Текст книги "Букет алых роз"

Автор книги: Лев Овалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

6. Учительница танцев

Евдокимов с трудом уговорил Марину Васильевну Петрову уделить ему часа полтора своего времени.

Петрова была молодая, но уже известная балерина, комсомолка, активная общественница и вообще очень хороший советский человек. С Евдокимовым у нее были приятельские отношения. Но она готовилась выступить в очень ответственной роли и не хотела отвлекаться от работы ни для кого и ни для чего.

– Дмитрий Степанович, голубчик, – молила она его по телефону, – я всегда вам рада, но только не теперь.

– Именно теперь, – настаивал он, в свою очередь. – Не могу обойтись без вашей помощи.

В свое время Марину Васильевну специально познакомили с Евдокимовым, для того чтобы она научила его танцевать.

Он не был любителем танцев и считал, что жить можно и без них, но случилось так, что он не смог бы расследовать одно дело, если бы не умел танцевать… И в соответствии с разыгрываемой ролью он должен был танцевать безукоризненно. Тогда его и познакомили с Петровой.

Ей откровенно объяснили, что одного работника органов государственной безопасности необходимо обучить танцам.

В начале занятий Евдокимов смущался, но Петрова была столь проста, держалась так по-товарищески, что вскоре дело у них пошло на лад, и после нескольких уроков Марина Васильевна сказала, что взяла бы Евдокимова себе в кавалеры на любом публичном балу.

К ней-то Евдокимов и явился.

Раньше, до знакомства с Петровой, он не представлял себе, как изнурителен труд балерины. Того не ешь, другого не пей, гимнастика утром, гимнастика вечером, весь день строго регламентирован, и, наконец, эти монотонные и утомительные упражнения: “И раз-два-три… И раз-два-три…” Нет, не хотел бы он быть балериной!

Деловой вид Марины Васильевны лучше всего свидетельствовал о том, как она занята.

Со сцены она казалась удивительно красивой, а на самом деле у нее были заурядное бледное личико и хрупкая фигурка, только мускулы на ногах были развиты совершенно непропорционально; на ней были белая майка, короткая черная юбочка и тапочки – сразу видно, что Евдокимов оторвал ее от занятий.

– Ну, пойдемте, – сказала Марина Васильевна и повела его в рабочую комнату.

За пианино сидела Рахиль Осиповна Голант – низенькая рыжеволосая женщина с лорнетом в черепаховой оправе, висевшим у нее на шее на черной шелковой тесьме, которым она, во всяком случае на глазах у Евдокимова, никогда не пользовалась.

Она была в своем роде уникум. Когда обижали лично ее, она сразу терялась и всегда готова была обратиться в бегство, но если неприятности грозили Марине, она превращалась в грозную медведицу.

– Из нее вышла бы первоклассная концертантка, если бы не ее застенчивость, – уверяла Марина.

Рахиль Осиповна была постоянной помощницей Марины в ее занятиях.

– Ах, как вы некстати! – бесцеремонно сказала пианистка гостю. – Мариночка только начала вживаться в образ…

– Ну ладно, ладно, – оборвала ее Марина и обратилась к Евдокимову: – Выкладывайте, что у вас. Уж не собираетесь ли вы в силу особых обстоятельств выступить на сцене?

Евдокимов смутился. Марина Васильевна сделала ударение на словах “особые обстоятельства”, потому что во время своих занятий танцами Евдокимов никогда ни о чем ей не рассказывал, неизменно ссылаясь на “особые обстоятельства”.

– Извините, Рахиль Осиповна, – обратился он к пианистке. – Неотложное дело… – Он умоляющими глазами посмотрел на балерину. – Научите меня, пожалуйста, танцевать рок-н-ролл…

– Господи, да на что он вам понадобился?! – воскликнула Марина. – Недоставало только, чтобы я учила вас этому безобразию! Приличный человек не должен выделывать такие телодвижения!

– Но вы его знаете? – спросил Евдокимов.

– Конечно, знаю, – сказала Марина Васильевна. – Знаю и не одобряю.

– Научите меня, – взмолился Евдокимов. – Мне это очень нужно.

– Да зачем вам? – спросила Марина. – Над вами будут смеяться.

