Текст книги "Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов"
Автор книги: Лидия Флем
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
А сын Якоба, этого «странствующего галицийского еврея», добился наконец общественного признания; он вошел в закрытый для посторонних круг агрессоров-христиан, стал эмансипированным евреем, идущим в ногу со временем, уважаемым профессором одного из самых известных университетов Европы. Восхождение его к этим высотам сопровождалось множеством конфликтов, тревог и страданий. Видимо, не только о своих пациентах, но и о себе самом писал Фрейд в статье «"Культурная" сексуальная мораль и современная нервозность»: «Порой случается, что больной, страдающий нервным расстройством, привлекает внимание врача к тому противоречию между конституцией человека и нормами культуры, которое оказало влияние на развитие его болезни; он выражает это примерно следующими словами: "В нашей семье мы все стали нервнобольными из-за того, что все время хотим стать лучше, чем нам может позволить наше происхождение"». Фрейд добавил к этому: «Страдают от нервных расстройств большей частью дети отцов – уроженцев сельских районов, простых и крепких здоровьем людей, грубоватых, энергичных и решительных, приехавших покорять большой город и позволивших своим детям за очень короткое время подняться на высокий культурный уровень».
Мальчишка, бегавший по моравским лугам и рвавший одуванчики, превратился в образованного венского еврея. Пусть он отошел от той атмосферы, в которой жили старые евреи из Леопольдштадта, пусть он никогда не признавал религиозных верований и навязчивый характер их ритуальных отправлений, но в своей повседневной жизни в интимном семейном кругу Фрейд никогда не отказывался от тех многочисленных удовольствий и наслаждений, которые дарила ему еврейская традиция, а также не был свободен от суеверий. Некоторым числам он придавал магическое значение: число 17, связанное с датой его помолвки с Мартой, было для него счастливым, а 52, похожее на древнееврейское слово «собака», – приносящим несчастье; долгое время он боялся, что умрет именно в этом возрасте. В своей книге «Психопатология повседневной жизни» Фрейд оставил еще одно свидетельство своей приверженности суевериям: «Не так давно у нас дома был период, в течение которого стекло и фарфор бились на каждом шагу, я сам основательно приложил к этому руку. Но эта своего рода психическая эндемия легко поддавалась объяснению: через несколько дней должна была состояться свадьба моей старшей дочери. По этому торжественному случаю обычно разбивают "на счастье" какой-нибудь предмет из стекла или фарфора». Осколки посуды ознаменовали собой сразу две свадьбы: Матильды с Робертом Холличером и Александра Готтхольда Эфраима, младшего брата Фрейда, с Софией Сабиной Шрейбер; оба эти союза были освящены в один и тот же день венским раввином Гельбхаусом.
Если Фрейду непросто было быть сыном, то бремя отцовства – в смысле интеллектуальной преемственности, передачи опыта от учителя ученику – часто становилось для него сплошным разочарованием. После череды «сыновей»: Эдипа, Гамлета, Ганнибала и Иосифа – стала все более и более отчетливо вырисовываться величественная фигура отца-создателя, ведшего за собой свой народ, отца-законодателя – Моисея. Фрейд лелеял надежду сделать христианина Юнга своим «приемным сыном», своим преемником, своим наследным принцем, своим Иисусом Навином; после разрыва с ним он выпустил статью «"Моисей" Микеланджело» о статуе, которой почти десять лет вновь и вновь ездил любоваться в Рим. В этой своей работе Фрейд писал о пророке, обуздавшем свой гнев по отношению к предавшему его народу… Именно в этот период Фрейд впервые начал приводить длинные цитаты из Библии с точными ссылками на нее. Так, в своем «Моисее…» он пересказал историю о Золотом тельце, процитировав ее по переводу Лютера и принеся читателям извинения за это как за анахронизм. Но не просил ли он таким образом, как бы исподволь, прощения у своего отца, ведь тот мог читать Священное Писание в оригинале на древнееврейском языке?
