Текст книги "Сфинкс"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Лидия Чарская
Сфинкс

I

Девочку с удлиненными зеленовато-серыми глазами и худеньким, бледно-смуглым лицом прозвали Сфинксом. Она выделялась среди подруг и выглядела особенной. И одетой она казалась лучше остальных, несмотря на то что на ней было то же традиционное форменное коричневое платье с черным передником, и обута изящнее, и прическа ее отличалась какою-то особенною красотой и законченностью.

В то время как другие гимназистки шлепали по лужам или утрамбовывали снег на тротуарах, торопясь по утрам в гимназию, смуглая зеленоглазая девочка всегда подъезжала к гимназическому подъезду в шикарной пролетке весною и осенью или в чудесных маленьких санках зимою, запряженных парою крытых сеткой лошадей. И всегда ее сопровождала худая, рыжая, высокая англичанка, переговаривавшаяся с девочкой на своем непонятном для непривычного уха языке.

В классе обычно недолюбливают богатых гимназисток, приезжающих на уроки в своих экипажах. Но Сфинкса просто не могли не любить. Смуглая девочка держала себя настолько корректно и изысканно с подругами, что к ней и придраться было нельзя. Она готова была оказать массу мелких услуг, которые так ценятся подростками. Сфинкс выручала не раз ближайших своих соседок по парте, подсказывая им на уроках. Она помогала подругам писать домашние сочинения по иностранным языкам, которыми, кстати сказать, владела в совершенстве, поправляла арифметические задачи, – и все это делалось ею без всякого усилия, свободно, просто, мило и легко. Училась она лучше всех в классе, хотя ее отдали в гимназию только на последние три года, прямо в пятый класс. Но не замечательная память, не удивительные способности к языкам, не успехи в учении, не невольное уважение подруг привлекали всеобщее внимание к Нине, а нечто совсем иное.

Нина была – Сфинкс. Нина была – загадка. Никто не знал частной, домашней жизни этой девочки, не знали, есть ли у нее родные, не знали, как она проводит время вне классные занятий, какова ее семья. Она держалась в стороне от подруг, на переменах читала толстые английские книжки, в которых никто из соучениц ее не смог бы прочесть ни строки, и никогда не вступала ни с кем в длинные откровенные разговоры.

Словом, Нина Махрова была Сфинкс.

II

Учитель немецкого языка предупредил заранее, еще на прошлом уроке, что классное задание будет не из легких, но что вполне взрослому пятому классу нечего бояться трудной темы, так как каждая из девиц наверное знает, как «Отче наш», Шиллера и его влияние на современников.

Нечего и говорить, что «каждая из девиц» задала изрядного труса; многие о Шиллере успели уже позабыть, так как его проходили в начале года, а теперь уже, слава Богу, подползала весна. Другие же, добросовестно изучив биографию немецкого гения, совсем упустили из виду полюбопытствовать о его влиянии на современников. И немудрено поэтому, что для многих из класса нетрудная, по мнению преподавателя, задача оказалась какою-то китайскою грамотою или чем-либо в этом роде.

Наступил злополучный день. К немецкому уроку многие не явились. Никогда за весь год не насчитывалось столько заболевших в пятом классе, как в это утро. У тех же, которые предпочли явиться в класс, были далеко не спокойные лица в ожидании рокового часа.

Одна Нина Махрова, по-видимому, оставалась спокойной. Ее удлиненные, как у египтянки, глаза сияли обычным тихим светом, на матово-смуглом лице не было ни тени румянца, первого признака волнения, того самого румянца, который украшал разгоряченные лица ее подруг.

– Счастливица! – с плохо скрытой завистью шептали девочки. – Вот счастливица! Что ей письменная работа! Один пустой звук! Подготовлена она прекрасно, языки знает на славу…. Богачка! Известное дело, родители могли дать какое угодно воспитание. Миллионеры. Англичанка одна чего стоит. О чем же ей беспокоиться! Заранее обеспечена пятеркой! Нечего и говорить.

А Сфинкс, и не подозревавшая обо всех этих толках, спокойно сидела на своем месте с раскрытой тетрадкой на пюпитре и готовым к работе пером.

С первым дребезжащим звуком колокольчика в класс вошел учитель.

– Nun, wie geht es?[1]1
  Ну, как дела?


[Закрыть] – шутливо осведомился он у класса.

Девочки дружно промолчали в ответ. Уныние уже успело свить себе прочное гнездо в их молоденьких душах и теперь лишало их возможности встряхнуться и хоть чуточку ожить.

