Текст книги "Лизочкино счастье"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

ГЛАВА XIII
Занавес поднимается

Тяжелый занавес, отделяющий сцену от зрительного зала, медленно поднялся кверху, и Лиза увидела внутренность бедной комнатки с лежанкой в углу и скамейками, стоящими вдоль стен. На одной из скамеек сидела Золушка или, вернее, Мэри Ведрина, с золотистыми волосами, вместо своих черных, и в рваном платье. Золушка горько плакала о том, что злая мачеха надавала ей много работы, между тем сама со своими родными дочерьми поехала на бал к королю.

Лизе стало очень жаль бедную Золушку. Она совсем позабыла о том, что ее играла злая, капризная Мэри; ей просто было больно за бедную девочку, притесняемую мачехой, и когда перед Золушкою предстала добрая волшебница, в которой Лиза не без труда узнала Марианну, совершенно преобразившуюся от белокурого парика, надетого у неё на голове, Лиза страшно обрадовалась за бедняжку. Она тихо ахнула от неожиданности, увидя, как волшебница-Марианна, дотронувшись жезлом до плеча Мэри-Золушки, в одну минуту превратила ту в нарядную, блестящую принцессу.

– Что, нравится, Лизочка? – наклонился к девочке Павел Иванович, как только занавес опустили, по окончании первого действия.

– О, да! – искренно вырвалось из уст Лизы.

– А играть самой вдвое веселее, – улыбнулся директор, видя неподдельный восторг в лице Лизы.

Все второе, третье и четвертое действие Лиза просидела, не отрываясь глазами от сцены, искренно восторгаясь прекрасной пьесой. В то же время она старалась узнать на сцене своих новых друзей, спрятавших свои юные личики под искусственными бородами и усами и седыми париками, которые совершенно преобразили их. Она почти всех их отыскала в конце концов, кроме Вити. Но когда появился добрый волшебник на свадьбе Королевича и Золушки, – Лиза сразу поняла, что под неуклюжей темной мантией и седой бородой скрывается веселый, живой брат Марианны.

Не даром быстрые, темные глаза мальчика, особенно ярко горевшие из-под нависших приклеенных седых бровей, поминутно устремлялись по направлению директорской ложи, где сидела Лиза. Раз даже девочке показалось, что добрый волшебник незаметно кивнул ей со сцены как раз в ту минуту, когда соединял руки Золушки-Мэри и Королевича—Кости Корелина.

– Сегодня Мэри в последний раз играла Золушку: следующий раз будешь играть ее ты, – сказала Анна Петровна Сатина, выходя с Лизой из ложи по окончании представления.

Тем же путем, в трех громыхающих, тяжелых каретах, детей повезли из театра домой. Перед выходом из театра, Лиза забежала было в маленькую уборную, где ее одевала Мальвина Петровна, с тем чтобы сменить белый нарядный туалет на свое старое заплатанное платье. Но ее новая знакомая, занятая в эту минуту складыванием в большие корзины театральных костюмов, остановила ее словами:

– Зачем тебе снимать это платье, малютка? Или оно не нравится тебе?

– О, напротив, сударыня, – воскликнула девочка, – но это прелестное платье не принадлежит мне, и поэтому я бы желала получить мое собственное.

– Прежде всего не называй меня сударыней, дитя мое. Прервала ее старушка. – Я простая портниха и господского во мне ровно ничего нет. А только платья своего ты не получишь. Сегодня ты поедешь домой в этом белом наряде, а завтра тебе дадут еще другое, серое платьице, которое ты будешь носить ежедневно.

По возвращении домой, детей накормили ужином и отослали спать. Мальчики помещались в одной комнате под присмотром хромого Володи, которого оставляли с ними за старшего. Девочки спали в обществе m-lle Люси. Дети очень уставали, проводя весь вечер в театре, и лишь только добирались до постелей, засыпали как убитые.

Одной только Лизе плохо спалось в эту ночь. Она долго ворочалась с боку на бок, не переставая ни на минуту думать о матери. «Что она теперь? Легче ли ей в больнице? Думает ли она в эту длинную зимнюю ночь о своей маленькой Лизе?» – Вот какие вопросы поминутно навертывались в голове девочки.

Наконец, не выдержав более, она порывисто вскочила на пол и, как была, в одной рубашонке, упала на колени с горячей молитвой.