Хотя Фрейд знал и любил библейскую историю, перед лицом ортодоксальности и традиционной еврейской учености ему приходилось признавать «свою необразованность». Что касается сионизма, рожденного подобно психоанализу на венской земле, то Фрейд не стал вступать в ряды его сторонников, хотя относился к этому течению с определенной долей симпатии, не углубляясь, однако, в размышления о его шансах на успех или опасностях, которыми он был чреват. «Я не сионист, во всяком случае, не такой, как Эйнштейн, хотя и являюсь одним из попечителей еврейского университета в Палестине», – доверительно поведал Фрейд одному из своих учеников Джозефу Уэртису. И добавил: «Какое-то время я опасался, что сионизм может послужить поводом для возрождения прежней религиозности, но люди, присоединившиеся к этому течению, заверили меня, что молодые евреи в большинстве своем не религиозны, и это хороший знак…» Когда один из сыновей Фрейда – Мартин – узнал о существовании в университете сионистской организации «Кадима» и вступил в нее, он беспокоился о том, как отреагирует на это его отец: «Он мог не одобрить мое вступление в эту ассоциацию, расценив мой поступок как очередную шалость, которая ничего кроме неприятностей мне не принесет. Но на деле оказалось, что он был искренне рад моему шагу и продемонстрировал это совершенно недвусмысленно; теперь, по прошествии стольких лет, я могу сказать об этом: он стал почетным членом "Кадимы"».
Таинственная и нерушимая верность
Источником жизненных сил и утешения в повседневной жизни Фрейд считал свою еврейскую память, дарящую ему радостное мироощущение. «Будучи евреем, я был свободен от многих предвзятых мнений, которые сковывают мышление других людей; будучи евреем, я был также предрасположен к оппозиции и отказу от согласия с „господствующим большинством“». Но боязнь навлечь на психоанализ обвинения в том, что это «еврейская наука», никогда не покидала Фрейда. Он пытался уберечь свое детище от нападок антисемитов. Избрав своим наследником Юнга, он надеялся таким образом оградить свое творение и психоаналитическое движение от набирающей силу ненависти. Сталкиваясь с мощным сопротивлением психоанализу, Фрейд стал задумываться вот над чем: «В конце концов, у автора есть право задать себе вопрос: а не сыграла ли определенную роль в той антипатии, которую проявляет окружающий мир к психоанализу, его собственная личность и его принадлежность к еврейской нации, чего он никогда не скрывал? Подобные аргументы редко выдвигаются прямым текстом, но мы, к сожалению, стали настолько подозрительными, что не можем избавиться от мысли, что это обстоятельство внесло свою лепту в это дело. Вряд ли можно назвать чистой случайностью то, что первым психоаналитиком стал еврей. Чтобы провозгласить себя сторонником подобной доктрины, необходима была определенная решимость и предрасположенность к тому, чтобы оказаться в изоляции, встретив неприятие оппозиции, – эта участь гораздо привычнее евреям, нежели представителям любых других национальностей». Сам же он, умевший заставить других передавать с помощью слов самые темные и недоступные тайны их души, собственную верность иудаизму мог выразить лишь с помощью безмолвных душевных порывов. Он связывал свое влечение к вере предков с «множеством темных эмоциональных сил: чем сильнее они были, тем труднее их было выразить словами». В 1939 году в предисловии к изданию на иврите своей книги «Тотем и табу» Фрейд писал: «Автор… который не знает священного языка религии своих предков… в ответ на вопрос, что же в нем сохранилось от еврея, мог бы сказать, что очень многое и, возможно, как раз самое главное». В возрасте восьмидесяти лет он вновь с радостью и гордостью подтвердил свою преданность еврейской нации, которая заключалась для него в «чем-то совершенно непонятном и таинственном, не поддающемся никакому анализу». И неспроста в своей работе «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия» Фрейд задумывался над тем, каким образом еврейскому народу удалось через века пронести неизменной свою сущность, и задавался вопросом о том, что же так сильно сплачивает его народ. Ответ он видел в том, что народ этот имеет в совместном владении некое «интеллектуальное и эмоциональное достояние».
