Текст книги "За закрытой дверью. Записки врача-венеролога"

Автор книги: Лев Фридланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Я долго возился с ней. Из каждой складки слизистой оболочки я брал выделения, окрашивал их и затем подносил их к микроскопу.

Она была совершенно здорова. Так казалось с первого взгляда. Такой она себя чувствовала.

Тогда я принялся ее расспрашивать с настойчивостью прокурора.

Оказалось, что шесть лет назад, вскоре после замужества, у нее показались «густые», по ее выражению, бели. А потом ничего больше не было.

За эту ниточку я ухватился. Я решил навести справку у мужа.

Он вошел, а она вышла за дверь.

Услыхав мой вопрос о там, не было ли у него в прошлом триппера, он махнул недовольно рукой.

– Ну, когда же это было? Семь лет назад, не меньше! Я давно вылечился.

Произнес он это таким тоном, точно хотел сказать: «Какими пустяками вы занимаетесь, доктор!»

Не трудно понять, что мой вопрос был вполне уместен. В продолжении пятнадцати минуть я старался объяснить литейщику, что сначала он болел, затем кое-как залечился, потом заразил жену, а что теперь она вернула ему то, что когда-то приобрела от него же. Конечно, тут не обошлось дело и без менструаций.

Понял ли он меня, не знаю. В его голосе я не уловил ни удовлетворения, ни примирения.

Он оказал очень сухо;

– Ну, что же! До свиданья!

Что было дальние, не могу сказать. Больше я их не видел.

Но мне было очень жаль и выцветших, застывших в немом испуге глаз женщины, и этой неведомой мне девочки.

Я предугадываю ваше возражение. «Позвольте, – скажете вы, – ведь тут муж пострадал от своих собственных гонококков. По вашим же словам, этого не должно быть. Ведь жертвой падает третий, а муж неуязвим?»

Совершенно верно! Это – правило, но бывают и исключения. Чем они вызываются, неизвестно. Причина кроется, вероятно, в особенностях организма.

Но, повторяю, это явление единичное. Обычно же мужья-гонококконосители неуязвимы. Опасность подстерегает лишь третьего.

Остановимся немного на статистике, обрисовывающей женскую долю.

Что такое женские болезни?

Ответ прост. Это – мужские болезни. Или точнее: болезни женщин, происходящие от мужских болезней.

Пусть это не совсем так, но это почти так. Для 70 проц, случаев это – аксиома.

С этой точки зрения огромное большинство половых сношений можно определить, как акт, посредством которого во внутренние мочеполовые пути женщин вводится инфекция мужского канала. Что это за собой влечет, ни для кого не секрет; надломленное здоровье, подточенные силы, истерию, усталый блеск глаз, бледный цвет лица и увядание раньше (времени.

А сколько женщин страдает женскими болезнями? 90 процентов. Теперь высчитайте; 70 проц, из 90 проц, – что это составит? Три четверти почти всех женщин, – городских, по крайней мере.

Это не фантазия, не вымысел. Раскройте любое руководство по гинекологии, и вы найдете там эти данные. Спросите любого врача по женским болезням, и вы услышите те же цифры.

Но самое ужасное во всем этом – это то, что женщины не чувствуют и не знают, чем они больны и когда они больны. Женская болезнь считается чем-то неизбежным и совсем не страшным. И почти никто не знает, что таится за этим, якобы безобидным, явлением.

Это объясняется тем, что болезнь берет женский организм тихой сапой. Все происходит незаметно, без шума, без криков и болей. Об этом я уже говорил. Конечно, бывают и исключения в смысле силы и резкости болезненных явлений. Но на них не стоит останавливаться. Они немногочисленны.

И это незаметное разрушение здоровья женщины – не наказание за грехи. Скорее это наказание за анатомию.

Суть заключается в строении путей, по которым идет заражение.

Анатомическое строение у мужчины иное, чем у женщины.

