Текст книги "Русские герои. Святослав Храбрый и Евпатий Коловрат. «Иду на вы!» (сборник)"
Автор книги: Лев Прозоров
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Боже! Сколько правды в глазах
государственных шлюх,
Сколько веры в руках записных палачей!
Боже! Ты не дай им опять закатать рукава,
Ты не дай им опять закатать рукава
суетливых ночей!
Ю. Шевчук
Из книги в книгу кочует рассказ, как Ольга мстила за мужа «по жестокому языческому обычаю». К чести летописца, он тут ни при чем. Описывая зверства будущей святой, он ни разу не вспоминает любимое «были же люди погани и невегласы». Да и то – что такое пять с небольшим тысяч взбунтовавшихся данников-древлян? Поколение спустя в Константинопольском ипподроме на потеху столичной толпе по приказу православного цесаря Василия II казнят 48 тысяч пленных болгар – между прочим, православных христиан! А лет за полтыщи до того благочестивейший император Юстиниан Великий на том же ипподроме заманил в ловушку и вырезал пятьдесят тысячучастников восстания Ника, чистокровных византийцев и, конечно, тоже православных – эту историю читатель может помнить если не по роману Валентина Иванова «Русь изначальная», то хотя бы по одноименном фильму. А уж что творили образцы добродетели из Священного Писания христиан! «А народ, бывший в городе, он вывел и положил под пилы, под железные молотилки, под железные топоры и бросил в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами аммонитскими» (2 Цар. 12, 31). Перед такими деяниями любимца всеблагого господа, кроткого царя Давида, Ольга вообще гуманистка, нежнейшей души женщина.
Более того, Ольга как раз действовала вопрекиязыческим обычаям. Начать с того, что обычаи эти строго ограничивали круг мстителей. Это брат, сын, отец убитого, сын брата или, на худой конец, сын сестры. То есть не только жена, но и вообще женщины как мстители не рассматривались.
В преданиях, правда, встречаются жены-мстительницы. Это Гудрун из «Старшей Эдды», Сигрун из «Саги о Вольсунгах», наша Рогнеда. Все они мстили – успешно или нет, – мстили мужу, убившему отца и братьев, истребившему всех мужчин в роду. Все это – явно не про Ольгу. И еще – все они не один год пестовали месть, не спешили с ней. Северная премудрость гласит: «Только раб мстит сразу, только трус – никогда». Резня, учиненная древлянам Ольгой, менее всего похожа на «жестокий языческий обычай». Ольга как раз спешит, торопится, суетится…
Но почему Ольга спешит? Почему берется за не положенную ей месть? Неужто и впрямь боится древлянского войска под стенами Киева? Ведь у ней, по летописи, большая, уцелевшая часть дружины мужа, своя «малая дружина». И ополчение полян встретило бы «заклятых друзей» в топоры. Древляне воевали и с северой, так что за тыл Ольга могла быть спокойна. Более того – Северская земля в этой войне выставила бы под киевские стяги столько воинов, сколько могла.
Нет, не месть. Что-то иное. Что? Вспомните Ярослава в Новгороде. Тот, совсем как Ольга, заманивал и резал толпами, не щадя невинных. Лишь бы быть уверенным – не спасся ни один, кто мог что-тознать, видеть, хотя бы слышать. Не вышло.
И у Ольги не вышло. В 1890-х годах фольклорист и историк Н. И. Коробка записал в Овручском уезде, на месте столицы древлян Искоростеня, множество сказаний о княгине Юльге (Вольге, Ольге), убившей своего мужа, Ригора или Игора.
Неясно только, кем в этой истории оказываются древляне, явно ничего дурного от Ольги не ждавшие. Речи их послов – с «добрыми» князьями-пастырями, «волком» Игорем, «овцами» – напоминают скорее выдержку из христианской проповеди, чем речи лесных охотников и пахарей. Кто же они – древлянские христиане, соучастники убийц? Или это убийцы посмертно вложили в уста жертв привычные слова? Кого убивали на княжеском дворе и у Игоревой могилы – свидетелей или подельников?