– Да неужели вы думаете, что мне так уж хочется плясать этот рок? – сказал Евдокимов. – Чего не сделаешь ради дела…

Марина Васильевна расшвыряла ворох нотных тетрадей, извлекла оттуда какие-то ноты в пестрой обложке и без лишних слов поставила их на пюпитр пианино.

– Изобразите-ка это нам, – сказала она пианистке. – Поэнергичнее!

– Это после Чайковского-то? – укоризненно произнесла Рахиль Осиповна и покорно ударила по клавишам.

Звуки и вправду были какие-то дикие.

– Да вы не смотрите, не смотрите на Рахиль Осиповну! – вскричала балерина. – Смотрите на меня!

Она вывернула ноги коленками внутрь и принялась топать и прыгать, все эти притопывания и подпрыгивания представляли малопривлекательное зрелище.

– Нравится? – спросила Марина, дрыгая ногами.

– Как? Так? – спросил Евдокимов и, в свою очередь, лягнул ногой.

Марина покатилась со смеху.

– Ничего нет смешного, – обиделся Евдокимов. – Были бы вы на моем месте…

– Конечно! – продолжала хохотать Марина. – От хорошей жизни так не запляшешь!

Она схватила его за руки.

– Пошли! – скомандовала она. – Ногу вправо, ногу влево, раз-два… Топайте, топайте! Теперь наклоняйтесь… Ко мне! От меня! Раз-два… Опять топайте!..

– Господи! – пролепетал Евдокимов. – Какой идиот это придумал?!

Марину Васильевну трудно было уговорить, но уж если она начинала заниматься, то умела заставить человека поработать.

– Раз-два! – неутомимо командовала она. – Направо, налево…

Евдокимов топал, прыгал, кланялся и про себя проклинал свою профессию.

– Ну а теперь посмотрите на меня со стороны, – попросил он Марину Васильевну. – Получается или нет?

Он подошел к пианистке.

– Рахиль Осиповна, прошу!

Она повернулась к нему как ужаленная.

– Что-о?

– Я хочу, чтобы Марина Васильевна посмотрела на меня со стороны, – просительно объяснил он. – Всего несколько па!

– Нет, нет и нет, – категорически отказалась пианистка. – Это черт знает что, а не танец! Просто стыдно вытворять такие вещи…

Она обиженно отвернулась от Евдокимова.

– Ничего! – крикнула Марина Васильевна. – Вы только играйте! Дмитрий Степанович может один…

Евдокимову пришлось соло исполнить рок-н-ролл перед Петровой.

– Ну как? – спросил он, останавливаясь перед учительницей.

– Три, – сказала она. – Даже с плюсом, принимая во внимание, что это в первый раз.

– Значит, я могу танцевать в кафе? – спросил Евдокимов.

– Можете, – разрешила Марина Васильевна. – Многие танцуют еще хуже.

Евдокимов пожал ей руку.

– А теперь идите, – сказала Петрова. – Мне и так достанется от Рахили Осиповны за эти танцы…

Евдокимов поспешил к себе в учреждение. Из своего кабинета он позвонил по телефону Галине Вороненко.

– Галиночка? – сказал он. – Здравствуйте. Это Дмитрий Степанович. Откуда? Конечно, из института. Ну, у нас одну работу можно делать десять лет, никто и не спросит. Что вы сегодня делаете вечером? Ах заняты? С Эджвудом? Жаль. Почему жаль? Потому, что я научился танцевать рок-н-ролл. Очень интересно… Ах вы тоже хотите? А как же Эджвуд? Ну хорошо. Куда? В кафе на улицу Горького? Хорошо. Буду. Нет, обязательно буду. Целую. Не модно? Что не модно? Ах целоваться не модно? Ну, тогда… – он плоско сострил, Галина засмеялась. Плоские остроты, очевидно, были в моде.

7. Дядя Витя заболел

Перед тем как отправиться в кафе, Евдокимов заехал за Анохиным.

Дверь открыла Шура.

– Проходите, пожалуйста. Он вошел в комнату.

Все там выглядело очень идиллично, только окно было наглухо занавешено черной шалью, так, как это делали во время войны, соблюдая правила затемнения.

