Текст книги "Новая секретарша"
Автор книги: Лев Усыскин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Усыскин Лев
Новая секретарша
Лев Усыскин
Новая секретарша
Рассказ
Усыскин Лев Борисович родился в 1965 году в Ленинграде. Окончил МФТИ, изучал историю искусств в МГУ. Печатается с 1997 года, автор журналов "Нева", "Урал", "Волга", "Неприкосновенный запас" и др. В "Новом мире" публикуется впервые. Живет в Петербурге.
Улица, июльская улица, пыльная, укатанная автомобильными гудками, соскучившаяся по дождю и отпуску, входила в контору без спросу сквозь пластмассовые жалюзи, обнаруживая себя неугомонным щебетом воробьев, ватой тополиного пуха, порывами ритмичной музыки из настежь распахнутых окон напротив, не давая сосредоточиться, мешала думать, словно ноющая где-нибудь боль, словно бы подленький червяк сомнения, способный, того и гляди, в любой миг обратить в холодное ничто потраченные в изобилии нервы, время, труд, вдруг оказался на свободе, покинув отведенную ему прежде узкую и глухую келью...
Взяли новую секретаршу – через знакомую Алексея Пигасова, – девятнадцатилетнюю девчонку, без следов английского. На созванном единственно ради этого второпях пятиминутном совещании Мирошниченко сперва выступил было против, по обыкновению довольно многословно и энергично, однако затем – также по обыкновению – сразу выдохся, махнул рукой и назначил ей прийти в понедельник к одиннадцати на аудиенцию к Куныгину – чтобы тот решил вопрос сам. Однако в этот самый понедельник затравленный таможенными тяжбами Куныгин лишь мельком взглянул на угловатую фигурку с челочкой, одетую в джинсовый сарафанчик, в каких ходит полгорода, отметил про себя, что не удивился, если бы она оказалась года на три моложе своих заявленных девятнадцати, задал пару формальных вопросов и, пропустив, как водится, ответы мимо ушей, объявил, что готов ее взять, положив, на первое время, сто восемьдесят долларов оклада. На том и остановились; выходя из кабинета, не проронивший ни слова Мирошниченко лишь мысленно как бы пожал плечами. Куныгин также двинулся вслед за ним и, нагнав его в коридоре, спросил что-то о текущих поставках. Мирошниченко ответил, Куныгин удовлетворенно кивнул, однако в покое его, несмотря на это, все-таки не оставил:
– А как у нас, Саша, с капролактамом Симагина?
Мирошниченко сжал губы:
– Да никак... завтра обещали доставить в Карачарово... честно говоря, верится с трудом этим ребятам...
– Плохо... а сертификаты готовы?..
– Да... вчера еще...
– Что ж... будем ждать... что еще остается...
О принятой только что на работу сотруднице он уже забыл.
Со среды Жанна приступила к работе. В первый день она едва не испортила ксерокс, заправив в него кусок картона, довела до слез контрагента из Новосибирска, пересылая ему факсом контракт, несколько часов терзала компьютер и напрочь растворилась в воздухе в восемнадцать ноль-ноль, как раз в тот момент, когда Куныгин решил попросить ее сварить кофе. Однако главный свой подвиг она совершила под занавес недели, в пятницу, умудрившись подвесить на полтора часа компьютерную сеть. Вызванный по тревоге системщик лишь изумленно матерился – маявшиеся благодаря аварии вынужденным бездельем сотрудники также сочли своим долгом каждый высказать виновнице торжества, что они думают о ней вообще и о ее сочетаемости с современной оргтехникой в частности – как результат остаток дня Жанна просидела за своим столом, глядя в одну точку, куда-то между основанием настольной лампы и белой коробочкой со скрепками, а в шесть часов, вместо того чтобы уйти, тихо расплакалась.