Немец снова добродушно пошутил над молодыми девицами, раньше времени повесившими носики, и, внезапно сделавшись серьезным, громко произнес заданную тему.

Теперь оставалось только писать. Те, кто настрочил с помощью старших сестер свои сочинения дома, чуть-чуть приободрились. Вытащив со всевозможною осторожностью из карманов готовые черновики, они усердно занялись перепиской того, что было заранее уже сфабриковано чьей-нибудь благодетельною рукою. Но не у каждой из девочек имелись дома добрые души, охотно согласившиеся прийти на выручку. Большая часть класса должна была, как говорится, работать на «чистоту».

Рядом со Сфинксом сидела Саша Роговцева, тугодумная и к тому же нерадивая ученица. Языки, особенно немецкий, не давались Саше, и она вела с ними непримиримую, ожесточенную борьбу. Впрочем, борьба эта выражалась довольно странно: Саша предпочитала совсем не учить немецких уроков, за что на нее как манна небесная сыпались единицы… Саша плакала и опять не учила. И опять единицы валились на нее с головокружительной быстротой.

Сейчас Роговцева была уже готова расплакаться самым позорным образом на глазах учителя, посреди урока. О Шиллере у Саши не сохранилось положительно никакого воспоминания. То, что говорилось про него в классе, пролетело бесследно как сон.

Немудрено поэтому, что никакая мысль не приходила ей в голову на эту тему. А рядом Нина писала и писала своим мелким, как бисер, почерком букву за буквой, строку за строкой.

Нина писала, Саша грызла перо и смотрела на соседку злыми, завистливыми глазами. Конечно, получить единицу ей, Саше, совсем не в новинку, но все же как-то совестно подавать учителю белый, чистый, без единой строчки листик. Вот если бы…

– Послушайте! – неожиданно чуть слышным шепотом обратилась к Нине Саша. – Послушайте… Сфинкс, если бы вы захотели мне немного помочь…

Нина подняла голову и взглянула на Сашу так, точно ее только что разбудили от долгого крепкого сна.

– Что?

– Помогите, умоляю, написать сочинение, Сфинкс!

– Помочь нельзя… Дайте я напишу за вас, а вы перепишете…

– Как, все сочинение?

– Так ведь иного выхода нет!

– Ах, спасибо вам, голубушка! Никогда не забуду! Сфинкс откладывает свой наполовину исписанный листок в сторону, незаметно вынимает из парты новый и пишет, пишет…

Саша Роговцева тревожно следит за тонкой холеной рукой своей соседки с отшлифованными, как зеркало, ногтями. Рука Сфинкса летает как птица. Полстраницы готово… Три четверти… Вся. Теперь только перевернуть и на другой стороне дописать немного. Роговцева считается слабой ученицей, она на дурном счету. Ее классная работа не должна быть слишком длинной, а то не поверят, что она, Саша, писала ее сама. И выражения должны быть самые незамысловатые, простые. Ну вот и готово! Готово как раз в ту самую минуту, когда учитель, господин Шталь, начинает беспокоиться на кафедре, находя подозрительным бесцельное верчение пера в пальцах Роговцевой.

– Вот! Переписывайте, скорее!

И Нина незаметно подсовывает соседке листок. Саша, красная как рак, рассыпается в благодарностях:

– Уж и не знаю, чем отплатить вам, Сфинкс!

Не требую награды! – шутливо отвечает словами из шиллеровской «Перчатки» девочка, и ее загадочные глаза египтянки смеются.

Роговцева с лихорадочной поспешностью принимается за переписку.

До звонка, возвещающего окончание урока, остается двадцать минут, если верить никелевым часикам, пришпиленным на фартук. Слава Богу, надзирательница вышла из класса. А сам Шталь занялся проверкой уже поданных двумя лучшими ученицами готовых работ. Только бы успеть! Только бы докончить!

Сфинкс тоже торопится. Но без малейшего признака волнения и суеты. Начало ее работы вышло весьма и весьма недурно, а что не придется довести до конца… Что делать!..

Звонок. Сфинкс медленно дописывает последнюю фразу о гении Шиллера, о бессмертных трудах этого великого человека. Господин Шталь ходит по классу и отбирает листки.

У красной как пион Саши поставлена последняя точка. Она без помехи успела переписать все до конца.

– Благодарю вас, – сияя, обращается она к соседке, – вы спасли меня, Сфинкс!

Та смотрит на нее глубоким серьезным взором.

– Как жаль, – говорит она, отчеканивая каждое слово, – как жаль, что причина вашего спасения – ложь и обман.