Между прочим, следует заметить и еще одну сторону вопроса. Ольга по языческим обычаям не имела права не только мстить за Игоря. Наследовать ему она тоже не могла. Ни у скандинавов, ни у славян вдовы не наследовали власть мужей. Легендарные правительницы чехов и поляков, Либуше и Ванда, с которыми часто сравнивают Ольгу, наследовали не мужьям, а отцам. Наследовать Ольга могла, только будучи беременна наследником, и вполне возможно, что в год смерти мужа Ольга носила младшего брата Святослава Глеба (или Улеба). Глеб вырос христианином, и возможно, что христианская партия именно его рассматривала как наследника. В Киевской Руси наследником мог стать тот представитель княжьего дома, кого выкликало вече. Но, так или иначе, править Ольга могла лишь в отрыве от языческих обычаев. И опорой ей были порвавшие с ними люди – христиане. Дождавшись естественной смерти Игоря, Ольга со товарищи могли дождаться и вхождения Святослава в совершеннолетие…
«Месть» Ольги древлянам. Радзивилловская летопись
Все сходится, увы… Так что же, убийца Игоря – Ольга? Убийца собственного мужа? Все против нее, но… не будем спешить. Мне думается, патер Браун, с воспоминания о котором мы начали распутывать древлянский детектив, не поддержал бы этого обвинения. Нет, не потому, что княгиня – христианка. «Он был логичен (и правоверен), а потому не вывел из этого факта, что она невиновна. От него не укрылось, что среди его единоверцев были крупнейшие отравители» («Сельский вампир»). Тут дело в другом: он не зря говорил в «Странном преступлении Джона Боулнойза», что «из всех невозможностей самая существенная – невозможность нравственная». Патер Браун мог представить любому суду защитника Ольги. Им оказывается Святослав.
Совместимо ли с нравом Святослава и его верой не только оставить в живых убийцу отца, но и жить рядом с нею, доверить собственных сыновей? Традиционная мораль Европы в таких случаях скорее простила бы матереубийство: вспомните Ореста, Бову-королевича из русской сказки или рыцарей Артура, братьев Гавейна, Гарета, Агравейна и Гахериса. Все они убили матерей за соучастие в убийстве отца или хотя бы за связь с убийцей. При этом Оресту ставили алтари и храмы, Гавейн считался одним из лучших рыцарей Круглого стола (с него начались поиски Грааля), а Бова – один из самых любимых сказочных героев. Гамлет с его «быть или не быть» – герой гораздо более поздней эпохи. Впрочем, реальный Гамлет – к слову, внук Рюрика по матери, и значит, двоюродный брат нашего героя – на шекспировского ничуть не походил, знаменитым вопросом не маялся. Он долго, как истинный викинг (напомню, читатель, – Дания, IX век!), готовил месть. В конце концов, он зарубил дядю-братоубийцу, а его приспешников спалил в деревянных хоромах. И Саксон Грамматик, поведавший нам эту историю, не говорит, пощадил ли принц свою мать, Яруту Рюриковну, жившую в тех же хоромах!
Ни о какой сыновней любви Святослава в источниках речи нет. Он «гневался на мать» и в лучшем случае терпел ее. И пощадить он ее мог, только твердо зная, что Ольга не была организатором убийства. Соучастницей – возможно, укрывательницей – наверняка, но не убийцей (собственно, и в преданиях полешуков часто говорится, что Ольга убила мужа по ошибке, не узнав). Мы никогда не узнаем, ЧТО знал молодой князь. От нас так прятали вину, что спрятали оправдание. И нам остается лишь поверить нашему герою. Ибо только такая версия объясняет все – от летописных нелепостей по поводу смерти Игоря до отношения Святослава к матери.
Так что же все-таки было? Хотя бы – что могло быть?
Мне кажется, ключ всей этой запутанной истории в одном эпизоде из тех же времен, ныне совершенно забытом. К глубокому моему сожалению, ибо наших предков эта история рисует в самом выгодном свете.
