Текст книги "Удивительная история освоения Земли"

Автор книги: Лев Шильник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

О плавании за Мелькартовы столпы Ганнона, уроженца Карфагена, информации у нас чуть побольше. Римляне называли карфагенян пунами, или пунийцами. Тороватые и ушлые пунийцы подошли к делу фундаментально. Лапидарный отчет, высеченный на каменной плите, установили в храме античного бога Кроноса, который символизировал всепожирающее время (аналог этого божества именовался у карфагенян Баал-Хамоном), но плита до наших дней не уцелела. Древние римляне, одержав блистательную победу в третьей Пунической войне, расколотили монумент вдребезги и сравняли Карфаген с землей. Текст Ганнона успел прочитать греческий историк Полибий, и с тех пор с этим интересным документом можно познакомиться только в переложениях, ибо оригинал, увы, утрачен. Вступительные строки гласят:

И решили карфагеняне послать Ганнона в плавание за Столпы Геракла, чтобы основать ливийско-финикийские поселения. И он отправился в сопровождении 60 пятидесятивесельных кораблей с 30 тысячами мужчин и женщин, съестными и прочими припасами.

Дальше рассказывается, как, миновав Гибралтарский пролив, колонисты вышли в Атлантический океан, повернули на юго-запад и двинулись вдоль побережья современного Марокко, основывая по пути торговые поселения – Тимиатерион, Арамбис и др. Термин «колонисты» может вызвать справедливые нарекания со стороны въедливых специалистов, но как иначе поименовать эту эскападу, особенно если учесть статус главы экспедиции и сам размах предприятия? Ведь Ганнон был не просто адмиралом большой флотилии в современном понимании этого слова, но одним из двух соправителей Карфагенской республики, которые избирались сроком на один год. Если же принять во внимание, что финикийцы, судя по всему, еще в VII веке до н. э. достигли Мадейры, а в VI столетии до н. э. обосновались на Канарах, то следует признать: они не плыли куда глаза глядят. Первые сотни миль побережья Западной Африки были им неплохо знакомы, так что экспедиция Ганнона есть не что иное, как продуманная миссия, нацеленная на освоение новых территорий и рынков сбыта.

Обогнув Зеленый мыс, путешественники вошли в большую бухту, которую можно отождествить с устьем Гамбии или Сенегала, потому что она кишела крокодилами и бегемотами. Правда, на всякий случай следует иметь в виду, что в середине I тысячелетия до н. э. климат Северной Африки был гораздо мягче. Пик глобального потепления, которым закончился вюрмский ледниковый период (8–10 тысяч лет назад), принято называть максимумом голоцена. Средние температуры в то время были на 3–5 градусов выше современных, и все климатические пояса уползли на 800–1000 километров к северу. Знойная Сахара была тогда цветущей саванной, где паслись стада копытных, а на широте Мурманска шумели дубравы. К IV тысячелетию до н. э. в Северном полушарии вновь ощутимо похолодало.

Даже через 500 лет после Ганнона римляне никак не могли поладить с воинственным племенем гарамантов (предположительно, предками современных туарегов), которые разъезжали по ливийской пустыне в колесницах, запряженных вовсе не верблюдами, а обыкновенными лошадьми.

Когда африканский берег, все время неспешно скользивший на юг, вдруг повернул на восток, Ганнону почудилось, что он достиг предела обитаемых земель.

Поспешно отплыв, мы прошли мимо знойной страны, полной благовоний. Из нее огромные огненные потоки выливались в море. Страна недоступна вследствие жары. Поспешно мы отплыли оттуда в страхе. Носились мы четыре дня и ночью увидели землю, полную пламени. В середине был весьма высокий огонь… Казалось, что он касался звезд. Днем это оказалось высокой горой, называемой Феон-Охема, Колесница богов.

Через три дня, проплыв пламенные потоки, мы прибыли в залив, называемый Южным Рогом. В глубине залива был остров, полный диких людей. Более многочисленны были женщины с телами, покрытыми шерстью. Переводчики называли их гориллами. Мужчин мы преследовали, но не могли их поймать – они все убежали, цепляясь за скалы, защищаясь камнями. Трех женщин мы схватили, но они, кусаясь и царапаясь, не захотели следовать за ведшими их. Убив их, мы сняли с них шкуры и привезли в Карфаген. Дальше мы не плавали. У нас не хватало припасов.