Шура перехватила взгляд Евдокимова.

– Чудит мой, – объяснила она. – Говорит, окно будет освещено, хулиганы могут запустить камнем.

– А я за вами, – сказал Евдокимов Анохину. – Вы мне нужны.

– Надолго? – спросила Шура.

– На весь вечер, – сказал Евдокимов. – Хочу провести с ним вечер в кафе.

– Я могу обидеться, – сказала Шура. – Я ревнивая.

– Со мной можно отпустить, – сказал Евдокимов. – Вас я не приглашаю: нельзя же оставить дочку…

– Я пошутила, – сказала Шура. – Поезжайте, пожалуйста.

Он попросил Анохина одеться понаряднее. В кафе публика бывала хорошо одетая, и Анохин не должен был чем-нибудь от нее отличаться.

Анохин принарядился и стал выглядеть женихом.

– Вот и отлично, – одобрил Евдокимов и еще раз извинился перед Шурой. – Не сердитесь, это для его же пользы.

В машине он объяснил Анохину, что от него требуется.

Анохин должен был сесть в самом дальнем углу кафе, не привлекая к себе ничьего внимания, требовалось одно: посмотреть на человека, с которым Евдокимов будет сидеть за одним столиком; Евдокимова интересовало, не встречался ли Анохин с этим человеком в разведывательной школе.

– Вполне возможно, что он окажется вашим знакомым, – сказал Евдокимов. – Сохраняйте полное спокойствие и не вздумайте себя обнаружить.

Они вылезли из машины неподалеку от кафе и вошли порознь.

Евдокимов с рассеянным видом поплыл между столиками.

Сновали официантки в кружевных наколках и батистовых передниках, больше похожие на актрис, чем на официанток. Под оранжевыми абажурами мягко теплились настольные лампы. За столиками сидели посетители, воображавшие, что они ведут светский образ жизни: публика ходила в это дорогое кафе не столько для того, чтобы поесть, сколько для того, чтобы провести время.

Евдокимов шел и нарочно не смотрел в сторону тех, с кем ему надо было встретиться.

Они сами увидели его.

На нем был фисташковый пиджак с розовыми крапинками, узкие лиловые брюки и серая рубашка с галстуком вишневого цвета.

– Дмитрий Степанович? – окликнула его Галина.

Евдокимов оглянулся в ее сторону.

– Ах это вы? – небрежно-удивленным тоном спросил он, точно они не уславливались встретиться сегодня в кафе.

Галина и Эджвуд сидели посреди зала, на виду у всех.

Евдокимов подошел к ним.

– Здравствуйте, – сказал он с таким видом, точно у него болел живот.

– Здравствуйте, Деметрей, – сказал Эджвуд и подтолкнул в его сторону стул. – Присаживайтесь.

В общем, по-русски он говорил неплохо, только ударения ставил неправильно.

Евдокимов сел с таким видом, точно пристраивался на раскаленную сковороду.

– Что с вами? – спросил Эджвуд.

– Переутомление, – томно произнес Евдокимов: он не мог отказать себе в удовольствии подразнить Эджвуда. – Наши исследования вступили в решающую фазу.

У Эджвуда загорелись глаза.

– Какие исследования? – спросил он. – Если это, конечно, не секрет.

– К сожалению, секрет, – меланхолично заявил Евдокимов. – Мы все дали подписку о том, что тайны нашего института умрут вместе с нами.

К столику подошла официантка. Евдокимов уныло поглядел на столик. Галина ела пломбир, запивая мускатом. Перец Эджвудом стояли графинчик с водкой и лососина с лимоном.

– Коньяк, – тоскливо сказал Евдокимов. – Коньяк и лимон.

– Сколько? – спросила официантка.

Евдокимов поднял веером два пальца.

– Две рюмки? – спросила официантка.

– Двести грамм, – сказал Евдокимов. – И, пожалуйста, бутылку фруктовой воды.

– Вы не любите Россию, но пьете по-русски, – заметил Эджвуд.

– Нет, почему не люблю? – устало протянул Евдокимов. – Мне только не хватает здесь кислорода.