В 944 году русские дружины объявились в далеком Азербайджане, под стенами города Бердаа. Город этот существует и доныне под названием Барда, над одним из притоков Куры, у шоссе и железной дороги, соединяющей Агдам с Евлахом, в западной части Азербайджана. Армянский автор Моисей Калантакваци описывает богатства этих земель в таких выражениях: «Великая река Кура стремительным течением приносит с собой множество огромных и мелких рыб. Она протекает и впадает в Каспийское море. Поля вокруг нее изобилуют хлебом, вином, шелком и хлопчатой бумагой; несметно количество оливковых деревьев. В горах добывается золото, медь и желтый ладан». Великий азербайджанский поэт Низамеддин Низами, уроженец этих богатых краев, посвятил им восторженные строки поэмы «Искандер-наме», в которых несколько раз сравнивал Бердаа с раем, причем в выгодную для Бердаа сторону. Вот в эти-то райские края и пришли русские воины – за девять столетий до своих крещеных потомков.
Рассказ об этих событиях донесли до нас араб Абу-л-Фараджа и перс ибн Мискавейх. Арабский автор уточняет – в составе русских дружин в далекий край пришли, кроме славян, лезги и аланы (как легко заметить, никаких норманнов не упоминается – средневековые мусульмане явно не читали Петрухина и его единомышленников). Любопытно, что восточные авторы нимало не щадят своих единоверцев, зато язычников-русов выставляют в самом лестном свете. Первая же схватка жителей Бердаа с пришельцами – ибн Мискавейх пишет: «Были они беспечны, не знали силы русов и считали их наравне с армянами и ромеями» – закончилась позорным бегством армии местного правителя Марзубана, состоявшей из шести сотен гвардейцев, курдов и дейлемитов, и пяти тысяч ополченцев. До ворот успели добраться только те, кто были верхом, причем паника, охватившая горе-вояк, была такой, что бегущие даже не попытались закрыть за собою ворота! Русы без особых трудностей заняли беззащитный город – и держались в нем целый год, отражая – в поле! за весь год русы ни разу не садились в осаду – наскоки правителей соседних мусульманских княжеств. С местным населением они обращались на удивление терпимо и благородно – об этом мы подробно поговорим в главе, посвященной воспитанию нашего героя, когда речь зайдет про воинские обычаи русов. Честно говоря, история похода на Бердаа давно уже повергает историков в недоумение. Это явно не обычный набег за добычей – зачем тогда сидеть целый год в крепости, зачем упорные попытки найти общий язык с местными жителями? Нападая на Восточный Рим или южные берега Каспийского моря, русы той поры никогда не проявляли стремления осесть там надолго. А уж мягкость обращения с населением захваченного города кажется неимоверной даже по нынешним временам – не говоря уж про Средневековье.
Что понадобилось русам в такой дали от обычных их военных и торговых дорог? Почему они целый год просидели в закавказской крепости, проявляя невероятную терпимость к выходкам туземцев?
Честно говоря, читатель, у меня есть догадка, чего ради наши воины так старались закрепиться в Бердаа и заручиться поддержкой его обитателей.
О чем, по-вашему, мог думать русский Государь, заключая мир с Византией в 944 году? Не о том ли, что, по древнерусской пословице, мир стоит до рати, а рать – до мира? Или, говоря словами римлянина Вегеция, «si vis pacem, para bellum» – хочешь мира, готовься к войне. А что необходимо для успешной войны с Вторым Римом? Чем империя сожгла русский флот в 941 году и повергла в глубокую задумчивость союзников Игоря, варяжских вождей, в 944-м?
В Болгарии, в которой побывал Игорь и его печенежские союзники, многое есть из того, что было в Бердаа. Золото, серебро… даже шелк, если хорошенько покопаться в церковных ризницах и боярских сундуках, отыщется. Вот только одного из сокровищ Бердаа нету в Болгарии – и нигде, ближе Азербайджана, русы бы этого найти не смогли.
Нефть.
Нефть, читатель. Основной компонент «греческого огня». Супероружие православных кесарей. Напалм Средневековья. Единственное оружие, которое смогло одолеть флот Сына Сокола. Оружие, с которым Русь будет непобедима.
