Текст книги "Тайная жизнь растений"

Автор книги: Ли Сын У

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

33

– Выключи фонарь, – сказал отец.

Это было так неожиданно, что в первый момент я даже не понял, кто со мной говорит. Я выключил фонарь, освещавший мне дорогу, и спросил:

– Брат, это ты?

– Он спит. – Только сейчас я узнал отца в скрючившейся передо мной тени.

– Отец? – спросил я с удивлением и радостью.

В лесу было тихо. Ничто не нарушало тишины – ни раздающийся то здесь, то там печальный крик ночных птиц, ни треск сухих веток, которые я задевал плечами. Ни шелест травы под ногами. Эти звуки только подчеркивали гробовое молчание леса. Как пусто и неуютно…

Через силу ступая в темноте, я подумал, что тишина вокруг напоминает ту, что была, наверное, до начала времен. Страх не отпускал меня, и я, сделав шаг вперед, тихонько позвал брата. Лес мгновенно поглотил звук моего голоса, как сухая бумага впитывает влагу. Давящая тишина леса заставила забыть, ради чего я здесь. Лес сам по себе и есть тот гигантский ясень, часовая стрелка на циферблате вселенной, лес сам по себе – глубокая темная пещера.

Отец сидел, опершись о толстый ствол дерева. Брат лежал, положив голову отцу на колени. Отец гладил его волосы. Эта картина своим оглушающим безмолвием напоминала внезапный стоп-кадр из фильма. Вокруг них будто не было воздуха – только вытесняющая все тишина. Словно невидимая стена отделяла это священное место от всего остального мира. Создавалось впечатление, что туда не дозволено входить, и я остановился. Отец, проводя рукой по волосам брата, приговаривал что-то. Я не слышал слов, но интуитивно ощущал движение его губ. Казалось, он то ли подробно объясняет ему что-то, то ли дает сердечный совет. А может быть он пел ему колыбельную. Я не мог разглядеть лицо брата, но не сомневался, что он спокоен. Это было так непривычно. Мне вспомнилось, как отец гладил листья деревьев в саду. Тогда он посоветовал быть искренним с растениями. Сказал, что их нужно непритворно любить. По словам отца, растения безошибочно определяют, врет человек или говорит правду. Я будто слышал голос отца, который говорил мне: «Лживая любовь не отзовется в душе другого, то же и с людьми – как и растениям, им нужна искренность, только она сможет пробудить ответное чувство». Как тогда в саду я стал свидетелем его таинственной связи с растениями, так теперь я видел ту же связь между ним и братом.

Когда глаз отвык от света фонаря, темнота сама по себе начала излучать слабое свечение. Ветви деревьев клонились к земле. Кроны, как зонты, закрывали отца и брата. Казалось, деревья одновременно служили для них и защитой, и темницей.

– Он говорил, что хочет стать деревом, – голос отца прозвучал словно издалека.

Да-да, я хотел сказать то же самое. Брат хочет быть деревом. Поэтому, наверно, он и стал собирать мифы о превращениях.

Я впервые подумал, как хорошо, что я могу находиться в этом священном месте, где были брат и отец, и спросил:

– Отец, это вы привезли брата сюда, в лес?

Я знал от матери, что отец уехал искать брата. То есть брат покинул дом один, а не в сопровождении отца. Но я все равно задал этот вопрос, потому что добраться сюда самостоятельно – слишком сложная задача для брата, а может быть, потому что какая-то особенная связь между ним и отцом бросалась в глаза.

– Нет, – тихо ответил отец. – Когда я уже вышел из дома, чтобы ехать на лотосовый рынок, меня вдруг осенило, что он любит гулять по этой тропе. Я решил на всякий случай сначала поискать его здесь – и действительно, в конце дороги стояла его коляска. Не представляю, чтобы он перелез через забор, но он, очевидно, как-то проник сюда сам. Вот здесь он упал. Лежал весь в ушибах и ссадинах. Как уж он преодолел ограждение и как добрался до этого дерева… загадка. Думаю, он хотел найти самое что ни на есть безлюдное место. Хотел оказаться в чащобе, куда вход другим был бы заказан, – рассказывал мне о произошедшем отец, поглаживая, как тогда в саду листья деревьев, волосы брата.