– Господи, – шептала девочка, – сделай так, чтобы мне хоть одним глазком увидеть маму! Ты Милосердный и Всемогущий, помоги мне в этом, Господи, и пошли маме счастья, покоя и здоровья.

ГЛАВА XIV
Сборы

Лиза очень скоро привыкла к новой жизни. Она сблизилась со своими новыми друзьями, особенно жё с Марианной и её братом Витей. Кроткая, вежливая и добрая Лиза не могла в свою очередь не понравиться детям. Все, за исключением Мэри, искренно привязались к ней в самом скором времени. А Павлик и Валя так полюбили ее, как будто прожили с нею уже много-много времени.

Павлик был в сущности милый и добрый мальчик, только родители избаловали его напропалую, постоянно считая его слабеньким, нуждающимся в попечениях и заботах, больным ребенком. Если бы Павлик не обладал от природы добрым, хорошим сердечком, то наверное бы он окончательно испортился от такого воспитания.

Пика и Ника – весельчаки детского кружка – никогда не пропускали случая посмеяться над преувеличенными заботами родителей Павлика. Чихнет ли Павлик—Пика и Ника уже тут как тут и кричат ему насмешливо:

– Павлик, ты простудился, ты болен! Ты очень болен, Павлик. Ложись скорее сам в постель, пока твои папа и мама не уложат тебя насильно.

– А я сбегаю в аптеку и куплю тебе целый фунт хинина. Кушай на здоровье, милый Павлик, – вставлял свое словечко постоянно подвертывавшийся в такие минуты Костя Корелин, самый большой насмешник и шалун из всего кружка.

Но Павлик и не думал обижаться на эти шутки. Он был премилый мальчик и ревел только в тех случаях, когда Мэри проделывала над ним или Валей, – его закадычной подругой – свои злые, бессердечные шутки.

С самого первого дня Мэри возненавидела Лизу, а по мере того, как Григорий Григорьевич и Павел Иванович, занимавшиеся с девочкой подготовлением её к первому выходу на сцену, хвалили ее за понятливость и прилежание, Мэри злилась все больше и больше и ненавидела все сильнее ни в чем неповинную Лизу.

Действительно, Лиза оказалась очень понятливой и толковой ученицей. После двух-трех репетиций (так назывались подготовительные уроки к спектаклям, происходившие, как и самые спектакли, на сцене, но только в пустом зале, без публики) она не хуже любой из своих подруг по кружку умела говорить и двигаться по сцене. К тому же у Лизы был трогательный, нежный голосок и такое милое личико, что одним уже этим она могла понравиться публике.

Лиза радовалась тому, что ее хвалит не только Павел Иванович, но и его строгая супруга, а главным образом – сам Григорий Григорьевич, который был в глазах детей совершенством и угодить которому было крайне трудно.

Пока кружок г. Сатина находился в Петербурге, Лизу не выпускали играть перед публикою. Она должна была начать играть в небольшом городе В., куда детскую труппу думали перевезти на зимнее время вплоть до великого поста. Пока же девочка усиленно занималась и готовила свои роли.

Однажды утром, когда дети репетировали вполголоса кой-какие сценки из пьес под наблюдением m-lle Люси и хромого Володи, следивших за ними по тетрадкам, дверь с шумом распахнулась, и Павел Иванович, в шубе и шапке, запушенных снегом, весело крикнул с порога:

– Ну, команда, пора собираться! Завтра выезжаем в В.

Необыкновенный шум и гам тотчас же поднялся в классе. Дети суетились и кричали в один голос, задавая вопросы своему любимцу-директору, на которые тот едва успевал отвечать: «Долго ли ехать? Далеко ли В.? Большой ли там театр? С каким поездом они выедут из Петербурга?» – Никто из детей yе стеснялся доброго, ласкового директора, который обращался с вверенными ему ребятишками скорее как отец или близкий родственник, нежели как начальник.

– В. очень, очень далеко, – добродушно смеялся Он, подшучивая над детыми. – На самом краю света. Там лишь леса и болота. По комнатам бродят волки, и лисицы под полом норы роют и в чехарду играют.

– Неправда, неправда, – снова зашумели дети, – для кого же мы играть будем, если там одни волки да лисицы, как вы говорите?

– Кто вам сказал, что мы для людей играть будем? – совершенно серьезно спросил детей Павел Иванович.