Эджвуд засмеялся. Он знал, чем это кончится. Евдокимов налижется коньяку и потом не отвяжется от него до самого дома. Будет уверять, что не может оставить его одного среди пьяных русских.

Евдокимов смотрел на Галину и думал: как можно так себя обезобразить, куда смотрят ее отец и мать?

Лицо у нее самое простое, круглое, белесоватое, но что она из него сделала! Брови выщипаны, и ведь ей, должно быть, было больно, когда их выщипывали. Новые брови нарисованы много выше настоящих. От этого лоб кажется совсем маленьким, хотя он у нее обычный, нормальный. Губы похожи на сургучную печать. Во рту поблескивают золотые коронки. Над головой торчит копна взлохмаченных волос. Эта прическа называется “мальчик без мамы”. В одном ухе серьга. Подчеркнутая асимметрия. Среди московских модниц прошел слух, что одну серьгу носит знаменитая кинозвезда Бетт Муррей…

Официантка поставила перед Евдокимовым графинчик с янтарным коньяком и бутылку не менее янтарного мандаринового напитка.

– Соломинку, – сказал он.

Официантка принесла соломинку. Евдокимов опустил соломинку в янтарную жидкость и принялся сосать. Он втянул в себя коньяк, точно фокусник.

Эджвуд почтительно смотрел на Евдокимова: американцы здоровы пить, но за русскими им не угнаться!

Конечно, он налижется и прилипнет к Эджвуду как банный лист.

– Еще коньяк, – сказал Евдокимов официантке.

– Вы мне покажете рок-н-ролл? – спросила Галина.

– Конечно, – сказал Евдокимов бодрым тоном. – С пррревеликим удовольствием.

Оркестр заиграл знакомую какофонию. Евдокимов взял Галину за руки, и они затопали между столиками. Со стороны это было диковатое зрелище.

Евдокимову не хотелось танцевать. Делая беззаботный вид, он не спускал глаз с Эджвуда. В конце танца он нечаянно наступил Галине на ногу – Галина смолчала, но это даже доставило ему удовольствие.

Официантка снова принесла коньяк. Он опять выпил.

Эджвуд смотрел на него с восхищением.

Евдокимов не собирался объяснять Эджвуду, что, обладая незаурядной ловкостью рук, он со щегольством настоящего иллюзиониста менял коньяк на мандариновый напиток.

Эджвуд выглядел добродушным мордастым розовощеким парнем, но у него были маленькие злые свинячьи глазки, которыми он насквозь просверливал своих собеседников.

– Вы герой, – сказал он Евдокимову. – Вы настоящий русский герой!

– Коньяк! – заорал Евдокимов. – Двести грамм!

– Вы меня извините, – сказал Эджвуд. – Мне надо выйти, я отлучусь всего на две минуты.

– И я! – пьяным голосом закричал Евдокимов.

– Вы лучше посидите, – сказал Эджвуд. – Я сейчас вернусь.

– И я! – закричал Евдокимов.

Он делал какие-то странные движения подбородком, точно к его горлу подкатывала икота.

Эджвуд встал, Евдокимов уцепился за нега, они вместе пересекли зал. Евдокимов держался за рукав Эджвуда.

Они вошли в туалетную. Евдокимов судорожно икнул и ринулся в кабинку.

Было тихо, лишь слегка журчала вода да кто-то из мужчин звучно сморкался в носовой платок.

И вдруг кто-то явственно произнес:

– Дядя Витя заболел.

Евдокимов не обратил бы на эти слова внимания, если бы тотчас же не последовал ответ Эджвуда:

– Надо обратиться к доктору.

Евдокимов с вытаращенными глазами вывалился из кабинки, можно было подумать, что его тошнило. Эджвуд дожидался Евдокимова. Кроме него, в уборной не было никого.

– Вам лучше? – участливо спросил Эджвуд.

Евдокимов утвердительно кивнул. Они пошли обратно в зал. В зале танцевали. Галина кружилась с каким-то незнакомым юношей в голубом костюме.

– Вам не надо больше пить, – участливо сказал Эджвуд. – Вы не доберетесь домой.

– Пррравильно, – подтвердил Евдокимов и допил свой коньяк.

