Текст книги "Закрытие открытия (с иллюстрациями)"

Автор книги: Лев Новогрудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

История одной затеи

Пришло лето, и все мы очутились в лагере.

Что и говорить, лагерь был просто замечательный. Выдающийся лагерь! Кругом белели корой березы, зеленели корой осины и желтели корой ели. Росли здесь и другие деревья с корой самых различных цветов и оттенков. Ветер шумел в их ветвистых кронах, сочная трава приглашала полежать, а речка звала искупаться.

– Как хорошо! – сказал Вовка Трушин в день нашего торжественного приезда и сразу полез на дерево. Обломился первый же сук, до которого Вовка добрался, так что падал он с незначительной высоты. Но, к несчастью, угодил в куст дикой малины и весь исцарапался.

Медицинская сестра густо замазала Вовку зеленкой. С тех пор мы его часто теряли из виду, поскольку он сливался с окружающей местностью.

Жили мы в лагере веселой, насыщенной жизнью и питались очень калорийной пищей. Но вот Томка Булкина, любительница поесть, предложила вступить в соревнование с четвертым отрядом по одному важному показателю: кто за смену поправится на большее количество килограммов – они или мы.

Ребята из четвертого нашу инициативу одобрили, и все дружно взялись за дело.

Мы съедали подчистую завтрак, обед и ужин, просили добавку, и от нее тоже ничего не оставалось. Мы вылизывали языком тарелки, так что их можно было не мыть. Даже круглый отличник Костик Соболев, который вообще плохо ест и очень в этом смысле избалован, изо всех сил старался не подвести отряд, не уменьшить его общую массу.

И все-таки через три дня при контрольном взвешивании на медицинских весах оказалось, что привес по четвертому отряду выше нашего на два с половиной килограмма.

– Чего-то мы недорабатываем, – огорчился Мишка Сазонов. – Чего-то недоедаем.

– Всё доедаем, – ответила Ната Жучкова. – Всё, что дают.

– А это главное, – вставила Надя Лапшина.

– Нет, не главное, – угрюмо пробурчал Мишка Сазонов, – Главное – взять реванш!

– А как? – спросил Костик Соболев. – Я за три дня съел столько, сколько дома за месяц не съедаю. И всё впустую, остался грамм в грамм.

– Может, у тебя природа такая, – решила Томка Булкина. Соревнование развернулось по ее предложению, и она чувствовала ответственность за нашу неудачу. Может, ты не поправляешься в связи со строением своего тела. Давай лучше я твои завтраки, обеды и ужины буду сеть. На пользу отряду.

– Решено! – обрадовался Костик.

– Мой ужин тоже бери, – обратилась к Томке потрясающе красивая Надя Лапшина. – Я обычно на ночь ничего не ем…

Томка Булкина не отказалась и от Надиного ужина. Она высоченная, и пищи в нее может войти огромное количество. Кроме того, Томка всё время чувствовала свою ответственность.

Желающих отдать порции Томке с каждой минутой становилось больше. Три дня мы переедали, и любой был рад ограничить себя в питании.

– Так не пойдет, – сказал Мишка. – Не может же Булкина поправляться за весь отряд. Индивидуальный привес у тебя какой? – спросил он Томку.

– Триста граммов.

– Ну вот. Пусть пока Тамара ест только за себя и за Костика, а через три дня посмотрим, что даст такое перераспределение.

– А Костик с голода не помрет? – сжалилась над Костиком Томка.

– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Костик.

Второе контрольное взвешивание, которое состоялось через три дня, снова оказалось неутешительным. Правда, на этот раз четвертый отряд вырвался вперед всего на один килограмм.

– Начинает заедать, – шепнул мне Мишка.

Между прочим, при взвешивании отрядов разразился скандал. Всем нам чуть не пришлось краснеть за своего товарища Вовку Трушина. Чтобы больше весить, он положил за пазуху камень и, утяжеленный, стал на весы. Камень Вовка нашел плоский, так что его, возможно, кроме нас, никто бы и не заметил. Но Вовка, стоя на весах, как-то неудачно нагнулся, майка выскользнула из трусов, и камень ринулся вниз, больно тяпнув Вовку по ноге.