– А то для кого же? – недоумевали те.

– Для лисиц, волков и медведей, – еще серьезнее прежнего проговорил директор.

– Ай! – вскрикнула Валя, испугавшись самым искренним образом при одной мысли о такой публике, – Ай! я боюсь медведей.

– Не бойся. Я буду там с тобою и смогу защитить тебя каждую минуту, – важно произнес Павлик.

– Ну, уж ты, защитник! – насмешливо произнесла Мэри, молчавшая все время, – знаем мы тебя. От медведей Валю спасать собираешься, а кто давеча заревел от страху на сцене, когда тебя сажали на лошадь?

– Да, но лошадь-то была настоящая, – протянул в свое оправдание сконфуженный Павлик.

– А медведи будут игрушечные, по-твоему, что ли? – не унималась та.

– Перестань дразнить Павлика, Мэри, – строго прикрикнул Павел Иванович на девочку. – Ну-с, – снова принимая свой добродушный вид, обратился он к детям, – теперь надо готовиться в путь, а не сердиться и вздорить. В В. мы будем ровно через три дня и, отдохнув немного, снова примемся за дело. Эльза теперь вполне готова для своего выхода на сцену. Она у нас молодец. С неё мы и начнем. – И Павел Иванович ласково погладил золотистую головку Лизы.

– Посмотрим еще, какой молодец она будет на сцене, – прошептала Мэри.

– Что ты там ворчишь? – услышав её шепот, обратился к ней с нахмуренным лицом директор.

– Ничего, Павел Иванович, – сразу переменив тон, ответила хитрая девочка, – я только сказала, что если в В. вместо публики нас будут смотреть волки и медведи, то для них такая актриса, как наша Эльза, будет вполне хороша.

– О, какая ты злая девочка, – окончательно вышел из себя обыкновенно снисходительный и добрый Павел Иванович. – Сколько в тебе злобы и насмешки! Так послушай же, что я тебе скажу на это: Эльза вдвое толковее и понятливее тебя. Что бы ты ни делала, как бы ты ни злилась и ни выходила из себя, а тебе придется уступить ей свое место.

– Да я и уступаю, Павел Иванович, – с деланным смирением проговорила Мэри, – я сама вижу, что Лиза Окольцева прекрасная девочка, и я сама за это полюбила ее.

И с этими словами Мэри, в доказательство своих слов, потянулась поцеловать Лизу.

– Берегись, Эльза, она тебе нос откусит, – предупредительно шепнул Костя Корелин Лизе, но так громко, что все дети услышали его слова и дружно рассмеялись.

Действительно, черные глаза Мэри не предвещали ничего доброго, и если б Лиза не была занята своими мыслями, то наверное испугалась бы злого выражения этих, горевших ненавистью, глаз. Но Лиза мысленно была очень далеко в данную минуту. Как только она услышала, что отъезд в В. решен на завтра, сердечко её болезненно сжалось.

«Как? Она уедет, не повидавшись с мамой, не поцеловав ее на прощанье, не зная даже в каком состоянии находится здоровье дорогой болной? О нет, это было бы слишком тяжело! Она не может уехать отсюда, не повидавшись с ней».

И, собрав всю свою храбрость, Лиза обратилась к Павлу Ивановичу тихим, взволнованным голоском:

– Г-н директор, прошу вас… очень вас прошу, отпустите меня к маме… проститься… Я скоро вернусь… только поцелую ее… Отпустите, пожалуйста!

– Проститься с мамой? Что же! Я ничего не имею против, – отвечал Павел Иванович. – Ступай, но у нас правило, по которому мы строго запрещаем детям выходить одним на улицу. M-lle Люси проводит тебя… M-lle Люси, – обратился он к девушке, занимавшейся в это время с Марианной повторением роли, – вы потрудитесь проводить Эльзу в больницу к её матери.

– Хорошо, – отвечала всегда на все готовая m-lle Люси. – Когда прикажете?

Павел Иванович взглянул на часы, потер себе лоб и сказал, что если идти в больницу, то уж сейчас, конечно, потому что теперь как раз там час приема и их пропустят без всяких затруднений.

Лиза чуть не прыгала от радости. Такого огромного счастья она и не смела ожидать. Через какие-нибудь полчаса она увидит маму, будет говорить с ней.

Мигом оделась девочка и от души благодарила директора.

