Текст книги "Слово о словах"

Автор книги: Лев Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

ОВЦА И ЛОШАДИ

Как вам понравится такая басенка, точнее, такой нравоучительный рассказик в девять строк?

Стриженая овца увидела лошадей, везущих тяжело груженный воз,

И сказала: «Сердце сжимается, когда я вижу

Людей, погоняющих лошадь!»

Но лошади ответили:

«Сердце сжимается, когда видишь, что люди

Сделали теплую одежду из шерсти овец,

А овцы ходят остриженными!

Овцам приходится труднее, чем лошадям».

Услышав это, овца отправилась в поле…

Ну, какова басня? «Она ничем не примечательна!» – скажете вы. И ошибетесь. Басню эту написал в 1868 году знаменитый лингвист Август Шлейхер; написал на индоевропейском праязыке, на языке, которого никогда не слышал никто, от которого до нас не дошло ни единого звука, на языке, которого, очень может быть, вообще никогда не было. Потому что никто не может сказать: таким ли он был, каким его «восстановил» Шлейхер и его единомышленники.

Так вот. Допуская некоторое преувеличение, я бы, пожалуй, мог заявить, что только что прочитанная вами басня и есть единственный вещественный результат труда нескольких поколений языковедов, посвятивших свои силы восстановлению праязыка. Нельзя, конечно, утверждать, будто их работа оказалась совершенно бесцельной и бесплодной. Вернее будет признать, что она принесла огромную пользу науке. Она привела ко множеству замечательных открытий в самых различных и очень важных областях языкознания. Но основная задача, которую ученые XIX века ставили перед собой, – само воссоздание древнего языка-основы – оказалась решительно невыполнимой. И сегодня мы имеем перед собой лишь груду весьма сомнительных предположений, более или менее остроумных гипотез и догадок, а никак не восстановленный на пустом месте подлинный язык.

Многим придет в голову вопрос: но почему же так случилось?

Вряд ли я мог бы познакомить вас сейчас с самыми важными и глубокими причинами неудачи: для этого мы с вами слишком еще недалеко ушли в языковедных науках. Но кое о чем я попробую вам рассказать.

Восстанавливая слова или грамматику языка-основы для любой современной языковой семьи, допустим для романской или славянской, лингвистам приходится думать о временах, отстоящих от нас самое большее на полторы или две тысячи лет: на «вульгарной латыни» говорили римляне времен Траяна или Теодориха; общеславянский язык жил, вероятно, около середины первого тысячелетия нашей эры или несколько ранее. Но ведь рядом с Римской империей существовали тогда другие страны, хорошо известные нам; на латинском языке тех времен существует дошедшая до нас довольно богатая литература. В самые книги тогдашних писателей, написанные на «классической латыни», латынь народа проникала то в виде насмешливых цитат, приводимых авторами-аристократами, то в виде ошибок и описок, нечаянно вносимых авторами-плебеями. Тут благодаря этому сохранялось невольно случайное словцо, там – даже целая фраза…

В то же время мы отлично представляем себе в общем тогдашний мир и его жизнь. Мы достаточно знаем, сколько и каких языков в те времена существовало, в каких областях Европы они были распространены, с кем именно соседствовали, на кого могли влиять… Все это помогает нам твердо и уверенно принимать или отвергать почти любой домысел языковедов, проверять данными истории самих народов каждое их предположение о жизни языка.

Что же до общеиндоевропейского языка-основы, если он и существовал в действительности, то не менее как несколько тысяч лет назад. Что мы знаем, что можем мы сказать об этом чудовищно удаленном от нас времени? Ничего или почти ничего!