Вообще-то довольно странно. Эка важность – провиант закончился! В тропиках еды хватало… Вероятнее всего, Ганнон распорядился отыграть назад, когда увидел, что берег, убегающий на восток, вновь поворачивает к югу. Тогда получается, что карфагенским мореплавателям удалось достичь берегов Гвинейского залива, ибо только там находится единственный в Западной Африке действующий вулкан, способный изрыгать пламя. Эта внушительная гора, свыше 4 километров высотой, располагается близ экватора и известна как вулкан Камерун. Географы XIX века считали его потухшим, но в 1909 году он вдруг плюнул огнем, и весьма основательно. В 1922 и 1925 годах вулкан Камерун снова ожил, причем одно из его извержений идеально ложилось в картинку, нарисованную Ганноном: потоки раскаленной лавы катились по склонам и с шипением гасли в море. Между прочим, местные жители свой вулкан уважали, почтительно именуя его горой или пещерой богов. А от горы до колесницы расстояние небольшое, тем более что у топонима Феон-Охема имеется и другой перевод – «обитель богов».

Полибий – не единственный историк, живописавший приключения карфагенян в Атлантике. Грек Флавий Арриан (около 95–175), тоже историк, а еще писатель и философ, проживавший в Риме, сообщает:

Ганнон, ливиец родом, двинувшись из Карфагена, выплыл в море через Геркулесовы столпы, имея слева Ливийскую землю. Он плыл по направлению к востоку 35 дней. Когда он повернул к югу, то встретился с большими трудностями: с недостатком воды, с палящей жарой, с потоками огня, вливающимися в море.

Замечательно! Сразу видно, что вулкан извергался на совесть. Почти как у отечественного энциклопедиста Михаила Васильевича Ломоносова: «Волкан Неаполя пылал». О гориллах, правда, ни слова, но разве древнеримский грек понимал хоть что-нибудь в высших приматах? Кстати, горилл в Западной Африке (на территории современного Габона) европейская наука обнаружила только в середине позапрошлого столетия. И хотя Ганнон пишет о волосатых мужчинах и не менее волосатых женщинах, он вряд ли путает человекообразных обезьян с людьми. Конечно, было бы любопытно взглянуть на канонический текст, но лингвистика исправно работает даже в переводе: шкуры снимают все-таки с животных, а вот с людей, если они того заслуживают, было принято заживо сдирать кожу.

Наш последний фигурант, отважившийся оставить за кормой Столпы Геракла, – массалиот (уроженец Массалии, древнегреческой колонии близ современного Марселя) Пифей, живший в IV веке до н. э. В отличие от Ганнона, который стремился на юг, он, пройдя Гибралтарским проливом, повернул на север. Его целью были Британские острова (греки их называли Касситеридами – Оловянными) и неведомые южанам земли, лежащие еще севернее, близ полярного круга.

Пифей

К сожалению, путевые заметки Пифея не сохранились, и то немногое, что нам известно о его плавании, – это редкие скупые строки в трудах Плиния Старшего, Диодора Сицилийского, Страбона и некоторых других античных писателей. Северную одиссею знаменитого массалиота можно датировать примерно второй половиной IV века до н. э. – вероятнее всего, 330-ми или 320-ми годами. И хотя Пифей был весьма ученым человеком – астрономом, картографом и геодезистом (например, он с большой точностью вычислил географические координаты Массалии и установил, что направление на Северный полюс не вполне совпадает с положением Полярной звезды), почти все античные писатели относились к нему довольно скептически, а Страбон без обиняков назвал его «отъявленным лжецом». Но даже он признавал:

Со стороны астрономических явлений и математических вычислений в местностях, близких к холодному поясу, Пифей сделал верные наблюдения.