– Вы не сможете пойти завтра на работу, – сказал Эджвуд. – А ведь ваши исследования вступили в решающую фазу.

– Пррравильно, – согласился Евдокимов. – Отставим коньяк и перейдем на водку.

– А что это за исследования? – спросил Эджвуд. – Если это, конечно, не секрет?

– Атомная энерррргия, – пьяным голосом сказал Евдокимов. – Государственная тайна!

И вдруг он увидел, что через зал пробирается Анохин.

Анохину было велено переждать, пока Евдокимов и Эджвуд не покинут кафе, а он вопреки указанию пробирался через зал, не обращая ни на кого внимания.

Он торопился. У него был явно встревоженный вид Точно он чего-то испугался. Втянув голову в плечи, он быстро пробирался между столиками, не обращая внимания на официантку, шедшую ему навстречу с полным подносом.

– Атомная энергия, рок-н-ролл, переходим на водку… – механически бормотал Евдокимов, раздумывая, почему Анохин нарушил его указание.

– Это ослепительно, – сказала Галина, возвратясь к столику. – Закажите мне кофе-гляссе.

Евдокимов смотрел на нее непонимающим взглядом. Эджвуд думал о том, что ему не удастся избавиться от пьяного Евдокимова. Галина не думала ни о чем.

– Ах, мальчики, – сказала она, – я давно уже не проводила время так хорошо!

8. Визит старого друга

“Дядя Витя заболел”. Пароль. “Надо обратиться к доктору”. Отзыв. Это понятно. Пароль и отзыв. И это, конечно, много, но это и мало. Пароль и отзыв известны, но еще неизвестно, постоянные ли это пароль и отзыв.

С кем разговаривал Эджвуд? Для кого были выставлены на окне розы? Что это за дядя Витя, и существует ли он вообще? Почему Анохин убежал из кафе?

Все эти и подобные им вопросы Евдокимов задавал себе в течение всей ночи.

Поэтому, придя на работу, он немедленно заказал Анохину пропуск и с нетерпением стал ждать его прихода.

Анохин запаздывал. Наступило десять часов, одиннадцать… Он появился только в двенадцатом часу. Он без стука вошел в кабинет и, не здороваясь, опустился на стул возле двери.

– Что с вами? – спросил его Евдокимов. – На вас лица нет.

Анохин побледнел, осунулся, одни глаза горели лихорадочным блеском.

– Вы что, больны?! – спросил Евдокимов. – Надеюсь, в вас больше не стреляли?

– Нет, – сказал Анохин.

– Ну как, узнали вы этого господина, который сидел со мной за столиком? – спросил Евдокимов. – Он не из числа ваших учителей?

– Нет, – сказал Анохин.

– Вы в этом убеждены? – спросил Евдокимов.

– Да, – сказал Анохин. – Этого человека я видел первый раз в жизни.

– А почему же вы ушли из кафе? – спросил Евдокимов с упреком. – Я просил вас не торопиться.

Анохин только отрицательно покачал головой.

– Я не понимаю вас, – сказал Евдокимов. – Может быть, вы выпили и вам стало нехорошо?

– Нет, – оказал Анохин. – Я не пил, но мне и вправду нехорошо.

Он полез в карман и достал оттуда обычный почтовый конверт.

– Все равно мне не жить, – сказал он невесело. – Не уйти, не скрыться.

– Откуда эта меланхолия? – бодро возразил Евдокимов. – Я обещал вам, что все будет в порядке.

Анохин опять покачал головой.

– Нет, вы их не знаете…

Он поднялся и положил перед Евдокимовым конверт.

– Что это? – спросил тот.

– Читайте, – сказал Анохин. – Я это получил сегодня.

Евдокимов извлек из конверта клочок бумаги. Это было короткое письмо, написанное простым карандашом кривыми буквами и явно измененным почерком: “Что бы ты ни предпринял, все равно ты от нас не уйдешь. Твой старый друг”.

– Вот, – сказал Анохин.

– Что “вот”? – спросил Евдокимов.

– Мне от них не уйти, – сказал Анохин.

– Не будьте ребенком, – сказал Евдокимов. – Нельзя так распускаться.