Афины, Рим и Иерусалим давали богатый материал для сновидений и трудов Фрейда, рассказывающих о путешествиях, которые он совершал в своей душе, но только родные края Эдипа и Ромула предстали в реальности перед его восторженным взором. Земля предков так и осталась предметом его мечтаний. Подобно невидимому храму, Иерусалим не был для него каким-то конкретным местом, он был сравним с замершими в священной тетраграмме гласными звуками и имел воплощение только в письменной форме. На приглашение своего друга Арнольда Цвейга приехать к нему на родину Библии, Фрейд, которому было почти восемьдесят лет, ответил: «Конечно же идея встретить вместе с вами весну на горе Кармель всего лишь игра воображения. Даже в сопровождении моей верной Анны-Антигоны я не смог бы предпринять подобного путешествия». И добавил: «"Моисей…" по-прежнему занимает мои мысли». Именно в это произведение, напоминающее мозаику и созданное незадолго до его смерти, Фрейд вставил единственную в его литературном наследии фразу на древнееврейском языке. Он не мог не знать того, что это была не просто выдержка из повседневной молитвы, это были те последние слова, которые всякий правоверный еврей должен произнести перед смертью: «Schema Jisroel Adonai Elohenou Adonai Echod».
«Co смелостью человека, которому мало что осталось терять либо вообще ничего не осталось», Фрейд смотрел прямо в лицо этой загадке судьбы: его отец, траур по которому привел его к самоанализу и направил на славный путь создания «Толкования сновидений», отец, за оскорбление которого, как он считал, он отомстил, реабилитировав его в собственных глазах, тем, что стал известным ученым, – этот отец вновь вернулся к нему в самом конце его жизни, чтобы поставить его перед вечной и неизбежной проблемой связи поколений и продолжения семейных традиций. Можно назвать Моисея египтянином, но это никак не изменит его истинного происхождения. Можно стать отцом-создателем нового направления в западной науке, но это не значит, что таким образом можно перестать быть сыном мелкого торговца из Галиции и внуком рабби из Тысменицы.
Смирился ли он со своей генеалогией, добавив в 1935 году к автобиографии в качестве постскриптума к долгому существованию следующие строки: «Будучи совсем юным и узнав, что такое искусство чтения, я погрузился в библейские истории; гораздо позже я понял, что именно это всегда помогало мне ориентироваться в жизни»? Согласился ли Фрейд с тем, что стал похож на своего старого отца, когда накануне своего отъезда в Лондон писал сыну Эрнсту: «Временами я сравниваю себя с библейским Иаковом, которого в преклонном возрасте его дети привезли в Египет»? И не стал ли тот момент, когда он вдруг ощутил свое сходство с одним прославленным раввином, моментом его воссоединения с традициями предков, при том, что он не чувствовал себя скованным этими традициями? Когда в марте 1938 года нацисты оккупировали Австрию, собрание членов правления Венского психоаналитического общества приняло решение, что каждый, кто может уехать, должен покинуть Вену, а штаб-квартира общества должна быть перенесена туда, куда эмигрирует Фрейд. Последний таким образом прокомментировал это решение: «После разрушения Титом храма в Иерусалиме раввин Иоханан бен Саккай испросил позволение открыть в Ямнии первую школу для изучения Торы. Мы сделаем то же самое».
В самом конце своей жизни Фрейд пришел к мысли, что «разумнее всего отказаться от попыток полностью разгадать эту загадку». Да разве можно постичь эту таинственную верность? Разве можно подвергнуть инвентаризации интеллектуальное и эмоциональное достояние? Да и вообще, как можно распутать весь этот клубок из ниточек и узелков, бессознательных порывов и сознательных отречений, клубок, каким на стыке девятнадцатого и двадцатого веков была Вена, находившаяся на перекрестке взаимопроникновения различных культур?