Реконструировать маршрут экспедиции Пифея сегодня нелегко. Это сделано только в самых общих чертах. Выйдя из Гибралтара и взяв курс на север, он обогнул Пиренейский полуостров, пересек неспокойный Бискайский залив, который и в наши дни пользуется дурной славой (знаменит частыми штормами), и достиг Британских островов (сам Пифей пишет, что за 40 дней «объехал весь остров Британию»). Вполне вероятно, что он посетил и «страну янтаря» – Гельголандскую бухту у юго-западного побережья Ютландии, после чего направился в загадочную страну Туле, местонахождение которой не удалось окончательно идентифицировать. Греческий географ Эратосфен (он тоже не жаловал Пифея и обзывал его лгуном) пишет, что эта земля, «по словам Пифея, отстоит от Британии на шесть дней плавания». Примерно то же самое пишет о Туле и другой античный автор (разуме ется, опять же со ссылкой на Пифея):

Плавание от Оркнейских островов (архипелаг у северной оконечности Шотландии. – Л. Ш.) до Туле продолжается пять дней и пять ночей. Туле плодородна и богата поздно созревающими плодами. С начала весны жители живут там со своим скотом и питаются кореньями и молоком; для зимы они запасают плоды деревьев.

Пифей указывает, что летняя ночь в этой земле продолжается всего два-три часа. Сопоставив клочковатые фрагменты Пифеева труда, современные исследователи пришли к выводу, что Туле следует искать на территории Норвегии, вероятнее всего, в районе Тронхейма, у 64° северной широты. По мнению некоторых других ученых, отважный массалиот посетил Исландию или даже Гренландию, но сторонников у таких экстравагантных гипотез немного. Впрочем, чем черт не шутит: Пифей первым из античных авторов сообщил о замерзшем море, поэтому вполне можно допустить, что во время своих плаваний он достиг Северного полярного круга.

Конечно, темных мест в его сочинениях тоже более чем достаточно, и у античных географов были все основания для недоверия. Вот что пишет, например, Страбон:

Пифей заявил, что прошел всю доступную для путешественников Бреттанию, он сообщил, что береговая линия острова составляет более 40 000 стадий (аттический стадий равнялся 185 метрам, а вавилонский – 195 метрам, но полной ясности в этих вопросах нет; таким образом, длина британской береговой линии, по Пифею, составляет 7 400 или 7 800 километров. – Л. Ш.), и прибавил рассказ о Фуле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое; в нем, говорит Пифей, висит земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого, похожего на легкое, вещества, то он утверждает, что видел его сам, обо всем же остальном он рассказывает по слухам.

Что имел в виду Пифей, рассуждая о «морском легком»? Быть может, такой ему представилась морская отмель в густой туман, или он неверно истолковал рассказы о полярных туманах и плавучих льдах. Возможно, кое-что он и присочинил. Не будем его строго судить: в конце концов, он первым из античных путешественников побывал на краю Ойкумены, как греки называли обитаемый мир, а его экспедиция, в отличие от плавания Ганнона или африканской кругосветки финикийцев, была подлинно научным предприятием. Пифей не только рассказал об увиденном и услышанном, но и привел географические координаты (пусть не всегда точные) основных пунктов по ходу своего маршрута. Нельзя не отдать должное его решимости и мужеству, поскольку навигация у северных берегов Европы куда сложнее, чем у западного побережья Африканского континента.

Нередко поражает воображение гигантомания античности. Когда читаешь о гребных судах с двумя десятками весельных ярусов и водоизмещением свыше 4 тысяч тонн, приходишь в изумление. Если же вспомнить, что испанский парусный галион XV века водоизмещением 2 тысячи тонн был практически неуправляем и не мог ходить круто к ветру, поневоле задумаешься. Кстати, англичане учли горький опыт испанцев и не строили парусников водоизмещением более 600 тонн – такие корабли были не только легче, но и не в пример быстроходнее.

Что нам известно о мореходных качествах триремы (или по-гречески: триеры) – античного боевого корабля с тремя рядами весел по каждому борту? Если верить источникам, суда подобного типа были в свое время весьма популярны и составляли бóльшую часть военных флотов. В отдельные периоды своей истории Афины, например, располагали флотом в 200 триер, для чего требовалось примерно 34 тысячи обученных гребцов. Сам факт существования трехпалубных кораблей (не говоря уже о пентерах, гептерах и октерах – судах с пятью, семью и восемью рядами весел соответственно) вызывает большие сомнения. Средневековые галеры – парусно-гребные суда, благополучно дожившие до половины XVIII столетия (вспомните хотя бы Гангут), несли по каждому борту всего лишь один-единственный ряд весел. Они плавали вдоль берегов, не отваживаясь выходить в открытое море, а при малейшей непогоде спешили укрыться в ближайшей гавани. Их максимальная скорость не превышала 4 узлов, да и этот результат достигался крайним напряжением сил. А теперь зададимся простым вопросом: если бы дополнительные весельные ярусы могли хоть сколько-нибудь оптимизировать ходовые качества этих убогих посудин, неужто европейские корабелы упустили бы такой шанс?