Оттого у них все протекает громогласно. Им болезнь объявляет: иду на вы! Боли, резь, течь, воспаление – всего этого не скрыть. Простое прикосновение платья очень чувствительно. Даже сон не приносит успокоения. И внимание больного прочно приковывается к месту катастрофы. Пусть это будет даже безусый юноша, не имеющий так называемого опыта, при первом же столкновении с этим злополучным даром любви. Он уже сам ставит диагноз. Раскусив орешек зла, он тотчас же бежит отыскивать амбулаторию и врача-специалиста.

Процедура лечения тоже портить не мало крови пострадавшему. Действительно, манипуляции над больным местом зачастую представляют собой довольно мучительное переживание. Отсюда широко распространенное мнение о том, что триппер – вещь жестокая, свирепая, но мало кто знает о том, что это наблюдается только у мужчин.

В этом одна из причин беспечного отношения женщин к своим ощущениям. Ведь последние по своей интенсивности и характеру так далеки от гонореи, которая, по слухам, должна жечь рвать и терзать, что мысль о какой-либо аналогии редкой из женщин приходит в голову. Остальные чувствуют себя совершенно здоровыми, не знают никаких опасений, смеются как ни в чем не бывало и целуют мужчин с увлечением и смелостью.

А несколько дней спустя происходит, примерно, такой диалог:

– Вы – бесчестная женщина, вы заразили меня!

– Что такое? Да как вы смеете оскорблять меня, вы грязный человек? Это вы сами заразились от панельной женщины. Не смейте ко мне приближаться. У меня муж, ребенок, и все мы здоровы. О, Господи, как могла я позволить себе это с вами!..

Или:

– Неправда, я никогда не болела. Я жила с моим прежним другом шесть лет, и все было хорошо. Была здорова. Никаких таких гадостей не знала. Уходите! Видеть вас не хочу. Обманщик! Обидчик!

Она рыдает. Слезы так искренни, что им нельзя не верит.

Итак, у одной такие доводы: здоровый муж, ребенок; у другой – многолетнее благополучие. И непосвященному, – а таких, конечно, не перечесть, – кажется, что тут какое-то колдовство, какая-то загадка. Получается, в самом деле, впечатление, будто от воздуха заразиться можно.

Сколько горечи, оскорблений, столкновений Вырастает на почве такой загадочности!

Как выбраться из этого заколдованного круга?

Простое в загадочном

И вот врачи нередко являются судьями. В тяжком споре двух человеческих существ к ним приходят, как к арбитру, который все может понять и разобрать. Издавна ведь утверждают, что доктор умудрен опытом, и что ему ведомы все тайны тела и здоровья.

Вот например, как это было с мрачным литейщиком. Кстати, помните, как я разрешил его опор с женой?

Убедил ли я его?

Конечно, нет. Вероятно, мое объяснение показалось ему болтовней. Он не поверил мине, потому что я говорил предположительно, а ему нужно было, чтобы было ясно, как дважды два – четыре.

Жена его ушла от меня, считая себя жертвой загадочного рока, который продолжает тяготеть, непознанный, над ее головой.

Вот как я рассудил их. Но разве я мог сделать больше этого?

Не думайте, однако, что мы всегда пребываем в позе бессилия. Мы знаем и торжество знания. И тогда, действительно, яркий свет озаряет судьбу людей, подпавших под удар слепого, жестокого случая. Правда, эта ясность не приносит людям радостей. Но зато, по крайней мере, никто не терзается загадкой.

В амбулаторию пришел как-то совсем молоденький инженер. Он только что окончил высшее техническое училище и начал работать на огромном машиностроительном заводе.

Он прибежал ко мне прямо со службы. На нем был рабочий костюм; вокруг шеи был наспех обмотан шарф. От него еще несло запахом мастерских, мартеновских печей и стотонных молотов.

Я впустил его. Он беспомощно опустился на стул, уронив голову на руки.

Так прошло несколько минут.

Я решил вывести его из состояния безнадежности.

– Что с вами стряслось, молодой человек? – опросил я осторожно.

Он поднял на меня взгляд мутный и тоскливый. Меня это выражение скорби не особенно тронуло и испугало. Я знал, что через несколько дней острота его ощущений значительно смягчится, а еще через несколько дней его настроение, если не совсем, то в степени совсем достаточной войдет в норму.

