355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лидия Чарская » Синие тучки » Текст книги (страница 7)
Синие тучки
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 18:16

Текст книги "Синие тучки"


Автор книги: Лидия Чарская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Гиме – живая игрушка

I.

Гиме ее звали…

Она была черненькая, как мушка, с черными приподнятыми и опущенными книзу по обе стороны носа глазами, с высокой прической, с массою черепаховых и золотых гребней в голове.

Она ходила в шелковом вышитом халатике, который назывался киримоно, опоясанном атласным поясом, или оби…

Киримоно было светло-голубое с желтыми цветами, а оби – черного цвета с золотыми кистями.

Гиме была маленькая японочка, очень нарядная маленькая японочка и вдобавок красивая, как фарфоровая куколка. Кроме черных раскосых японских глазок и черных глянцевитых волос, у Гиме было матово, изжелта-смуглое личико, цвет желтого мрамора, на котором играл не переставая нежный, розовый, как заря, румянец. У Гиме были коралловые губки и черные, точно нарисованные брови. И если девочек с раскосыми глазками можно назвать красивыми, то Гиме была самою красивою из них. Гиме была красавица.

Старый Азума, ее отец, очень любил свою красивую дочку.

Азума давно лишился жены. Он вдовел уже лет десять и теперь всю свою любовь к жене после ее смерти перенес на хорошенькую Гиме.

Старый Азума имел маленький чайный домик близ японской столицы Токио… В этом домике хорошенькие грациозные японочки, называемые гейшами, пели и плясали под звуки ше. Ше – это музыкальный ящик, один из любимых инструментов Японии.

Многочисленные посетители приходили в чайный домик, как у нас приходят в театры, садились за столики и, распивая душистый чай из крашеных фарфоровых чашечек, любовались танцами маленьких и нарядных гейш и давали старому Азуме много золотых монет за представление… И Азума покупал на них своей Гиме нарядные киримоно и золотые гребни и дорогие оби… Азума одевал Гиме, как куколку… Она была наряднее и красивее всех своих подруг. Иногда, по большим праздникам, когда чайный домик посещают особенно знатные иностранцы, Гиме играла и пела с остальными гейшами. И всегда выделялась среди них грацией и красотою.

– Гиме у тебя растет как принцесса! – говорили Азуме знакомые посетители гейш.

– Не дай бог, что случится с тобою, девочке будет очень трудно… Небось немного ты скопил деньжонок для дочки на случай своей смерти.

– Ничего не скопил! – простосердечно сознавался Азума. – Все деньги, которые я выручал с представлений в чайном домике, шли на наряды Гиме… на украшение ее жилища, на всевозможные удовольствия, которые я доставлял ей… О том, чтобы отложить копейку на черный день, я и не думал. Да и зачем думать? Проживу я еще долго… И волею судьбы умру тогда, когда моя Гиме вырастет и будет женою какого-нибудь знатного самурая (рыцаря) или богатого иностранца.

Так говорил своим друзьям Азума.

Так он думал…

А судьба думала иначе…

II.

В один прекрасный вечер в чайный домик приехал знатный богатый русский князь с женою и детьми, одного возраста с маленькою Гиме.

Как только дети князя увидели Гиме, они пришли от нее в неописанный восторг.

– Папа! Мамочка! Смотрите, что за прелестная японочка! – вскричала миловидная белокурая княжна Нина по-английски.

Гиме понимала английский язык, которому ее выучили учителя, приглашенные для ее образования стариком Азумой, и услышала замечание миловидной белокурой княжны, улыбнулась и закивала ей своей хорошенькой головкой.

– Ты мне напоминаешь цветок белой розы! – весело крикнула она белокурой Нине. Это было очень любезное приветствие по японским обычаям. И Гиме начала танцевать свой красивый, полный восточной грации танец под мелодичные звуки ше, струны которого перебирала другая маленькая гейша.

Чем дольше шел танец, тем все грациознее и милее танцевала его Гиме. Ее черные, приподнятые по уголкам, глазки ярко блестели, точно две черные яркие звездочки… Ее приятно матовые щечки горели ярким румянцем. Она была чудно хорошенькая в эту минуту. Маленькие гейши старались не отставать от нее… Но до Гиме им было далеко. И вдруг в самый разгар танцев откуда-то снизу раздался отчаянный крик по-японски:

– Скорее! Сюда! На помощь! Старый Азума разбился. Несчастье со старым Азумой.