Внезапное чувство жалости к брату захлестнуло меня. Мне казалось, что теперь я в полной мере понял глубину его страданий и горя. Но разве это было возможно? Я мог в воображении лишь прикоснуться к тому, что испытывал он. Он отчаялся найти свое место в жизни, но это было еще не самое страшное. Гораздо хуже было то, что он не мог с этим примириться, – его мучило собственное решение отказаться от поиска себя. Поразительно – он хочет оказаться там, где душа не ограничена никакими рамками, где она свободна даже от чувств. Разве это возможно в нашей реальности? Нет, он мечтает о том, чтобы расстаться со всем, что есть в этом мире, и принять совершенно другую форму существования, – какая огромная и какая безнадежная мечта. Можно ли хотеть чего-то большего, нежели другая реальность? Может ли быть желание менее осуществимым, чем желание быть там, где нет никаких желаний?

– Он сказал, что хочет стать деревом, – повторил отец. – Как только я прижал его к своей груди, он задрожал и заплакал. Я не вытирал его слез. Я дал ему отвести душу. Очиститься. Выплакать свое горе, боль, свои желания… «Хочу стать деревом», – он зарылся лицом мне в грудь и все продолжал повторять эти слова. «Ты хочешь стать деревом, значит, ты уже одно из них», – сказал я ему. «Тот, кто мечтает соединиться с миром природы, душой уже стал частью этого мира; тот, кто душой приблизился к этим созданиям, – уже стал одним из них».

Слушая отца, я, наверно, впервые понял, как сильно он любит брата.

– Мне лучше уйти. Я пошел… домой. – Это все, что я мог ответить.

Как неглубоко и незначительно было то, что я говорил. Это были слова того, кто не мечтает о том, чтобы выйти за пределы этого мира и достигнуть бесстрастия. Того, кто не страдал так, чтобы грезить о другой реальности. Мои мысли и поступки никогда не простирались за ту черту, что отделяет наш мир от иного. Поэтому я чувствовал себя ничтожеством рядом с отцом и братом.

– Он, наверно, будет крепко спать. Я думаю, мы лучше побудем здесь, пока он не проснется.

Отец не говорил мне остаться, не велел идти домой. Я переживал, что мать волнуется, но не мог решиться оставить отца и брата одних здесь. Я был в двусмысленном положении. Снова послышалось бормотание отца. Как он и предсказывал, брат, похоже, крепко заснул. Отец, обнимая брата, непрестанно что-то говорил. Не проник ли отец в сон к брату, чтобы говорить с ним там?.. Я чувствовал себя совершенно лишним.

34

Ночной лес больше не пугал. Темнота светлеет для того, кто пробыл долго в лесной чащобе ночью. Темнота сама по себе излучает свет, разгоняющий скрытый в ней страх.

Я сел рядом с отцом. Усевшись подле него, я обнаружил, что он укрыл брата своим пальто. Я в свою очередь снял с себя куртку и накинул на тощую спину отца. При этом мне показалось, что я дотронулся до сухих древесных ветвей, – такими худыми были его плечи. Я предложил уложить брата к себе на колени, но отец сказал, что не нужно. Снова повисло молчание. С темнотой я свыкся, а вот тишина все еще угнетала.

– Мать ни в чем не виновата, – немного помолчав, сказал отец, и я встрепенулся.

Столько невысказанных слов вертелось у меня на языке. Но какая-то сила будто сдерживала меня изнутри и не давала говорить. Вплоть до того момента я не понимал, что выговориться здесь нужно прежде всего отцу. Его голос медленно лился в темноту леса. «Мать ни в чем не виновата». Почему он вдруг сказал это? Я подозревал отца, хотя все время пытался отделаться от навязчивых мыслей. Не он ли был тем самым человеком, который поручил мне следить за матерью? Эта мысль однажды впилась иглой в мой мозг и с тех пор неотвязно преследовала. Я все собирался прямо спросить его, правда ли это, но каждый раз в последний момент храбрость покидала меня. Но этой ночью в лесу – не хочет ли отец сам во всем признаться?

– Не надо, отец! – крикнул я.

Но он не услышал моего крика. Потому что этот крик раздался только у меня в душе.

– Это я придумал устроить слежку за матерью, – прошептал отец.

Он смотрел на брата. Гладил его по голове, и со стороны могло показаться, что он адресует свои слова ему. Почему-то мне показалось, что он и правда хотел сказать это в первую очередь брату. Любой вопрос прозвучал бы сейчас бестактно, поэтому я ничего не говорил. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, но я молча слушал.