Очень похоже, читатель, что великий князь Игорь не поверил тем заверениям, которыми византийцы обычно угощали «варваров», любопытствующих о природе и происхождении «греческого огня»: «В этом также Бог через ангела просветил и наставил великого первого василевса-христианина, святого Константина». Это из книги «Об управлении империей», которую другой Рожденный в Пурпуре, Константин – нам часто еще придется сталкиваться с этим императором-книжником – напрасно сочинял для своего беспутного сынка. Далее Константин наставляет наследника в прямой лжи «варварам» – якобы заповедь никому, никогда и нипочем не выдавать секрета «греческого огня» начертана со времен Константина на престоле храма Святой Софии – что, как прекрасно знали и сын, и отец, не могло быть правдой – храм был возведен почти два века спустя после кончины равноапостольного императора. Что до «греческого огня», то его, как сам Константин упоминает в том же самом сочинении, изобрел грек Каллиник из Гелиополя, при еще одном Константине – Константине IV, в седьмом веке. Когда дело касалось интересов империи, ее правители не боялись упоминать всуе ни самые заповедные святыни православия, ни ангелов небесных. Хотя подлинное происхождение «вундерваффе» Восточного Рима было не то что земным, а даже подземным. О его точном составе ученые спорят – кто говорит, что это была просто нефть высокой степени возгонки, нагретая до необходимой температуры и извергаемая под давлением из сифона, к «носику» которого подносили горящий огонь, кто настаивает на более сложном составе, упоминая, кроме нефти, селитру, серу и канифоль. Селитра – позднее вошедшая в состав пороха – делала процесс возгорания смеси чрезвычайно бурным. Легко воспламеняющаяся сера помогала смеси быстро вспыхивать, а канифоль сгущала состав, уменьшая риск протекания сифонов. Получившаяся адская смесь горела даже на воде, а потушить ее можно было только уксусом.
Но основным компонентом в любом случае была нефть.
Константин мимоходом замечает, что «греческий огонь» «многократно просили у нас». Кто мог просить у «них» это страшное оружие? Историки, комментирующие эти слова царственного сочинителя, не сомневаются, что подразумевались именно русы, обращавшиеся с такой просьбой во время мирных переговоров 944 года. Вот только не было ли это уловкой, попыткой, по выражению летописи, «переклюкать» высокомерного кесаря, усыпить его бдительность – раз «россы» просят, значит, не знают секрета? А между тем экспедиция русов уже шла к землям Бердаа.
А кто занимался этим ответственнейшим делом? Кому Сын Сокола поручил добыть для Руси ту «небесную молнию» подземного происхождения, которой греки спалили русские ладьи?
Нет, читатель, на этот вопрос вовсе не трудно ответить. Кто из первых лиц Русской державы отсутствует в договоре, подробно перечисляющем множество лиц, никогда и нигде более не упоминающихся? Чьи дружинники в следующем, 945 году затмевали роскошью одежд даже великокняжеский двор – а значит, побывали в стране, более щедрой на добычу, чем перепуганный кесарь – на дары? Это Свенгельд (которого чаще в нашей литературе называют Свенельдом) – одна из самых загадочных фигур начала русской истории, воевода, служивший трем поколениям великих князей Киевских – отцу нашего героя, ему самому и его старшему сыну, Ярополку.
Если бы его экспедиция увенчалась успехом – монополия греков на «небесную молнию» была бы утрачена. Теперь огненные струи могли взлететь уже над бортами судов византийцев… а то и над стенами Константинополя. Допустить такой поворот событий православная империя не могла никак. И действовать стала по-византийски – руками киевских христиан. В том числе – Ольги.
Очевидно, что Ольге не сказали всего. Пообещали «поговорить» с Игорем, быть может, пообещали заставить принять христианство… а к христианам-эмигрантам в Древлянской земле – условно говоря, к Житомиру – уже торопились гонцы. Игоря выманивали подальше от Киева. Могли сообщить об очередном мятеже древлян. Могли и сам мятеж устроить – с помощью того же Житомира или его потомков. Князь отправился наводить порядок, не подозревая, что идет в западню. Только «мудрая» Ольга могла всерьез поверить, что Сына Сокола можно «заставить» принять что-то, вынудить на компромисс. Вспомним Царьград. Вспомним печенегов. Игорь привык доводить до победного конца дела, за которые брался. Это ясно даже нам, а современники знали князя лучше. Того, кого не переубедил «греческий огонь», могла остановить только смерть. А Ольга теперь повязана с заговорщиками кровью. Кровью своего мужа и государя.