Фрейд всегда оказывался не там, где, как ожидалось, он должен был находиться. Его видели на дорогах, которые вели в Рим, а он в это время шел рядом с отцом по тротуарам своего родного города; когда он смотрел на Афины, он отворачивался от мраморных колонн изумительного янтарного цвета, чтобы представить себе в своем воображении лежащий за морем невидимый иерусалимский храм. Думая о путешествии к «несвятой земле», он представлял себя стареющим Эдипом, но в Риме восторгался мраморной статуей Моисея. Еврея-законодателя он превратил в высокородного египтянина, жил в окружении множества древних статуэток, словно идолопоклонник, считая себя при этом «добрым евреем». Он родился в первый день месяца иара года 5616, через восемь дней после рождения был приписан к еврейскому союзу, а прах его покоится в греческой вазе на кладбище Голдерс-Грин в Лондоне. На вазе этой с одной стороны изображен сидящий Дионис с тирсом [18]18
Жезл, увитый плющом.
[Закрыть]и канфаром [19]19
Сосуд для питья в форме кубка с двумя ручками, преимущественно на высокой ножке.
[Закрыть], колонна отделяет его от стоящей женщины, держащей в руках поднос с дарами и зеркало. На другой стороне вазы два юноши в тогах ведут между собой беседу.
Именно так хотел перейти в царство мертвых тот, для кого главным было его творчество, – венский еврей, странствующий между Афинами, Римом и Иерусалимом, человек, чьи книги стали для него его единственной родиной.
Глава пятая
НА БАЛУ ЛЮБВИ
Всех этих женщин он пригласил на бал любви, а кроме них также пригласил Эроса, Эдипа с Иокастой и Лаем, Нарцисса, Сада, Мазоха, вспомнил про Содом и Гоморру, про карту Страны Нежности и поток сладострастия, не забыл об одиноких мечтателях, маленьких полиморфных извращенцах, великих любовницах и воспевших их в своих стихах поэтах и писателях: Шекспире, Гейне, Сервантесе и Гете.
Без церемоний и различий на этом балу привечали дружбу и влечение к ярко накрашенным женщинам, любовную страсть и нежные сыновние чувства, интимную супружескую близость и преданность абстрактным идеям. Невинность появлялась там в паре со своим табу, а «культурная» мораль вела беседы о способах предохранения от беременности, о целомудрии, неверности и онанизме. В «семейном романе» нашлось место для «первобытной сцены», а на восточной софе Фрейда сменяли друг друга его пациенты и ученики, связанные с ним узами трансфера.
Для обозначения самых разных проявлений либидо Зигмунд Фрейд использовал одно и то же слово: любовь, противопоставляя ей ненависть, а в основе любого чувства видел сексуальность и со всей откровенностью говорил об этом.
От матери к смерти кружится хоровод любви; и за тысячей мелькающих в этой круговерти лиц всегда прочитывается образ первой искусительницы, чувство к которой вечно и ни с чем не сравнимо: «любовь – это ностальгия».
Амалия
Девичья фамилия: Натансон.
Фамилия по мужу: Фрейд.
Имя: Амалия Малка.
Родилась: 18 августа 1835 года в г. Броды (Галиция).
Умерла:12 сентября 1930 года в возрасте 95 лет в Вене.
Дети: Зигмунд, Юлиус (умер в возрасте 6 месяцев), Анна, Роза, Митци, Дольфи, Паула, Александр.
Отношение к Фрейду: его мать.
Как она его называла: «мой маленький мавр» и mein goldener Sigi (мой золотой Зиги).
Как он ее назвал: пересказывая Флиссу в письме от 3 октября 1897 года эпизод своего детства, когда он застал мать обнаженной, целомудренно назвал ее на латыни matrem nudam [21]21
Мать обнаженная.
[Закрыть].