– Недавно ко мне пришел один человек, – начал свой рассказ отец. – Седой, горбатый старик. Я не спрашивал его имени, пока он сам не представился. Оказалось, что это был подчиненный того, кого мать когда-то любила и не видела долгие годы. Старик мне все рассказал. Что тот человек вернулся в Корею из-за границы. Что он был тяжело болен, жить ему оставалось недолго. Я понял – он хотел видеть вас. Сначала я хотел отказать моему гостю. Как бы я объяснил все вам, особенно Ухёну? Мне казалось, что не стоит ворошить прошлое, особенно если оно может причинить боль и страдания. Нет, думал я, только через мой труп… Что будет с Ухёном, если теперь он узнает, что у него другой отец? Но, промаявшись дня три, я все-таки решил пойти старику навстречу. Я попросил его дать мне время, чтобы выяснить обстановку в нашем доме. Как раз тогда появилась твоя фирма «Пчела и муравей». Так и родился мой план, хотя, конечно, это была не самая блестящая идея. Мне казалось, что будет лучше, если вы сами узнаете о тайнах нашей семьи. Я думал, что мать поедет в Намчхон, а ты узнаешь о ней и о том человеке и в конце концов придешь ко мне или к матери за ответом. Думал, будет лучше, если правда откроется сама собой… Поэтому я убедил старика позвонить в твою фирму. Больше он тебе не звонит. Потому что теперь это не нужно. Я не знал, что тот человек настолько тяжело болен. Я виноват…

Слушал ли брат слова отца? Не знаю почему, но я думаю, что да. Мне даже казалось, что он уже давно не спит. А может быть, он слышал всю эту историю от отца раньше.

– Ты знал обо всем? О матери и о том человеке…

Я не договорил. Мне не хотелось ставить отца в неловкое положение своими вопросами. Но, похоже, отец решил открыть мне и брату все о себе. Передо мной в тот момент будто был другой человек.

– Когда я встретил мать, мне было двадцать пять, а ей двадцать один, – говорил отец, словно исповедуясь передо мной. Он рассказывал обо всем без утайки.

– Мать тогда работала в «Одуванчике», а я как раз устроился туда поваром. В первую нашу встречу у меня аж мурашки по коже побежали, со мной никогда раньше не бывало такого – увидев мать, я сразу понял, что всегда буду любить ее. – Отец не вполне контролировал себя, у него дрожал голос.

– Время с тех пор пролетело как один миг, и по сей день моя любовь осталась неизменной, как и любовь матери к тому человеку… она так же всю жизнь любила его, – грустно добавил он. – Как я не замечал никого вокруг, так и она не замечала меня, – упавшим голосом продолжал отец. – Но мне было все равно, потому что моей любви к ней было достаточно, и я был счастлив этой любовью. Она первая и единственная женщина, подарившая мне счастье любить, уже хотя бы поэтому для меня нет человека дороже ее. Ты знаешь, ведь она родила Ухёна в том самом живописном домике на вершине холма в Намчхоне, – предавшись воспоминаниям, отец сделал паузу и продолжил. – Мать сама попросила отвезти ее туда, когда была на сносях. Там я принял в свои руки новорожденного Ухёна. Мать была против, но я этого хотел. Она прогоняла меня, но я был непреклонен, я просто не мог уехать, а потом целый месяц я прожил там, выхаживая ее. На берегу полным-полно морепродуктов, я хороший повар, а кроме нас там не было ни души. Когда я готовил еду и накрывал для нее стол, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Намчхон – незабываемое место и для меня, и для матери, ведь ее самые дорогие воспоминания, как и мои, связаны с ним. Хотя мать не принимала меня, я был при ней, потому что чувствовал, что оберегать ее – мое призвание, и потому что это было моей радостью. Мать не любила меня, но это не уничтожило мою любовь, – решительно сказал отец. – Потом я еще несколько раз ездил в Намчхон, а мать – ни разу, она говорила, что для нее поездка туда – это мучение, а я был здесь счастлив, поэтому даже один посещал то место. Когда же это было… Я начал ухаживать за пальмой на вершине холма, и то, что она адаптировалась к чуждому ей климату, почве и дала всходы, было похоже на чудо. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на это чудо, я не мог не ездить туда – пальма, которая недавно была мне по колено, стала с меня ростом, потом в два, три, четыре раза выше. Наверно, глядя на пальму, я ждал, что и со мной может произойти чудо, но теперь я знаю, что все было напрасно. С тех самых пор, что я начал жить с матерью, я любил только ее, а она все время, что живет со мной, любила только того человека. – Отец слабо улыбнулся и замолчал, словно хотел перевести дыхание. Потом добавил:

– Мать ни в чем не виновата. Не знаю, поймешь ли ты, но иногда мне кажется, что за эту чистоту я и люблю ее.

