Текст книги "Тигр в камуфляже (Блокпост, Охотник за черепами)"

Автор книги: Лев Пучков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Лев Пучков
ТИГР В КАМУФЛЯЖЕ

ЧАСТЬ 1
В ПРАВЕ НА ПАМЯТЬ – ОТКАЗАТЬ

ПРОЛОГ

– Обба-ба-утта. Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… – негромко причитает шаман, макая метелку из сухих трав в грязную кастрюлю и опрыскивая пространство вокруг себя какой-то пахучей жидкостью. Раздаются едва слышимые удары бубна – раб Васька, сидя в углу хижины, ритмично постукивает рассохшейся оленьей кожей по коленке и затуманенным взглядом ловит каждое движение хозяина, боясь упустить момент, когда потребуется лупить изо всей силы. Пока же стараться особо не следует – идет подготовка к обряду, а значит, нужно лишь обозначать ритм, чтобы хозяин мог соответствующим образом настроиться на ритуальный транс.

Посреди хижины располагается очаг, выложенный из грубых камней прямо на земляном полу, – сейчас он под завязку забит свежими сосновыми поленьями, щедро присыпанными сверху смолистыми ветками и сушеными травами.

Васька зажег огонь минут пять назад – сырые деревяшки не успели еще заняться как следует и страшно чадят. Едкий белый дым, смешиваясь с пахучим фимиамом тлеющих трав и сосновых веток, нехотя возносится к прокопченному деревянному потолку, расплывается кудлатым облаком, которое неспешно ползет к приотворенной входной двери. Трубы в хижине нет – и не потому, что это слишком большая роскошь по здешним меркам. Для великого шамана всея Подкаменной, Нижней и Верхней Тунгуски поставить нормальную печку не проблема – денег хватит. Дело тут в другом. Сибирские таежные духи не любят печных труб – об этом с детства знает каждый тунгус. И хотя топить хижину по-черному очень неудобно и непрактично, шаман Тутол давно смирился с этим недостатком. Негоже служителю культа нарушать основные заповеди матери-тайги – не ровен час, обидятся духи и накажут отступника в назидание остальным чалдонам: не балуйте, ребята! Так что, пусть себе чадит очаг – хуже от этого никому не будет…

Полагаю, стоит на секунду прервать повествование и внести кое-какие коррективы – дабы с самых первых абзацев впечатлительные читатели не впадали в заблуждение и не путались в пространственно-временном континууме. На дворе стоит вторая половина последнего десятилетия двадцатого века. Последние годочки – вот-вот, и двадцать первый грянет. Помимо второй половины, на дворе стоит март месяц, не по-весеннему студеный и неласковый – зима старая косматая сволочь, не спешит сдаваться. А еще на дворе стоит – если выглянуть из маленького оконца кладовки, как раз видно – снегоход «Ямаха-3000», сверкающий под холодными лучами утреннего солнца ярко-желтыми боками и дымчатыми бликами тонированных стекол. На этом снегоходе полчаса назад прикатили в гости к Тутолу четверо с Большой земли – о-о-очень важные люди! Вернее сказать, не в гости, а по делу – проблемка у них, как раз из тех, что может разрешить только один Тутол. А еще вернее будет сказать, что прикатили трое. Четвертого они привезли с собой в стреноженном виде: он-то как раз и есть та самая проблемка, которую шаману предстоит разрешить – в обычном порядке.

Сейчас эти трое сидят на широкой скамье в почетном углу и внимательно наблюдают за процессом. Двое из них ужасно здоровы телесно – этакие шкафчики, лепленные на заказ в одном цехе по производству бандитской плоти: каменные подбородки, саженные плечи, сантиметровая щетина на квадратных черепах. Они даже одеты одинаково, в качественные кожаные куртки на меху и однообразные собольи шапки, которые держат сейчас на коленях. По всей видимости, то, что сейчас происходит, для них не в новинку: ребятишки лениво таращатся на шамана и позевывают. Третий от них здорово отличается – это маленький толстый живчик лет сорока, одетый в дорогое кашемировое пальто. Его жесткие черные кудряшки непослушно выбиваются из-под смешного лисьего треуха, – видимо, дядя впопыхах схватил первую попавшуюся шапку, собираясь в тайгу.

Кудряш заметно волнуется: он неотрывно следит за каждым движением Тутола и нервно вытирает вспотевшее лицо влажным носовым платком.