Дело сделано. Константинополь спасен, «греческий огонь» так и не стал русским.
Ольга в панике, в истерике: «Кто видел? Кто мог видеть? Убрать!!! На вече обвинить во всем древлян – и вперед!» Что ж, это в интересах заговорщиков – свидетели или подельщики, древляне больше не нужны. Мал сделал свое дело, Мал может уйти… а Ольга, приняв на себя месть за мужа, становится в глазах киевлян его преемницей. И еще крепче привязывает себя к заговору. И спешит, спешит – к подходу из Новгорода Святослава и Асмунда все должно быть готово. Свидетели и соучастники убийства – уничтожены, Ольга в глазах киевлян – стала мстительницей за мужа и государя, а отношения с древлянами доведены до той степени, когда никто не станет доискиваться истины.
Но была или не была Ольга убийцей своего мужа – это именно ее деяния увековечили клевету на него. И это в ее имя чернили государя-язычника иноки-летописцы последующих веков. Дабы оттенить тусклую звездочку ее «премудрости», заволакивали туманами лжи ясное солнце его государственного и полководческого гения.
Я вовсе не посягаю на святыни. Не мне судить, была или не была Ольга христианской святой, велики или малы ее заслуги перед Христом. Но давайте же не смешивать с Русью и русским народом того, кто прямо говорил: «Царствие Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36). Давайте не делать из святой государственного деятеля, тем более ценой клеветы на того, кто действительно был им. По моему скромному разумению, русскому христианству это только пойдет на пользу. Ибо, как говорил почтеннейший патер Браун, «вполне возможно, что ложью можно послужить религии, но я твердо верю, что Богу ложью не послужишь» («Чудо «Полумесяца»).
Мы же закончим эту главу, помянув отца нашего героя. Мужа «мудрого и храброго». Первого из полководцев Европы, разбившего степняков в их родных степях. Первого – и единственного – из соседей Восточного Рима, разгадавшего тайну «греческого огня» и вплотную подошедшего к созданию подобного же оружия. Первого из правителей Руси, не посылавшего послов в Царь городов, но принимавшему ромейских посланцев в своей столице.
Игоря, Сына Сокола.
Дядька Асмунд: сумерки севера
Лихорадка распада – на уровне молекулярном.
До держав ли теперь, до камней ли великих культур?
Тем яснее безумцам: ведомый звездою Полярной,
Ты вернешься, Артур, ты в России воскреснешь, Артур.
Царь-Медведь окормлялся из рук Преподобного Старца,
И лесов корабельных лилась прикровенная речь,
Чтоб потом, на закате, взыграв переливом багрянца
Из глуби Светлояра восстал Государственный Меч!
А. Широпаев, «Возвращение Артура»
1. Сын героя, воспитатель героя
Вам – воителям ярым минувших времен,
Вам – рахманов-волхвов синеглазым сынам,
Вам – носителям древних священных имен,
Ненавистных дорвавшимся к власти рабам…
Велеслав, «Слава!»
В 946 году дружина великого князя Святослава вышла на поле, где ее ждало войско древлян. Рядом с маленьким князем ехали воевода Свенгельд и кормилец Асмунд.
По обычаю, битву начинал князь. Любопытно, что, невзирая на подчеркнутое малолетство Святослава, с этого момента его называют не княжичем, а именно князем и воспринимают соответственно. Если кто-то и видел наследника в Глебе – на страницах летописи мнение это не отразилось. Для абсолютного большинства русов князем был первенец Игоря и Ольги, и только он.
Воеводы вложили в детскую ручонку копье, направленное в цепь древлянских щитов. Святослав толкнул его – копье упало перед конской мордой. Малышу было четыре года… Но обычай был соблюден. Над полем и сходящимися полками грянул клич:
– Князь уже начал! Дружина, за князем!