Нам не известны ни точные места расселения многих тогдашних народов, ни число языков, на которых они говорили. Мы не представляем себе, на сколько и каких именно ветвей мог разбиться общий язык, с кем и с чем соприкоснулись отделившиеся от него начальные диалекты. От всего этого не осталось ни книг, которые мы могли бы расшифровать, ни надписей, ни каких-либо других членораздельных свидетельств. И поэтому каждое суждение о такой глубокой древности может либо случайно оправдаться, либо – чаще – превратиться в подлинное «гадание на кофейной гуще»; может подтвердиться когда-нибудь или остаться навеки замысловатой фантазией.

Приведу и тут только один пример.

Среди индоевропейских языков ученые XIX века давно наметили две резко различные по их особенностям группы: западную и восточную. Они отличались множеством ясных, связанных между собою черт и особенностей. Но наиболее характерным казалось вот что: у всех западных народов числительное «100» обозначалось словами, начинающимися со звука «к», в той или иной степени похожими на то древнелатинское «ке́нтум» (centum, сто), которое позднее стало произноситься как «центум» (сравни такие слова, как «процент» – 1/100, как «центурион» – сотник в римских войсках и пр.). У народов же восточной группы то же числительное звучало сходно с индийским словом «са́там» (тоже означающим «сто»). Легко понять, что, скажем, французский язык, где «100» звучит как «сан» (причем слово это пишется: «cent»), принадлежит к группе западной, а русский («сто», «сотня») – к восточной. Лингвисты условились так и называть эти группы: «группа са́там» и «группа ке́нтум». Казалось, это деление твердо и бесспорно; ничто не должно было поколебать его.

И вдруг, уже в XX веке, в Китае были найдены древние рукописи, принадлежавшие до того неизвестному тоха́рскому языку. Когда их прочли, увидели: язык этот относится к языкам индоевропейским. Это было любопытно, но не так уж поразительно. Поразительным оказалось другое: он принадлежал к типичным языкам «ке́нтум», к западным языкам[35]35
  Впрочем, не все ученые согласны с этим.


[Закрыть], хотя местообитание народа, говорившего на нем, лежало далеко на востоке, на самой восточной окраине индоевропейского мира. Ему полагалось быть языком «са́там», а он…

Открытие тохарского языка очень разочаровало многих «компаративистов», то есть лингвистов – сторонников сравнительного языкознания, особенно тех, которые все еще стремились добраться до тайн «праязыка». Один лишний язык – и сразу разрушилось так много твердо сложившихся выводов и объяснений! А кто скажет, сколько таких открытий принесет нам будущее? А кто поручится, что не существует десяти или пяти языков, исчезнувших навеки, о которых мы уже никогда ничего не узнаем? Между тем они были, жили, воздействовали на своих соседей, и, не зная их, нечего и думать о том, чтобы точно воспроизвести картину языкового состояния людей в таком далеком прошлом.

Так выяснился основной недостаток сравнительного метода в языкознании – его приблизительность, его неточность. Он является прекрасным помощником, пока его показания можно проверять данными со стороны – сведениями из истории, из археологии древних народов. Но едва граница такой проверки перейдена, это отличное орудие познания мгновенно превращается в жезл волшебника, если не в палочку фокусника, которая может вызвать самое неосновательное, хотя внешне правдоподобное представление о прошлом.

Наша современная наука, советская наука, давно уяснила это себе. Она трезво оценивает достоинства и недостатки сравнительного языкознания. Оно бессильно заново воскресить то, что было безмерно давно и от чего не осталось никаких реальных следов: так геолог не может воссоздать точные очертания горных цепей, превратившихся в песок и глину миллионы лет назад.

Но оно не только может оказать существенную помощь изучению истории действительно существующих и существовавших когда-то языков; оно является в настоящее время, пожалуй, важнейшим орудием этой работы.

Его надо только непрерывно улучшать, проверять другими науками, совершенствовать.

Этим и занимаются сейчас наши советские языковеды.

Глава 4. ЗВУКИ И БУКВЫ

САМАЯ УДИВИТЕЛЬНАЯ БУКВА РУССКОЙ АЗБУКИ

Сейчас вы удивитесь.