Четвертый «гость» лежит на приземистом топчане, сколоченном из листвяных плах. Это крупный немолодой мужчина в богатом костюме, порванном в нескольких местах по швам, и некогда белоснежной сорочке явно иноземного происхождения. В настоящий момент сорочка насквозь пропитана потом, однако совсем не по причине высокой температуры: легкий парок от дыхания собравшихся свидетельствует о том, что в помещении ненамного теплее, чем на улице. Просто этот самый четвертый намертво привязан к топчану кожаными ремнями, рот его пока что залеплен скотчем, и вообще – он явно в курсе того, что с ним собираются делать. И это ему страшно не нравится.

– Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… – продолжает свое шаман, разбрызгивая вокруг себя пахучее варево и все более погружаясь в состояние ритуального транса. Бубен негромко постукивает – раб следит за правой рукой хозяина. Как только тот бросит на пол кастрюлю и метелку, надо успеть подтащить к нему берестяной короб с инструментом, подать два предмета и успеть одним прыжком занять исходную позицию, продолжая долбить рассохшейся кожей по коленке. Его место в процедуре строго определено, отклонений быть не может – иначе шаман превратит его в собаку. Так, по крайней мере, он говорит – будешь баловаться, сволочь, превращу в шелудивого пса. Будешь бегать в упряжке и жрать вонючую ворвань, пока не сдохнешь! Васька шаману верит – как можно сомневаться в правдивости такого большого колдуна? А потому и старается не упустить малейшего движения хозяина – не хочется бегать в упряжке…

– Что-то он мне не нравится, – негромко объявляет кашемировый. – Ну, обезьяна и обезьяна – смотреть противно… И грязный какой-то – фу! Еще занесет инфекцию, и окочурится наш… Тогда как? Вы такой вариант не предусмотрели?

– Не боись, братан, – хрипит один из «шкафов», тот, что постарше и помясистее. – Ты не смотри, что он такой стремный: дела делает – я те дам! Мы ж не первый год кантуемся – ни разу еще не подставил. Правда, до того тупые получаются эти – ну, которые того… короче, я те дам!

– Ну-ну, посмотрим, – недовольно бормочет кашемировый кудряш. – Если только все выйдет, это будет последний раз, когда вы… когда мы к нему обратились.

– Не понял, – удивляется старший «шкаф». – Почему так?

– Больно дорогой пациент, – поясняет кудряш, кивая в сторону распростертого на топчане пленника. – Нам уже не нужно будет никаких услуг подобного рода… ну, если все получится, конечно, – и суеверно сплевывает три раза через левое плечо.

Общаются они тихо, однако их разговор слышит посторонний. Он сидит за стенкой, в небольшом чулане и тоже наблюдает за процедурой. В стене чулана просверлены два отверстия – в одно вставлен объектив видеокамеры, бесстрастно фиксирующей ход событий, а ко второму посторонний периодически прижимает бесцветный глаз – смотрит. Этот небольшого росточка худосочный мужчинка с крупной плешивой головой не в первый раз присутствует при свершении древнего обряда и достаточно хорошо изучил ритуал. Поэтому он рассеянно наблюдает за ним, вовсе не рассчитывая почерпнуть для себя что-то новое, и мимолетно рассматривает «инвентарь», хранящийся в чулане. Кое-что из этих «аксессуаров» явно не соответствует рангу скромного шамана. Хотя бы эти связки выделанных собольих и норковых шкур, подвешенные к притолоке… По беглым подсчетам, их тут сотни три, не меньше. На стальных крючьях висят куски хорошо прокопченного мяса – что-то около центнера в общей сложности. И довершает коллекцию целый набор огнестрельного оружия: два карабина «Лось», «тулка» – вертикалка и совсем уж неуместный в прибежище древнего культа новехонький «ремингтон» со скользящим затвором. А, и еще рюкзак с патронами. Ай как нехорошо… Шаману не полагается есть мясо «детей» леса и тундры. Шаману не нужны ружья. Да и шкуры, по идее, он тоже не должен хранить у себя. Все, что приносят ему «прихожане», он должен добросовестно отдавать лесным духам – тут же, во время обряда, сжигать на костре, принося в жертву. А духи, в свою очередь, дают ему все, что требуется для отправления культа и существования на этой земле, и защищают от любых напастей. Об этом знает каждый тунгус, чукча, эвен… Шаман – это не просто кусок человечьей плоти, наделенный разумом и эмоциями. Это служитель культа, и он должен быть непорочен и свят – так полагается. Однако Тутол, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, оказался обычным человеком со всеми присущими ему слабостями и потребностями, правда, очень хитрым человеком. Посторонний гостит у шамана уже почти полтора месяца: прикинувшись профессором, собирающим народный фольклор, он всесторонне исследует прикладные аспекты некоторых реликтовых отправлений специфического характера. За это время «профессор» тщательно изучил не только то, что его интересует в первую очередь, но и детали быта аборигенского божка. Тутол привык к нему и не стесняется: «профессор» умеет расположить к себе особей определенного типа, как раз того, к разряду которых относится шаман. Впрочем, это легко объяснимо: посторонний действительно профессор. Только к фольклору он не имеет никакого отношения – это ширма. Посторонний – профессор медицины. А еще он очень осторожный и мнительный тип – судьба-злодейка приучила в любой момент быть готовым к неожиданностям. В том числе и малоприятным. Последняя фраза разговора кудрявого со старшим бандитом почему-то профессору страшно не понравилась. Недовольно нахмурившись, он с тревогой огляделся по сторонам, и взгляд его остановился на симпатичном «ремингтоне»…

– Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… – Шаман, как заведенный, макает в кастрюлю свою метелку и опрыскивает все вокруг. У Тутола удивительно чуткий слух – он прекрасно слышит все, о чем говорят гости. И он не обижается – пусть себе болтают, невежественные дети асфальта, что в голову взбредет. Лишь бы деньги хорошие давали. Сам-то он, разумеется, не считает себя обезьяной – он великий хамненган, равного которому нет на тысячи верст вокруг.

Искусство его такое же древнее, как и сам культ шаманства, уходящий корнями в непроглядную мглу веков. Долгими зимними вечерами смотрит шаман телевизор – есть у него в кладовке, портативный, со спутниковой антенной, работает от бензинового «дырчика» – так что знает, как люди живут в других местах. Так вот, в других местах никто не умеет делать то, что без особого труда делает Тутол.

Со всех концов тайги к нему везут бесполезных людей: то ленивые, то буйные, а то попадаются такие злобные – похлеще лесного духа Тумбуя, что ночами забирается в чумы и похищает маленьких детей – жрать хочет. По просьбе лесных жителей Тутол делает из некачественных людей мункху – послушных воле хозяина рабов, которые не знают усталости и болезней. А еще они не могут вынашивать злых мыслей против окружающих, потому что у мункху вообще нет никаких мыслей.

Искусство это передается из поколения в поколение, и лесной народ пользуется им и поклоняется шаманам за столь полезное благодеяние. А в последнее время стали частенько приезжать белые люди, из города. У них там тоже навалом некачественных. Тутолу все равно – они платят хорошие деньги за мункху – пусть себе на здоровье таскают сколько влезет. И не так уж важно, что те, кого к нему привозят, все больше здоровые и холеные ребята – это его не касается. Это их, городские проблемы. Шаман никого не убивает, нет на нем греха. Что же до мункху, то он живет дольше, чем обычный человек, потому как гнев и ярость не точат его организм, а всякие болезни обходят стороной. Так что… И еще – искусство Тутола, как оказалось, это народный фольклор и самобытное творчество, и это очень интересует солидных белых людей с Большой земли. Вот уже полтора месяца здесь живет большой профессор, который прикатил специально, чтобы познакомиться с шаманом и написать про него книгу. И сейчас, поди, сидит в кладовке, снимает работу шамана на пленку. Может быть, скоро про него покажут передачу по телевизору…

– Обба-ба-утта! Ваа-хикка-алк-утта! Обба-ба… – Шаман бросает на пол кастрюлю с метелкой, срывает с лица распростертого на топчане мужика скотч и одновременно протягивает в сторону правую руку ладонью кверху. Раб подхватывает небольшой короб с инвентарем и, похлопывая бубном по голове, стремительно мчится к хозяину. Гости невольно улыбаются – со стороны Васькина поспешность кажется весьма комичной. Раб не обращает внимания – это не гостей превратят в собаку в случае какой-либо оплошности, а его. В протянутую руку хозяина он вкладывает берестяную воронку и тут же достает из короба пузырек размером с чернильницу, выточенный из кости какого-то большого животного. Тутол ловко вставляет воронку в освободившиеся уста пленника, одним движением большого пальца откупоривает «чернильницу» и вытряхивает ее содержимое в воронку. Мужчина на топчане пытается сопротивляться – яростно мычит и страшно напрягает дородное тело, силясь освободиться от пут. Однако тщетно – шаман знает свое дело. Продолжая вдавливать воронку в разверстый рот лежащего, он бросает «чернильницу» в короб и зажимает грязными пальцами нос жертвы.

Несчастный рвется, как раненый зверь, на лбу его от напряжения вздуваются вены.

Если бы энергия взгляда имела реальные физические параметры, шаман давно бы уже обуглился или вовсе разложился на атомы – бешеный взгляд поверженного жжет его морщинистое лицо огнем лютой ненависти и невыразимой душевной муки. Но Тутолу глубоко плевать на взгляды – он внимательно следит за кадыком своей жертвы и тонко ухмыляется одними губами. Сколько вас уже прошло через этот топчан – и всегда одно и то же. Дурак ты, парень! Тебе все равно нужно дышать. А чтобы дышать, придется эту гадость проглотить – по-другому никак… Наконец пленник не выдерживает: кадык его судорожно дергается и несколько раз подскакивает к подбородку. Готово.