Описание: стройная, живая, порывистая, с черными глазами и темными волосами, собранными в пучок. По свидетельству знавших ее, в юности Амалия была очень красива. До самого последнего дня своей жизни она оставалась настоящей женщиной, обожавшей наряды и украшения. На ее восьмидесятилетие сыновья подарили ей брошь, а на девяностолетие – кольцо с огромным сапфиром в окружении бриллиантов. Уже будучи в очень преклонном возрасте, она как-то примерила новую шляпку и, возвращая ее продавцу, заявила: «Я не возьму ее, она меня старит!»
Хозяйка большого дома, прекрасная кулинарка и портниха, она всегда была жизнерадостной и энергичной женщиной. Амалия любила играть в карты и засиживалась за карточным столом до часу ночи, тогда как большинство пожилых женщин, по свидетельству биографа Фрейда Джонса, в это время обычно спали. Каждый год она ездила в Ишль, чтобы пройти курс лечения и отпраздновать свой день рождения в один день с императором. Когда она была в Вене, ее дорогой «золотой Зиги» навещал ее каждое воскресенье, неизменно принося цветы. Она прекрасно знала, что старший сын всегда приходит последним на их семейные встречи, но ничего не могла с собой поделать и каждый раз тревожно ходила туда-сюда и выскакивала на лестницу, беспокоясь по поводу его вечных опозданий.
Поняла ли она что-нибудь в будоражившей умы скандальной теории сына? Скорее всего, не много, но в гениальности Зиги она не сомневалась никогда.
Что Фрейд говорил о ней: «Если человек в детстве был любимым ребенком своей матери, он всю жизнь чувствует себя победителем и сохраняет уверенность в том, что во всем добьется успеха, и эта уверенность, как правило, его не подводит».
Когда она умерла, а это случилось за девять лет до его собственной смерти, Фрейд написал в письме Шандору Ференци: «…Я не имел права умереть, пока она была жива, а теперь такое право у меня появилось. Так или иначе, но теперь в глубинах моего сознания должна произойти существенная переоценка жизненных ценностей».
Ее влияние на теорию Фрейда: очень существенное, от открытия эдипова комплекса до постановки вопроса о женской сексуальности.
15 октября 1897 года Фрейд писал своему другу Флиссу: «Я обнаружил у себя, как, впрочем, и у многих вокруг, чувство любви к матери и чувство ревности к отцу». Теоретическую разработку идеи о возможном существовании у маленького ребенка ненависти к матери Фрейд оставил своим наследницам: Жанне Лампль де Гроот, Хелене Дойч и Мелани Кляйн, поскольку даже после смерти Амалии он оберегал ее от этих враждебных чувств и идеализировал связывавшие их тесные узы: «Только взаимная любовь матери и сына способна принести ей наиболее полное удовлетворение, поскольку из всех типов человеческих взаимоотношений именно эти являются идеальными и лишенными какой-либо двусмысленности».
Кормилица, возлюбленная, мать-земля – человек никогда не расстается со своей самой первой родиной: «Ребенок во чреве матери – это прообраз всех типов любовных отношений. Выбрать сексуальный объект значит просто-напросто отыскать его вновь».
После смерти Амалии Фрейд решился, наконец, вплотную заняться освоением древнего и таинственного материка Вечной женственности, посвятив этой теме одну из глав своих «Новых лекций» и статью «О женской сексуальности». На страницах этих работ он рассказал о том удивлении, которое постигло его при изучении психосексуального развития девочек. Это удивление было сродни удивлению археолога, открывшего, что до греческой культуры существовала еще и минойско-микенская.
Фрейд смиренно признавал свое невежество в этой области. Он якобы как-то сказал Марии Бонапарт: «Есть один вопрос, на который я так и не смог найти ответа, несмотря на то, что в течение тридцати лет изучал женскую душу. Вопрос этот: "Чего хочет женщина?"»
Няня
Предполагаемая фамилия: Зайиц.
Имя: Моника.
Предполагаемое семейное положение: незамужняя.