– Вы их не знаете, – упрямо повторил Анохин.

– Вы когда это получили? – спросил Евдокимов.

– Сегодня утром, – сказал Анохин.

– А почему вы вчера убежали из кафе? – спросил Евдокимов.

– Потому что в кафе я увидел… – У Анохина от волнения перехватило дыхание. – Жадова! – сказал он и посмотрел на Евдокимова остекленевшими глазами.

– Какого Жадова? – спросил Евдокимов. – Инструктора из разведывательной школы в Бад-Висзее?

– Да, – сказал Анохин. – Он уничтожал у нас всех тех, кого подозревали в симпатиях к Советскому Союзу.

– И этого Жадова вы видели вчера в кафе на улице Горького? – спросил Евдокимов.

– Да, – сказал Анохин.

– А вы не ошиблись? – спросил Евдокимов.

– Нет, – сказал Анохин. – Я не мог ошибиться.

– Каков он собой? – спросил Евдокимов. – Опишите его.

– Высокий, брюнет, с небольшой проседью, смуглый, – сказал Анохин. – Он в тридцати шагах пробивает брошенную в воздух карту.

Евдокимов вспомнил свою беседу с генералом.

– Его прозвище – Виктор? – спросил он.

– Да, в школе его звали Виктором, – подтвердил Анохин.

– И теперь он в Москве… – задумчиво произнес Евдокимов.

– Он приехал за мной, – сказал Анохин. – Мне от него не уйти.

– Ерунда! – резко оборвал его Евдокимов. – Не распускайте себя, вы не в Западной Германии, вас окружают тысячи друзей.

Конечно, Евдокимов не знал столько, сколько знал генерал, но генерал правильно его нацелил… Нацелить-то нацелил, но это была стрельба по движущейся мишени, непросто было в нее попасть.

– Вы не можете предположить, где он остановился? – спросил Евдокимов.

– Откуда же мне знать? – ответил Анохин. – Жадов хитер, ловок, его трудно будет найти.

– А вчерашнего человека, который сидел со мною, вы так никогда и не видели? – переспросил Евдокимов.

– Нет, нет, – решительно подтвердил Анохин. – Кого не знаю, того не знаю.

В это время зазвонил телефон. Евдокимов снял трубку.

– Это кабинет товарища Евдокимова? – спросил прерывающийся женский голос.

– Да, – сказал Евдокимов.

– Ох! Наконец-то, а то я уж отчаялась! – воскликнула женщина. – Товарищ Евдокимов?

– Да, – сказал Евдокимов. – А кто говорит?

– У вас нет моего мужа? – спросила она в ответ. – Это Анохина Александра Ивановна…

– Да, он здесь, – сказал Евдокимов. – А что, что-нибудь случилось?

– Пусть сейчас же едет домой, – сказала Анохина. – Немедленно. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Евдокимов, – я его сейчас отпущу.

Анохина прервала разговор, не дослушав Евдокимова.

– У вас в квартире нет телефона? – спросил Евдокимов.

– Нет, – сказал Анохин. – А что?

– Звонила ваша жена, – сказал Евдокимов. – Просила вас приехать.

– Но ее не было дома! – удивился Анохин. – Как же она могла очутиться…

– Откуда же она звонит? – спросил Евдокимов.

– В соседнем доме есть телефон-автомат, – растерянно сказал Анохин. – Но почему она не на работе?..

– А откуда она знает, что вы у меня? – спросил Евдокимов.

– А я говорил ей утром, – объяснил Анохин, – что собираюсь к вам.

– А с кем вы оставили девочку? – спросил Евдокимов.

– С соседкой, – сказал Анохин. – У соседки есть дочка – Наташа. Мы всегда оставляем с ней Машеньку. Наташа учится в вечерней смене, кончает десятый класс…

Он встал:

– Я поеду.

Евдокимов поправил его:

– Поедем вместе.

– Спасибо, – сказал Анохин.

“Черт знает, может, это вовсе и не жена звонила, – подумал Евдокимов. – Вызывают, чтобы убить, такие случаи бывали…”

Он заказал по телефону машину.

– Зачем вы меня успокаиваете? – уже в машине упрекнул Анохин Евдокимова. – У меня все время сердце не на месте.