Обратимся к весьма любопытному эпизоду Пелопоннесской войны – как афиняне усмирили город Митилену на острове Лесбос. Древнегреческий историк Фукидид пишет, что триера с отборной командой гребцов на борту всего лишь за сутки преодолела 345 километров между афинской гаванью Пирей и мятежным островом. Несложный расчет показывает, что средняя скорость корабля равнялась 14,4 километра в час (7,8 узла). А современный теплоход, совершающий регулярные рейсы на Лесбос, развивает на этом участке среднюю скорость 24,6 километра в час. Неужели греческие триеры, утыканные длиннющими веслами, как дикобраз иголками, были вдвое быстроходнее средневековых галер? Ведь если рассуждать здраво, трехпалубный корабль всегда тяжелее и неповоротливее однопалубного.

Недавно в одном из номеров журнала «Наука и жизнь» была опубликована статья под названием «Скоростные катера древних греков» со ссылкой на зарубежные источники. В ней говорится, что хотя ни чертежей, ни самих судов до наших дней не сохранилось, английским историкам удалось реконструировать судно. В своей нелегкой работе ученые опирались на свидетельства античных хроник, фрески и барельефы, изображения триер на старинных вазах, а также на остатки древнегреческих верфей в Пирее. В 1985–1987 годах современные греки, используя наработки англичан, построили точную копию триеры длиной 37 метров и водоизмещением 45 тонн. Ее неоднократно спускали на воду, причем в последний раз совсем недавно – в 2004 году, когда в Греции проходили летние Олимпийские игры. На веслах сидела отборная команда из 170 профессиональных гребцов, подготовленных заранее. Позволим себе небольшую цитату.

Этим случаем воспользовались английские физиологи, чтобы измерить возможную скорость плавания и затраты энергии гребцов. Оказалось, что развивать скорость 7,6 километра в час (4,1 узла. – Л. Ш.) сколько-нибудь длительное время – это все, на что способны современные спортсмены. Обмен веществ при этом находится на грани возможного. Максимально достигнутую скорость 16,7 километра в час (9 узлов. – Л. Ш.) гребцы могли поддерживать лишь менее минуты.

Быть может, Фукидид что-то напутал? Или преувеличил. Это свидетельство Фукидида, однако, не уникально. Другие античные историки пишут, что триеры (триремы) ходили со скоростью 13–16 километров в час (7,0–8,6 узла), причем такой темп без особого труда поддерживался на протяжении 16 часов даже не слишком опытной командой гребцов.

ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОКИХ ШИРОТ

В конце VIII – начале XI века у христианских королей Западной Европы не было никаких оснований высокомерно называть мужественных первопроходцев полярных широт варварами и дикарями. О какой дикости может идти речь, если древние скандинавы оставили впечатляющее культурное наследие – от эддических мифов с их суровым мрачноватым декором и мастерской резьбы по камню и дереву до великолепных саг и непревзойденных шедевров скальдической поэзии? Об искупительной жертве Христа наслышаны все, но редко кто вспомнит об Одине, сеятеле раздоров и верховном языческом божестве из пантеона немногословных северян. Непредсказуемый, переменчивый и коварный, он покровительствовал бесстрашным воинам и поэтам; в погоне за муд ростью собственноручно распял себя на исполинском ясене Иггдрасиль, пронзающем вселенную мировом древе, и без колебаний расстался с правым глазом, чтобы глотнуть живительной воды из чудотворного источника великана Мимира. Даже от фонетики эддических песен порой веет какой-то сладковатой языческой жутью! Гибель богов в конце времен обозначена скрежещущим словом Рагнарек, и разве хоть кто-нибудь усомнится, что страшная Гиннунгагап (вы слышите это гулкое эхо, тонущее в непроглядной тьме?) есть не что иное, как мировая всепоглощающая бездна?

Поэзия скальдов – не менее примечательное явление. Перед нами открывается хищный и жестокий мир викингов – мир звенящих мечей и обагренных кровью секир, остробоких парусников, скользящих по капризным волнам северных морей, и необузданных воинов, обуреваемых жаждой славы и золота.