ГЛАВА XV
В больнице

Время по пути в больницу показалось Лизе коротким, счастливым сном. Добрая, кроткая m-lle очень любила детей. Лиза же понравилась ей с первого дня её поступления в труппу, и она всю дорогу проговорила с нею, расспрашивая ее о матери и её прежней жизни дома. Лиза, обрадованная ласковым обращением и сочувствием наставницы, рассказала ей подробно обо всем: как они жили с мамой, хотя и бедно сначала, но без особых лишений, и как потом болезнь подточила мамины силы, и они узнали голод и нужду.

M-lle Люси, сама видевшая много горя в жизни и прожившая всю свою молодость у чужих людей, с искренним сочувствием слушала Лизу. Незаметно прошли они недолгий путь и очутились у подъезда больницы.

– В какой палате лежит Мария Окольцева, вдова чиновника? – спросила m-lle Люси при входе в больницу у бородатого и сурового на вид швейцара, отворившего им двери.

Тот сердито посмотрел на обеих посетительниц, потом подошел к столу и, заглянув в большую толстую книгу, важно произнес сквозь зубы:

– Двенадцатая палата. По грудным болезням. Только сейчас прием окончился и больных видеть нельзя.

– Как нельзя? – вырвалось из груди Лизы, и её маленькое сердечко томительно сжалось.

– Ну да, нельзя, – безжалостно подтвердил швейцар. – Прием окончился, вам же сказали!

– О, пожалуйста, – умоляюще сложив ручки у груди, произнесла Лиза, – пустите меня, ради Бога! Только на минутку. На одну маленькую минутку. Я завтра уезжаю далеко-далеко отсюда и долго не увижу маму.

Но сурового швейцара мало тронул нежный голосок девочки: он преспокойно повернул ей спину и отошел к дверям.

Лиза не выдержала больше и, бросившись в объятия Люси, горько и жалобно заплакала.

Бедная Люси испугалась не на шутку. Она не знала что делать – просить ли снова о пропуске неприступного швейцара, или успокаивать Лизу, рыдавшую навзрыд на её груди.

– О чем так горько плачет этот ребенок? – неожиданно раздался над ними густой, громкий голос.

Подняв головы, они увидели высокого, полного господина, сочувственно и ласково смотревшего на Лизу. Люси, рассчитывая, что незнакомец может оказать им защиту, поторопилась пояснить ему в чем дело.

– Как! – воскликнул незнакомец, узнав причину Лизиных слез, – наш строгий швейцар не хотел пускать эту милую девочку к её маме? В таком случае, малютка, утри твои слезки и пойдем со мною. Я отведу тебя к ней… Надеюсь, Осип, – обратился он к швейцару с добродушной улыбкой на лице, – меня-то ты туда пропустишь, любезный?

– Ваше превосходительство шутить изволите, – осклабился во весь рот Осип. – Разве мы можем вам перечить, ваше превосходительство?

– Ну, вот и отлично! Пойдем же, малютка, – весело проговорил незнакомец и, попросив Люси обождать их немного в швейцарской, стал подниматься с Лизой по широкой, устланной коврами лестнице.

Они незаметно миновали второй и третий этаж и вошли, наконец, в длинный коридор, по обе стороны которого находились небольшие светлые комнаты, где стояли постели с больными и гуляли выздоравливающие в белых халатах и чепцах на голове.

– Ну, деточка, узнай-ка свою маму, – весело проговорил новый Лизин друг, вводя девочку в большую комнату, где стояло до дюжины постелей, на которых лежали больные женщины.

В один миг Лиза окинула взглядом комнату и с легким, радостным криком кинулась к крайней постели, где лежала её милая мама.

– Деточка моя ненаглядная, – со слезами на глазах шептала мама, прижимая к груди Лизу, – вот мы с тобой снова увиделись. Рассказывай же мне скорее про твое новое житье-бытье.

Но Лизу уже нечего было просить об этом. В каких-нибудь несколько минут она поделилась с мамой всем, что произошло с нею за последнее время. Таким образом мама узнала, что у неё есть уже друг – Марианна, и что после Марианны и Вити она больше всего любит Павлика и Валю, что Павлик немного капризен, потому что его пичкают лекарством, когда он и не болен вовсе, что Павел Иванович очень добр ко всем и сердится только на Мэри, а Григорий Григорьевич и Анна Петровна Сатина очень строги, но ею, Лизой, они довольны за её прилежание и еще ни разу не сердились на нее, и что Мэри злюка и всячески, чем может, досаждает ей. И даже о Люси, о суровом швейцаре и о добром господине, выручившем ее, успела сообщить Лиза матери.