Раскройте томик стихов А. С. Пушкина на известном стихотворении «Сквозь волнистые туманы…». Возьмите листок бумаги и карандаш. Подсчитаем, сколько в четырех первых его четверостишиях содержится разных букв: сколько «а», сколько «б» и т. д. Зачем? Увидите.

Подсчитать легко. Буква «и» в этих 16 строчках появляется 9 раз, «к» – 7 раз, «в» – 7. Другие буквы – по-разному. Буквы «ф» нет ни одной. А что в этом интересного?

Возьмите более объемистое произведение того же поэта – «Песнь о вещем Олеге». Проведите и здесь такой подсчет.

В «Песне» около 70 букв «п», 80 с чем-то «к», более сотни «в»… Буква «ф» и тут не встречается ни разу. Вот как? Впрочем, вполне возможно: случайность.

Проделаем тот же опыт с чудесной неоконченной сказкой Пушкина о медведе: «Как весеннею теплою порою…»

В ней также 60 букв «п», еще больше «к» и, тем более, «в». Но буквы «ф» и тут вы не обнаружите ни единой. Вот уж это становится странным.

Что это – и впрямь случайность? Или Пушкин нарочно подбирал слова без «ф»?

Не сто́ит считать дальше. Я просто скажу вам: возьмите «Сказку о попе…»; среди множества различных букв вы «ф» не встретите, сколько бы ни искали. Перелистайте «Полтаву», и ваше удивление еще возрастет. В великолепной поэме этой примерно 30 000 букв. Но ни в первой, ни в третьей, ни в пятой тысяче вы не найдете буквы «ф». Только прочитав четыре-пять страниц из пятнадцати, вы наткнетесь на нее впервые. Она встретится вам на 378-й строке «Полтавы» в загадочной фразе:

 
Во тьме ночной они, как воры…
Слагают цифр универсалов…
 

«Универсалами» на украинском языке тех дней именовались гетманские указы, а «цифр» тогда означало то, что мы теперь называем шифром – «тайное письмо». В этом слове и обнаруживается первая буква «ф».

Дочитав «Полтаву» до конца, вы встретите «ф» еще два раза в одном и том же слове:

 
Гремит анафема в соборах…
Раз в год анафемой доныне,
Грозя, гремит о нем собор…
 

«Анафема» значит: «проклятие». Изменника Мазепу проклинали во всех церквах.

Таким образом, среди 30000 букв «Полтавы» мы нашли только три «ф». А «п», «к» или «ж»? Да их там, конечно, сотни, если не тысячи. Что же, Пушкин питал явное отвращение к одной из букв русского алфавита, к ни в чем не повинной букве «ф»?

Безусловно, это не так. Изучите стихи любого другого нашего поэта-классика, – результат будет тот же.

Буквы «ф» нет ни в «Когда волнуется желтеющая нива» Лермонтова, ни в «Вороне и лисице» Крылова. Неужто она ненавистна и им?

Видимо, дело не в этом.

Обратите внимание на слова, в которых мы нашли букву «ф» в «Полтаве». Оба они не русские по своему происхождению. Хороший словарь скажет вам, что слово «цифра» проникло во все европейские языки из арабского (недаром и сами наши цифры именуются, как вы знаете, «арабскими»), а «анафема» – греческое слово. Это очень любопытный для нас факт.

В пушкинской «Сказке о царе Салтане» буква «ф», как и в «Полтаве», встречается три раза, и все три раза в одном и том же слове «флот». Но ведь и это слово – нерусское; оно международного хождения: по-испански флот будет «flota» (флота), по-английски – «fleet» (флит), по-немецки – «Flotte» (флотэ), по-французски – «flotte» (флот). Все языки воспользовались одним и тем же древнеримским корнем: по-латыни «fluere» (флю́эре) означало «течь» (о воде).