За этим занятием ее и застал Куныгин, вышедший случайно в приемную. Жанна проглотила слезу, выпрямилась и пусть с большим опозданием, но попыталась улыбнуться. Куныгин почувствовал напряжение лицевых мышц – верный признак того, что его застали врасплох. Две-три секунды он молча смотрел на девушку, затем, справившись, по-видимому, с раздражением и неизбежной в подобных ситуациях для него робостью, достаточно спокойно, даже, можно сказать, бесцветно произнес:
– Жанна... зайди ко мне в кабинет, пожалуйста...
Однако в директорском кабинете девушка, присев на край стула, тут же вновь пустилась в рев – на этот раз едва ли не в голос, чем опять обескуражила Куныгина. Некоторое время он просто молчал беспомощно, затем встал из-за стола, налил воды в стакан и, передав его в протянутую навстречу маленькую детскую руку, стал смотреть, как Жанна пьет – частыми большими глотками, в самом деле как ребенок.
Немного успокоившись, она отставила пустой на две трети стакан в сторону, чуть слышно высморкалась в белый с обшитыми краями платок, затем, сложив его пополам два раза, неловко запихала в кармашек. Когда она наконец подняла голову, Куныгин увидал перед собой ставшее в момент непривлекательным, покрасневшее лицо без бровей и ресниц.
– Я... сломала... сервер... Леонид... Сергеич говорит... меня уволят, да?
После каждого слова она всхлипывала. Куныгин мельком взглянул на часы, после чего, придав своему лицу, как он считал, вид сочувственно-ироничный, опустился на стул рядом, разложив перед собой сигареты, зажигалку и придвинув поближе пепельницу.
– Первым делом, дорогая Жанна, давай с тобой успокоимся и слезки вытрем, хорошо?.. Вот умница...
Говорил Куныгин довольно умно и довольно долго – во всяком случае, не менее получаса. Когда он закончил, поймав наконец в ответ на произнесенный им какой-то самодельный афоризм хоть робкую, но все же вполне отчетливую улыбку, в конторе уже все стихло – летом, в преддверии выходных, сотрудники обычно старались не засиживаться.
– Значит, договорились?.. вот и отлично – а теперь беги домой... мама тебя заждалась, наверное... давай, до понедельника... а я тут еще поработаю чуточку... привет...
Жанна выпорхнула из кабинета. Чуть погодя, Куныгин услышал, как хлопнула входная дверь.
Работать он, разумеется, не собирался.
Всю следующую неделю контору лихорадило: отвечавший за логистику Наиль Жунусов уже к среде стал напоминать мумию Наиля Жунусова – высохшую и почерневшую в тщетных стараниях придать дополнительный ход десяткам цистерн, дозаторов, платформ, рассеянных по раскинутой во всей своей ржавой необъятности сети железных дорог Российской Федерации. Во вторник окончательно завис тот самый капролактам Симагина, тогда же, во вторник, Андрюха Хорев улетел в Новороссийск улаживать что-то с местной портовой таможней, однако уже в четверг он вернулся, усталый и злой, с порога прошел в кабинет Куныгина, где провел больше часа, и затем отправился домой отсыпаться. После его ухода Куныгин срочно вызвал Мирошниченко, о чем-то совещался с ним минут десять, затем оба выбрались в приемную, при этом Куныгин все время насвистывал сквозь зубы, что случалось с ним исключительно в моменты сильной нерешительности. Минут десять он слонялся по офису, зашел в бухгалтерию, выпил там чашку чаю и затем вернулся к себе, в свой персональный, отделанный по европейским стандартам ад.