– Он очень важный, мамочка, – рассуждала девочка, – швейцар называл его «ваше превосходительство».

– Да, деточка, очень важный. Он старший врач здешней больницы. Самое главное лицо здесь и имеет звание генерала.

– Неужели, мамочка? а какой он добрый, какой простой, ласковый и милый.

– Да, дитя мое, он очень хороший человек и любит детей. У него самого, говорят, есть девочка, которая постоянно болеет. Но скажи мне, родная, хорошо ли живется тебе в пансионе?

– Очень хорошо, мамочка, только тебя не хватает, – не задумываясь отвечала Лиза и снова, не умолкая ни на минуту, стала торопиться рассказывать матери про свою жизнь в детском кружке.

Мария Дмитриевна, слушая свою девочку, с нежной улыбкой любовалась ею. Лиза очень пополнела и поправилась за короткое время их разлуки, и это не могло ускользнуть от глаз матери.

«Слава Богу, она сыта и довольна, – подумала с облегчением больная. – Как хорошо сделала я, что отдала ее в кружок Сатина. По крайней мере, девочка не увидит нужды и не будет голодать и холодать по сырым углам, где нам пришлось бы ютиться».

Ни мать, ни дочь не заметили, как миновало время, и опомнились только тогда, когда новый знакомый Лизы вошел в палату и напомнил девочке, что m-lle Люси заждалась ее в швейцарской и что маму не следует утомлять долгим разговором, так как она еще очень слаба.

Лиза беспрекословно исполнила приказание доктора. Крепко обняла она мать и, шепнув ей на ушко: «До свидания, родная», – храбро пошла из комнаты, подавив свои слезы.

– А я и не знал, малютка, что ты такая важная птица, – шутливо произнес её спутник, выходя с нею снова на лестницу. – Мне твоя наставница поведала внизу, что ты маленькая актриса и, несмотря на свои детские годы, уже зарабатываешь хлеб…

– Ах, я тоже не знала… – начала было сокрушенным тоном Лиза и вдруг внезапно смолкла.

– Чего не знала? – удивился доктор.

– Да что и вы такой важный.

– Что? Что такое?

– Что вы такой важный, – набравшись храбрости, проговорила девочка, – что вы генерал.

– Почему же я не могу быть генералом? – засмеялся добродушно доктор.

– Ах, все генералы с орденами и звездами и ужасно сердиты, а вы такой добрый, – неожиданно заключила Лиза. – Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы позволили мне увидеть маму.

– А я вот как раз и потребую от тебя благодарности, – произнес он шутливо. – Слушай, девочка, в первый же спектакль, который ваш директор даст здесь, я приеду смотреть, как ты играешь на сцене. Только ты должна будешь известить меня письмом. Согласна? – спросил доктор, протягивая ей руку, так как они спустились уже в швейцарскую.

– О, да, конечно, согласна, – поспешила ответить Лиза.

– А я за это постараюсь как можно скорее поправить твою маму, – заключил тем все добродушным, шутливым тоном доктор.

– Да, да, – подхватила Лиза, безо всякого смущения протягивая обе ручки своему новому знакомому, – поправьте ее поскорее! Я буду совсем, совсем счастлива тогда.

– И я также, – растроганный её детским порывом, произнес доктор, – буду очень, очень доволен, если принесу пользу и облегчение больной.

Когда Лиза, в сопровождении Люси, выходила из здания больницы, старший доктор еще долго стоял на одном месте и смотрел им вслед. Потом, когда Лиза исчезла за углом дома, он тихо побрел снова наверх для обхода больных, невольно размышляя о девочке:

«Чудный, редкий ребенок. Вот если б моей бедной Зое такую подругу, она наверное бы куда легче переносила болезнь и была бы много счастливее, нежели теперь».

ГЛАВА XVI
Отъезд. – Выходка Мэри

На другой день детская труппа г. Сатина выезжала из Петербурга. На вокзал как взрослых, так и детей доставили те же громадные шестиместные кареты, которые возили их в театр. На платформе собрались некоторые родные, пришедшие проводить маленьких актеров и актрис.