Этот поступок ужасно возмутил весь четвертый. Они стали кричать, что тоже могли бы увеличить вес своего отряда нечестным способом, выпив перед взвешиванием по два или три литра воды – кто сколько осилит, – но что у них этого даже и в мыслях не было. Нашелся там один умник, который потребовал исключить из веса нашего отряда не только вес камня, по и вес всего Вовки.

– Вы применили запрещенный прием и должны быть наказаны.

– А сам? – спросила его Ната Жучкова.

– Что сам? – удивился умник.

– Вату в ухо засунул. Думаешь, не заметили?

– Я не для веса, – засмущался тот. – У меня ухо побаливает. После купания.

– А у меня живот побаливает, – радостно соврал Вовка. – Я его камнем грел. Понял?

– Камень холодный…

– Именно, – подтвердил Мишка Сазонов, – холодный. Трушин им живот охлаждал от аппендицита.

Тут очень кстати вышла из своей комнаты медицинская сестра и Мишка обратился к ней за разъяснениями: что надо делать, когда воспаляется отросток слепой кишки, который называется в медицинском мире аппендиксом, – греть его или охлаждать.

– Греть – ни в коем случае, – ответила сестра. – Только холод, только лед! А что случилось?

– Да вот, – показал я на Вовкину ногу, раненную вывалившимся камнем. – Как говорят на фронте, пустяковая царапина…

Сестра увела Вовку к себе и замазала его ногу зеленкой. Теперь не только мы не отличали Вовку от обступавшей нас со всех сторон пышной зелени, но и сам Вовка не мог различить в траве свою левую ногу.

Пока лечили Вовку, споры с четвертым отрядом утихли. Те согласились не исключать Вовкиного веса, а мы – веса ваты, найденной в ухе у умника.

Оставалось решить, стоит или не стоит перераспределять питание в отряде. Спросили Томку, что ей дало двойное кормление.

– Четыреста граммов чистого жира, – хвастливо заявила Томка. – Первый сорт!

– Может, мышц?

– Жира. Я чувствую, – настаивала Томка.

– Уж конечно, не мозгов, – заметила Пата Жучкова.

– В такой обстановке, – обиделась Томка, – я вообще отказываюсь поправляться!

Отряду грозил большой урон – Томка прибавляла в весе больше, чем любой из нас. Мы помирили их с Натой Жучковой и стали выяснять, как дела у Костика.

Костик повел себя странно. Вместо ответа на прямой вопрос о его живом весе, сказал, что привез с собой в лагерь замечательную книгу, толстую и интересную, и начал подробно рассказывать историю огромного белого кита по имени Моби Дик. В другое время мы с удовольствием бы слушали Костика, но мысли наши занимало только соревнование, всем хотелось догнать и перегнать четвертый.

– Нам бы сюда этого Моби Дика, – размечтался Вовка Трушин.

– Зачем?

– Зажарить и съесть его всем отрядом! Зачем же еще?..

Как нас Костик не отвлекал, ему пришлось всё же признаться, что он похудел на пятьсот граммов. Значит Костик потерял в весе больше, чем набрала Томка. Известие вызвало растерянность и уныние в наших рядах. Сильнее всех был опечален сам Костик. Он понимал: перераспределение пищи себя не оправдало и ему придется питаться наравне со всеми, что не могло не удручать избалованного недоеданием Костика.

Спасти отряд от позорного поражения взялся Мишка Сазонов, наш Главный Теоретик. Он предложил три способа увеличения веса отряда. Применяя все три способа одновременно, говорил Мишка, мы очень скоро оставим четвертый далеко позади.

Первый способ имел секретный шифр «ЭЭ», второй – «ПК», третий – «МБ».

Шифр «ЭЭ» расшифровывался так – экономия энергии. «ПК» – подножный корм, «МБ» – мнимый больной.

– Подножный корм? – Надя Лапшина недовольно поморщилась. – Траву есть?

– И будем! – сказала как отрезала Томка Булкина. – Если надо… – Томка по-прежнему чувствовала свою ответственность за вес отряда.