Гиме дико вскрикнула и, как подкошенная, рухнула без чувств на пол. Некоторые из публики кинулись к ней, другие бросились на помощь к старому Азуме.

Действительно, страшное несчастье случилось с хозяином чайного домика. Желая угостить гостей, как можно лучше, он спустился в погреб, где у него хранились самые старые и самые лучшие вина, но впотьмах оступился, упал на спину и сломал себе спинной хребет.

Азума умер сразу, тут же на ступенях погреба. Его бережно подняли и отнесли в шайню. А Гиме все еще не приходила в себя.

Около нее хлопотала княгиня и белокурая Нина, жена и дочь посланника.

Вы знаете, что значит посланник, дети? Это представитель каждого государства в другом чужом государстве. Все государства обмениваются между собою посольствами, и князь Павел Петрович Бельский был русским посланником при японском дворе. Оттого он и жил в Токио, в столице японского государства.

Князь Бельский принял большое участие в маленькой Гиме.

Старый Азума лежал мертвый. Его домик наполнился друзьями покойного. Все они спорили и говорили по поводу Гиме.

– Ах, что-то будет с девочкой? Держал ее отец как принцессу, а ничего ей не оставил, ни одной иены. Кто-то примет ее к себе в дом – не обрадуется… Уж очень избалована девочка, а ведь ничего не имеет! Совсем нищая… худо ей будет, бедняжке Гиме!

Князь Бельский прислушивался к этим спорам и сердце его наполнялось жалостью.

В самом деле, что станется с малюткой Гиме? Куда денется бедная сиротка?.. Все ее родственники и друзья не торопятся высказать желание принять Гиме в свой дом. И князь взглянул на маленькую японочку. Она как раз в эту минуту пришла в себя, открыла удивленные глазки и дико озиралась вокруг, как бедный запуганный зверек.

И вдруг увидев труп отца, бросилась на грудь княжны Нины и горько неудержимо зарыдала.

Маленькая княжна, чем могла, утешала Гиме. Она осыпала ее ласками, нежно целовала в коралловые губки… Князь услышал взволнованный лепет дочери и тут же решил:

– Гиме некуда деться… Я возьму ее в свой дом, пока мы поживем здесь, ей будет время привыкнуть, а потом, когда придет срок уезжать в Россию, она уже вполне освоится с нами. К тому же очень приятно иметь в доме такую прелестную, искусную, грациозную девочку.

И князь высказал свое предложение взять Гиме ее родственникам. Те охотно согласились и были даже очень довольны тем, что Гиме попадет в дом богатых и знатных иностранцев.

После похорон старого Азумы Гиме переселилась в дом князя Бельского.

Но человек предполагает, а Бог располагает… Князь думал долгое время пробыть в Токио, но дела повернулись так, что его вызвали в Россию. Он должен был сразу собраться и уехать. Поехала с ним в Россию и его семья. И Гиме поехала с нею…

III.

Гиме очень полюбили в семье князя…

Да и нельзя было не полюбить эту нежную, ласковую, очаровательную девочку. Она долгое время тосковала по отце и горько неутешно плакала… Но мало-помалу горе малютки стало притупляться, ведь время лучший доктор для всякого горя… И с течением времени Гиме стала привыкать к своей потере.

К тому же Бельские окружили маленькую японочку самыми нежными заботами. Ее комнату застлали лучшими восточными коврами, а поверх ковров положили расшитые шелками и разрисованные акварелью татами. Татами называются подушки, которые кладутся на пол и служат вместо мебели для сиденья в Японии.

Всюду были расставлены хорошенькие ширмочки и висели разноцветные бумажные фонарики с нарисованными на них птицами и цветами. В углу комнатки стояла высокая в род глубокой кадки красивая ванна. Ее наполняли теплой водой, и Гиме каждый день купалась в ней, как это делают японцы.

На палочках стояли всевозможные изображения Будды (Бог, которому поклоняются японцы), и перед ними ставились фарфоровые чашечки величиной с наперсток, с крепким ароматичным чаем и клались засохшие цветы.