Таланты северян, поклонявшихся Одину и Тору вместо Христа, не исчерпывались виртуозным стихосложением и резьбой по камню. Они были замечательными оружейниками и ювелирами, умели возводить надежные крепости вроде знаменитого Треллеборга, а в искусстве судостроения и кораблевождения не знали себе равных. На вертких драккарах, способных бойко идти против ветра под парусом, викинги поднялись до ледовых широт и освоили земли, лежащие за полярным кругом, – Исландию и Гренландию. Разумеется, дело не ограничивалось мирной колонизацией неведомых берегов. Викинги отправлялись в дальние походы не из любви к путешествиям. Они грабили и убивали, проявляя порой неслыханную жестокость, но разве христианские короли отличались милосердием и кротким нравом? О деяниях викингов мы знаем исключительно со слов их смертельных врагов, а сами они никаких письменных свидетельств не оставили. Первые саги были записаны много позднее, в XIII веке, когда героическая эпоха бури и натиска необузданных северян давным-давно завершилась.

Размах экспансии викингов на протяжении почти 300 лет – с конца VIII и по вторую половину XI века – способен поразить самое богатое воображение. Бородатые язычники в рогатых шлемах на юрких кораблях легко проходили по крупным рекам далеко в глубь континентальной Европы. Их боялись смертельно. Едва только завидев полосатые двуцветные паруса и острые форштевни, украшенные головами драконов и фантастических чудищ, жители прибрежных районов Англии, Ирландии, Франции и Германии бросали свои жилища и спешили укрыться в лесах вместе с домашней скотиной и нехитрым скарбом. Замешкавшиеся погибали под ударами мечей и тяжелых боевых секир свирепых северных варваров.

Корабль норманнов на рубеже IX и X веков

В Скандинавии вырастали целые поколения, не желавшие ловить треску и селедку в холодных водах извилистых фьордов или возделывать тощую землю на отрогах невысоких скалистых гор, круто сбегающих к морю. Шебутная молодежь, которой не сиделось на месте, сбивалась в стаи, выбирала себе вождя из числа влиятельных представителей знати и, погрузившись на корабль, отчаливала в неизвестность – за подвигами, славой и золотом. Во Франции их называли норманнами, то есть северными людьми, в Англии – данами (не делая различия между выходцами из Норвегии или Дании), в Византии – варангами (скандинавы охотно нанимались в императорскую гвардию в качестве наемников), а на Руси – варягами.

Термин «викинг» впервые появляется у немецкого хрониста второй половины XI века Адама Бременского: он писал о «пиратах, которых датчане называют викингами». Между тем этимология этого слова не вполне ясна до сих пор. Одни ученые связывают его с Виком (Viken), областью Норвегии, прилежащей к Ослофьорду, другие настаивают на древнеанглийском wic, что означает город или укрепленный лагерь, а третьи производят его от слова vic (бухта или залив в переводе на русский). Таким образом, викинг – это тот, кто прячется в заливе, поджидая несчастную жертву. Но есть и четвертое толкование, ничуть не менее убедительное. Согласно этой версии, термин «викинг» происходит от старинного глагола vikja, что переводится как «поворачивать» или «отклоняться», то есть викинг – это обыкновенный джентльмен удачи, покинувший родину и промышляющий морским разбоем. Между прочим, весьма любопытно, что слово «викинг» отнюдь не было комплиментом, если верить древнеисландским источникам. В скандинавских сагах так называют необузданных и кровожадных людей, променявших размеренную мирную жизнь на пиратский промысел. Остается добавить, что это слово чаще всего применялось не к человеку, а к грабительскому предприятию: «уйти или отправиться в viking», причем торговая поездка и военный набег довольно строго разграничивались.

Шлем викинга

Как бы там ни было, но в размахе начинаний викингам при всем желании не откажешь. Рунические надписи на могильных камнях говорят об этом совершенно недвусмысленно. Известный отечественный историк А. Я. Гуревич пишет об одном из таких непосед, шведе по имени Гардар:

Его усадьба находилась в Зеландии, женился он в Норвегии, поселился на Гебридских островах; штормом его прибило к неведомой тогда Исландии. <…> На недавно найденной на Готланде кольчуге викинга выбиты рунами названия стран, в которых он побывал: Греция, Иерусалим, Исландия, Серкланд (страна сарацинов). Руническая надпись на памятном камне в Швеции упоминает членов одной семьи, павших в походах: двое погибли в Греции, один на Борнхольме, еще один в Ирландии.