Но совсем не то имел в виду Мишка. Он коротко пояснил существо всех трех методов. Метод «ЭЭ» основывался на том неопровержимом медицинском факте, что если человек много ест и мало двигается, то вся нерастраченная им энергия задерживается в организме, превращается в жир и постепенно оседает в районе живота, который начинает быстро расти. Впрочем, так ли всё происходит в действительности Мишка не знал, но за конечный результат ручался.

Не всем этот способ понравился – кому хочется быть толстым и ходить с жирным животом? Никому! Однако Мишка всех успокоил, сказав, что толстеть мы будем временно, до конца соревнования, а потом снова начнем растрачивать энергию, поднажмем и быстро похудеем.

Способ «ПК» предусматривал ежедневные походы в ближайшие деревни. Там следовало искать пасущихся коз и скрытно их доить. Полученное от коз молоко должно было доставляться в отряд, чтобы его пили самые худые из нас.

– Нужны доярки, – сказал Мишка. – Добровольцы есть?

Добровольцев не было. Все мялись. Ни один человек не поспешил откликнуться на Мишкин призыв. Не повезло Вовке Трушину и мне – доярками назначили нас. Вовку, потому что он был замазан зеленкой и мог незаметно для козы к ней подобраться. А меня, поскольку мы с Мишкой как-то пытались разводить рыбок, и, по его мнению, я накопил богатый опыт обращения с животными.

Поправляться по методу «МБ» желающие нашлись. Им следовало придумать себе какую-нибудь не очень опасную болезнь и добиться, чтобы положили в изолятор. А уж там лежи и толстей себе на здоровье.

Отобрали двоих. Одна – это Ната Жучкова. Она знала, как нужно болеть радикулитом. У нее тетя им болеет, и Ната изучила все признаки. Вторым был всегда подчеркнуто скромный Сеня Пантюхин. Он умел навлечь на себя простуду. Не настоящую простуду, а понарошку. Мы попросили показать, как будет выглядеть заболевание. Сеня сорвал травинку, пощекотал ее метелочкой ноздрю, и через минуту стал громко чихать. Чихнул раз двадцать.

– Острый катар верхних дыхательных путей, – с большим удовольствием отметил Мишка, когда Сеня перестал чихать.

Итак, получив задания, Ната и Сеня пошли в санчасть, я и Трушин поплелись в деревню, а остальные – на волейбольную площадку, но не играть а только смотреть, чтобы не терять веса.

Мы с Вовкой обернулись в последний раз и увидели наших. Будто в замедленном фильме, они плавно и размеренно плыли в сторону волейбольной площадки – экономили энергию.

Никакого плана доения мы с Вовкой не имели, как это делается не знали и, честно говоря, надеялись, что все козы окажутся в своих козлятниках или… как они там называются.

Но нам снова не повезло. Не прошли мы и двух километров, когда услышали громкое «ме-е-е», доносившееся со стороны небольшой поляны. Там, привязанная к пенечку, паслась коза.

Коза подняла рогатую голову, взглянула на нас. Но, по-моему, не увидела. Взор ее был затуманен какими-то грустными козьими мыслями, в которых мы с Вовкой не разбирались.

Вовка передал мне припасенную бутылку из-под кефира.

– Я буду отвлекать, а ты в это время дои. Пошли! – Он стянул с себя майку и, держа ее перед собой в вытянутых руках, стал приближаться к козе. – «Тореадор, сме-ле-е-е-е…» – неверным голосом запел Вовка.

Взгляд у козы неожиданно прояснился. Я понял: коза начинает чувствовать себя быком, так что Вовке грозит неминуемая гибель. Чтобы предотвратить катастрофу, я обежал нашего врага и в вратарском прыжке попытался ухватить задние ноги, но не успел. Именно в этот момент коза кинулась на Вовку, чтобы пронзить его насквозь. Правда, наш матадор тоже не зевал. Он сделал шаг в сторону, пропуская разъяренное животное мимо себя. Коза боднула майку и остановилась в недоумении. Вовка с видом победителя помахал мне рукой:

– Надоил?

– Когда ее было доить? – изумился я. – Она же в тебя как ракета летела. Типа «земля – земля».