Сложно было понять, что у отца на душе. Что он имеет в виду, говоря о чистоте? Но в то же время я понимал его. Ведь понимать других можно, даже не понимая значения сказанных ими слов. Совсем неважно, что именно говорит человек. Раньше я, бывало, жалел отца. Особенно я сочувствовал ему из-за матери. Просто тогда я еще не знал, что мой отец душой так же велик, как высокое дерево в Намчхоне, обнимающее корнями море. Я интуитивно чувствовал это, но ведь одних догадок мало. Я был очень далек от понимания истины. До того, как узнал, что это отец вдохнул жизнь в то дерево.

– Отец! – воскликнул я со всей сердечностью, на которую только был способен.

Он положил руку мне на голову. Мне казалось, что я касаюсь древесной ветви. Словно давно ожидал этого, я бросился ему на грудь. Отец гладил меня по голове рукой, похожей на покрытую густой листвой ветку дерева. В тот момент я понял, что всегда хотел почувствовать прикосновение его руки, сильнейшие переживания заставили мое сердце бешено колотиться. Зарывшись в грудь отца, я слышал не только биение собственного сердца, но и сердце отца, и сердце брата. Ночной лес больше не пугал. Лес стал близким, а темнота – уютной. Мне показалось, что я уже видел раньше то самое дерево, гигантскую часовую стрелку на циферблате мироздания, на которую опирается небо. Еще я подумал, что брат хотел увидеть не то дерево, которое растет в лесу, а то, что цветет в душе человека. Приходит миг, когда мы осознаем, – то, что мы искали в лесной чащобе, находится в недрах наших собственных душ. Мое исступленно бьющееся сердце постепенно успокаивалось.

35

Брат лежал двое суток. Врач сказал, что ему нужен покой. Мать не отходила от его постели. Целых два дня она постоянно была дома, на моей памяти такого еще не случалось.

Я не находил себе места, думая о Сунми, оставшейся в Намчхоне. По плану я должен был взять брата и на машине отправиться с ним туда. Но в его состоянии это было невозможно, а ехать одному вообще не имело смысла. В какой-то момент мне пришло в голову, что в том доме есть телефон. Ведь мать давала мне номер, по которому я звонил ей, когда приехал в Намчхон первый раз. Но я не мог проверить, работает ли он до сих пор, потому что никак не мог найти бумагу, на которой тогда записал его. От безысходности я решился спросить телефон у матери.

– Зачем тебе? – поинтересовалась она.

– Просто так… – Мой ответ вряд ли мог ее удовлетворить.

– Просто так? – мать подозрительно посмотрела на меня. – Может, там кто-то есть? – пробормотала она, будто разговаривала сама с собой, не сводя, однако, при этом с меня взгляда.

– Так есть у тебя номер? – спросил я опять, не желая, чтобы она и дальше допрашивала меня.

Мать ответила на это, что номер она знает, но там никто не подойдет, потому что старик-водитель уехал в Сеул, и вышла на кухню.

Мать заваривала чай. Я сидел за столом и наблюдал за ней, а потом вдруг сказал:

– Отцу тоже завари.

Казалось, это говорю не я. Кто-то другой внутри меня сделал так, что я произнес эти слова. Не помню, чтобы мать когда-нибудь делала чай отцу. Они никогда не чаевничали вместе. Они ели и спали порознь. А теперь я прошу ее заварить чай и отцу тоже.

– Ты знаешь, что отец считает самым счастливым временем своей жизни тот месяц, который вы много лет назад провели в Намчхоне, когда отец готовил и накрывал для тебя стол? – Слова сорвались с моих губ быстрее, нежели я успел подумать, что говорю.

Мать не реагировала. Не оглядывалась на меня. Я услышал только, как звенит чайная ложечка о края чашки. Было очевидно, что мать смутилась, но я не удержался и все же сказал то, что так и вертелось на языке:

– Отец всегда любил тебя и теперь любит.

Было слышно, как закипает вода в чайнике на плите. Я уже начал жалеть, что сболтнул лишнее. Но назад не повернешь.

– Ты так говоришь, будто я ненавижу отца, – немного погодя, тихо сказала мать, стоя лицом к раковине и не оборачиваясь ко мне.

– Да нет, я не хотел…

Я бросился, было, объяснять, но мать опередила меня.