Возраст: в то время, когда Фрейду было два-три года, ей было около сорока.
Вероисповедание: католичка.
Отношение к Фрейду: его няня.
Как она его называла: видимо, Зиги.
Как он называл ее спустя сорок лет: своей «первой возбудительницей» (неврозов), своим «наставником в вопросах секса», своей «доисторической» нянькой.
Описание: старая и некрасивая, здравомыслящая, трудолюбивая; была уволена за воровство. Она часто брала маленького Зиги с собой в церковь и рассказывала ему про рай и про ад.
Что Фрейд говорил о ней: «Можно предположить, что, будучи ребенком, я любил свою няню, несмотря на то, что она иногда шлепала меня».
Во время самоанализа Фрейда она множество раз появлялась в его сновидениях; он на всю жизнь остался ей благодарен за то, что с самого раннего детства она внушила ему мысль об исключительности его способностей.
Ее влияние на фрейдовскую теорию: проведя самоанализ, Фрейд обнаружил, что его воспоминания о няне накрепко связаны с его первыми сексуальными переживаниями и первым любопытством ребенка, ищущего ответы на вопросы о различии полов и о любви. Эта наука оказалась для него сложнее, чем можно было бы предположить, из-за путаницы поколений в его семье: его отец к моменту его рождения был уже дедушкой, сам он был дядей и имел племянника старше себя; его старая нянька, видимо, была интимной подругой его отца; а что касается его сводного брата Филиппа, то Фрейд подозревал его в интимной связи со своей матерью Амалией, поскольку они были ровесниками.
Анна
Девичья фамилия: Фрейд.
Фамилия по мужу: Бернейс.
Родилась: 31 декабря 1858 года во Фрайбурге.
Умерла: 11 марта 1955 года в Нью-Йорке.
Дети: Джудит, Люсия, Эдвард Луи, Гелла и Марта.
Отношение к Фрейду: сестра; жена брата Марты.
Описание: она была типичной жительницей Вены, всегда веселой и преисполненной оптимизма.
Что она рассказывала о своем брате : в ее воспоминаниях прочитывается та же ревность к брату, какую Фрейд испытывал в детстве к ней самой. С нескрываемой завистью она описывала комнату, которую старший брат занимал один, тогда как сестрам приходилось ютиться всем вместе, а также другие привилегии любимца родителей. Их мать, обладавшая музыкальным дарованием (как и их младший брат Александр), хотела, чтобы Анна также училась игре на фортепиано, но Фрейд был категорически против того, чтобы в доме звучала музыка, и заставил мать отказаться от этой затеи, пригрозив, что уйдет из дома. Кроме того, Зигмунд запрещал своей сестре, когда ей было шестнадцать, читать Бальзака и Дюма. Он был старшим братом, любившим навязывать свою волю и ревниво относившимся к развлечениям сестер.
Анна собиралась замуж за брата Марты, невесты Фрейда, и поначалу все четверо решили устроить общую свадебную церемонию, но потом эти планы расстроились, Фрейд вообще не пошел на свадьбу своей сестры из-за неприязни к ее жениху. Правда, много позже он помог Анне и Эли эмигрировать в Соединенные Штаты, оставив у себя двух из их дочерей, которые жили у него в семье довольно долгое время, и оказывал им материальную поддержку. Ссора была исчерпана, но о смерти брата Анна узнала по американскому радио лишь вечером 23 сентября 1939 года.
Общее воспоминание: «Однажды отец шутки ради позволил мне и старшей из моих сестер изорвать в клочья книжку с цветными вкладками (описание путешествия в Персию). С педагогической точки зрения это едва ли было разумно. Мне в то время было пять лет, а моей сестре неполных три года. Воспоминание о той безграничной радости, с какой мы драли листы из этой книжки (листик за листиком, словно раздевая артишок), оказалось чуть ли не единственным моим воспоминанием о той поре».