«И победили древлян. И побежали древляне…»
Так мы в первый раз видим Святослава – еще малыша, но уже на коне, впереди дружины, с копьем в руке. Словно про него строки древней былины «Волхв Всеславич»: «Гой еси, сударыня матушка! Не пеленай меня во пелену черевчату, не пояси в поясья шелковые, пеленай меня, матушка, в латы булатные, а на буйну голову клади злат шелом». Словно про него в «Слове о полку Игореве»: «Под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены».
Впрочем, чему дивиться? Это в те времена араб ибн Русте писал: «И когда у одного из русов рождается сын, он кладет ему на живот меч и говорит: «Я не оставляю тебе никакого имущества, кроме того, что ты завоюешь этим мечом». Не былина, не сказка – сообщение дотошного современника-путешественника. Наверно, и Игорь так же положил на розовый животик сына холодную полосу серой стали с выбитым именем мастера «Славимир» и сказал положенные древним обычаем слова. Начиналась жизнь. Для руса, в особенности для князя это значило – начиналась война.
И особенно верно это было для Святослава.
Вряд ли Святослав помнил отца. Почти сразу после рождения его увезли на север, в варяжский Новгород – подальше от кишащего византийским и хазарским золотом Поднепровья. Может, даже не в сам Новгород, а на глухой хуторок в лесных крепях по соседству. Наследник, единственный (тогда) сын престарелого государя – таким не шутят. Почувствовал ли что-нибудь четырехлетний мальчик, которому сообщили о смерти отца?
Но сейчас речь не о том. Речь о самом наследнике Киевского престола, подраставшем в северной глуши. Как Тезей на Пелионе. Как Артур в Калидонских лесах.
Рядом с Тезеем был мудрейший из кентавров, богоравный Хирон. Рядом с Артуром – Мерлин, чародей, друид, плод любви человеческой женщины и одного из Князей Ночи.
Рядом со Святославом был дядька Асмунд.
В общем-то, необычного в этом не было. Ничего. По всей Европе – и не только по ней – знатные мальчики росли в семьях дружинников отца. Чтоб не размякали у материнской юбки, в сюсюкающей круговерти мамок-нянек. Зачастую и простые люди усыновлялись при живых родителях дальней родней. Во-первых, затем же – чтоб не балованные росли. Плохо, когда над мальчиком чуть не до бороды хлопает крыльями наседка-матушка, которой, в общем-то, плевать, будет ли у рода воин и труженик, лишь бы кровиночке тепло-сытно-безопасно было. Можете считать за это предков дикарями, и пусть ваше превосходство поможет вам, когда вас в собственном доме унизят потомки покорной добычи тех «дикарей». Во-вторых, для пущего единства племени. Для рожденного в одном селении, выросшего в другом все племя становилось семьей, вся земля племени – домом. Ни поднять руку на сородича, ни погрязнуть в устройстве личного гнездышка – и гори синим пламенем все остальное – таквоспитанные дети не могли.
Самого Игоря воспитал Вещий Олег. Знаменитый Добрыня вырастил младшего сына нашего героя. Можно немало рассказать и о кормильце Ярослава Мудрого – воеводе с выразительным именем Блуд. И было бы очень обидно ничего, кроме имени, не знать об Асмунде. В летописи он едва упоминается, и это, согласитесь, досадно. Ведь не мог же воспитатель, почти отчим такого князя, как Святослав Храбрый, быть заурядным, неприметным человечком!
Поэтому так привлекает одно любопытнейшее предположение, выдвинутое археологом и писателем Андреем Никитиным. Вообще-то гипотезы этого человека подчас бывают пофантастичнее романов его однофамильца Юрия Никитина, но много среди них и ценных находок.
Уже давно привлекло внимание ученых явное сходство летописной биографии Вещего Олега и одной из скандинавских «сказочных саг». В этих сагах сплошь и рядом встречались переделанные на скандинавский лад подвиги героев иных стран и времен – от героев Троянской войны до рыцарей Круглого стола. Тем проще могло забрести к скандинавам предание ближних соседей, почти родичей – славян-варягов. Могло быть и так, что скандинавский удалец прославился и стал вождем в варяжской дружине. Некоторые летописи говорят, что Олег был «от рода князей мурманских», то есть норманнских. Сага, называя героя, просто переводит на норманнское наречье его прозвище: Вещий – Одд. Так вот, Андрей Никитин обратил внимание, что среди сыновей Олега-Одда, оставшихся на Руси-Гардарике, в саге упоминается некий Асмунд.