Обнаруживается вещь неожиданная: каждое слово русского языка, в котором – в начале, на конце или в середине – пишется буква «ф», на поверку оказывается словом не исконно русским, а пришедшим к нам из других языков, имеющим международное хождение.

Так, «фокус» означало «очаг» еще в Древнем Риме.

«Фонарь» по-гречески значит «светильник».

«Кофе», как мы уже видели, заимствовано от арабов.

«Сафьян», «тафта», «софа» пришли к нам из других стран Востока.

То же и с нашими именами собственными: Фока значит «тюлень», по-гречески; Федор(точнее Феодор – Теодор) – «божий дар», на том же языке, и т. д. Просмотрев любой хороший словарь русского языка, вы отыщете в нем буквально десяток-другой таких слов с «ф», которые встречаются только в русской речи. Да и то, что это за слова! «Фыркнуть», «фукнуть» – явно звукоподражательные образования или искусственные и в большинстве своем тоже звукоподражательные, «выдуманные» словечки вроде «фуфлыга», «фигли-мигли», «фаля», «фуфаней».

Такого рода «слова» можно изобрести на любой звук, какого даже и в языке нет: «дзекнуть», «кхэкнуть»…

Вот теперь все понятно.

Великие русские писатели и поэты-классики писали на чистом, подлинно народном русском языке. В обильном и богатом его словаре слова, пришедшие издалека, заимствованные, всегда занимали второстепенное место. Еще меньше среди них содержащих в себе букву «ф». Так удивительно ли, что она встречается так редко в произведениях наших славных художников слова?

Не верьте, впрочем, мне на́ слово. Раскройте ваши любимые книги и впервые в жизни перечтите их не с обычной читательской точки зрения, а, так сказать, с языковедческой. Присмотритесь к буквам, из которых состоят слова этих книг. Вглядитесь в них. Задайте себе, например, такой вопрос: те из слов, которые начинаются с буквы «а», таковы ли они, как и все другие, или им тоже свойственна какая-нибудь особенность?

Вы читаете «Бориса Годунова», бессмертную драму Пушкина. Смотрите: в тех ее сценах, где изображена жизнь русского народа, слов с буквой «ф» почти нет; только несколько имен содержат ее (царевич Федор, Ефимьевский монастырь, дьяк Ефимьев) да карта, которую чертит царевич, названа «географической».

Но вот мы в Польше или на литовской границе. Вокруг иностранцы – Розен, Маржерет, с их нерусской речью. И лукавая буква-иноземка тут как тут. На страничке, где действуют эти наемные вояки, она встречается семь раз подряд! Разве это не говорит о том, с каким удивительным искусством и вниманием выбирал великий поэт нужные для него слова?

Редкость буквы «ф» в нашей литературе не случайность. Она – свидетельство глубокой народности, высокой чистоты русского языка у наших великих писателей[36]36
  Тут однако, стоит сделать довольно существенную оговорку. Если взять произведения современных нам поэтов и писателей, в них мы встретим, вероятно, гораздо больше «ф», чем в классической литературе. Как это понять? Разве советские авторы меньше заботятся о чистоте и народности своего языка?


[Закрыть].

БУКВА И ЗВУК

Что же получается? Видимо, русский язык по какой-то причине вовсе не знает и не употребляет звука «ф»?

Ничего подобного. Я говорил не о звуке, а о букве. Звук «ф» в нашем языке ничуть не менее обычен, чем во многих других.

«Позвольте! – вероятно, удивитесь вы. – Но разве звук и буква – не одно и то же, не два названия одного явления?» Помните стихотворение «Бродвэй» В. Маяковского?

 
Янки подошвами шлепать лениВ:
Простой и курьерский лифт.
В семь часоВ человечий прилиВ,
В семнадцать часоВ – отлиВ.
 

Вслушайтесь внимательно: какой звук произносите вы в тех местах, где в напечатанных строчках стоят буквы «В»?