Это были приношения Будде маленькой Гиме.

Впрочем, не одни засохшие цветы были в ее жилище. Княгиня приказала садовнику вырастить много белых лотосов и хризантем в теплице. Лотосы и хризантемы – это цветы в Японии.

Целые поля лотосов вы найдете там. А хризантема – царственный цветок в Японии и почитается особенно жителями ее.

И вот целые букеты лотосов и хризантем наполняли вазы в комнате Гиме.

Ей не позволили одеваться по-европейски и она носила свои цветные шелковые киримоно, один другого богаче, один другого наряднее…

Когда к Бельским приезжали гости, Гиме призывали в гостиную и заставляли ее играть на ее ше, петь песни и танцевать перед гостями…

И Гиме играла, пела и плясала…

Ее хвалили, восторгались ею, ласкали наперерыв… Ее задаривали конфектами, цветами, подарками… С нею много разговаривали на английском языке.

Гиме была весела, мила и остроумна…

Ее ответы вызывали новый восторг…

– О, она совсем оправилась после своего горя, эта маленькая Гиме; смотрите на нее, как она весела и беззаботна!.. Слышите, как она смеется? – говорили про нее…

Да, маленькая Гиме смеялась…

Она видела заботы чужих ей людей… Ее трогали эти заботы и, чтобы чем-нибудь отплатить за них, Гиме старалась утешить и повеселить добрых людей в свою очередь.

Одного только избегала Гиме… выходить на воздух и смотреть в окна… Шторы в ее комнате, где она проводила весь день, были всегда спущены. Гиме боялась поднять их и взглянуть туда, где было так холодно, и где летали белые пушинки снега, а землю покрывала белая же сплошная пелена. Оттого она и не выходила из своей хорошенькой поэтичной комнатки, где всегда так хорошо пахло цветами и где целый день горела хибаччи, то есть японская переносная печь, жаровня.

И только, когда во всех остальных комнатах огромной княжеской квартиры спускали занавеси на окнах и зажигали лампы, Гиме выходила из своего уютного уголка.

Но чаще всего она сидела в нем, перебирая струны своего музыкального ящика и мурлыкая какую-то восточную песенку.

И лицо у нее делалось трогательно задумчивым и печальным в такие минуты…

Но вот раскрывалась дверь ее комнатки и к ней влетала стрелой княжна Нина.

– Гиме! Голубушка! Что ты одна сидишь! Спой что-нибудь или станцуй для меня! Милая Гиме! Пожалуйста… Мне сегодня так скучно.

И лицо Гиме сразу изменяется… Глаза снова загораются веселыми огоньками… Губки улыбаются. О, она с радостью потешит свою русскую сестру, как называет Гиме Нину, и в следующую же минуту Гиме танцует, напевая какую-то восточную песенку.

– Совсем освоилась у нас Гиме! – в тот же вечер говорит княжна Нина матери.

– Знаете, мамочка, она даже никогда не вспоминает о своей родине… И такая всегда веселая, щебечущая – точно птичка!

– Милая девочка! – ласково целуя Гиме, говорит княгиня.

– А я ей сюрприз приготовил! – говорит князь и лукаво улыбается в сторону Гиме.

– Какой? какой сюрприз, папа? – наперерыв бросаются к отцу княжна Нина и ее младший брат Жорж.

Но Павел Петрович только продолжает улыбаться.

– Сюрприз – Гиме! И никто не должен знать его раньше Гиме… – отвечает он со смехом.

IV.

Это было в день именин Павла Петровича.

Ждали много почетных гостей. По комнатам скользили лакеи, делая всевозможные приготовления к вечеру…

В буфете убирали вазы конфектами и фруктами… Масса цветов, расставленных по углам зал и гостиных, лили свой приятный, сладкий аромат…

Гиме было приказано нарядиться в ее лучший киримоно…

В десять часов стали съезжаться гости.

Позвали Гиме… Она вошла в нарядный зал, одетая как куколка, с оживленным личиком, держа в руках свой музыкальный ящик, и грациозно поклонилась гостям.

Гиме скромно опустилась на шелковое татами, принесенное ей из ее комнаты лакеем и запела.