Конечно, это могло быть простым совпадением. Но более чем естественно для Игоря было отдать сына на воспитание сыну наставника, почти брату.
Можно многое сказать о Вещем Олеге – и многое еще будет сказано, – но очевидно одно: Святослав словно рвался повторить его жизнь.
Олег Вещий пришел из Новгорода в Киев, покорил и обложил данью древлян, потом освободил от хазарской дани вятичей и нанес тяжелейший удар каганату, отшвырнув его за Дон. Победоносно воевал с Византией, собрав в единый кулак славянские земли Восточной Европы. И еще – он был убежденный язычник. Это в его время говорили и даже писали в международных документах: «русин илихристианин». Мол, одно из двух.
В том, что Святослав тоже пришел из Новгорода и тоже начал с похода на древлян, его сознательной воли, конечно, не было. Наш современник скорее всего увидел бы в этом простое совпадение. Современники князя видели в подобных случайностях перст Судьбы. Но когда, несколько лет спустя, Святослав вновь освободил вятичей, окончательно добил Хазарию и устремился на Византию – это уже больше походило на сознательное следование по стопам великого пращура. Только замахнулся Святослав на много большее: грезилось ему объединение ВСЕХ славян вокруг Дунайской столицы. Христианство он презирал, считая за «уродьство».
Если Асмунд и впрямь был сыном Вещего Олега – «Одда» саги, – именно он мог вложить в душу юного князя идеи своего великого отца.
Стоит заметить, что среди историков часто попадаются люди, отвергающие историчность Вещего Олега. Почему? Во-первых, многие его деяния – захват города под видом купца, корабли на колесах, щит на воротах, наконец, «смерть от коня своего» – имеют-де «фольклорные параллели». То есть герои многих легенд и преданий делали так же. Во-вторых, византийские хронисты ни словом не поминают поход 907 года. Значит? Значит – легенда! Не было такого князя, и все. Или был, но, кроме договора с греками, от него ничего не осталось.
Удивительно, как упускают из вида еще одну «фольклорную параллель»! В летописи говорится, что Олег ездил на коне. Смело берусь указать тьму фольклорных героев, поступавших точно так же. Кроме шуток, такие «научные» изыскания заставляют вспомнить французского остроумца XIX века, Жана Батиста Переса. Шутник с пресерьезным видом уверял современников в мифичности… Наполеона Бонапарта. Основания почти те же: во-первых, «параллели» между биографией императора Франции и античными мифами о солнечных Божествах. Мол, Наполеон – это Аполлон, Бонапарт означает «благая часть» в знак власти Солнца над днем и летом, мать Наполеона Летиция – это Лето, мать Аполлона, четыре сына императора – времена года, двенадцать маршалов – знаки Зодиака и так далее, и тому подобное. И во-вторых, указы Бурбонов, которые те задним числом датировали годами правления корсиканского самозванца. Это остроумное и смешное сочинение и сейчас еще невредно прочесть как противоядие от иных «теорий».
Вполне объяснимо и молчание византийцев. Для начала, в ту эпоху византийское летописание и историография переживали не лучшие времена. До нас не дошло исторических сочинений времен Льва VI Мудрого. Константин Багрянородный, Лев Диакон, Михаил Пселл появятся уже много позже, полвека спустя. Вторая причина попроще. Представьте, что вас в темном переулке ограбило… вылезшее из стены привидение. Что вы об этом будете рассказывать? Уверен – ничего и никому, дабы не прослыть в лучшем случае суеверным или лживым трусом, если еще не сумасшедшим. Так с чего христианская империя должна была описывать в хрониках, как ее столицу запугал чудесами и обобрал языческий колдун?
Бог бы с ним, с французом, – он-то шутил… Гораздо труднее понять иных отечественных ученых, норовящих на таких вот «основаниях» вычеркнуть из русской истории одного из ярчайших героев.
Позвольте нам поверить источникам, а не историкам.