Никаких сомнений: всюду в концах слов и перед глухими согласными вы ясно и определенно выговариваете «ф» вместо письменного «в».

Смотрите: поэт без колебаний счел слово «лифт» рифмующимся со словами «прилив», «отлив», «ленив». Да это и неудивительно: недаром иностранцы, которые не знают русского правописания, наши фамилии, оканчивающиеся на «ов», изображают нередко при помощи окончания «офф»: «Иванофф», «Владимирофф» и т. д. Они в этих случаях пишут так, как мы их выговариваем.

Значит, в русском языке звук «ф» встречается очень часто (например, и в слове «фстречается», и даже в сочетании слов: «ф слове»). А буква «ф», как мы видели, – редкая гостья у нас.

Да, редкая! Но почему же тогда все-таки она существует у нас? Почему не так давно было даже целых две буквы для звука «ф» – «эф» и «фита»[37]37
  Вот, например, слово «анафема» в старых изданиях «Полтавы» всегда напечатано через «Θ»: АнаΘема.


[Закрыть]. Откуда они взялись? Кому пришло в голову их выдумать, если обе они были нам, видимо, не нужны?

Вспомним историю русской письменности. Она импортирована к нам, как и ко многим восточнославянским народам, с Балканского полуострова. Там она была создана, во-первых, под сильным влиянием и по прямому образцу греческого, византийского, письма, а во-вторых, с основной целью сделать возможным перевод на славянские языки книг, написанных именно по-гречески.

Греческая азбука по своему составу во многом отличалась от той, которая была нужна славянам. У греков существовали такие, скажем, слова, как «ксения» (гостеприимство), «Ксеркс» (имя персидского царя), «ксерос» (сухой). В эти слова входил сложный звук: «кс» Греки передавали его на письме одной буквой ξ, которую называли «кси».

Была у них и вторая буква: «пси» (Ψ). Она фигурировала в словах вроде «псеудо» (обманываю), «псюхос» (холод, стужа), «псюхэ» (душа) и т. п. В славянских языках ни в той, ни в другой не было ни малейшей надобности: все эти слова можно было великолепно изображать при помощи сочетания букв «п+с», «к+с». Но составители славянской азбуки предпочли точно сохранить то, что они видели в Византии. Обе буквы просуществовали в России до начала XVIII века.

Точно так же без особой надобности были введены в славянские алфавиты и две сестры-гречанки «фи» и «фита». У греков их существование имело смысл: каждая из них означала свой особый звук. Буква «фи» выражала звук «ph» (пх), «фита», или «тэта», – звук «th» (тх); греки их одну с другой не путали.

Такие слова, как «Филипп», «фарос» (парус), писались у них через «фи»; зато такие, как «Феодор» или «математикэ» (во втором слоге), – через «фиту».

Славянам для изображения их собственного звука «ф» это было совершенно не нужно, но составителям славянской азбуки показалось очень важным точно передать написание греческих имен или отдельных слов (тут многое было связано еще с религиозными соображениями). Поэтому они и не решились отказаться ни от «фи», ни от «фиты».

Вот почему в русском языке очень долго держалось двойственное, неясное правописание (и даже произношение) заимствованных с греческого слов и корней.

Греческое слово «тео́с», означавшее «бог», писалось с «тэтой» в начале. Наше имя «Федор» означающее «божий дар», стало, хоть оно и происходит от этого греческого слова, писаться через «ф», в то время как на Западе оно скоро превратилось в «Теодор». Это произошло потому, что имя «Федор» быстро стало на Руси родным, русским именем, потеряло всякий привкус чужеземности. А вот, скажем, другое, более редкое греческое слово «атеос» (безбожный), происходящее от того же корня, долго передавалось у нас как «афей»; «афеизм» (так оно выглядит еще в переписке А. С. Пушкина), то есть через «фиту». Лишь к концу XIX века установилось наше нынешнее его произношение и правописание: «атеизм», «атеистический» и т. п.