– Повторим. – Вовка снова пошел на козу, громко напевая знаменитую арию из оперы Бизе «Кармен». – «Знай, там ждет тебя любовь, там ждет тебя…»

Допеть всю арию до конца Вовка не успел. Коза с яростью уссурийского тигра бросилась на него, перестав обращать внимание на майку, которую Вовка пытался подставить вместо себя. «Удар короток, и мяч в воротах», – почему-то пронеслось у меня в голове. Гол! Было отчетливо видно: от удара Вовка взмыл вверх, завис на мгновение в воздухе и плюхнулся на землю. Обливаясь холодным потом, я рванулся к Вовке, чтобы посмотреть, что от него осталось, и тут же почувствовал мощнейший по силе толчок. Я перелетел через Вовку, перекувырнулся два раза и остался лежать на траве.

Лежа на траве, в спокойной обстановке я, кажется, начал понимать что-то очень важное, что касалось нашего соревнования за привес. Однако мои мысли, которые я с трудом собирал после встряски, прервал Вовкин шепот:

– Доить, доить начинай! Пока эта зверюга меня ест…

Взглянув в его сторону, я обомлел: коза стояла над лежащим Вовкой и мирно, с видимым удовольствием его жевала. Борода тряслась, на зубах что-то аппетитно похрустывало. Неужели кости?! Ужас сковал мои члены. Но ведь козы – травоядные животные. Или это ошибка зоологии, которая моему другу может стоить жизни?

– Дои же, ну! К животу перешла, щекотно… – Увидев мою бледность, Вовка поспешил объяснить происходящее: – Я зеленый, она меня за траву принимает, щиплет… Не бойся, надаивай!

Волоча за собой кефирную бутылку, я подлез под козу и дрожащими руками стал шарить у нее по брюху.

– Доить-то как?

– Кто его знает! Может, там краны у нее какие-нибудь есть. Или вентили…

Скорее всего, Вовка обалдел от щекотки и путал козу с молочной автоцистерной.

И тут ситуация изменилась в мгновение ока. Услышав про краны, я прыснул от смеха. Не имея больше сил сдерживаться, захохотал во всё горло Вовка. Коза, которую я продолжал гладить по животу, тоже, видимо, не терпела щекотки. Она весело завела свое «ме-е-е». Со стороны мы, наверное, выглядели очень дружной и веселой компанией.

Первой опомнилась коза. В ней снова проснулось дикое животное. Не подготовленных к нападению, разомлевших от смеха, она стала бодать нас и топтать копытами. Возможно, под копыта мы попадали сами. Зато я отчетливо запомнил, как ей удалось подцепить на рог кефирную бутылку, и этой бутылкой она нас тоже била.

С трудом вырвавшись от сумасшедшей козы, мы пошли в лагерь. По дороге мне удалось привести в порядок свои мысли. Постепенно эти мысли превращались в горячие слова, обращенные к отряду:

«Друзья! Пионеры! Я хочу вам открыть горькие, как горчица, и кислые, как уксус, истины. Почетное право их открыть я завоевал в битве с психической козой, и прошу выслушать меня, не перебивая. Слушайте же меня, друзья, и знайте! Вся история с соревнованием за привес не стоит разбитого шарика от пинг-понга. Кому он нужен, этот глупый привес?! Мы не домашние животные, в том числе не козы и не поросята. Людям необходимы наше здоровье и бодрый дух, а не жир, даже если он сортом выше, чем вологодское масло. Скажем же «да!» соревнованию в учебе и спорте, и крикнем громкое «нет!» соревнованию за толстый живот! Чтобы хорошо питаться, не надо затевать борьбу. Надо только добросовестно пережевывать и обязательно глотать нашу замечательную калорийную пищу. И говорить спасибо».

Это была красивая речь. Думаю, не хуже речей знаменитого древнего оратора Цицерона в Римском сенате, которые постоянно хвалит наш учитель истории Семен Семенович. А он зря хвалить не станет – мы-то уж точно знаем.

Подойдя к лагерю, мы увидели Костика Соболева. Он куда-то мчался с недозволенной скоростью. При всеобщей борьбе за привес такая скорость мне показалась подозрительной.