Когда они приехали, в квартире Анохиных было полное смятение.

Уезжая в город, Анохин попросил Наташу Сомову присмотреть за Машенькой. Наташа справлялась с этой обязанностью отлично. Так было и на этот раз. Машенька сидела в кроватке и играла, Наташа сидела рядом и читала книжку. Неожиданно раздался звонок…

Четыре звонка! Наташа пошла открыть дверь. В дверях стоял какой-то незнакомец в приличном пальто и с портфелем в руке.

– Это квартира Анохиных? – спросил он.

– Да, они живут здесь, – подтвердила его слова Наташа.

– Я врач, – сказал незнакомец. – Проведите меня к ним.

– Но их нет дома, – сказала Наташа. – Дома только их девочка.

– Она-то мне и нужна, – сказал незнакомец. – В поликлинику звонила ее мать и просила навестить ребенка.

Наташа ничего об этом не слышала, но подумала, что ее просто забыли предупредить о посещении врача. Во всяком случае, в таком посещении не было ничего необычного, тем более что карантин, объявленный в яслях, куда носили Машеньку, еще не кончился.

– Пойдемте, – сказала Наташа и повела незнакомца в комнату Анохиных.

Машенька сидела в кроватке.

– Эта? – спросил незнакомец, указывая на девочку.

– Да, – сказала Наташа, – наша Машенька.

– Ну вы можете идти, – сказал незнакомец. – Я осмотрю ребенка…

Он сказал это столь повелительно, что Наташа не осмелилась ослушаться и невольно подчинилась, хотя не понимала, чем могла помешать врачу при осмотре.

Она вышла в коридор, и тут вдруг ее поразили всякие несообразности в поведении врача: он не разделся, а прямо в пальто ввалился в комнату, не помыл рук перед осмотром, не достал никаких инструментов…

Ей стало как-то не по себе.

Она подошла к двери, постояла и тихонечко приотворила ее.

На мгновение она замерла от ужаса: незнакомец с финкой в руке приближался к кровати ребенка и смотрел на Машеньку каким-то змеиным взглядом…

Дальше Наташа уже ничего не соображала. Она дико взвизгнула и кинулась в комнату, пытаясь заслонить собой Машеньку. Она ничего не думала, то, что она делала, было где-то вне ее мыслей, она действовала инстинктивно и в то же время очень решительно. Незнакомец рванулся, занес руку, но Наташа в это мгновение уже заслонила девочку. Своего движения незнакомец сдержать уже не мог, нож скользнул по руке Наташи и располосовал ее всю от плеча до кисти.

Наташа завизжала еще громче. На крики из своей комнаты выбежала Анна Яковлевна Деркач. Потом выбежала Нина Ивановна Сомова. Навстречу им выскочил какой-то человек, оттолкнул Анну Яковлевну, так оттолкнул, что она отлетела к стенке, открыл наружную дверь и исчез столь стремительно, что его невозможно было ни остановить, ни задержать.

Наташа визжала. Женщины кинулись не за незнакомцем, а к Наташе. Обе девочки, и большая, и маленькая, были залиты кровью. Обе кричали. Понять ничего было нельзя.

Нина Ивановна, мать Наташи, быстро взяла себя в руки. Она осмотрела обеих девочек. Машенька была невредима, у Наташи была ранена рука. Нина Ивановна кое-как перевязала руку простыней и побежала звонить по телефону. Вызвала “Скорую помощь”. Потом вызвала с работы Александру Ивановну Анохину. Потом позвонила в милицию…

На заводе Анохиной дали машину. Она появилась у себя в комнате через полчаса. В квартире уже хозяйничали врачи. Милиционер писал протокол. Александра Ивановна побежала звонить Евдокимову. Павел Тихонович сказал ей утром, куда он собирается…

Когда Евдокимов и Анохин вошли в квартиру, Наташу уже увезли в больницу.

Анохин кинулся к Машеньке.

Он схватил ее на руки и заплакал.

Никто из женщин не плакал, плакал один Анохин.

– Вы видите, видите? – приговаривал он сквозь слезы. – Они не останавливаются ни перед чем!