Жанна мало-помалу вросла в общий ритм; сотрудники, показавшиеся по первым дням какими-то недоброжелательно-замкнутыми и чужими, понемногу рассеяли это ее впечатление, а Леня Зайцев – так даже подарил как-то шоколадку (о том, что сия инициатива исходила от того же Куныгина, девушка, понятно, не догадывалась). Как-то в середине недели к концу рабочего дня за ней зашел молодой человек весьма непривычной для обитателей офиса "Дельта-Трейдинг" наружности: он был одет в черную с расплывшимися оранжево-желтыми надписями футболку, линялые джинсы, зиявшие большой, но при этом аккуратно обметанной дырой на правом бедре. Продолговатый, со сдвоенной плоской макушкой череп юноши был выбрит, а мочки ушей украшало какое-то непостижимое уму количество металлических колечек. Часы под потолком показывали начало седьмого, однако работа еще кипела вовсю, и гость вынужден был дожидаться, пока Жанна закончит распечатывать таблицу грузовых железнодорожных тарифов. Он сидел в кресле, тихо решал кроссворд, напрочь не замечая любопытные взгляды сотрудников, по тем или иным поводам заходивших в приемную. Взглянул на него и Куныгин, корпевший в это время с Сергуней Филипповым над путаной спецификацией строительного проката, предложенного накануне "Северсталью" в зачет векселей вологодской областной администрации. Спецификации были более чем сомнительные, особенно в части предполагаемых сроков отгрузки, однако Куныгин все же нащупал удовлетворивший его вариант и, определив приемлемый коэффициент дисконта векселей, обвел его на бумаге в кружок. Карандашиком, жирно. Довольный, что решение принято начальником собственнолично и, стало быть, ответственность за него нести не придется ни при каком исходе дела, Филиппов оторвал взгляд от какофонии заполонивших поверхность директорского стола бумаг и, взглянув Куныгину в лицо, с некоторым даже сочувствием произнес:
– Хотите расслабиться немного, Константин Иванович?.. там в приемной это... короче, к вашей новой секретарше Будда пришел... натуральный, клянусь. Вот, ей-богу, сами поглядите.
– Где?.. у нас в приемной?
Директор на миг улыбнулся, наверное, впервые за этот день, встал и, разминая затекшие ноги, пошел через приемную в туалет. Вернувшись, Куныгин, к немалому удивлению, обнаружил в себе довольно ясные следы нешуточного раздражения. Мальчик с серьгами в ушах раздражал его самим фактом своего присутствия в конторе, причем, как ни пытался Куныгин отнести это на счет его недостаточной респектабельности, что-то говорило ему, что дело не в этом. Во всяком случае – не только в этом. В поисках правдоподобного объяснения Куныгин принялся размышлять о молодежной культуре, знакомой ему исключительно по газетам, о наркотиках, которые ни разу в жизни не пробовал, о чем-то там еще – пока настойчивый телефонный звонок не вернул ему сполна чувство реальности: звонил Голованов из Череповца, просил уточнить текущие котировки векселей Северной железной дороги.
К концу дня пятницы к исчезнувшему бесследно капролактаму и застрявшему в Новороссийске грузу калийной селитры добавился арестованный в порту Ливорно за долги Балтийского пароходства сухогруз, который должен был забрать из Таганрога большую партию полиэтилена в гранулах. Срыв данного контракта был чреват неустойками из разряда, что называется, космических, причем, помимо этих трех крупных напастей, случилось еще пять или шесть более мелких, досадных, однако тоже требовавших от Куныгина личного, напряженного вмешательства. Уже к обеду ему с превеликим трудом удавалось концентрировать свое внимание на чем-либо, а еще чуть погодя, где-то, наверное, около четырех, он словно бы явственно услышал, как в голове что-то щелкнуло, замкнулось и тут же повеяло легким сладостно-мутным ветерком паники. Куныгину стало стыдно, что он не в силах заставить себя работать, однако ничего поделать с собой он уже не мог – просто сидел и вслушивался то в шум улицы за окном, то в разнобой собственных бессвязных мыслей. В половине шестого принесли и положили на стол факс из "Сибконтракта" с предложениями по формальдегиду. Там, в Иркутске, в это время, должно быть, была уже ночь, часов, наверное, одиннадцать, тем не менее Золотуха сидел в своем офисе и рассылал оттуда факсы. Куныгину стало еще неуютнее, последним отчаянным усилием он собрал волю в кулак и постановил через четверть часа взяться за эти самые предложения – наименее неотложное из текущих дел, однако наиболее близкое к конечному, так сказать, результату, – через четверть часа, а пока выпить чашку чаю и, если удастся, хотя бы немного прийти в себя...