– Я все знаю. Ваш отец удивительный человек. Не знаю, что стало бы со мной, не встреть я его… Не знаю, смогла ли бы я жить дальше. Он мой спаситель. Иногда я думаю, что это Господь его послал, чтобы меня направить. У меня нет ненависти к отцу, но мне с ним тяжело. Я не избегаю его, но теряюсь рядом с ним. Не знаю, поймешь ли ты это, но вот такая у нас с отцом любовь.

Мать повернулась ко мне и посмотрела мне прямо в глаза, будто спрашивая, понял ли я ее. Я отвел глаза. Она поставила передо мной чашки и попросила отнести одну отцу.

– Будет лучше, если ты сама отнесешь, мама, – ответил я, взглянув на наполненную до краев зеленую чашку.

Мать недовольно прикрыла на несколько секунд глаза, стараясь, однако, чтобы я этого не заметил. Я подумал, что, может быть, был излишне резок, но все равно считал, что поступаю правильно.

– С вашим отцом я… – начала мать и, помедлив чуть-чуть, продолжила. – Я головы поднять не могу. Я всю жизнь не могла смотреть ему прямо в глаза. Нет людей без греха, но ваш отец святой.

Я стал потихоньку догадываться, что имела в виду мать, говоря об их с отцом любви.

– Мама! – больше я ничего не мог сказать.

Вместо этого я взял со стола чашку.

– У каждого своя любовь, – сказал я сам себе.

Суть у любви одна, но проявления разные. У ста человек сто способов любить. Поэтому нет любви обыкновенной. Так я думал, заходя в комнату к отцу с чашкой чая.

Когда я вернулся на кухню, мать сидела за столом и пила чай. Я сел напротив нее. Мать молчала, потом, обхватив обеими руками чашку, спросила:

– Может, скажешь, зачем тебе понадобился номер телефона того дома?

Я не планировал никому рассказывать о том, что задумал. Хотел отвезти туда брата втайне от всех. Но нужно ли это? Зачем скрывать это от матери?

– Там кое-кто остался, – ответил я.

Мать подозрительно посмотрела на меня и спросила, о ком это я.

– Ты тоже знаешь ее, это Юн Сунми.

Имя, слетевшее с моих губ, поразило мать. Она сделала круглые глаза, пытаясь сообразить, как такое могло произойти. Видимо, поняв, что никакие догадки тут не помогут, мать спросила:

– Как она там оказалась?

Мать не могла скрыть своего изумления.

– Она ждет там брата. Это я отвез ее туда.

Мать не стала ничего уточнять. Вместо этого она некоторое время озадаченно смотрела на меня, потом молча вышла и вернулась с листком бумаги, на котором был записан номер телефона.

Я взял у нее листок и собрался выйти из-за стола, когда мать осторожно спросила:

– Ты в порядке?

Я понял, что она имеет в виду.

– Со мной все будет нормально, – ответил я, постаравшись придать своему голосу уверенность.

Я сразу набрал номер. Гудки прервались сообщением, что номер не обслуживается. Я попробовал еще раз – результат тот же. Мать вопросительно смотрела на меня. Я сказал, что не могу дозвониться.

– Что же делать? – разочарованно спросила она.

– Может, отвезти брата в Намчхон прямо завтра? – предложил я.

– Ну что ж, можно, – неуверенно ответила мать.

36

Отец готовил еду. Его никто не просил об этом. Домработница получила три дня выходных. Мать отпустила ее, потому что решила не ходить на работу в ресторан, пока брату не станет лучше. Я купил на рынке все необходимое, проштудировал поваренную книгу и, решив приготовить рагу из морепродуктов, начал поминутно заходить к отцу в комнату, чтобы узнать, сколько нужно варить грибы-шитаки, насколько мелкими кусочками нарезать курицу, сильно ли ее обжаривать или слегка. Кончилось все тем, что отец пошел на кухню, надел фартук и стал готовить сам.

Мой расчет был верным. Я знал, что сейчас нужно нашей семье, и понимал – я единственный, кто может это организовать. Мои близкие ждут, что я возьму все на себя и придумаю способ собрать всех вместе. А если так, то зачем тянуть время? Я впервые могу раскрыть душу и показать, что у меня на сердце. Вряд ли представится более удобный случай. Если я сейчас упущу свой шанс, то, может быть, он не выпадет уже никогда. Отец отличный повар – так почему бы не задействовать его талант? Я надеялся, что приготовленный им обед соберет нас всех за одним столом впервые за долгие годы.