Влияние на фрейдовскую теорию: по-видимому, именно эта «узурпаторша» материнской любви подтолкнула Фрейда к размышлениям о братской ревности (неотъемлемой части эдипова комплекса) и о сексуальных фантазиях детей для того, чтобы объяснить тайну появления на свет младенцев (нежеланных).
Еще несколько слов о пяти сестрах доктора Фрейда: в своем письме Марте от 21 апреля 1884 года он писал: «Тебе не кажется, что наши глупышки „идут нарасхват?“ Одна лишь Дольфи пока еще свободна. Вчера она мне сказала (я пригласил ее на чай, чтобы она заодно зашила мой черный плащ): „Наверное, замечательно быть невестой образованного человека, но образованный человек вряд ли захочет взять меня в жены, не так ли?“ Я не смог удержаться от смеха после этого заявления».
Дольфи, как впоследствии его собственная дочь Анна, осталась незамужней и всю жизнь ухаживала за их матерью Амалией. Роза, любимая сестра Фрейда, о которой говорили, что она красива, как итальянская актриса Элеонора Дузе, вышла замуж за известного венского юриста Генриха Графа. До скоропостижной смерти мужа она жила в одном доме с братом на Берггассе; после ее переезда Фрейд забрал себе ее квартиру и оборудовал там свой кабинет и приемную, которые до того времени располагались на первом этаже дома.
Его сестра Митци вышла замуж за их дальнего родственника из Бухареста Морица Фрейда. Зигмунд практически не общался с ней и не испытывал никакой симпатии к ее детям и мужу – «наполовину азиату». Паулина, самая младшая из сестер Фрейда, была счастлива в браке с Валентином Винтерницем, но брак этот продлился совсем недолго: муж умер, оставив ее с четырехлетней дочкой.
Паулина и Митци были депортированы и уничтожены в «лагере смерти» в Треблинке, Роза погибла в Аушвице. Дольфи умерла от голода в Терезиенштадте. Марии Бонапарт не удалось получить у французских властей разрешение на то, чтобы эти женщины поселились на Лазурном Берегу, в Ницце или ее окрестностях. Уезжая из Вены, Фрейд оставил сестрам значительную сумму денег (160 тысяч крон), судьба их очень волновала его, в письме к Марии Бонапарт он с тревогой писал: «Последние ужасные события в Германии заставляют еще серьезнее задуматься о том, что можно сделать для четырех старых женщин».
Гизела
Девичья фамилия: Флюс.
Фамилия по мужу: Поппер.
Возраст: пятнадцать лет на момент описываемых событий.
Отношение к Фрейду: подруга детства.
Как она его называла: никаких свидетельств об этом не сохранилось.
Как он ее прозвал: Ихтиозаврица.
Что он писал о ней: «Это были мои первые каникулы в деревне (во Фрайбурге, его родном местечке)… Мне было семнадцать лет, дочери моих хозяев – пятнадцать, я сразу же влюбился в нее. Впервые в моем сердце поселилось столь сильное чувство, но я держал его в строжайшем секрете. Спустя некоторое время девушка уехала обратно в свой колледж, она, как и я, приезжала домой на каникулы, и эта разлука после столь короткой встречи еще больше обострила мою ностальгию по местам моего детства. Часами напролет бродил я в одиночестве по вновь обретенным мною прекрасным лесам, строя воздушные замки, но мое воображение уносило меня не в будущее, а в прошлое, представляя его в розовом свете. Если бы в моей жизни не было этого ненужного переезда, если бы я остался жить в родном краю, если бы я рос на этой земле, если бы я стал таким же сильным, как местные парни – братья моей возлюбленной, если бы я унаследовал дело своего отца, то в конце концов я женился бы на этой девушке, потому что она обязательно ответила бы взаимностью на мое чувство! Естественно, я ни минуты не сомневался в том, что и в тех условиях, которые рисовало мое воображение, я столь же пылко любил бы ее, как и в действительности… Я точно помню, что в первую нашу встречу на ней было надето желтое платье, и долго еще этот цвет, случайно попав мне на глаза, заставлял учащенно биться мое сердце».