Я продолжал:

– Что бы ни случилось, все поправимо. Не падайте духом! От наших болезней не умирают. К чему такое отчаяние?

Он молча покачал головой.

Тогда я спросил просто и деловито:

– На что вы жалуетесь? Где у вас неприятности? Подойдите ко мне и покажите.

Он громко вздохнул, поднялся и, приблизившись к рефлектору, расстегнулся.

– Вот тут, – почти простонал он. – Я, кажется, болен.

Я ощупал пострадавшее место. Гной обильно вытекал, пачкая белье.

После внимательного осмотра я сказал с оттенком разочарования, чтобы рассеять его отчаяние:

– Только и всего? Да это обыкновенный триппер. Что же вы нос повесили?

Я словно ударил его. Брюки упали, и он стоял передо мной жалкий, убитый и смешной.

– Триппер! – как бы задыхаясь, крикнул он. – Триппер. Я так и думал. Боже мой, можно ли было этого ждать.

Если бы не неудобство позы, он, наверно, опять повалился бы на стул.

– Что же тут ужасного? – простодушно спросил я. – Конечно, это неприятно. Это даже плохо. Но если вы основательно полечитесь, все пройдет. Почему вы так убиваетесь? Вот лучше приведите себя в порядок и запомните правила, которые вам теперь необходимо знать и аккуратно выполнять.

Пока я мыл руки, он застегнулся, а затем, мрачно морща лоб, приблизился ко мне.

– Ах, доктор, – сказал он негромко, с надрывом, – вы, конечно, нашли у меня только триппер. Больше вы ничего не видите. Но знаете ли вы, что я всего восьмой день женат?

Последнюю фразу он произнес с таким видом, точно вслед за нею должна была разразиться буря, ударить гром и провалиться потолок.

Я сделал удивленное лицо и с оттенком самого энергичного сочувствия спросил:

– Как? Только восьмой день? Неужели это жена вас заразила?

Он заговорил возбужденно:

– Да! И, представьте себе, она меня безумно любит. Доктор, кому же после этого верить? Три дня как я мучаюсь. Я все надеялся, что это пройдет. У меня не было в мыслях сделать даже предположение о венерической болезни. Я ее расспрашивал. Она клялась, что у нее ничего нет. О, действительно, она ни на что не жалуется. У нее ничего не болит. И я верил! Ведь я любил ее.

Он обхватишь руками голову. Я открыл рот, чтобы произнести приличествующее моменту слово, как вдруг он внезапно стукнул кулаком по столу. Чернильный прибор на столе задребезжал. Глаза его вспыхнули.

– Нет, я этого так не оставлю! Я приведу ее к вам, и вы здесь, При мне, уличите ее. Доктор, ведь это ужасно! Ах, можно ли было думать!

Из глаз его текли крупные слезы. Я усадил его, стараясь успокоить. Кое-как я растолковал ему, как надо вести себя, написал рецепт, показал ему технику спринцевания.

Он ушел, повторяя, что завтра будет у меня с женой.

Действительно, в назначенный час они пришли. Он опять мрачно хмурил брови. Он привел с собой хорошенькую женщину, почти девочку. Из-под кокетливой шляпки выбивались светлые пряди волос. Большие серые глаза были полны слез. Если я не ошибаюсь в определении выражения человеческого лица, она смотрела на меня с испугом, отвращением и мольбой.

Со смесью брезгливости и страха легла она на кресло Это был еще совсем ребенок. Лицо ее стало багрово-красным от стыда при тех вульгарных движениях, которые она должна была проделать во время осмотра. Я почувствовал к ней глубокую жалость.

У нее был триппер.

Я опустил подножку. Она торопливо поднялась, неловко зацепившись ногой за край кресла. Лицо ее покрылось пятнами.

Она безмолвно ждала, – так ждут приговора.

Я сказал:

– Вы больны. У вас гонорея, т.е. то, чем болен ваш муж. Вы заразили его.

Она протянула, руку, как бы пытаясь удержать меня. Гримаса боли искривила ее губы.

– Это неправда, – с трудом прошептала она, – это не может быть! Я не знаю, как это могло произойти.