Он вышел в приемную и, увидев, как, в предчувствии окончания трудовой недели Жанна подводит губки, опустился перед ней на стул, оседлав его верхом, вперед спинкой.
– Жанна, солнышко, что, если я тебя попрошу еще поработать сегодня?.. надо будет минут через двадцать факс подготовить в Иркутск...
– Хорошо, Константин Иванович... конечно... как скажете... я подожду, не волнуйтесь...
Куныгин тяжело поднялся, попутно отметив, что за неделю работы речь девушки уже начала приобретать какие-то новые интонации – несколько более ровные, плавные и как бы менее птичьи, что ли. Он вернулся в кабинет, сел за стол, затем, запрокинув голову, с такой силой вытянул вверх руки, что хрустнуло где-то в слежавшихся позвонках. Надо было работать. Куныгин разложил перед собою бумаги и, вооружившись пузатым светло-голубым маркером, принялся сличать бесконечные столбцы цифр. Однако ни минут через двадцать, ни даже все сорок минут спустя материалы для пресловутого иркутского факса все еще готовы не были. Работа шла исключительно через силу, Куныгин подумал, что это похоже, как если бы в надутый до предела резиновый шарик кто-то вдувал и вдувал по новой воздух – еще через десять минут он признался себе в том, что давно отложил бы все на завтра, на выходной, и лишь сидящая без всякого толку в ожидании невесть чего девчонка в приемной подстегивает его самолюбие, не давая сдаться. "Ну ее к черту... – подумал Куныгин, – катись оно все..." Еще минуту спустя он наконец мрачно усмехнулся, с нарочитым шумом уронил на стол авторучку и, смахнув не глядя все свои бумаги в лакированный кофр, вышел вон из кабинета.
Жанна сидела на том же самом месте с тем же самым выражением лица – добродушно-радостным и в то же самое время отсутствующим до некоторой степени, – как и положено перед выходными. Кроме нее и директора, в конторе никого уже не было – как и неделю назад, сотрудники в этот час наполняли собой, по всей видимости, пригородные электрички. Увидев шефа, Жанна подняла голову, но ничего не спросила, отчего вынужденный начать разговор Куныгин почувствовал еще большую неловкость.
– Все переигралось, Жанна... ответим в понедельник... извини... бывает, что ж, это работа... – Он несколько виновато улыбнулся.
– Значит, факса не надо будет слать, да, Константин Иванович?.. мне теперь можно идти домой?.. я больше не нужна?..
– Да, иди... спасибо, Жанна... извини, что так вышло...
Девушка принялась собирать вещи с прежним выражением радостного добродушия на лице, причем, как ни старался Куныгин разглядеть под ним хотя бы следы досады или раздражения, ему этого не удалось. Он вернулся в кабинет, выключил свет и, взяв в руку кофр, вновь вышел в приемную как раз в тот момент, когда Жанна уже стояла в дверях и с видимым усилием пыталась застегнуть висящую через плечо дешевую дамскую сумочку. Куныгину опять стало жалко девушку и, кроме того, почему-то ужасно неловко за бесцельно загубленный им час жизни – ее и его час.
– Жанна... послушай, ты где живешь?.. хочешь, я тебя подброшу, а?.. – вдруг вырвалось у Куныгина словно бы само собой, что называется, вперед мысли. Давай, мне не сложно...
Предложение, казалось, застало Жанну врасплох; она оставила в покое свою сумочку, затем открыла рот, намереваясь, судя по всему, что-то сказать в ответ, однако вместо этого произнесла лишь неуверенное, заплетающееся "спасибо".