Ее влияние на фрейдовскую теорию : анализируя, не называя имен, этот свой первый любовный опыт, Фрейд понял значение «маскирующих воспоминаний». За Гизелой и ее желтым платьем пряталась его кузина Паулина с букетом одуванчиков, которые он пытался вырвать у нее, когда ему было два или три года. За воспоминанием о его юношеских переживаниях на самом деле скрывался вытесненный из сознания сексуальный образ, связанный с лишением девственности.
Возможно, тайная любовь к Гизеле помогла Фрейду сформулировать некоторые черты, характерные для состояния влюбленности, среди которых он выделил идеализацию и завышенную оценку любимого человека, зависимость чувства от наличия инцестного компонента, необходимость – для усиления либидо – преодолевать какое-либо препятствие, поскольку неудовлетворенные желания всегда являются энергетической подпиткой влечения.
Сара
Фамилия: Бернар.
Место встречи: Париж, театр «Порт-Сен-Мартен».
Дата: 7 ноября 1885 года.
Отношение к Фрейду: никакого.
Спектакль: «Теодора» Викторьена Сарду.
Что он сказал о ней: «По пьесе она всего лишь une femme qui aime (женщина, которая любит)… Но как эта Сара играет! После первых же реплик, произнесенных этим проникновенным и чудным голосом, мне показалось, что я знаю ее давным-давно. Никогда еще актриса не поражала меня так сильно: я сразу же был готов поверить всему, что она говорила… И потом, эта ее манера завлекать, умолять, сжимать в объятьях; просто невероятно, какие позы она может принимать, как она прижимается к партнеру, в какой гармонии у нее играет каждый мускул, каждый сустав. Удивительное создание! Мне представляется, что в жизни она такая же, как на сцене».
Ее влияние на теорию психоанализа Фрейда: видимо, нулевое; но эта парижская хроника рассказала нам об исключительной восприимчивости Фрейда к человеческому голосу и о том, что уже тогда у него появилась мысль о символической равнозначности сценического воплощения и истинной сущности человеческой личности.
Марта
Девичья фамилия: Бернейс.
Фамилия по мужу: Фрейд.
Родилась: 26 июля 1861 года в Вандсбеке (под Гамбургом).
Умерла: 2 ноября 1951 года в Лондоне.
Дети: Матильда, Жан-Мартин, Оливер, Эрнст, София, Анна.
Отношение к Фрейду: его жена.
Дата первой встречи: один из апрельских вечеров 1882 года.
Дата помолвки: 17 июня 1882 года.
Дата свадьбы: 14 сентября 1886 года.
Как он ее называл: «my sweet darling girl», «моя милая невеста», «возлюбленная моя Мартхен», «моя маленькая принцесса», «мое сладкое сокровище», «сердце мое», «моя драгоценная любовь», «моя Корделия», «моя Дульсинея», «моя Ева».
Как она называла его: видимо, Зиги. Ни одно из ее любовных писем не было опубликовано.
Описание: невысокого роста; ее описывали как воплощенную нежность, грациозность и самоотверженность, но также как человека, наделенного твердым характером.
Она оказалось не такой послушной, как думал Фрейд. Он любил «чистую и благородную красоту ее лба, ее глаз», ему, видимо, нравились «зрелость ее суждений» и ее независимость, которые возбуждали у него еще большее желание завоевать ее.
Она на всю жизнь сохранила свой гамбургский акцент и всегда преклонялась перед пунктуальностью; она так никогда и не стала настоящей жительницей Вены. По свидетельству ее сына Мартина, она «вела хозяйство с равной долей твердости и мягкости» и прекрасно умела владеть своими чувствами.
Она очень любила читать и была большой поклонницей Томаса Манна. Она также любила оперу, но часто попадала в театр только ко второму акту из-за того, что не могла пропустить ужин с мужем и детьми, который подавался у них в доме в девять часов вечера.