Я стал расспрашивать ее. Выходя замуж, она не была девушкой. Молодой инженер был ее вторым мужем. Между первым и вторым браком был перерыв в полгода, который она провела без мужской близости.

Я решил, что знаю все. Разгадка была ясна. Первый муж, конечно, когда-то болел, залечился, снабдил жену ослабленной формой гонококков, а жена передала их второму мужу.

Инженер ждал за дверью. Я вызвал его и изложил ему свое заключение. Я постарался сделать это таким образам, чтобы у него проснулась жалость к этой юной жертве мужского легкомыслия, и появился новый прилив нежности к пострадавшей спутнице его жизни.

Потом я написал и ей рецепт, дал наставления и посоветовал немедленно начать лечиться.

Очаровательное личико с глазами, все еще полными слез, спряталось под кокетливую шляпку. И пара удалилась в печальном молчании.

На другой день, в тот же час, в приемной амбулатории среди рабочих курток и красных платочков сидела группа из трех человек. Посредине занимала место женщина в кокетливой шляпке, справа инженер, а слева, по другую сторону – неизвестный юноша.

Когда я открыл дверь кабинета, держа в руке регистрационную карточку инженера, в группе произошло небольшое замешательство. Все трое встали. Юноша надменно посмотрел на меня.

Все трое вошли в кабинет. Инженер подошел ко мне и раздраженно сказал:

– Доктор, это прежний муж Юлии. Он хочет переговорить с вами. Подумайте, он отрицает за собой всякую вину. – Рот инженера при этом саркастически скривился. – Он хочет отвертеться. Ну, это мы еще посмотрим!

Молодая женщина прижала платок к губам и тронула мужа за рукав. Он отвернулся и сказал угрожающим, но более тихим топом:

– Хорошо, я буду спокоен, но я добьюсь своего.

Юноша презрительно слушал инженера. Когда тот замолчал, он сказал мне:

– Можно с вами поговорить, доктор? Я тороплюсь.

Супружеская чета вышла. Мы остались вдвоем. Минут через пятнадцать я позвал к себе и тех двух. Сидя в кресле перед этой группой тяжущихся, я испытывал прескверное ощущение. У меня был, вероятно, не очень авторитетный вид. Мне было неловко. Я чувствовал себя посрамленным.

Я объявил, что первый муж невиновен. Он вне подозрения. Это была с моей стороны ошибка, когда я предположил его вину.

Инженер заморгал глазами. И, посмотрев вслед уходившему юноше, беспомощно перевел взгляд на меня.

Мне оставалось только оказать, что причина заражения лежала в одном из них, в одном из этих двух оставшихся. Было ясно, что что-то из них скрывал правду. И если, – подумал я, – они теперь потребуют от меня решения в чью-либо пользу, я буду резок и груб с ними. И, вообще, я не хочу быть судьей. Для меня инцидент исчерпан.

Я взглянул на сидевшую предо мною маленькую женщину. Она вся сжалась. Лицо ее было искажено страданием. Рот был по-детски полуоткрыт… Она едва сдерживала рыдания.

Во всем этом не было ничего необычного. Но почему-то я почувствовал, что она невиновна. И мне вдруг захотелось добраться, наконец, до истины.

– Выйдите, пожалуйста, – сказал я ей мягко, – я хочу сказать несколько слов вашему мужу.

Я быль придирчив, как следователь. Я подверг его допросу с явным пристрастием. Он клялся мне в верности по отношению к жене. Смешно даже думать иначе. С тех пор, как он ее узнал, для него больше не существует никакая другая женщина. Впрочем, он может мне кое-что рассказать, но это не относится к делу. За это он может ручаться – как за самого себя.

– Я вас прошу говорить все, – настойчиво сказал я. – Даже то, что по вашему мнению, не имеет значения.

Он колебался.

– Но… здесь замешана другая. Я не хочу, чтобы жена думала… Словом, это дело прошлого. Зачем возвращаться к этому?

«Замешана другая». Если это обстоятельство вспоминается, значит, какую-то роль оно сыграло. Но какую?

Я заставил его продолжать.

