вой. Это высказывание сиамского кота Квиллер не смог истолковать, но больше всего оно было похоже на предзнаменование.