– Что?

– Ну да, ведь мы преспокойно обманули господина Шталя… А разве это красиво?

Лицо Саши вспыхивает горячим румянцем.

– Ах, Боже мой! – окончательно теряясь, лепечет она… – Но ведь… но ведь все же так делают, кто не может, кто… – И, совсем уже смущенная и потерянная, она смолкает, потупив взор.

– Хотите, я буду заниматься с вами немецким? Тогда вам не придется пользоваться подобного рода услугами, – неожиданно предлагает Сфинкс.

Саша смутилась от неожиданности. Хотела отказаться, но подумала и тихонько прошептала: – Да, если это вас не затруднит.

– В таком случае приходите завтра ко мне от пяти до шести, я свободна. Мой адрес: Морская, восемь. Квартира князя N. И мы вместе приготовим следующий немецкий урок.

III

Теперь уже завидовали не Сфинксу. Теперь предметом зависти была Саша Роговцева. Еще бы! Сама Махрова пригласила ее к себе! Сама неподражаемая Нина Махрова, которая приезжает всегда на уроки в собственном экипаже с англичанкой и одевается с таким изяществом и элегантной простотой. Сам загадочный Сфинкс!

На Сашу Роговцеву стали смотреть с невольным почтением, хотя она была худшею в классе ученицей и не вылезала из двоек и единиц.

Саша Роговцева проникнет в роскошный дом, где живет Нина, приподнимет, как говорится, завесу личной жизни таинственного, загадочного Сфинкса. Счастливица! Счастливица! Как можно было не завидовать ей?

Сама Саша ходила с сияющим лицом, как именинница, и, отводя в переменки ту или иную из подруг, подолгу шушукалась с ними о предстоящем визите к Махровой.

– Наверное, князь ей дядя или дед, – импровизировала Саша, – и обожает «нашу». А «наша» как сыр в масле катается у него. Уж если лошади у нее такие и экипаж, так уж и комнаты, верно, – мое почтение! И лакеи в штиблетах и в красных кафтанах, и целая половина княжеского дома, по всей вероятности, отведена для нее. Наверное, обеды из десяти блюд кушает, а спит под атласным одеялом!

– Ну конечно, – поддакивала слушательница, – и ты, Саша, – счастливица, увидишь все это!

– Увижу, да! Потом приду и все вам расскажу – ничего не забуду, – великодушно обещала Роговцева, чтобы хоть немного утешить подружек.

На следующий же день Саша, вернувшись из гимназии домой, тщательно вымылась, вычистила зубы, аккуратно заплела свои густые волосы в две тугие, аккуратные косички и уже готовилась попросить у матери ради такого торжественного случая свое лучшее, сшитое ей к причастию прошлой весной голубое кашемировое платье. Но мать Саши, болезненная женщина, измученная хлопотами, работою и заботами о своей многочисленной семье, раздраженно прикрикнула на дочь:

– Да что ты, ума рехнулась, что ли! Дам я тебе лучшее платье по гостям трепать! Что к причастию – то нынче не наденешь! Неужели опять новое шить?

– Да ведь куда я иду, мама, поймите, – ухватилась за последнее средство Саша, – ведь в княжеский, дом, к самой Нине Махровой иду!

– Да хоть к самому министру, матушка! Не будет тебе платья, и баста! – окончательно вышла из себя Сашина мать. – Скажите на милость! Отец в поте лица слесарничает, чтобы ребятам дать образование маломальское, а эта… под потолок выросла, а ума не нажила. Дай ей, видите ли, лучшее платье, по улицам трепать в будни. Очень хорошая дочка! Заботливая, нечего сказать! Не ожидала я от тебя этого, Саша! – И на глазах уставшей за день женщины заблестели слезинки.

Саша скрепя сердце подчинилась. Бороться, она знала, было бесполезно. Мать, добрая и чуткая по натуре, была, однако, тверда как камень, где надо было отстаивать интересы семьи. Роговцевы были бедны. Слесарное ремесло давало не много, а тут еще хотелось во что бы то ни стало вывести в люди ребятишек, гимназистку Сашу и десятилетнего реалиста Митюшу, способного мальчугана. Жили, как говорится, в обрез, отказывая себе во всем, откладывая на воспитание ребят по копейкам. Немудрено поэтому, что малейшее проявление невнимания и непонимания со стороны детей раздражало старших.

Саша ушла из дому чуть-чуть надутая из-за того, что мать не дала ей возможности приодеться для визита.