Ах, как пела Гиме!

Голосок у нее был чистый и звонкий, как свирель… Серебряные звуки его точно таяли в огромной прекрасной зале.

Она пела о синем море, о жарком солнце, о цветах лотоса и хризантемы…

Щечки ее разгорелись и сами стали похожими на розовых хризантем…

И вдруг Гиме вздрогнула…

– Гиме! – позвал ее кто-то позади нее…

Она насторожилась.

Это был совсем незнакомый голос…

– Гиме! – снова произнес голос и тихо продолжал на чистейшем японском наречии:

– Здравствуй, маленькая Гиме! Я привез тебе поклон из нашей обожаемой страны, Дай Нипонь…[6]6
  Дай Нипонь называется священная страна. Так называют японцы свою родину.


[Закрыть]

Едва только услышала эту фразу Гиме, как тихо вскрикнула… Глаза ее широко раскрылись и смертельная бледность разлилась по прелестному помертвевшему личику.

– Дай Нипонь! Дай Нипонь! – прошептали ее губки, и она тихо без чувств соскользнула на пол со своей татамы…

Страшный переполох наступил в зале.

Гости, насмерть перепуганные, окружили маленькую японочку… Все волновались…

Но больше всех волновался небольшого роста господин с характерным типом лица настоящего японца… Это был член японского посольства, которого пригласил к себе князь Бельский, чтобы доставить удовольствие маленькой Гиме.

Маркиз Ното, молодой японец, очень растерялся при виде бесчувственной малютки Гиме… Он не думал, что Гиме так тяжело переживет первое услышанное ею на чужбине родное японское слово.

Между тем Гиме медленно приходила в себя.

Вот ее черные глазки раскрылись, она увидела князя Бельского и с рыданьем бросилась к нему и зашептала сквозь слезы:

– Простите Гиме! Простите, мой названный отец, не сердитесь на маленькую бедняжку Гиме… Гиме любит свою родину больше всего на свете и если открыто не грустила, не плакала по ней, то только потому, что не хотела огорчать своими слезами добрых русских… пусть же простят маленькую Гиме за то, что она испортила им праздники… но бедняжка Гиме услышала родную речь и вдруг увидела перед собою свою дорогую страну… свой обожаемый Дай-Нипонь… который никогда уже больше не увидит бедняжечка Гиме… – закончила она и слезы неудержимым потоком полились из ее глаз.

– Нет, ты ее увидишь! Увидишь свою родину, дорогая малютка! – горячо возразил глубоко взволнованный князь, – даю тебе слово, что ты ее увидишь скоро, Гиме!

– О! – могла только прошептать Гиме и прижала свои маленькие ручонки к сердцу.

Безумный восторг отразился в ее черных глазах… Голова закружилась… Она едва вторично не лишилась чувств от счастья…

Весь вечер Гиме не отходила от маркиза Ното и жадно расспрашивала его про свою дорогую родину.

А когда маркиз Ното с женою уехали через месяц в Токио, князь Павел Петрович отпустил Гиме вместе с ними…

Осенью маркиз вернется снова в Петербург.

И Гиме вернется вместе тоже…

Она пишет из Токио длинные задушевные письма всей семье Бельских.

Она пишет, что бесконечно счастлива находиться снова в своей чудесной Японии.

Она пишет еще, что очень, очень любит добрых русских друзей и осенью вернется к ним непременно снова…


Чудовище

I.

Когда у фрейлейн болят зубы, Витик бывает очень доволен, и не потому, чтобы Витик был дурной мальчик, нет, у Витика очень доброе сердечко, и он не может без слез видеть прихрамывающую собачку, или запутавшуюся в паутине мушку, а просто Витик рад свободе, потому что когда фрейлейн возится с больными зубами, она совсем забывает о существовании Витика, и он может бежать в свой «уголок».

Ах, этот уголок!

Как там хорошо на крошечной полянке между ледником и прудом, поросшей высокой сочной травой и окруженной густыми кустами смородины. Это лучшее место в саду. Витику «уголок» и раньше нравился, но с тех пор, как он узнал, что-то про соседнюю дачу, прилегающую своим палисадником к «уголку», он стал чаще наведываться сюда.