Осматривая мои покупки, отец недоумевал, что же можно приготовить из этого. Я показал ему кулинарную книгу, где были разные варианты приготовления рагу из морепродуктов и мяса. Отец усмехнулся. И записал на бумажке, что нужно еще купить. После тщательной ревизии содержимого принесенных мной с рынка сумок, а потом и холодильника, оказалось, что нужны еще соевый творог тофу, говядина, вешенки, зелень, хек, брокколи, цветная капуста, зеленый горошек, устрицы и молоко. Я съездил в универмаг. И прихватил там ко всему еще бутылку вина. Отец готовил быстро, он был мастером в этом деле. Мне он доверил только самое легкое – почистить овощи, измельчить чеснок, а все остальное сделал сам. Думаю, мать догадывалась, что происходит на кухне. Но к нам не заглядывала.

Вечером нас ждал настоящий пир. Накрывая на стол, я отметил про себя, как красиво выглядели блюда, приготовленные отцом. Он потушил морепродукты, сделал рыбу на пару, рагу из тофу и суп из устриц. Казалось, что все это выставлено не для того, чтобы съесть, а для того, чтобы полюбоваться. Яства были похожи на произведения искусства. Судя по тому, как мать и брат, словно потеряв дар речи, рассматривали стол, они были со мной солидарны. От меня не укрылось умиление, промелькнувшее на лице матери.

– Так, давайте сядем и отведаем, что тут приготовил для нас величайший в мире повар, – нарочито торжественно произнес я и разлил вино по бокалам. – Шато Озон. А знаете ли вы, что виноград для этого вина выращивают во французском Бордо, в местечке Сэнт-Эмильон. Названо вино в честь римского консула и поэта Озония, который владел этой землей.

Я поднял бокал. Остальные, немного замешкавшись, последовали моему примеру.

– Раз уж я это все затеял, может, отец скажет пару слов? – предложил я.

Отец покраснел от смущения. Но мы ждали. И брат, и мать – все. Он откашлялся пару раз, будто собирался произнести длинную речь, но ограничился только одной фразой:

– Я очень вас люблю.

Отец заговорил негромко, однако звук его голоса разнесся по всему дому.

– Теперь ваша очередь, мама, – обратился я к матери.

– Ох, прямо как будто праздник какой-то сегодня, – замялась мать. – Ну, хорошо… не знаю даже, что говорить… ну, давайте за то, чтобы почаще собираться вместе за столом, как сегодня.

Последние слова она сказала так тихо, что их почти не было слышно.

– Брат, и ты тоже скажи что-нибудь, – потребовал я.

Он медленно посмотрел сначала на отца, потом на мать, наконец, на меня и закрыл глаза. По его щеке ползла слеза.

Я не хотел, чтобы обстановка за столом накалилась еще больше, и поспешил снять напряжение.

– Ой, уже рука устала. Мы что, подняли бокалы, чтобы так их и держать? Давайте, чин-чин!

Мы стали чокаться. Я чокнулся со всеми по очереди – сначала с отцом, потом с матерью, потом с братом. Отец и мать чокнулись друг с другом. Вино выплескивалось из весело звеневших бокалов.

– Вот тут рыба, сделанная на пару, там – тушеные морепродукты. Это рагу из тофу, а в тарелках у каждого – суп из устриц. Отец приготовил эти произведения искусства не для того, чтобы мы ими любовались, а для того, чтобы мы их съели. Ешьте на здоровье, приятного аппетита.

Все молча улыбнулись. Мои усилия были оценены. А я был благодарен за то, что они хотя бы сделали вид, что их веселят мои неуклюжие шутки. Каждый из нас старался по-своему.

Не знаю, всем ли пришлось застолье по нраву. Я ничего не говорил про ужин, остальные тоже молчали. Слишком символичны были для меня яства, выставленные на столе. Вкус не имел значения, никто не думал об этом. Главным было другое. Для меня – ожидание изменений, для матери – воспоминания. Я видел, как мать ела суп из устриц и, вспоминая что-то, все медленнее подносила ложку ко рту, а глаза ее увлажнились. Отец рассказал мне, пока мы с ним готовили, как почти каждый день варил для матери такой же суп из устриц, заботясь о ней в течение того месяца в Намчхоне. Отец вспоминал, что матери очень нравился этот суп. Поэтому каждый раз во время отлива он собственноручно собирал устриц с морских камней. Я не мог не понимать, какая волна чувств захлестнула сейчас мать.