Приглядимся повнимательнее к географии норманнских походов. Христианская Европа впервые столкнулась с викингами в 793 году, когда смиренные монахи Линдисфарнской обители, расположенной на острове близ побережья Нортумбрии (англосаксонское королевство на восточном побережье средневековой Британии), увидели на горизонте незнакомые полосатые паруса. Корабли пришвартовались в монастырской гавани, и на берег как горох посыпались рослые светловолосые воины в кольчугах и с тяжелыми боевыми секирами в руках. Пришельцы разграбили и сожгли святую обитель, безжалостно вырезали монахов, а немногих оставшихся в живых погрузили на борт и увезли в неизвестном направлении. С тех пор и на протяжении всего IX века драккары безбожных язычников чуть ли не ежегодно совершали грабительские рейды к берегам Англии, Ирландии, Шотландии и континентальной Европы, повергая в трепет благочестивых христиан. Викинги разорили Лондон и Гамбург, Нант и Париж, Орлеан и Тулузу, сожгли и разграбили Шартр, Лимож и Бордо, обратили в груду развалин Лиссабон, Арль и Кадис. Горели Кордова, Валенсия и Севилья, а некоему Бьерну приписывают четырехлетнее странствие в Испанию, Италию и Северную Африку и даже еще дальше – в Восточное Средиземноморье. Красные норманнские паруса видели у берегов Марокко и на рейде Александрии, а в 860 году норвежцы разграбили Пизу (Северная Италия). Сравнительно недавно на плече мраморного льва в Пирее (портовый город близ Афин) была обнаружена руническая надпись, оставленная норманнами.

Маршруты морских походов норманнов

Разумеется, дело не ограничивалось только лишь грабительскими набегами, поскольку морская торговля и военная служба по найму у правителей сопредельных стран были ничуть не менее доходным занятием. Остроносые корабли спускались по Волге и Днепру и бороздили воды Каспийского и Черного морей. Викинги с готовностью пополняли ряды наемников, и мы знаем об их дружинах, состоявших на службе у русских князей и византийских императоров. А. Я. Гуревич пишет:

Норманнские наемники играли немалую роль в жизни Византийской империи в X и XI веках. Среди них особенной известностью пользовался Харальд Сигурдарсон – будущий правитель Норвегии; о его подвигах на Руси, в Константинополе, на Ближнем Востоке, в Южной Италии и других странах пели скальды и слагались красочные легенды.

По Западной Двине (Даугаве) и через Финский залив, а затем по Неве, Ладоге и Волхову скандинавские торговцы и воины просачивались на Русь и в Восточную Европу. Само начало русской государственности теснейшим образом связано с северными пришельцами. Можно как угодно относиться к летописному преданию о призвании варягов (скорее всего, оно насквозь легендарно), но тот факт, что первые русские князья были выходцами из скандинавских стран, сомнению не подлежит. Это подтверждается и археологическими находками, и данными топонимики. Первые известные нам князья, сидевшие в Новгороде и Киеве (Олег, Игорь, Ольга), а равно и немалая часть их приближенных и дружинников были, вне всякого сомнения, скандинавами. О безусловном скандинавском происхождении многих дружинников и купцов, близких к князю, свидетельствуют их имена, зафиксированные в договорах Игоря и Олега с византийскими императорами в 911 и 944 годах. Правда, обрусели они очень быстро: уже сын Ольги носил славянское имя Святослав. Более того, сам этноним «русь», обозначавший в летописных источниках пришлых скандинавов, имеет североевропейские корни, что было убедительно доказано еще в 80-х годах минувшего века.

На крайнем востоке Европы норманнам приходилось сталкиваться не только со славянскими народами, но и с угро-финнами, волжскими булгарами и хазарами, а через Волгу и Каспий они достигали сожженных солнцем земель Арабского Халифата. Хроники скупо свидетельствуют, что викингам удалось обогнуть Скандинавский полуостров, выйти на просторы Студеного моря (так в старину называли Северный Ледовитый океан) и добраться до Шпицбергена и Новой Земли. Несколько столетий спустя их путем двинутся русские поморы, осваивая территории, лежащие за полярным кругом.