«Княжеский дом – это не шутка. Небось, у горничной там платье лучше моего, и ботинки, наверное, без заплаток», – мысленно рассуждала девочка, шагая по длинному ряду улиц и переулков.

Но вот и княжеский дом на Морской. Красивый щегольской особняк. Львы у подъезда. Швейцар у двери в парадной ливрее.

– Вам к кому? – не совсем любезно осведомился он, бросив подозрительный взгляд на более чем скромный костюм Саши.

– Мне вашу барышню надо повидать… Она звала меня сегодня, – трепещущим голосом, оробев, произнесла девочка.

– Княжну? Ее сиятельство княжна выехали только что с мисс Финч на танцкласс к графине Ростовской, – отчеканил с еще большею важностью швейцар.

– Но как же… ведь она сама мне говорила вчера… чтобы я пришла сегодня к пяти… Готовить немецкие уроки с нею вместе, – шептала окончательно смущенная Саша.

Швейцар пожал плечами.

– Не могу знать, – произнес он равнодушно, – их сиятельство выехамши и…

– Пропустите, пожалуйста, ко мне мою подругу, Федор! – услышала внезапно Саша знакомый голос. Она живо подняла голову и увидела на верхних ступенях широкой, крытой коврами лестницы Сфинкса.

Та была в своем обычном коричневом платье и черном форменном фартуке, в том своем гимназическом костюме, который поражал всех девочек изящной и красивой простотой.

– Здравствуйте, здравствуйте, Роговцева! – приветливо кивая головою, кричала она сверху. – Очень хорошо сделали, что пришли! Поднимайтесь ко мне скорее. Федор, снимите с барышни пальто, – приказала она швейцару таким тоном, которого человек в ливрее ослушаться не посмел.

Через минуту ветхое, на «рыбьем меху» как говорится, пальтишко Саши висело в великолепном княжеском вестибюле, а сама Саша стремительно взбежала по отлогим ступеням на площадку лестницы, откуда навстречу ей сияли загадочные глаза Сфинкса.

– А я думала, что вас нет дома.

– Но почему же? Ведь я сама назначила вам этот час.

– Но… но… этот важный швейцар сказал, что вы уехали на танцкласс к какой-то графине. Он сказал: «Княжна уе…»

– Ха-ха, с каких это пор вы произвели меня в княжны?

И Нина рассмеялась милым тихим смехом. Потом, взглянув в растерянное и смущенное лицо Саши, расхохоталась снова.

– Ага, понимаю, – догадавшись, проговорила она, – вы считали, что ее сиятельство княжна и я – это… это одно и то же…

– Да! – чистосердечно призналась Саша. – Я думала, что князь N – ваш дядя или дедушка и поэтому прислуга называет вас, княжною.

– Нет, нет, милая Роговцева. Уверяю вас, вы ошиблись! Однако пойдем ко мне, здесь болтать совсем неудобно. Идем.

Она взяла Сашу под руку и повела через анфиладу комнат, обставленных с такой роскошью и вкусом, что у бедной дочери слесаря глаза разбежались при виде всей этой пышной обстановки. Зеркала во всю стену, тяжелые бархатные драпри, картины в золоченых рамах, роскошная мебель, мягкие как пух ковры, гобелены, статуэтки, всевозможные затейливые столики, бра на стенах, хрустальные люстры и масса дорогих безделушек – все это поражало на каждом шагу скромную гостью.

За двумя-тремя гостиными следовала длинная зала, сверкающая белизною, мраморными колоннами, венецианскими зеркалами, козетками и стульями вдоль стен, с двумя роялями по углам.

Потом столовая в русском вкусе с огромным буфетом в виде крестьянской избы, с вышитыми полотенцами, развешанными по стенам, с резным столом, стульями, табуретами, похожими на красивые игрушки. Рядом с этой комнатой находилась японская гостиная, вся в ширмочках, изящных пуфах, диванчиках и веерах, а за нею начинался длинный коридор с многочисленными дверями по обе стороны.

– Здесь комната княжны Киры, здесь наша классная, а здесь мой уголок, – предупредительно пояснила Нина своей гостье.

Саша Роговцева поторопилась закрыть глаза. Ей хотелось открыть их тогда, когда она будет уже там, в этой комнате, убранной, вероятно, с той же сказочной роскошью, как вся княжеская квартира, той самой комнате, куда мечтала попасть, каждая из ее подруг гимназисток.

И что же?

Она увидела очень светлую, очень просторную спальню в два окна, со скромной узенькой постелью в одном углу, с книжным шкафом в другом. Везде простая мебель с кожаной обивкой, круглый умывальник безукоризненной чистоты и письменный стол у окошка с тюлевыми занавесками и синей шторой.

– Вот и мой уголок… Нравится вам? Не правда ли, здесь очень уютно? Присаживайтесь сюда к столу и будьте как дома! – самым радушным образом с любезной улыбкой обратилась Нина к своей гостье… Но, взглянув на лицо и увидя широко раскрытый рот и изумленно вытаращенные глаза Саши, она не могла снова не рассмеяться.

– Что вы? Что вас так удивляет, а? – допытывалась она.

Но Саша долго не могла ничего ответить, пока не пришла в себя от изумления. Наконец она собралась с духом и произнесла, смущенно краснея под чуть-чуть насмешливым взглядом Нины:

– Знаете… вы… вы… ах, пожалуйста, простите меня… но, но у нас говорили про вас такое… такое… Ну, словом, что вы живете как сказочная принцесса в заколдованном замке… Что вас окружает такая роскошь и что вы купаетесь в ней… И про вашу комнату у нас целые легенды ходят… Говорят, что убранство ее…

– Замок фей? Не правда ли? Да? – с тем же безобидным смехом подхватила Сфинкс.

– Ну да, – согласилась Роговцева все так же смущенно.

– И мне завидуют все? Не правда ли? Да? – Зеленовато-серые глаза Сфинкса сощурились и точно потемнели. – Наверное, говорят: богачка-аристократка, на собственных лошадях ездит, учителя к ней репетировать уроки ходят, англичанка в доме живет. Ведь так, да?

– Да! – призналась Саша, совсем уничтоженная сметливостью подруги.

– Ну так знайте же, Роговцева, что ничего этого нет и в помине. Я окружена роскошью – это правда, но я вовсе не купаюсь в ней. Мой опекун князь N взял меня в этот дом три года тому назад, когда умер мой отец (мать я потеряла давно, в раннем детстве). Приехала я сюда совсем глупенькой провинциалкой и, разумеется, прежде всего испугалась всей этой роскоши, всех этих прекрасных, на ваш, и неуютно-огромных, на мой взгляд, комнат, где, казалось, жутко было даже громко говорить.

Княжна Кира – моего возраста и учится дома. Она несколько капризна и раздражительна, как всякий избалованный с детства ребенок. Меня же девочка эта полюбила, как сестру родную, с первой встречи и требовала, чтобы я присутствовала на ее уроках. Было решено, что я поступлю в гимназию, так как суммы, оставленной мне покойным отцом, было слишком мало для того, чтобы впоследствии я могла бы жить без собственного заработка. Приходилось думать о будущем: готовиться в учительницы, педагогички или в гувернантки. А без гимназического аттестата этого достичь нельзя. Присутствуя на Кириных уроках языков, я научилась болтать по-французски, немецки и английски, К тому же мисс Финч, англичанка Киры, провожая каждое утро Киру в рисовальную школу, где она и другие великосветские девицы занимаются живописью, берет и меня с собою, чтобы отвезти в гимназию, и не отказывается по дороге побеседовать со мною, а это дает такую прекрасную практику языка.

Живу я в такой скромной комнате, несмотря на горячие протесты моего опекуна и его дочери, так как не хочу окружать себя тою роскошью, которой впоследствии буду лишена и к которой очень быстро, к сожалению, привыкает каждая молоденькая особа. Единственную роскошь, которую я себе позволяю, – это мои изящные платья и обувь, но и то только ради княжны Киры… Не хочется смущать девочку перед ее гостями, светскими подругами, чересчур уж скромным нарядом, не подходящим к тону этого дома. Видите теперь, Роговцева, как вы все жестоко ошибались на мой счет. И ошибались тем более, не зная, что в самом недалеком будущем я, должно быть, скорее, чем кто-либо из нашего класса, познакомлюсь со скромной долей труженицы…

– Но почему же? Ведь в доме князя вас так любят?..

– Да, но я им всем чужая и не могу жить на чужой счет. Денег же, оставленных папой, едва хватит на мое образование, на жизнь в доме опекуна, на мой стол, костюмы… словом, на мои расходы, а затем я должна буду искать себе место гувернантки или давать уроки… Чтобы не пользоваться даром услугами князя и княжны. Понимаете меня, Роговцева? Ну а теперь давайте-ка возьмемся за наши немецкие уроки, и так пропустили больше четверти часа с нашей болтовней. И, говоря это, Нина взяла книжку, положила ее перед собою и стала громким, внятным голосом читать немецкий урок.