Правда, ему строго-настрого запрещено подходить к забору, по которому растут кусты смородины с незрелыми ягодами, но никто не мешает ему лежать на траве и смотреть в отверстие между корнями кустов на соседнюю дачу и чудный палисадник.

А ему так интересно смотреть туда.

Прежде там не было так интересно, а с того вечера, как он слышал разговор мамы с фрейлейн, Витик положительно только и думает, что о соседней даче и ее обитателях.

Три дня тому назад, когда шел дождь и Витик не ходил на прогулку, а сидел в детской и устраивал смотр оловянным солдатикам, которых у него было целых четыре коробочки, он слышал, как мама говорила фрейлейн в соседней комнате:

– Ради Бога только, чтобы Витик как-нибудь не увидел его.

– Нет, нет, не беспокойтесь, я буду следить, – отвечала фрейлейн.

– Ведь это чудовище! – ужаснулась мама, – и подумать, что такое чудовище поселилось с нами рядом! Пожалуйста, берегите Витика, прошу вас!

– О, будьте покойны! Витик и не увидит его! – поторопилась успокоить маму бонна.

Витик навострил ушки, страшно заинтересованный разговором, но было уже поздно: он не услышал ничего. Мама ушла в столовую, фрейлейн пришла к нему и строго-настрого запретила тут же подходить к забору, отделяющему «уголок» от соседней дачи.

Витику ужасно интересно было узнать, что это за чудовище, о котором говорили мама и фрейлейн, с рогами оно или с хвостом и бросается ли чудовище на людей или сидит на привязи.

– Фрейлейн, а оно кусается? – спросил он робко бонну.

– Кто? – не поняла фрейлейн.

– Да чудовище, о котором вы сейчас говорили?

Но тут фрейлейн страшно рассердилась и сказала, что Витик скоро состарится, если будет все знать, и велела ему забыть про чудовище.

Но вот тут-то Витик и не мог сладить с собою. Чудовище не выходило у него из головы с этой минуты.

Его поминутно тянуло теперь в «уголок», и он не отрываясь смотрел в чужой палисадник, через отверстие между двумя смородинными кустами. К забору, однако, Витик подходить не смел. И не оттого, чтобы боялся. Нет! Витик никогда не был трусом и даже не боялся лягушек, в то время как фрейлейн благим матом кричала, завидя их; а просто Витику запрещено было подходить к забору, а Витик был послушный мальчик. Он приходил в «уголок» в те часы, когда фрейлейн была занята чем-либо, и думал о чудовище, благо думать ему не было запрещено.

И чудовище представлялось Витику то в виде огромного льва, с мохнатой гривой, то в виде длинной-предлинной змеи.

Ах, как ему хотелось повидать его хоть одним глазком… хоть на минуточку. Ведь Витик не был трусом и потом… потом…

Уж очень ему хотелось повидать чудовище!

II.

Витик лежит в своем уголке. Фрейлейн отпустила его в сад, потому что он только раздражает ее сегодня, и зубы у нее при нем болят сильнее.

Ах, что за прелесть «уголок» Вити! Это совсем, совсем особенный уголок!

В то время как за изгородью сада по шоссе снуют люди, кричат разносчики и серая пыль клубится столбом, здесь чудо как хорошо, зелено и уютно! Белые, желтые и розовые кашки мелькают тут и там в зеленой траве. Быстрые ящерицы скользят мимо и смотрят во все глаза на маленького мальчика, растянувшегося в траве. Витик не боится ящерицы. Уже если чудовища он не боится, то уж ящерицы и подавно!

Он с наслаждением потягивается, жмурится, как котенок, и думает все об одном и том же:

«С рогами чудовище или с хвостом? на цепи или ручное? И увидит ли его когда-нибудь он, Витик?»

III.

Витик сам не заметил, как уснул, лежа на мягкой траве в своем уголке.

Лежал, лежал и уснул.

Вдруг чувствует во сне, как что-то холодное прикасается ему к носу. Витик мигом просыпается.

– Лягушка! Бррр… – вздрагивает мальчик.

Он, конечно, не трус и не боится лягушек, но кому же приятно, когда лягушка усядется вам на нос?