– Ну вот и славно... закрывай тут все и спускайся... я тебя жду внизу – синий "Saab", знаешь уже, какая моя машина, да?..
Куныгин быстро вышел в коридор и, насвистывая, направился к входной двери, предоставив девушке самостоятельно проверить окна во всех помещениях конторы и погасить оставленный сотрудниками свет.
За день автомобиль прямо-таки засыпало падающей с деревьев мусорной шелухой: сгустками тополиного пуха, какими-то засохшими веточками и пожелтевшими листьями, словно бы вдруг почему-то наступила осень. Куныгин достал ключи, согнал в упор не желавшую его понимать флегматичную кошку, устроившую на капоте неторопливую ревизию своим растопыренным коготкам, затем открыл переднюю дверцу и, просунув на заднее сиденье кофр, сел за руль. Жанна появилась спустя, наверное, минуту – почти бегом, с трудом придерживая ту самую злополучную сумочку, застегнуть которую, судя по всему, ей так и не удалось.
– Готова?.. Пристегнулась?.. нет, сюда... ага...
Они тронулись.
– Так где ты живешь, а, Жанна?..
– На Васенко, улица Васенко, у "Гиганта"... по Кондратьевскому одну остановку, потом направо.
– Ага, понял... места знакомые. У меня там сестра раньше обитала... до развода...
Куныгин вывернул на Загородный. Забитый транспортом узкий проспект властно подчинил его своему рваному, нерегулярному ритму. Куныгину вдруг стало хорошо: ему нравилось, как слушается его купленная четыре месяца назад машина, нравилось, что не надо больше думать о цистернах формальдегида, нравилось, что рядом – невообразимо девятнадцатилетняя, можно сказать, почти новая в этом взрослом мире и потому не заезженная еще этим самым миром, но уже вполне настоящая женщина, излучающая, пока еще неосознанно, должно быть, даже для себя самой, то чудесное всепроникающее тепло, что не дает мужчине забыть о том, что он мужчина, где бы оно его ни настигло; тепло, которое совсем скоро она научится направлять и дозировать и источник которого, несмотря на эту искусную и выверенную экономию, будет неумолимо уменьшаться в размерах и гаснуть, пока, лет через двадцать пять от силы, не сойдет на нет вовсе. Куныгин почувствовал в себе приступ какой-то безумной легкости, он подумал почему-то, что сейчас, наверное, похож на тех бритоголовых ублюдков, что носятся, презрев все правила, по городу на ворованных "мерседесах", катая своих барышень, у которых вместо души перманент, а вместо мозгов – тампакс. Он чуть слышно хмыкнул и, взглянув в зеркало заднего вида, состроил ему гримаску, словно бы и в самом деле мог увидеть в нем свое отражение.
– Устала?..
– А?.. Когда?.. Сегодня?..
– Ну, сегодня... и вообще... за неделю...
Жанна мотнула головой:
– Не-а... ну, то есть так... не очень...
Она смотрела куда-то в сторону, думала о чем-то своем и лишь механически отвечала на вопросы.
– А у меня неделька выдалась – будьте нате... раз в год такое счастье, не чаще... слава богу...
Куныгин поймал сам себя на каких-то неестественных интонациях, словно бы старался придать голосу дополнительную напевность, что ли.
– Скажи, а вот паренек к тебе приходил позавчера... это кто – твой приятель, да?..
– Витька-то?.. это Витька Зажигин... его в прошлом году из Макаровки выперли... мы с ним вместе в школе учились, в одном классе... лодырь был – каких поискать... сидел за партой и ворон считал... все думали – не поступит никуда, а его взяли... правда, ненадолго, как оказалось...
– А чего он приходил?..
– Да ну его... все время какой-нибудь таракан в голове новый... спроси, говорит, Викторию Мироновну, не нужен ли им на работе сахар иранский... если получится, мол, то пять процентов наши с тобой, напополам поделим...