Точно так же мы встречаем у нас рядом два слова: «Афанасий» (имя, которое по-гречески значит «бессмертный») и «танатефобия» (медицинский термин, означающий «страх смерти»). Они хоть и пишутся различно, но связаны по происхождению с одним греческим словом «танатос» (смерть).

Не приходится удивляться, что русские «орфографы»[38]38
  Слово «орфография» до революции также писалось с «фитой».


[Закрыть] специалисты по правописанию, при первой же возможности постарались освободить наш алфавит от совершенно лишней «фиты».

Буква же «ф» сохранилась. Она выполняет и сегодня свою совсем особую функцию – является своеобразной «переводчицей с иностранных языков» в русской азбуке.

Теперь, я думаю, вам стало окончательно ясно, что звук и буква – далеко не одно и то же, и путать их никак нельзя.

Так для чего же придумано такое неудобство? Давайте лучше писать так, как мы слышим и говорим!

Вряд ли, однако, подобное изменение правил было бы более удобным. Впрочем, судите сами.

ОДИН ЗА ТРЕХ

Как по-вашему: одна буква должна означать один звук или несколько разных? Одному звуку должна соответствовать одна буква или тоже несколько?

Вопрос не из новых: еще в XVIII веке его задавал себе известный наш ученый и поэт Василий Тредьяковский.

Знание орфографии, так писал он как раз по поводу букв «эф» и «фиты», «несравненно легчайшее будет, когда каждая буква свой токмо звон (звук – Л. У.) означать имеет: сие вам само собою вразумительно. Буде же один и тот же звон… означается двумя или тремя знаками, то как не быть сомнению и, следовательно, затруднению в писателе?»

Вы, полагаю я, присоединитесь к этому разумному мнению. Было бы, ей-ей, ужасно, если бы буква «о» читалась то «о», то «з», то «р» или ежели бы звук «с» мы писали то в виде «и», то как «я», то через «к»… Да такого и быть не может!

А ведь неправда: иной раз мы поступаем как раз таким образом.

Возьмите простое русское слово: «я». Мы его пишем при помощи одной буквы «я». Что же, оно так и состоит из одного звука?

Слово «я» есть и у других народов. У финнов «я» значит «и», у латышей и немцев – «да». Произносят они его почти в точности как мы. А пишут при помощи двух букв: «ja». Зачем им понадобились две буквы? Почему нам достаточно одной? Сколько же в этом слове звуков?

Возьмем русские слова «май» и «гусь» и попробуем склонять их.

Пишется:

Произносится:

Так же, как:

Именительный падеж:

май

гусь

май

гусь

дом

Родительный падеж:

мая

гуся

май + а

гусь + а

дом + а

Дательный падеж:

маю

гусю

май + у

гусь + у

дом + у

Творительный падеж:

маем

гусем

май + эм

гусь + эм

дом + ом

и т. д.

Все эти падежи образуются одинаково: к основе слова («дом», «май», «гусь») прибавляются звуки окончаний «а», «у», «эм», «ом» и прочие.

И тут-то уже становится очень ясным, что в слове «мая» буква «я» означает вовсе не один звук, а два: «й + а».

Только изображает их на письме одна буква – «я».

Но, с другой стороны, что же? И в слове «гуся» буква «я» означает два звука? Ничего подобного: никто не читает это слово так: «гусь + йа». Все произносят его в родительном падеже: «гусь + а».

Значит, в слове «мая» (или в словах «я», «яма», «яд») буква «я» передавала нам два звука – «и» и «а», а в слове «гуся» (так же как в словах «шляпа», «мять», «Ляля») она же выражает только один звук «а», но такой звук «а», который идет только вслед за любым мягким согласным звуком.

Сравните-ка слова:

сад и сяду

мать и мять

раса и ряса

Выходит, что есть в нашей азбуке такие буквы, которые могут означать то один звук, то другой и порою даже не один звук, а два звука сразу.