– Эй, соревнующийся, – крикнул я, – растрясешь килограммы!

– Имеем право! – Костик круто свернул со своего курса и подскочил к нам.

Оказалось, что в наше отсутствие в лагере произошли важные события. В медчасти мнимых больных разоблачили задолго до того, как они успели показать все симптомы своих заболеваний. Ниточка потянулась дальше. Узнав в чем дело, отрядные вожатые и воспитатели ахнули. Состоялся большой и полезный разговор. Борьбу за привес признали никчемной затеей, а также медвежьей услугой, которую мы оказали собственному здоровью и – что особенно важно – самим принципам соревнования. Оба отряда всё хорошо продумали, взвесили и прочувствовали.

Сообщение Костика меня глубоко задело. Моя пламенная речь на уровне Цицерона теперь не требовалась никому. Образец ораторского искусства бесповоротно пропал. Его можно было выкинуть на помойку.

– Сейчас-то куда бежишь? – поинтересовался Вовка Трушин у Костика.

– На спортплощадку. Затеваем соревнование за прирост. Какой отряд на сколько сантиметров вырастет. Хочу на перекладине повисеть полчасика. Чтобы вытянуться…

«Речь пока не надо на помойку, – подумал я. – Пригодится!»

Ка че?

В нашей школе ребятам до восьмого класса часов носить не разрешают. Строгости страшные, проверки каждый день! Обнаружат часы, отдадут завучу Ольге Александровне, и они лежат у нее, пока кто-нибудь из родителей не придет. Никто не знает, сколько до звонка – изводятся все ужасно. Мишка нашел выход из положения еще в четвертом классе, когда папа подарил ему «Ракету»: стал носить часы на ноге. Скоро год их носит, и ни один проверяющий часов не отыскал. Мы всегда знаем время с точностью плюс-минус сорок пять секунд – такое отклонение в суточном ходе часов допускается инструкцией.

Как-то Костик спросил:

– Послушай, Сазонов! Будь любезен, если не трудно, скажи, пожалуйста, который теперь может быть час? Сколько осталось минут до конца урока?

Мишка как-то странно посмотрел на Костика и не ответил. Задумался. Тот раза три спрашивал, прежде чем Мишка отвлекся от одолевших его мыслей. Костик смертельно обиделся – он у нас душевно ранимый.

– Зачем, – упрекнул я Мишку, когда шли домой, – Костика расстроил?

– Нечаянно. – В Мишкиной голове всё еще шел активный процесс мышления. Он повернулся ко мне: – Ты в вопросе Костика не заметил ничего интересного?

– Это ему было интересно, который час, – сказал я. – А ты молчал… Трудно, понимаешь, ногу поднять!

– Вопрос, который задают очень часто…

– Еще бы, – хмыкнул я. – Миллионы людей на земном шаре спрашивают у других миллионов о времени чуть ни каждый миг. И получают, между прочим, ответ! Один Костик остался без ответа.

– В том-то и ужас, что миллионы, – вздохнул Мишка. – Знаешь, сколько слов в вопросе Костика? Обрати внимание: послушай – раз, Сазонов – два, будь – три, любезен – четыре… – Мишка помнил всю фразу. – …Осталось – шестнадцать, минут – семнадцать, до – восемнадцать, конца – девятнадцать, урока – двадцать. Занимает четверть минуты, не меньше!

– Если пятнадцать секунд, – догадался я, куда гнет Мишка, – помножить на миллионы, получатся тысячи часов…

– Их человечество расходует совершенно напрасно! – воскликнул Мишка. – Впустую!

Мы с Мишкой живо представили себе толпы людей на всех континентах, островах и полуостровах день и ночь задающих друг другу один-единственный вопрос. Тот самый, который Костик задал Мишке. Вопрос занимал пятнадцать секунд, но секунды, перемноженные на миллионы спрашивающих, превращались в долгие, томительные часы пустого существования. В эти часы люди всего и делали, что интересовались друг у друга, который час. По всем признакам жизнь замирала, останавливались фабрики и заводы, самолеты не взлетали с бетонных дорожек, застывали на синих рельсах поезда, корабли не бороздили океаны… Люди интересовались временем и не заметили, как сами его остановили! Над человечеством нависла угроза. Надо было что-то делать!

– Кое-что можно предпринять, – уверил меня Мишка.

– Купить всем часы, – сказал я. – Пусть смотрят!

– Нереально. Да и проблема гораздо шире. Смысл вопроса, который задал Костик, – разъяснил Мишка, – для человечества не опасен. Важно, как его задать, в какой форме. Костик, например, потратил двадцать слов там, где можно обойтись двумя: «Который час?» Он отнял у себя и у нас пятнадцать секунд, а мог уложиться в полторы. Научи мы Костика экономно расходовать слова, тринадцать с половиной секунд возвращались людям. Помноженные на миллионы, эти чахлые секунды вырастали в часы, заполненные упорным трудом и веселым отдыхом. Вновь начинали работать фабрики и заводы, самолеты взвивались в небо, по морям плыли корабли, на них танцевали и пели… Однако не так уж трудно объяснить людям, что, спрашивая который час, они должны употреблять два слова, а не двадцать. Куда сложнее решить другую задачу: во всех случаях жизни обходиться наименьшим количеством слов, и таким способом экономить драгоценное время.

Мишка порылся в своей памяти, подыскивая научные термины, и провозгласил:

– Минимум слов – максимум информации!

Случай показать, что значит экономное употребление слов, представился тут же. Навстречу шел солидный человек с бородкой, прогуливался. Человек приветливо помахал рукой:

– Что, ребята, в школу? – Наверное, думал, учимся во вторую смену.

– Из! – резанул Мишка.

Прохожий с бородкой пошатнулся и долю смотрел нам вслед.

Меня Мишкин ответ восхитил. Ведь еще полчаса назад всё было бы по-другому. Мы бы остановились и сказали: «Здравствуйте! Нет, мы занимались в первую смену, уроки кончились, идем домой. До свидания!» А теперь: «Из!» – и порядок! Да здравствует минимум слов – максимум информации!

К работе по сокращению количества слов в устной речи мы решили привлечь ребят.

– Подключить общественность, – сказал Мишка.

Предложение в классе понравилось. Костик Соболев сослался на опыт своего папы, кандидата наук, который всегда старается писать статьи покороче, и говорит при этом, что когда словам на бумаге бывает тесно, то мыслям просторно. Опыт папы Костика всех обрадовал – к сокращению количества слов в письменной речи до нас уже подходили вплотную.

Вовка Трушин сказал, что немецких слов под это дело можно будет учить поменьше. Мишка уточнил: наша работа касалась пока только русского языка.

Первое, что мы сделали, – отменили слова, которые говорят вежливые и воспитанные люди, когда друг к другу обращаются или что-нибудь друг у друга просят: «Будьте любезны!», «Пожалуйста…», «Вы очень добры…», «Спасибо!», «Благодарю!», «Очень вам обязан…»

Мы договорились, что всё это как бы само собой разумеется и поэтому употреблению не подлежит.

Больше остальных остался доволен Вовка Трушин. У него с вежливостью всегда было не очень-то в порядке.

Теперь наше общение отличалось жесткостью и категоричностью и, если судить по кинокартинам, походило на язык военных приказов, с той разницей, что все были командиры и ни одного подчиненного.

– Передай ластик!

– Возьми учебник!

– Вытри доску!

– Дай списать!

Кое-кто стал поддаваться этой категоричности и перегибать палку. Ната Жучкова, обращаясь к Костику, как-то сказала:

– Сходи за мелом, балда!

Мишка сделал Нате внушение и потребовал, чтобы лишних слов она не говорила и не отрывала у нас времени. Ната возражала: мол, по поводу балды и тому подобного уговора не было. Тогда мы условились, что всякие грубые слова произносить не будем: и они, как и вежливые, тоже подразумеваются.

Вскоре я внес еще одно предложение – обходиться только существительными и короткими частями речи вроде местоимений, а глаголы и тем более прилагательные исключить. Но тут мы столкнулись с некоторыми трудностями. Например, вместо «Передай ластик!» можно было сказать: «Ластик!», вместо «Возьми тетрадь!» – энергично: «Тетрадь!», а вот «Дай списать!» выразить существительными и местоимениями мы не смогли – фраза состоит из двух глаголов. Пришлось разрешить в жизненно важных случаях обращаться к глаголам.

Чтобы свой опыт передать другим классам, а потом и всему человечеству, Мишка вел ежедневные записи, которые в дальнейшем собирался обобщить. В тетрадь заносились все предложения по экономному пользованию языком, а также образцы разговоров, признанные Мишкой наиболее удачными. Рядом с сокращенной фразой Мишка писал «расточительную» – так он ее называл, то есть нормальную. Затем указывал число слов во втором предложении, вычитал из него количество слов первого и получал чистую экономию, которой очень гордился.

Тетрадь пестрела такими заметками и таблицами:

Теперь за неделю всем классом мы экономили столько слов, что будь они кирпичами, их хватило бы на постройку многоэтажного дома.

Правда, свободного времени не прибавилось, оно уходило на обдумывание: не так-то просто сообразить, какие слова сказать, а какие оставить в уме, чтобы получилось понятно. Но мы старались, и скоро древние римляне с их чеканными и четкими фразами, которыми всегда так восхищается Семен Семенович, отстали от нас веков на двадцать, как впрочем, и положено древним римлянам.

Казалось, мы общались так экономно, что дальше некуда. Но Мишка вскрыл новые резервы, узнав где-то о существовании слова аббревиатура.

Никто и понятия не имел, что это еще за зверь такой со страшным названием. Когда мы отсмеялись, Мишка разъяснил: аббревиатурой называется сокращение слов или словосочетании. Всё очень легко. Например, вместо слова заведующий люди говорят зав, вместо эскадренный миноносец – эсминец, вместо высшее учебное заведение – вузи т. д.и т. п.Это и есть аббревиатуры. Даже «итэдэ», «итэпэ», если их вот так слитно произнести, тоже, я думаю, аббревиатуры. Во интересно! А мы и не знали!

– Теперь знаете, – сказал Мишка угрюмо. Он еще не простил наш неуместный смех. – А раз слова можно сокращать, незачем их употреблять целиком!

Простота Мишкиного рассуждения и раскатистое, как барабанная дробь, звучание нового термина покорили даже недоверчивого Костика Соболева. По его предложению каждый должен был дома составить список из 10-15 наиболее употребляемых слов или словосочетаний и превратить их в аббревиатуры, которые затем стали бы широко применяться поголовно всеми людьми.

Мы поработали над этим домашним заданием основательно. Все пришли со своими списками и тщательно друг от друга их скрывали до конца уроков, пока не сели обсуждать.

Костик Соболев произнес небольшую речь, в которой подчеркнул всю важность предстоящих решений для дальнейших судеб родного языка. Мишка поддержал Костика и сказал, что наши предложения должны быть на уровне замечательных мировых достижений в науке и технике. Они нас здорово напугали, Мишка и Костик, так что Вовка Трушин повычеркивал все слова из своего списка, и мы еле-еле уговорили его оставить хоть одно.

– Читай! – предложил ему Мишка, опасаясь, как бы Вовка не вычеркнул и это слово.

Вовка некоторое время не решался, но после совместных наших понуканий прочел:

– Школа.

– И как ты хочешь ее сократить? – изумился Мишка. – Что получится?

– Из десятилетки восьмилетка, – сказал Вовка Трушин. – А то долго…

Все посмеялись над Вовкиной непонятливостью, а потом Ната Жучкова предложила урезать некоторые слова, относящиеся к пионерской работе и жизни. По типу часто встречающегося «педсовет» – педагогический совет, Ната считала возможным сократить словосочетание совет отряда и произносить его так: отсовет.

Задумались.

– Если совет отряда назвать отсовет, – стал рассуждать Мишка, – это может отразиться на его работе. Начнут всем всё отсоветовать! А значит и хорошо учиться – тоже. Куда придем?

Ната настаивать не стала и внесла новое предложение: слова «пионерская комната» поменять местами, сократить, слить вместе. Получится новое красивое слово компио.

– На каком языке в этом компио разговаривать? – спросил я, – На итальянском?

– Чао! – сказала Томка Булкина.

– Мама миа! – сказал оправившийся Вовка Трушин.

– Чипполино! – сказал я.

Больше итальянских слов мы не знали и аббревиатуру Наты Жучковой отвергли.

Все остальные приготовленные нами слова постигла участь компио – их забраковали.

Выручил Мишка:

– Мы теперь часто употребляем термин «аббревиатура». Длинно! Надо сократить… Хорошо так – аббритэдэ!

Как Мишка до такого додумался?! Сократить то самое слово, которое эти самые сокращения обозначает. Высший класс! Так ей и надо, аббревиатуре!

Все высказались «за».

– Пойдем дальше, – сказал Мишка. – Раз мы сократили саму аббревиатуру, от остальных слов предлагаю оставить только первые буквы. Попробуем?

– Теперь всё можно, – сказал я.

– А если разные слова начинаются на одну букву? – усомнился Костик Соболев.

– Затруднение. – Мишка не отрицал Костиковых опасений. – Преодолеем! Зато твой вопрос, – обратился он к Костику, – с которого всё начиналось, знаешь какой короткий будет?.. Ка че? – Мишка задрал штанину, взглянул на циферблат своей «Ракеты» и сам же ответил. – Бэ пэ дэ!

– Без пяти двенадцать, – перевел я.

– А эм бэ дэ? – прищурился Костик.

– А может быть, десять? Я сообразил, что Костик продолжает свою линию: и десять и двенадцать начинаются с одной и той же буквы, так что основания еще немного посомневаться у него были.

– Дэ дэ пэ, – обозлилась Ната, – пэ пэ!

Я расшифровал Натину фразу:

– Десять давно прошло. Перестань придираться!

Вовка Трушин тоже расшифровал, правда несколько иначе:

– Даже дурак поймет – прекрасное предложение!

Мы сравнили два толкования и чуть было не стали в тупик, но Мишка сказал, что разница тут чисто внешняя, а суть того и другого перевода одинакова – в них выражено осуждение Костика, за то что он неправильно относится ко всему новому и передовому.

Овладеть техникой придуманной Мишкой речи оказалось нелегко. Первые дни мы путались и сбивались. Потом постепенно стали привыкать к тому, что понимали друг друга только наполовину, а иногда на одну четверть или на одну шестнадцатую, или еще меньше. Разговаривали мы между собой с каждым днем реже и реже: смысла в этом почти никакого не было – сказанного не разгадаешь, а нервы испортишь. Я стал подумывать, что, если так пойдет, мы в конце концов превратимся в бессловесные существа, пополним собой флору любимой нами средней полосы, станем деревьями, травой или цветущими кустарниками.

В кино мы ходить перестали. Договориться какой и где фильм смотреть не было возможности. Обсудить новую книгу не брался и сам Мишка. Всё это начинало отрицательно сказываться на нашем культурном уровне. Если один звал другого на каток: «Пэ эн ка!» – тот, другой, уяснял обращение в лучшем случае на третий или на четвертый день, не раньше. Так что наше физическое развитие тоже затормозилось.

Мы бы, может, и прекратили экономное общение, но Мишка всех убеждал, что борьба нового со старым бывает долгой и мучительной, и надо уметь мучиться и ждать. Мы ждали.

И вот как-то однажды Семен Семенович, придя в класс, увидел, что доска грязная.

– Староста! – Семен Семенович показал на исчерченную мелом доску и углубился в изучение наших отметок в классном журнале.

Ната Жучкова, староста, забыв о присутствии Семена Семеновича, встала и спросила, обращаясь к классу:

– Ка дэ?

– Дэ я, – ответил Вовка Трушин и поплелся тереть тряпкой доску.

– На каком языке говорили? – Семен Семенович знал шесть языков, а тут услышал что-то для себя новое.

– Минимум слов – максимум информации! – отрапортовал Мишка и объяснил Семену Семеновичу принципы экономного общения.

– Интересно, – сказал Семен Семенович.

– Перспективное дело, – заметил Мишка.