– Видите ли, доктор… Только, ради Бога, чтобы жена не знала… У меня была связь. Когда, я познакомился с Юлией, я прекратил все. То-есть, видите ли, я хотел порвать, но, знаете, женщины… они ничего слушать не хотят, ни с чем не считаются. Эта особа грозила мне скандалом. И вот, я пошел на уступки. Я думал, что лучше будет разойтись с ней осторожно, незаметно. Сколько сцен пришлось мне выдержать. Чего только не выслушал я от этой разъяренной женщины!

Но я шел на все, чтобы оградить Юлию от грубости или скандала. Однако, за месяц до того, как моя теперешняя жена должна была переехать ко мне, я твердо заявил той, прежней, о необходимости расстаться. Она угрожала, плакала, просила не покидать. Но я был непреклонен. Тогда она вымолила еще одну встречу, последнюю, прощальную. В этом я не мог ей отказать. И за день до свадьбы я провел у нее ночь… Но, доктор, я ведь жил с ней свыше полугода. Наши встречи были ежедневны… Она никогда не болела. Она, клянусь вам, тут не при чем. Можете мне поверить. Я даже не знаю, зачем я вам это рассказал. Ради Бога, только не говорите об этом жене!

Врачи – скептики. Он просил меня поверить ему. Я поверил, но сказал ему:

– Если вы хотите все же добиться разгадки этого несчастья, то нужно сделать все возможное, чтобы кто-либо не пострадал напрасно. Мне хотелось бы увидеть эту женщину. Как бы ваша ночь расставания не оказалась роковой для вас и для вашей Юлии. Конечно, вряд ли эта женщина охотно согласится выполнить вашу просьбу, да еще по такому непривлекательному поводу. Но вам нужно настоять на своем.

Инженер записал мой домашний адрес, и мы расстались. И вот, представьте себе, она пришла. Почему она оказала эту услугу своему бывшему любовнику – не знаю. Я не справлялся у нее об этом. Может быть, она на что-то рассчитывала. Может быть, она думала о возвращении прежних дней любви и ласк, поскольку в конце концов маленькая Юлия окажется изолированной для обвинения.

Эта женщина вошла в кабинет с надменно-каменным лицом. Всей своей манерой держаться она как бы хотела сказать: «Вот я делаю то, что вы хотите, обнажаюсь, но не думайте, пожалуйста, что я пришла сюда рада вас. Делайте наше дело, но я выше всяких подозрений».

В течение одной минуты я убедился, что она заражена. Я достал два предметных стеклышка, собрал платиновой петлей выделение скиниевых железок, сделал мазок и окрасил препарат по Грамму.

Под микроскопом меж розоватых контуров лейкоцитов я увидел скопления темно-красных булочкообразных бактерий. Это были гонококки.

– Возьмите, – сказал я, протягивая ей препарат. – Это вам, может быть, понадобится. Благодарю вас. Ваш приход был вполне уместен. Он избавит других от незаслуженных упреков. Вы больны, гонореей, и вам необходимо лечиться. Этим вы избегнете неприятностей в будущем.

Она встала с кресла уже без всякой самоуверенности. Теперь это была женщина, убитая неожиданным открытием.

Обезоруженная моим тоном к неотразимостью двух стекол, которые были в моих руках, она призналась мне в одном обстоятельстве.

Ее угнетала тоска по любимому человеку, которого ей предстояло потерять навсегда. Она хотела рассеяться. Мимолетное увлечение пришло ей на помощь незадолго до последней встречи ее с инженером.

Однако, то, что ей казалось мимолетным, оставило довольно тяжелое воспоминание о себе.

Впрочем, в ее оправдание нужно сказать, что она ни о чем не подозревала. Я открыл ей глаза на ее болезнь.

Наградой мне была реабилитация бедной девочки, жены инженера. Расставаясь со мной после длительного лечения, она смотрела на меня уже без страха и отвращения.

Она долго пожимала мою руку, и ее светлый взгляд благодарности доставил мне большую радость.

Я мог себя чувствовать удовлетворенным… Я открыл инженеру тайну заражения, развернутую от начала до конца с непогрешимостью математической формулы.

Бывает и так, что одного взгляда достаточно для решения Проблемы.