Чем же объяснить беспримерную трехсотлетнюю экспансию бедного и сравнительно немногочисленного народа? Известный отечественный историк Л. Н. Гумилев предложил в свое время гипотезу пассионарных толчков (от французского passion – «страсть»), которые порождают внутри этноса генерацию особых людей, решительно ломающих традиционный стереотип поведения и ориентированных на подвиги и походы неведомо куда. При всем уважении к эрудиции Льва Николаевича Гумилева согласиться с ним нелегко, ибо его теория слишком прямолинейна. Это даже не ключ, а универсальная отмычка в руках домушника. Оперируя весьма расплывчатым понятием этнической энергетики, она втискивает в прокрустово ложе жесткой схемы почти любое историческое событие.

Точно такой же абсолютизацией одного-единственного фактора грешит и подход в духе климатического детерминизма. Согласно этой точке зрения, похолодание и сопутствующая ему бескормица (в IX веке средняя температура в Северном полушарии ощутимо упала) выдавливали норманнов за пределы исконного ареала, а когда на рубеже X–XI веков климат заметно улучшился, экспансионистская активность скандинавских дружин моментально сошла на нет. Иными словами, холод подстегивает народы, а тепло убаюкивает. Если следовать этой логике, викинги в IX столетии должны были стремиться на юг, и только на юг, однако хорошо известно, что именно в это гиблое время они заселили и холодные Фарерские острова, и еще более холодную Исландию. С другой стороны, на излете X века, когда вновь потеплело, им можно бы было сидеть дома, но упрямые скандинавы ринулись осваивать Гренландию и Северную Америку. И разве не разумнее предположить, что потепление X века только стимулировало дальние вояжи норманнов в полярных широтах?

Подлинные мотивы норманнской экспансии нелепо трактовать в духе климатического детерминизма. Обычно историки выделяют несколько основных причин: относительное перенаселение и земельный голод; оживление торговли, познакомившее скандинавов с достижениями других народов и стимулировавшее прогресс в судостроении; наконец, классовое расслоение, сопровождавшееся выделением родовой знати, интересы которой почти сразу же обратились вовне – к богатым южным странам, видевшимся практически неисчерпаемым источником всевозможных благ. Вполне вероятно, что и климатические пертурбации сыграли свою роль, но едва ли они выступали в качестве ведущего фактора.

Чтобы плавать в неспокойных северных морях и пересекать Атлантику, бороться со свирепыми штормами и преодолевать мрак, туман, холод и плавучие льды, отважным скандинавам требовались надежные и быстроходные корабли, способные противостоять всем капризам стихии. В противном случае далекие морские странствия неминуемо обернулись бы коллективным самоубийством. По всей вероятности, необходимый уровень судостроения был достигнут норманнами уже к середине VIII века, а в последующие столетия их корабли стали еще совершеннее. Об этом говорят не только наскальные изображения и скупые летописные свидетельства, но и многочисленные археологические находки, поскольку элегантные корабли викингов неплохо сохранились в плотных глинистых почвах, не пропускающих воздуха. Дело в том, что, по языческим верованиям скандинавов, человек, ушедший в мир иной, продолжает вести привычный образ жизни – сражается, ловит рыбу и плавает по морю, поэтому знатных покойников нередко хоронили вместе с ювелирными изделиями, оружием, утварью и прочим имуществом, которое пригодится ему на том свете. Иногда тела усопших помещали в большие лодки и корабли, причем размер и оснащение судна находились в прямой зависимости от статуса погребенного. Как показали специальные исследования, многие из этих судов довольно долго (10–15 лет) использовались по своему прямому назначению, прежде чем обрели вечную якорную стоянку под толстым слоем могильной земли. Первые корабли норманнов были обнаружены еще в конце позапрошлого века при раскопках курганов в Юго-Восточной Норвегии (Туна и Гокстад), а сегодня на территории Скандинавии, Исландии и Британских островов уже насчитывается несколько десятков погребений в ладьях.

Как же выглядели эти замечательные корабли, наводившие в свое время смертельный ужас на жителей Западной и Восточной Европы? Давайте обратимся к ископаемому судну из Гокстада, бесспорному шедевру кораблестроительного искусства, обладавшему, по единодушному мнению экспертов, великолепными мореходными качествами. Эта сравнительно небольшая посудина, найденная в 1880 году, выставлена сегодня в университетском дворе города Осло на всеобщее обозрение.