С Марианной и Витей пришла их старушка-бабушка, заменявшая им родителей, которые рано оставили их сиротами; к Косте Корелину забежал его брат студент, так как других родственников у него не было. Хохотушку Мими провожала её мама – такая же маленькая и подвижная, как сама Мими. Мама горько всхлипывала, целуя свою девочку, но Мими, несмотря на тяжесть разлуки, все таки сумела рассмешить ее какой-то шаловливой выходкой, и мать и дочь и плакали и смеялись в одно и то же время. К Але Большой пришел отец, служивший актером в одном из петербургских театров, и долго просил девочку быть усердной и прилежной. Мэри никто не провожал: хотя у неё были и отец и мать, и сестры и братья, но она так всем им надоела своими выходками и тяжелым характером, что никто не пожелал увидеться с нею еще раз на вокзале.

– Очень нужны все эти проводы, – сердито говорила Мэри, разгуливая по платформе под руку с Кэт, которую она, если и не любила, то выносила больше, нежели других детей. – Я и не жду родных. Только бы они догадались прислать лакомств на дорогу, да побольше, – продолжала она и, внезапно увидя появившегося на станции посыльного, с большим пакетом в руках, кинулась к нему, в полной уверенности, что пакет этот прислан ей родными.

– Вы это мне? – чуть ли не вырывая пакет из рук посыльного, закричала она на всю платформу, – да говорите же скорее, мне или нет? Или вы онемели? Я – Мэри Ведрина. Давайте мне скорее мои гостинцы.

– Никак нет, барышня, пакетик не вам-с, – насмешливо улыбнувшись её поспешности, произнес посыльный, – мне велено передать эту посылку маленькой барышне Лизочке Окольцевой.

Лиза, находившаяся поблизости и услышав свое имя, подошла узнать в чем дело.

– Тебе посылка, – крикнула Мэри сердито и, прежде чем кто либо мог остановить ее, швырнула пакет, которым уже успела завладеть, на доски платформы.

Бечевка, плохо сдерживавшая туго набитый сверток, разорвалась, и оттуда покатились апельсины, яблоки, пряники и конфеты по всей платформе.

– На, подбирай свои богатства! – крикнула Мэри, рассмеявшись злым смехом прямо в лицо растерявшейся Лизе. – Очень рада, что эту дрянь придется есть не мне! Я терпеть не могу дешевых лакомств, а ты невзыскательна и скушаешь их в лучшем виде.

– Как тебе не стыдно, Мэри! – вскричали находившиеся тут же поблизости Пика и Ника и бросились подбирать гостинцы с пола. – Пожалуйста, не плачь, Лиза, мы мигом поправим дело, – утешали они девочку.

Но Лиза и не думала плакать, хотя поступок Мэри очень огорчил ее. Она раздумывала, – кто бы мог послать ей все эти вкусные вещи, когда у неё, кроме матери, никого из близких не было на свете, а мама, Лиза знала это прекрасно, не могла послать ей ничего подобного.

Посыльный, видя смущенный вид девочки, сжалился над нею и помог ей разгадать загадку.

– Мне передал этот пакет высокий, очень хорошо одетый барин, – сказал он, – и велел передать вам, если бы вы спросили от кого посылка, что она от генерала – самого скромного из всех генералов в мире.

Как ни грустно было на душе Лизы, но она не могла не улыбнуться этой шутке, поняв, что посылка с лакомствами послана ей её новым знакомцем-доктором, лечившим её маму.

Первый звонок прервал мысли Лизы. Павел Иванович, приехавший немного позднее со своей супругой и Григорием Григорьевичем Томиным, построил детей в пары и под предводительством Люси послал их садиться в вагон. Лиза поместилась по соседству с Марианной в самом дальнем углу купе. Мальчики в обществе г. Сатина и Томина заняли соседнее отделение, за исключением маленького Павлика, который был помещен в одном отделении с матерью.

Вслед за третьим звонком поезд тронулся. Провожавшие детей родные пошли следом за ним по платформе, махая платками и крича последние напутствия. Лиза невольно подумала в эту минуту, что охотно бы отдала все лакомства, присланные ей добрым доктором, лишь бы только увидеть, хотя на одну минутку, свою милую, дорогую мамочку, оставшуюся теперь совсем одинокой в большом и скучном городе.