Однажды я услышал шум в передней своей квартиры. Я только что вернулся дамой усталый, и прислуга убеждала кого-то прийти попозже. Довольно пронзительный женский голос резко возражал.

Я шел к спорящим. Какой-то мужчина стоял у двери, а впереди, закрывая его, энергично жестикулировала перед носом горничной плотная высокая женщина. Увидя меня, она подбежала.

– Доктор, пожалуйста, примите нас по неотложному делу. Вы ведь дома. Зачем же нам ждать? Ах, если бы вы знали, как я волнуюсь.

Атака была так стремительна, что я сразу уступил. Она вошла вслед за мной в кабинет, крикнув мужу, топтавшемуся у двери:

– Алексей, подожди здесь! И, пожалуйста, не разыгрывай из себя невинность. Слава Богу, теперь женщина не беззащитна.

Раздеваясь, она продолжала говорить:

– Ах, доктор, как подлы мужчины! Чем может бедная женщина оградить себя от коварства мужчины, от последствия их разврата? Подумайте, доктор, я так верила своему мужу. Он казался мне таким тихоней. Ах, если бы вы знали, как я волнуюсь! Я думаю только об одном: чтобы муж не заразил меня. Неужели эти прыщи признак ужасной венерической болезни? Я тогда подам в суд. Он за все ответить, за все. Ах, доктор!..

Она сбросила с себя сорочку. Интенсивно-розовые пятна покрывали кожу груди и живота. Железы, плотные и увеличенные, легко прощупывались и в пахах были самыми большими по объему. Склеротическая бляшка сидела на половых частях. Это была картина вторичной стадии процесса.

– У вас сифилис, – оказал я. – Вам надо сейчас же приняться за лечение.

Женщина всплеснула руками с громким стоном. Она клялась, что убьет этого негодяя, своего мужа, и за то, что он погубил ее, положит конец и его поганой жизни. Она доведет дело до суда, до верховного суда, до самого Калинина. Ее доверчивость будет отомщена.

– Почему вы так нападаете на мужа? – опросил я, когда она несколько успокоилась. – Разве он болен?

Она посмотрела на меня с неописуемым удивлением.

– А как же? Он мне сегодня утром сам признался. Вот я и привела его сюда. Осмотрите его. Ах, эти мужчины, – заохала она, – какие они мерзавцы! За что мы так страдаем?!

Я открыл дверь в приемную. В углу большой комнаты сидела робкая человеческая фигура, держа в ручках какой-то иллюстрированный журнал. Лицо у сидевшего было виноватое и апатичное. Выпуская больную, двинувшуюся поступью Немезиды, я пригласил к себе этого человека.

Он вошел как-то бочком, обойдя по дороге свою супругу.

У него оказалась язвочка первичного шанкра.

Пока он одевался после осмотра, я сказал ему несколько ободряющих слов. Я объяснил, что он болен сифилисом, что он представляет огромную опасность для окружающих, что он должен лечиться, и что тогда все будет хорошо.

Едва за ним закрылась дверь, как снова вошла его жена, не удостоившая супруга даже взглядом.

– Послушайте, – сказал я. – Только слушайте внимательно. Я вам не задам никаких вопросов. Я ничего не хочу знать. Но одно я должен вам сказать. Подайте в суд на того, кто заразил вас этой нехорошей болезнью. Привлеките его к ответственности. Он должен поплатиться за зло, которое он причинил вам.

Это будет вполне справедливо. Сделайте это немедленно, если хотите. Но вашего мужа вы не должны трогать. Он здесь не при чем. И вы должны знать это не хуже меня. А если не знаете, то знайте, что это именно так, а не иначе. Больше того, я обязан вам сказать, что это вы заразили мужа. Да, вы. Потому что болезнь появилась раньше у вас, а потом у него.

Она была сразу положена на обе лопатки. Она не сопротивлялась.

Я думаю, что неожиданность разоблачения, истинного значения которого она, быть может, и сама не подозревала, ослепила ее, парализовала ее разум, и она уже не смогла что-либо привести в защиту своего первоначального негодования.