– А кто такая эта Виктория Мироновна?
– Мама моя... Виктория Мироновна... она на "Азарте" работает... где чупа-чупсы делают...
Куныгин кивнул понимающе:
– Ну и как же – спросила?..
– Да ну его... бизнесмен тоже... где-то что-то услыхал и уже носится по городу... с панталыку всех сбивает... у мамы так и без него голова кругом...
Куныгин опять кивнул:
– Да, бывают такие... что ж... – Он хотел сказать еще что-то про "редкое в наши дни чувство ответственности", однако вовремя сообразил, что это прозвучит по меньшей мере фальшиво: – Небось кроет тебя дома сейчас последними словами твоя Виктория Мироновна, верно говорю?.. что с работы так поздно все не идешь?..
– Не-а... – Жанна замотала головой, – она в отгулах... с позавчера еще на дачу укатила... там огурцы, как же...
Куныгин представил, как было бы славно, если б его Люся, прихватив, само собой, Федьку, укатила дней на пять к каким-нибудь таким огурцам – неизбежным следствием этих мыслей стал охвативший его на миг прилив легкой, как майский дождь, зависти пополам с какой-то безнадежной, щемящей тоской.
– Наслаждаешься свободой?..
– Ага...
Некоторое время ехали молча. Молча свернули с Арсенальной на Кондратьевский под безмолвно-равнодушный аккомпанемент ржаво-кирпичных заводских корпусов. Все это время Куныгин лихорадочно искал, с чего бы продолжить разговор; не придумав тем не менее ничего дельного, он решил было включить музыку, однако тут же вспомнил, что лицевая панель магнитолы так и осталась лежать в кофре – он просто забыл ее достать в суматохе их необъяснимо-стремительного отъезда.
– Мрачненький здесь район, не находишь?.. или уже привыкла, да, Жанна?..
– Что, Константин Иванович?.. – Разглядывавшая до того свои по-детски узкие, с неброским маникюром пальчики, девушка подняла голову и быстро огляделась по сторонам. – Район?.. нет, мне не кажется... я привыкла – мы в детстве с мальчишками к "Крестам" бегали записки эти собирать... такие, знаете, самолетиками... забыла, как называются... "малявы", кажется... считалось, по ним клад найти можно... или еще что-нибудь... – Она, казалось, воодушевилась: – А ваша сестра куда отсюда переехала?..
– В Москву... к своему новому супругу... он там в автосервисе заправляет... или что-то около того...
Куныгин нахмурился. Они пересекли озаренную бесноватыми огнями "Гигант-Холла" площадь Калинина и вновь оказались на Кондратьевском. Почувствовав близость дома, Жанна оживилась еще более, теперь она все время вертела головой по сторонам, при этом даже чуть-чуть привстала в кресле:
– Сейчас направо, Константин Иванович... ага, сюда... теперь налево сразу...
Машина свернула во двор и, выбрав место возле погруженной, казалось, навсегда в многолетнюю неподвижную спячку "Волги", встала. Куныгин выключил двигатель, наступила непривычная, почти невозможная тишина.
– Здесь?
– Ага... тут вот мы и живем... вон та парадная, четвертый этаж. А пойдемте сейчас ко мне, Константин Иванович, я чай приготовлю... после работы устали ведь.
Куныгин словно бы впал в анабиоз, голос девушки, по-прежнему оживленно-веселый, донесся до него будто из динамиков какого-то диковинного телевизора, оттуда же мгновение спустя он с удивлением услышал и собственный странный ответ:
– А, давай, с удовольствием...
Он сознавал вполне, что делает что-то не то, что подчиняется чужой воле, однако, несмотря на это, ни сил, ни, что важнее, желания сопротивляться у него почему-то не было. Он замкнул "мультлоком" руль, взял с заднего сиденья кофр и, выбравшись из машины, вслед за девушкой вошел в подъезд.