Громкий хохот раздается где-то близко, близко около него.

Витик вскакивает на ноги и смотрит перед собой большими, круглыми от удивления, глазами.

На заборе, отделяющем «уголок» от соседней дачи, сидит мальчик быстроглазый, стройный, хорошенький. На нем рваная курточка с матросским воротником и щегольские желтые сапожки.

Очевидно, курточку он порвал только что, когда лез на забор, потому что все остальное в костюме мальчика новешенько и чисто. Лицо его весело улыбается и губами, и глазами, и щеками. Во всем улыбка. Даже задорно вздернутый носик и белокурый хохол над лбом улыбаются тоже…


– Вот так ловко! – смеется мальчик, – прямо в нос угодил и не целился даже!

Тут только Витик понимает, в чем дело; не лягушка его задела за нос, а небольшой резиновый мячик, который валяется здесь же в траве.

– Что это ты на меня глаза выпучил? – говорит мальчик. – Шагай ко мне! Влезай на забор! Ну, живо! – командует он.

Но Витик очень хорошо помнит, что ему запрещено подходить к забору, и не двигается с места.

Тогда веселый мальчуган в одну минуту спрыгивает на землю, подскакивает к Витику и, дернув его за белокурый локончик, красиво вьющийся на лбу, говорит:

– Здравствуй!

Витику не нравится, что с ним так здороваются, и он хмурит брови. Мальчик замечает это и хохочет громче.

– Федул, что губы надул? – кричит он.

– Совсем я не Федул, – обижается Витик, – а Витя.

– Ну, ладно, Федул или Витя, не все ли равно? – вскричал весело мальчик. – А вот что разиня ты, так это верно! Лежит в этаком довольстве – смородина сама в рот лезет, а он и ягодки не отведал.

И с этими словами веселый мальчик быстро подскочил к кусту, с которого свешивались зеленовато-розоватые ягоды красной смородины, которая могла поспеть не ранее, как через месяц, и с жадностью стал их есть.

– Мне запрещено кушать ягоды! – произнес Витик, глядя на мальчугана, уписывающего смородину за обе щеки, – она еще не поспела.

– Вздор! – прервал его тот. – Или ты трусишь? боишься животик бобо будет, касторки дадут, в постельку положат? – поддразнил его мальчик и смеялся. – Ах ты нюня, девчонка!

Но тут уже Витя не выдержал дольше и, чтобы выказать своему незваному гостю, что он не нюня и не девчонка, стал рвать ягоды по примеру того и класть их в рот. Ягоды были кислые-прекислые, и Витику они не нравились совсем, но, чтобы не отставать от своего нового приятеля, он все ел и ел без конца. Наконец весь рот у него стянуло от неприятного ощущения кислоты и под ложечкой стало неприятно сосать и пощипывать. К тому же один вопрос занимал Витика гораздо больше ягод. Ему ужасно хотелось расспросить веселого мальчика, где спрятано чудовище у них на даче и какое оно на вид, с рогами или с хвостом?

Он уже было и рот раскрыл для этого, как вдруг веселый мальчик отскочил от куста и изо всех ног кинулся к забору.

Через минуту оттуда послышалось жалобное мяуканье и снова появился из-за кустов веселый мальчик, но уже не один, а с большим жирным котом на руках.

– Вот так толстяк! – вскричал он, показывая кота Витику, – в жизни не видел такой здоровенной кошки. Он, поди, и играть не может, неповоротлив, как тюфяк. Сейчас попробуем!

И, прежде чем Витик успел остановить веселого мальчика, он вытащил из кармана кусок бечевки и, сорвав большой лист лопуха, стал привязывать его с помощью веревки к хвосту кошки.

Задумано – сделано!

Кошка делает движение и лопух за нею. Кошка вправо – и лопух вправо. Кошка влево – и лопух за нею. Кошка совсем очумела, кружится волчком по полянке, а веселый мальчик заливается-хохочет.

– Вот так тюфяк! Отлично двигается!.. А я-то думал…

Но тут произошло нечто совсем неожиданное и для Витика, и для веселого мальчика.

Обозленный коташка вместо того, чтобы по-прежнему кружиться в погоне за собственным хвостом, метнулся к тому месту, где сидел Витик, и изо всех сил оцарапал его за щеку.