Как видите, и здесь я оказался в полном смысле слова магом. Я вмешался в роковую игру трех лиц. Обвиняемого я сделал жертвой, истицу посадил на скамью подсудимых и призвал к ответственности третьего, который хотел, быть может, остаться далеким зрителем этих событий.

Как-то летом я работал на черноморском побережье. Курортный городишко начал оживать. Днем небо подымалось на необозримую высоту. Еще не опаленные зноем люди направлялись по улицам и переулкам к морю и обратно. Вечерами кипарисы торжественно и стройно вытягивали верхушки к звездам, ярко сиявшим на черном бархате бесконечности. Ропот волн, незримых и близких, наполнял дрожащую пустоту простора. Смех и голоса звучали в темноте за оградой, за стенами, вдоль пляжа, среди зелени. Все кругом, днем и ночью говорило о любви и радости. И ничто – о страданиях.

На калитке моей дачи висела дощечка: «Доктор такой-то». И иногда – ко мне приходили пациенты.

В одно утро ко мне зашла дачница. Она была молода И привлекательна. Лицо у нее было красивое, но бледное и усталое Она была больна триппером. Я сказал ей об этом после осмотра.

Она заплакала, потом успокоилась и сказала:

– Что-ж делать, доктор? Я буду лечиться, разумеется. Вы мне дадите свидетельство о болезни?

– Конечно, но оно ведь вам не нужно сейчас.

Она уклончиво ответила:

– Отчего же? Я не собираюсь хранить его для коллекции, но это документ – для мужа. Я здесь недавно, всего несколько дней. Муж торопил меня с отъездом на побережье. В последнее время, уже месяц с лишком, мы не жили вместе. Почему? Не знаю. Он находил всегда какие-то предлоги. Теперь все понятно. Конечно, я с ним расстанусь, разойдусь. Я ему прощаю измену. Но я никогда не прощу ему ущерба, который он нанес моему здоровью.

В голосе ее звучала нескрываемая горечь. И в ее как будто спокойном тоне чувствовалось упорство обдуманного решения:

– Но ведь это только ваше предположение, – сказал я. – Это догадки. Я вам советую, прежде чем действовать, получить доказательства его вины.

Она ответила, подумав:

– Мужа здесь нет. Но этого и не нужно. Теперь все непонятое стало понятным. И потом, – добавила она, – разве он не может отрицать своей вины? Что обязывает его сознаться. Я не собираюсь с ним судиться. Но во всем этом для него приятного, поверьте, будет очень мало.

Пожалуй, ее доводы были основательны. Но мы, врачи, люди искушенные. Мы знаем, что иногда правда оборачивается ложью, и правдоподобие оказывается совершенно дискредитированным. И как часто там, где даже намек воспринимается, как оскорбление, назло всему выпирает наружу злой, жестокий факт.

Я сказал этой женщине:

– Напишите ему. Времени, пока вы будете ходить ко мне, у вас много. Зачем вам гадать? Спросите его, если у вас только нет повода сомневаться.

Последнюю фразу я произнес медленно. Я посмотрел ей в глаза. Она встретила мой взгляд спокойно.

Мы оба помолчали… Затем она сказала:

– Хорошо доктор. Я принимаю ваш совет, хотя, нужно сознаться, в нем для меня немало оскорбительного.

Однажды, придя на очередной прием, она подала мне конверт. Это был ответ мужа.

Это был сплошной вопль. Это было признание, исповедь, мольба о прощении. Да, он болен. Он преступник. Он уничтожен. Самое любимое, самое святое он осквернил. Какой ужас, сколько грязи! И он умолял ее лечиться. Если здесь нельзя, пусть приедет обратно в Москву. Он устроит ее в лучшей больнице. Если нужны будут деньги, он достанет, сколько нужно, лучшие профессора будут пользовать ее. Как это ужасно! Он не ожидал такого несчастья. Он сделал все, чтобы оградить ее от заражения. Как только появились первые признаки, он отстранился. Он не прикасался к ней. Какая злая судьба! Он был так уверен, что эта чаша минует ее. Простит ли она когда-нибудь ему?

– Вот видите, – сказал я, – напрасно вы опасались запирательства и отрицания. Теперь вы вправе делать какие угодно выводы.