В квартире Жанна скинула в прихожей туфли и, проводив Куныгина на кухню, усадила на табурет. Затем она водрузила на газовую плиту эмалированный лимонного цвета чайник и, обернувшись к гостю, улыбнулась:
– Скоро закипит, Константин Иванович, подождите минуточку, я сейчас...
Она выскочила в прихожую и скрылась в комнатах. Куныгин остался один на кухне. Он обвел ее неторопливым взглядом, затем, не найдя ничего интересного, встал и, подойдя к окну, облокотился о подоконник. Окно выходило во двор, Куныгин увидел внизу свою машину, скучающим одиноким чужестранцем притулившуюся к бордюру, двух работяг в спецовках, волокших куда-то загнутый ржавый отрезок трубы, старушку, черепашьим шагом выгуливавшую свою застиранную до розовых проплешин болонку... Он скорее почувствовал, чем услышал, как Жанна вновь появилась на кухне; какая-то неведомая, бархатисто-властная сила заставила его отпрянуть от подоконника, повернуться ей навстречу, сделать шаг вперед... Девушка была в ярко-зеленом с темно-вишневыми драконами шелковом халатике, привычная Куныгину шоколадная косичка теперь распалась густым несчетным ворохом тонких непослушных волос. Она распахнула халатик, обнажив груди, неожиданно крупные для ее детской фигурки, с большими очень темными кругами вокруг сосков. Куныгин сделал еще шаг и коснулся их своими ладонями осторожно – и тут же прильнул к ним со всей непреодолимой прямотой несдерживаемой страсти... Такое же точно ощущение от кожи женщины, необычайно тонкой и мягкой, приходилось ему испытывать до того лишь однажды в жизни – много-много лет назад, семнадцатилетним школьником, запершись после уроков в лаборантской кабинета химии вместе с одноклассницей Светкой Ткачук...
Час спустя Куныгин вышел на улицу. Подойдя к машине, он пальцами снял с ветрового стекла прилипший тополиный листок, затем открыл дверцу и, сев за руль, с минуту, наверное, сидел так просто. Затем включил зажигание и медленно выехал со двора.
Миновав площадь Калинина, он слегка притормозил и, отстегнув одной рукой крышку кофра, достал оттуда телефон.
– Алло, Люся? Да-да, задерживаюсь... нет... сейчас в машине. Нет, еще одна встреча... через час где-то. Да... купить что-нибудь?.. а тебе мюсли?.. нет?.. не надо? Хорошо... ну ладно, привет.
Он кинул трубку на сиденье рядом с кофром, но тут же вновь взял ее и не глядя двумя нажатиями пальца набрал номер.
– Феликс?.. это я, да... уже отдыхаешь?.. счастливый... да, из конторы только что... ни черта... слушай, как ты смотришь на то, чтобы нам там завтра встретиться?.. да, утром, часов в одиннадцать... ну, в двенадцать, хорошо... значит, договорились... ну пока, отдыхай дальше, до завтра...
На углу Литейного и Пестеля он остановился, покинул машину и, зайдя в открывшееся недавно бистро, взял чашку кофе. Хотелось хоть как-то разобраться в нахлынувших оравой мыслях. Куныгин подумал о том, что к Люсе все это конечно же не имеет никакого отношения, еще о том, что завтра он, безусловно, решит вместе с Феликсом все отложенные сегодня на работе вопросы, что в сентябре можно будет съездить на две недели в Испанию, что Федьке с осени обязательно надо нанять учителя по английскому... еще он подумал о том, что, если бы тогда, на втором курсе, задумчивая зеленоглазая Аня не сделала аборт, их ребенку было бы сейчас как раз девятнадцать... Он залпом выпил кофе и вышел прочь.
Примерно через месяц Куныгин добавил Жанне еще пятьдесят долларов оклада. В общем, она действительно оказалась неплохим работником. Во всяком случае – старательным, это без сомнения.