Витик сначала закричал благим матом, потом заплакал навзрыд. Кошка с лопухом в ту же минуту исчезла куда-то, а веселый мальчик подскочил к Витику и стал его утешать.

– Ну, ну, не реви… будет! Велика важность, кошка цапнула! До свадьбы заживет. Не реви! Смотри, как я кораблик спускать буду!

Витик перестал хныкать при слове «кораблик» и внимательно осмотрелся кругом, ища, где бы мог находиться кораблик. Но его нигде не находилось. Тогда веселый мальчик расхохотался своим громким смехом.

– Думаешь, нет кораблика? Надул я тебя, – смеялся он. – А вот! разве не кораблик?

И самым неожиданным образом он подскочил к Вите и, сдернув у него с ноги желтую туфельку, подбежал к пруду и пустил ее на воду.

Витику это так понравилось, что он и сам рассмеялся.

И правда, кораблик! Плавает роскошно, точно на парусах.

С одной ногой в чулке, с другой в туфле, Витик со всех ног несется к пруду. Веселый мальчик уже там и отталкивает Витину туфлю от берега большим суком.

– Бери вон ту палку и делай то же! – командует веселый мальчик Витику и бросает ему такую же жердь, найденную тут же у пруда.

Витик не заставляет себя просить вторично и тоже отталкивает туфлю от берега поднятым суком. Но туфля не слушается; она завязла в тине и не хочет плыть. Витик тянется еще дальше от берега своим суком и вдруг…

Нога мальчика скользит, голова кружится и он, потеряв равновесие, бултых в воду!

Воды в прудке мало. Там и курице утонуть трудно, а Витику и подавно, но разве приятно очутиться в холодной воде по колени, да еще в тинистой и грязной?

Как вы думаете, читатель?

По крайней мере, Витику это очень неприятно; ему холодно и страшно – он дрожит.

– Давай мне руку! Давай мне руку! – кричит ему веселый мальчик с берега и тянет его из воды.

Витик, с трудом вытаскивая то одну, то другую ногу из тины, причем и вторая туфля падает с его ноги, вылезает на берег.

– Ну вот и спасен! Велика важность, выкупался, не реви только! – говорит веселый мальчик.

– У меня живот болит, – пищит Витик, – от смородины болит незрелой…

– Экая ты братец, неженка, размаз… – начинает веселый мальчик и вдруг останавливается разом, Витик тоже оглядывается и замирает от страха.

К пруду бежит фрейлейн, за нею горничная Даша, за нею кухарка Матрена, а вдалеке виднеется фигура мамы, которая тоже спешит к «уголку».

– Боже мой! – кричит фрейлейн таким голосом, точно она увидела у пруда льва или крокодила. – Чудовище! Витик с чудовищем! Боже мой! Боже мой!

Витик разом оглядывается.

– Чудовище!? Где? Наконец-то!

И как он не заметил, что оно подкралось к нему?

И он оглядывается на все стороны с самым любопытным видом. Но никого нет. Решительно никого. Один только веселый мальчик спешно лезет через забор, отделяющий Витикин «уголок» от чужой дачи.

– Где чудовище? где? – спрашивает Витик и смотрит во все глаза на фрейлейн.

– Он еще разговаривает! – кричит фрейлейн, – а это кто? Чудовище! Разбойник! Негодный мальчишка! Вот постой, я тебя…

И фрейлейн, вся красная от злости, бежит к забору, подняв по дороге сук, брошенный веселым мальчиком.

Но того уже и след простыл. Только где-то за забором слышится его веселый хохот:

– Что, поймали? Как бы не так! – дразнится он.

– Чудовище! – еще раз взвизгивает фрейлейн и, схватив Витика на руки, несет его в дом.

Теперь только Витик понял, что чудовище и веселый мальчик одно и то же. Ему холодно… его лихорадит. Во рту остался скверный вкус от сырой незрелой смородины, в животе – резня. Новые щегольские туфельки навсегда исчезли в воде пруда. Зато теперь Витик понял отлично, какое чудовище поселилось в соседней даче и почему Витику нельзя бывать одному в его «уголке».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю