Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Семейное счастие"

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

ВАРИАНТЫ ИЗ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ.

* № 1 (I ред.).

Разъ я встала раньше обыкновеннаго, мартовское солнышко свѣтило ярко сквозь бѣлыя занавѣски моей комнатки, и мнѣ стало отчего-то повеселѣе. Мнѣ даже стыдно стало своей апатіи, я помолилась Богу, какъ давно не молилась, одѣлась въ любимое свое счастливое сѣренькое платье, <посмотрѣлась въ зеркало> и пошла внизъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ, чѣмъ наканунѣ. Внизу въ гостиной за самоваромъ мнѣ показалось еще свѣтлѣе и радостнѣе. Я растормошила Машу, защекотала Соню, задала ей урокъ, собрала свои давно нетроганные бумаги, <записала свой дневникъ, проиграла всѣ этюды>, разыграла новую сонату и потащила всѣхъ гулять до большой дороги. На дворѣ такъ и пахло весной, и весну же мы принесли домой на своихъ платьяхъ и лицахъ.

– Слышала: Сережа пріѣхалъ! – прокричала мнѣ Маша: – присылалъ спросить о насъ и хотѣлъ пріѣхать обѣдать.

– Такъ и есть, – подумала я, – нынче веселый день.

Мнѣ нужно было нынче новое лицо, а Сережа былъ и новое лицо, и человѣкъ, котораго я привыкла любить <и уважать, какъ отца или дядю>. Сережа былъ именно тотъ опекунъ, котораго мы ждали. Онъ былъ близкой сосѣдъ нашъ и другъ покойнаго отца, хотя и гораздо моложе его. Какъ встарину папа звалъ его Сережей, такъ онъ и остался для насъ Сережей, когда мы говорили про него. Всѣ въ домѣ отъ няни до Сони обожали его. Соня родилаcь при немъ и была его крестницей; меня же онъ засталъ 8-лѣтней дѣвочкой, цѣловалъ, дразнилъ и называлъ ты, <Лизанька и фіялочка. Онъ находилъ, что я похожа лицомъ на фіалку.> Только 3 года тому назадъ онъ, заѣхавъ къ намъ ужъ послѣ отца, поцѣловалъ у меня руку и сталъ говорить вы.

* № 2 (I ред.)

Я до тѣхъ поръ смотрѣла по дорогѣ, пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ побѣжала на верхъ и опять стала смотрѣть въ окно и въ росистомъ туманѣ видѣла все, что хотѣла видѣть. <Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что нѣтъ подобнаго ему человѣка на свѣтѣ. Отлично жить на свѣтѣ! Да, тогда отлично было жить на свѣтѣ....> Онъ пріѣхалъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не пріѣзжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть тѣ же, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <Я любила сосѣдей, наряды, свѣтъ, котораго не видала, любила изящество, внѣшность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ видѣлъ въ нихъ зачатки барышни. – И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сдѣлать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мнѣ казалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ умѣлъ говорить, – увлекательно, просто и горячо, мнѣ казалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только послѣ <передумывая> я замѣчала на себѣ, какую перемѣну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три мѣсяца я <перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотрѣть другими глазами. – Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вмѣстѣ, или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посидѣлъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сдѣлались для меня радостью. Учить <хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня рѣшительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ рѣдко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мнѣ все не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совсѣмъ <иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ человѣкомъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотрѣть на нашихъ людей, на дѣвушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. Смѣшно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, чѣмъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня цѣлую жизнь счастья, не измѣнивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кромѣ себя къ каждому впечатлѣнію. И все это онъ открывал мнѣ, нетолько не поучая меня, но, я замѣчала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не замѣчала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.

⁷7
   Абзац редактора.


[Закрыть] Часто въ это лѣто я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ бѣдной Машѣ, обнимала, цѣловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже увѣряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, глядѣвшихъ на меня, мнѣ казалось, что точно свѣтилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сидѣла на постелѣ и переби[ра]ла все то, чѣмъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій примѣшивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнаткѣ было тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занавѣски были закрыты, и мнѣ не хотѣлось выходить изъ этой комнатки, не хотѣлось, чтобы приходило утро, не хотѣлось, чтобы разлетѣлась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. – Мнѣ казалось, что мои мечты и мысли и молитвы – живыя существа, тутъ во мракѣ живущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, – былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во снѣ, онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себѣ не признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Машѣ, а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себѣ въ своемъ чувствѣ. Я была горда. И женской инстинктъ мнѣ говорилъ, что ежели бы я ясно сказала себѣ, что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отвѣтить: нѣтъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мнѣ такъ было хорошо, что я боялась всякой перемѣны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa тѣмъ, что я понимаю, въ немъ остается еще цѣлый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла замѣтить въ немъ смущенья или волненья при встрѣчахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ – онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <Онъ былъ предводитель нашего уѣзда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кромѣ своего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими дѣлами, за которыя ему дѣлаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.

⁸8
   Абзац редактора.


[Закрыть]Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. – Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, всѣ недостатки мои онъ ясно видѣлъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щекѣ онъ называлъ мушищей и увѣрялъ, что усы мнѣ скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мнѣ шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и надѣла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перемѣнила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мнѣ, какъ говорили Маша и дѣвушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотрѣлъ на меня, я оробѣла, покраснѣла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мнѣнья о себѣ въ новомъ нарядѣ. Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сдѣлалъ свою недовольную мину и холодно посмотрѣлъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мнѣ ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и побѣдительницей и для 2^хъ сосѣдокъ и стараго друга дома нескладно убралась всѣми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насмѣшливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, чѣмъ съ другими. Въ цѣлый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда всѣ уѣхали, я сказала Машѣ, что платье мнѣ жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, надѣла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сдѣланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.

– A! Лизавета Александровна! здраствуйте, – сказалъ онъ, увидавъ меня, и все лицо его отъ бороды до лба просіяло той милой, дружески-спокойной улыбкой. – Наконецъ-то удалось увидать васъ. Такъ-то лучше.

– Развѣ вы не любите ея новую прическу? – спросила Маша. – А я нахожу, что къ ней очень идетъ.

– А я ненавижу всякое фр, фр, фр! – сказалъ онъ. – Зачѣмъ? Эти барышни, что были здесь, теперь возненавидѣли ее за это сизое платье <я и поговорить не смѣлъ цѣлый день>, и самой ей неловко было, да и не красиво. То ли дѣло – такъ опять запахло фіялкой и Александръ Иванычемъ и всѣмъ хорошимъ. —

Я только улыбалась и молчала. Маша видѣла, что я нравлюсь ему, и рѣшительно не понимала, что это значило. Какъ не любить, чтобы женщина, которую любишь, выказывалась въ самомъ выгодномъ свѣтѣ? А я уже понимала, чего ему надо. Ему нужно было вѣрить, что во мнѣ нѣтъ кокетства, чтобы <сильнѣе> любить меня, и когда я поняла это, во мнѣ и тѣни не осталось кокетства нарядовъ, причесокъ, движеній. Правда, явилось тогда во мнѣ бѣлыми нитками шитое кокетство – простота, тогда, когда еще не могло быть простоты. И онъ вѣрилъ, что во мнѣ не было кокетства, а были простота и воспріимчивость, которыхъ ему хотѣлось во мнѣ. <Какъ часто въ это время я видѣла, какъ онъ приходилъ въ восторгъ отъ своихъ собственныхъ мыслей, которыя я ему высказывала по своему, какъ онъ наивно радовался на самаго себя, видя, воображая, что радуется на меня. Однако> Женщина не можетъ перестать быть кокеткой, когда ее любятъ, не можетъ не желать поддерживать обмана, состоящаго въ томъ убѣжденіи, что она лучшая женщина въ мірѣ, и я невольно обманывала его. Но и въ этомъ какъ онъ высоко поднялъ меня отъ того, что я была прежде. Какъ легче мнѣ было и достойнѣе – я чувствовала – выказывать лучшія стороны своей души, чѣмъ тѣла. Мои волосы, руки, мои привычки, какія бы онѣ не были, хорошія или дурныя, мнѣ казалось, что онъ всѣ зналъ и сразу оцѣнилъ своимъ проницательнымъ взглядомъ, такъ что я ничего кромѣ желанія обмана, ломанья не могла прибавить къ своей красотѣ, душу же мою онъ не зналъ, потому что онъ любилъ ее, потому что въ то самое время она росла и развивалась, и тутъ-то я могла и обманывала его. Притомъ какъ мнѣ легко стало, когда я ясно поняла это. Эти смущенье, стѣсненность движеній совсѣмъ изчезли во мнѣ, какъ и въ немъ. Я чувствовала, что спереди ли, съ боку, сидя или ходя онъ видѣлъ меня, съ волосами кверху или книзу, – онъ зналъ всю меня <(и мнѣ чуялось, любилъ меня какой я была) я не могла ни на одинъ волосъ крѣпче привязать его. Но за то> Я даже не знаю, была ли бы рада, ежели бы онъ вдругъ сказалъ мнѣ, что у меня глаза стали лучше. Зато какъ отрадно и свѣтло на душѣ становилось мнѣ, когда пристально вглядываясь въ меня и какъ будто вытягивая глазами изъ меня ту мысль, которую ему хотѣлось, онъ вдругъ, выслушавъ меня, говаривалъ тронутымъ голосомъ, которому онъ старался дать шутливый тонъ: – Да, да, въ васъ есть. Вы отличная дѣвушка, это я долженъ вамъ сказать. Вы интересная дѣвушка, не interessante, а интересная, [такъ] что мнѣ хотѣлось бы узнать конецъ отличной вещи, которую я въ васъ читаю.

И вѣдь за что я получала тогда такія награды, обхватывавшiя всю мою душу счастіемъ? За то, что я говорила, какъ трогательна любовь старика Григорья къ своей внучкѣ, что какъ онъ по своему хорошо любитъ ее, и что я прежде этаго не понимала. Или за то, что мнѣ совѣстно бываетъ отчего-то гуляя проходить мимо крестьянокъ, когда они работаютъ, и хотѣлось бы подойти къ ихъ люлькамъ, но не смѣю. Или что Бетховен поднимаетъ меня на свѣтлую высоту, что летаешь съ нимъ, какъ во снѣ на крыльяхъ. Или за то, что слезы у меня навернутся, читая «Для береговъ отчизны дальней». И все это, какъ теперь вспомню, не мои чувства, а его, которыя смутно лепетали мои дѣтскія уста. И удивительно мнѣ подумать, какимъ необыкновеннымъ чутьемъ угадывала я тогда все то, что надо было любить, и что только гораздо послѣ онъ открылъ мнѣ и заставилъ полюбить.

* № 3 (I ред.).

Но хотя я не смѣла признаться себѣ, что люблю, я уже ловила во всемъ признаковъ его любви ко мнѣ. Его къ концу лѣта больше и больше сдержанное обращеніе со мной, его частыя посѣщенія несмотря на дѣла, его счастливый видъ у насъ наводили меня на эту догадку. Но чуть-чуть я взглядомъ, словомъ показывала свою радость и надежду, онъ спѣшилъ холодно-покровительственнымъ тономъ, иногда больно и грубо разбить эту надежду. Но я еще сильнѣе надѣялась, чувствуя, что онъ боится меня. – Къ концу лѣта онъ сталъ рѣже ѣздить, но на мое счастье нашъ прикащикъ заболѣлъ во время самой уборки хлѣба, и онъ долженъ былъ пріѣзжать на наше поле и не могъ не заѣзжать къ намъ.

* № 4 (I ред.).

– Какже, неужели вы никогда не говорили: – Я васъ люблю, – спросила я смѣясь.

– Не говорилъ и не буду говорить навѣрное, и на колѣно одно не становился и не буду, – отвѣчалъ онъ. <А черезъ недѣлю онъ мнѣ говорилъ эти слова и говорилъ невольно, изъ всей души, и были знаменья, и слова эти были эпохой въ нашей жизни. И въ словахъ этихъ было все лучшее счастье и моей, и его жизни. Ему, казалось, былъ непріятенъ разговоръ на эту тему, онъ подозвалъ Соню и сталъ ей разсказывать сказку.

– Да вы хорошенькую разскажите, чтобы и нам слушать можно было, – сказала Маша.

– Хорошо, постараюсь.

– Исторію разскажи, – сказала Соня, – чтобъ похоже было.

– Хорошо, самую похожую. Я вамъ исторію разскажу, и онъ взглянулъ на меня. Я усѣлась подлѣ него и стала слушать. Соня сѣла къ нему на колѣни. Онъ обращался къ ней и не смотрѣлъ уже на меня. Вотъ что онъ разсказалъ.

– Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ жила была одна принцесса.⁹9
   Переделано из: барышня.


[Закрыть]

– Какъ ее звали? – спросила Соня.

– Звали ее..... Никитой.

Соня захохотала.

– Только у барышни Никиты не было ни отца, ни матери.

– Какъ у насъ, – сказала Соня.

– Да ты не перебивай. Была только у нея волшебница, которая очень полюбила ее. Волшебница разъ пришла къ ней ночью и сказала: – Ты хорошая принцесса, я тебя люблю и хочу дать счастье. Чего ты, говоритъ, хочешь? – А Никита не знала, чего она¹⁰10
   В подлиннике: онъ.


[Закрыть] хочетъ, и говоритъ: – Я не знаю. – А ежели не знаешь, такъ вотъ тебѣ два пузырька,¹¹11
   Вписано между строк и тоже вычеркнуто: Вотъ тебѣ скляночка. Вотъ тебѣ пузырекъ.


[Закрыть] въ нихъ самое лучшее счастье. – Что же, говоритъ, съ ними дѣлать? – А вотъ что. Носи ты всегда эти пузырьки при себе, подлѣ сердца, и когда тебѣ захочется счастья, возьми голубенькой пузырекъ, выпей сама, а красненькой дай выпить какому нибудь человеку, который бы былъ не много старше тебя, и будешь счастлива.

– Отчего? – спросила Соня.

– Оттого, что будешь всю [жизнь] любить другъ друга съ этимъ человѣкомъ.

– И вкусно это, что въ пузырькѣ¹²12
   Переделано из: пузырькахъ.


[Закрыть] было? – спросила Соня.

– Вотъ увидишь. Только вотъ что, – говоритъ волшебница, – ежели ты не сразу выпьешь свой пузырекъ и тому человѣку не весь отдашь, то вмѣсто счастья будетъ тебѣ несчастье и тѣмъ, кому ты будешь давать пить, и еще говоритъ, ежели ты перепутаешь и сама будешь пить изъ красненькаго, тоже будетъ тебѣ несчастье. А ежели прольешь, разобьешь или понемногу раздашь изъ пузырьковъ эту воду, то ужъ другихъ тебѣ не будетъ. – Ну хорошо. Только у принцесы былъ одинъ пріятель, тоже Принцъ,¹³13
   Зачеркнуто: Вавило


[Закрыть] который часто къ ней ѣздилъ въ гости и очень любилъ ее.

– Она съ нимъ и выпьетъ? – спросила Соня.

– Нѣтъ, съ нимъ нельзя, потому что онъ былъ старый, его нельзя было любить, а волшебница сказала, чтобы съ ровесникомъ выпить, котораго можно любить. Только старый Принцъ, когда узналъ про пузырекъ,¹⁴14
   Переделано из: пузырьки


[Закрыть] очень обрадовался за Принцесу и сталъ учить ее, какъ принять эту воду и какъ угостить ей кого нибудь. Но принцеса отвѣдала немножко своей водицы, изъ голубенькой, и, чтобъ попробовать и посмѣяться, подлила потихоньку въ супъ, из красненькой, старому принцу. Принцъ былъ уже старый хрѣнъ.

– Хрѣнъ! – засмѣялась Соня.

– Да, старый хрѣнъ, и ему случалось пивать этой воды, онъ зналъ ее вкусъ, и она уже мало дѣйствовала на него. Но это ему было ужасно пріятно. Онъ зналъ, что вредно, a съѣлъ целую тарелку супу. Однако ему стало немного больно.

– Животъ заболѣлъ?

– Да, а главное – ему жалко стало Принцесу, что она такъ, изъ любопытства, потеряетъ свое счастье. Онъ не сталъ больше ѣсть супу и говоритъ ей: вѣдь я знаю, чтò вы сдѣлали, вы мнѣ подлили волшебной водицы, а помните, что вамъ сказала волшебница, – чтобъ пить и давать пить всю разомъ; а то будетъ худо. Вамъ худо, а не мнѣ, я уже привыкъ и мнѣ не почемъ, а вы растратите даромъ, жалѣть будете, потомъ не воротите. A поѣзжайте-ка лучше въ другое государство и сыщите себѣ хорошаго принца и все ему дайте выпить, тогда я опять буду у васъ супъ ѣсть, а то ни чаю, ни супу, ни воды, ни вишень отъ васъ ѣсть не стану. – Всталъ и уѣхалъ.>

* № 5 (I ред.).

– Какже, неужели вы никогда не говорили: – Я васъ люблю, – спросила я смѣясь.

– Не говорилъ и не буду говорить навѣрное и на колѣно одно не становился и не буду, – отвѣчалъ онъ.

– Какіе вы пустяки говорите, – сказала я рѣшительно.

– Вотъ те на, – проговорилъ онъ.

Мы съ Машей засмѣялись.

– А знаете, что я нынче замѣтила, сказала я: – Вы ужасно ненатуральны. Вы самыя простыя вещи хотите сдѣлать еще проще и отъ этаго запутываете ихъ.

– Вотъ воспитанница какъ своего учителя учитъ! – сказала Маша.

– И я знаю отчего, – сказалъ онъ.

– Отчего?

– Знаю.

– Ну разскажите.

– Вѣдь это не легко, – сказалъ онъ, не глядя на меня.

– Ну дайте понять, я, право, ничего не понимаю.

– Хорошо, постараюсь. – Онъ задумался. – Я вамъ исторію разскажу, – и онъ взглянулъ на меня.

– Разскажи, разскажи исторію, – сказала Соня и сѣла къ нему на колѣни. Онъ обращался къ ней и не смотрѣлъ на меня.

– Ну, какъ бы вамъ это разсказать, – началъ онъ. – Есть такое царство, въ которомъ всѣ дѣвочки родятся заряженныя разнымъ вздоромъ – плясками, тряпками, романами и главное кокет<ствомъ и всякой дрянью>. И въ царствѣ этомъ такъ устроено, что дѣвочки эти не могутъ быть счастливы до тѣхъ поръ, пока они не выпляшутъ весь зарядъ пляски, не выносятъ всѣ тряпки и, главное, не выкокетничаютъ все кокетство.

– Что такое кокетство? – спросила Соня.

– А ты у Лизы спроси, – отвѣчалъ онъ.

– Вздоръ, ничего, – сказала я. – Ну....

– Только въ этомъ царствѣ, – продолжалъ онъ, – была такая дѣвочка, славная дѣвочка, очень заряженная всѣми этими штуками, и у нея былъ другъ одинъ – такъ, старичокъ, учитель, который каждый день ходилъ къ ней и старался потихоньку разряжать ее, чтобы ей легче было. Только разъ пришелъ этотъ учитель, хотѣлъ посидѣть съ ней, учить ее, а она какъ обернется къ нему, какъ выстрѣлитъ въ него, такъ что ему и больно немножко сдѣлалось, а главное онъ испугался, чтобъ она себѣ вреда не сдѣлала. Онъ и говоритъ: – Зачѣмъ вы въ меня стрѣляете, я вѣдь съ вами не воюю, вы стрѣляйте въ другихъ, а то ужъ я лучше уѣду отъ васъ. – А она такъ разсердилась, что стрѣляетъ себѣ и ничего слышать не хочетъ и все думаетъ, что это очень просто, и что напрасно старичокъ ее учитъ. Стрѣлять хочется, ну и стрѣляй. Старичокъ подумалъ, подумалъ да взялъ и уѣхалъ отъ нее. – Дай, говоритъ, вамъ Богъ счастья, а ужъ я вамъ не товарищъ, коли вы такъ хотите со мной обращаться.

Голосъ его немного дрожалъ, когда онъ кончилъ, и все время онъ избѣгалъ моего взгляда.

– И вся? – спросила Соня.

– Вся.

– Ну, это не хороша. А что же дѣвочка? – сказала она.

– Послѣ разскажу, когда увижу, – сказалъ онъ и всталъ.

Онъ смущенно улыбался и взглянулъ на меня, какъ будто ему совѣстно было за то, что онъ сказалъ. Я ничего не могла говорить и чувствовала, что неестественный румянецъ стоитъ на моихъ щекахъ. Мне страшно и больно, и досадно на него было. Тысячи мыслей кружились въ моей головѣ, мнѣ хотѣлось и по своему закончить сказку, хотѣлось сказать ему, что онъ видитъ то, чего нѣтъ, и все ищетъ трудностей, гдѣ все ясно и легко, но что-то сковывало мой языкъ, и я только смотрѣла на него. Онъ подалъ мнѣ руку и хотѣлъ уйти.

53-й лист рукописи второй редакции „Семейного счастья“.

Размер подлинника.

Я крѣпко сжала его руку и страннымъ шопотомъ, который удивилъ меня самое, спросила, когда онъ будетъ…