Потом она некоторое время не являлась. Однажды я получил от нее записку. Она лежала с высокой температурой и с болями в нижней части живота.

Я навестил ее на дому. Инфекция проникла в глубину тканей и при исследовании у нее оказалось воспаление околоматочной клетчатки. Дело осложнялось. Место у ее постели занял гинеколог.

Прошел месяц, другой. Городишко кишел бронзовыми людьми. Солнце заливало пляж и море, и песок, изрытый следами ног, походил на чудовищные письмена, а у воды лоснился, как жирная спина дельфина. Стены белых домов ослепительно сверкали. Гонимые зноем раскаленного полдня, поднимались испарения бесчисленных трав.

К вечеру тени удлинялись. Берег пустел, а в аллеях садов и парков начиналась человеческая возня. Белые пятна платьев мелькали между деревьев. Звезды, как котята, укладывались на ночном небе. Ночь принимала зарю, занимавшуюся над незасыпающей землей.

В один из этих дней моя больная пришла попрощаться со мной. Она похудела, побледнела, черты ее лица заострились.

Она уезжала. Остатки инфильтрата не рассасывались, и ее направили в Саки, на грязи.

Мы разговорились, стоя у калитки.

– А где ваш муж? – спросил я.

Тень пробежала по ее лицу. Она нахмурилась и усталым тоном сказала:

– Муж? Он здесь. Он уже несколько дней как приехал. Он отвезет меня в Саки, а сам вернется в Москву.

– Ну, а что же дальше? – продолжал я. – Можно мне полюбопытствовать? Вы примирились?

Она покачала головой. Затем протянула руку и сорвала сухую ветку. С легким треском прутик переломился между ее пальцами.

– Можно срастить эти обломки? – сказала она. – Так будет и с нашей совместной жизнью. Это решено.

– А как же реагирует на это он, ваш муж, – спросил я.

Она швырнула одну половинку ветви на землю. Палочка шурша исчезла в траве.

– Я еще с ним ни о чем не говорила. Мы избегаем этой темы. Да и зачем? Будут волнения, слезы, бесконечные разговоры. Я еще плохо себя чувствую. Он тоже не закончил лечения. Ему какой-то курс надо еще проделать.

Я удивленно поднял голову:

– Какой курс? – переспросил я. – О чем вы говорите?

– Право, не знаю, – с легкой гримасой сказала она. – Какие-то уколы или вливания. Что-то такое он говорил об этом, – нетерпеливо произнесла она. – Я ведь не доктор. Откуда мне все это знать?

Курс? Уколы? Это было для меня совсем новым. Подозрения смутно зашевелились в моей голове.

Я долго смотрел на исхудавшее, но все еще красивое лицо собеседницы. Она сосредоточенно вертела в руках зонт. Тоненькая фигурка ее под светлым платьем выглядела грациозной. И, как сквозь туман, предо мной стали вырисовываться какие-то линии, складывавшиеся в рисунок. Я словно читал вводную главу романа.

– Я хочу спросить, – оказал я. – Скажите мне, пожалуйста, правду. Когда вы писали, по моему совету, мужу о своей болезни, вы назвали ее? Вы открыли ему, что вы больны триппером?

Она с недоумением посмотрела на меня.

– Ну, конечно, – развела она руками, – я не скрыла. Я писала ему о… венерической болезни.

Она покраснела и отвернулась. Вторая половина ветки упала на землю.

– Вы прямо так и сообщали: триппер? – допытывался я.

Она замялась.

– Нет… нет… кажется… Я не помню… Я об этом и не думала. И… и я не понимаю, к чему этот вопрос. Разве он не знает, чем он болен, чем он заразил меня?

Я колебался одну минуту. Нужно ли мне вмешиваться в это дело? Кто мне, собственно, поручает роль судьбы? Не предоставить ли обстоятельствам распутать дальнейшие взаимоотношения этих двух людей?

Она стояла предо мной в позе ожидания. В глазах ее уже светилась смутная тревога. Рот был полуоткрыт, точно вопрос замер на ее губах, слегка окрасившихся от волнения. В глубине ее зрачков, широких и темных, мерцал испуг йод тенью стрельчато изогнутых ресниц.