Раб стремительно удаляется на свое место и продолжает отбивать ритм, теперь опять используя в качестве объекта взаимодействия со старой растрескавшейся кожей бубна свою коленку. Шаман некоторое время ждет, возобновляя свое негромкое «…обба-ба…», потом достает из короба инструмент и раскладывает в изголовье топчана. Наконец приговоренный закатывает глаза и перестает подавать видимые признаки жизни. Тутол оттягивает его веко, заглядывает в безжизненный зрачок и, удовлетворенно кивнув, берет старую опасную бритву с истончившимся от долгого пользования лезвием. Несколькими уверенными взмахами он удаляет волосы на передней левой четверти черепа жертвы, откладывает бритву в сторону и берет остро отточенное долото с костяной ручкой и небольшую киянку, сработанную из лиственницы.

– Черт!!! Черт… А он точно знает, что делает? – тихо шепчет кудряш, в бессчетный раз вытирая промокшим платком внезапно побледневшее лицо.

– У меня создается такое впечатление, что… в общем, мне кажется., что это отъявленный шарлатан… А?

– Не мешай, – досадливо отмахивается старший «шкаф». – Смотри, сейчас самое интересное начнется…

Приставив острие долота под небольшим углом к черепу жертвы, Тутол наносит несколько точных ударов киянкой. Раздается неприятный хруст, от которого гости синхронно морщатся, из образовавшегося подковообразного отверстия во все стороны брызжет кровь вперемешку с какой-то жидкостью – сначала обильно, затем, спустя буквально две секунды, медленно высачивающимися сгустками. Шаман ловко поддевает кость, и с видимым усилием вводит в отверстие отшлифованную палочку, на которой нанесены какие-то метки. Васька тотчас меняет ритм – теперь бубен стучит часто и тревожно. Загнав костяную палку до шестой метки, Тутол начинает читать заклинание. Вслушиваясь в эту тарабарщину, никто из гостей даже не пытается изобразить саркастическую ухмылку – они немигающе смотрят на старую желтую кость, кощунственно вторгшуюся в святая святых человеческого разума. Переживают. Шаман внутренне ухмыляется. Он прекрасно знает, что заклинание само по себе не имеет никакой силы и в строгой последовательности ритуала выполняет сугубо утилитарные функции: отсчет времени. Как только будет произнесено последнее слово, нужно быстро извлечь костяную палку, иначе вместо мункху получится обыкновенный дурачок. Тутол мог бы попросту пользоваться секундомером, он неоднократно засекал время, необходимое для наступления необратимых процессов, и с точностью до сотой доли секунды высчитал нужный период. Но… без заклинания не будет такого ошеломляющего впечатления. И потом – кто его знает, а вдруг какие-то духи и правда сверху наблюдают за действом? Так что пусть все будет по-прежнему: положено заклинание – получите…

Курчавый гость внезапно закатывает глаза и мягким кулем сползает с лавки. Бандиты, тихо чертыхаясь, подхватывают его и начинают приводить в чувство. Шаман, не моргнув глазом, дочитывает заклинание, резко выдергивает костяную палку и, надавив ею на вскрытый участок черепной кости, обильно поливает рану каким-то тягучим составом из небольшой берестяной бутылки.

Соединяясь с кровью, состав пенится и шипит, затем, спустя несколько секунд, застывает, образуя твердую желтоватую корку, похожую на янтарь. Тутол вновь оттягивает веко жертвы и долго изучает зрачок.

– Готово, однако, – флегматично объявляет он курчавому, успевшему прийти в себя и хватающему ртом воздух наподобие большой рыбины, выброшенной на сушу. – Можно забирать.

– Что… уже все? – «Кашемировый» болезненно морщится. – И никаких… никаких транквилизаторов, антибиотиков… А?

– Две луны надо лежать, – терпеливо поясняет Тутол, словно не расслышав его вопроса, и для убедительности тычет пальцем вверх. – Башка совсем заживет – можно работать выгонять. Они знают. – Он кивает в сторону бандитов.

Те подтверждают слова шамана, дружно кивнув квадратными черепами.

– Выходит, ничего ему колоть-вводить не надо… И он гарантированно не умрет? – Курчавый, похоже, все еще сомневается. – Верно?

– Да все нормально, братан, че ты переживаешь! – досадливо восклицает старший бандит. – Мы обо всем в курсе – как и чего. Никто еще не помер – проверено неоднократно! Я тебе отвечаю – все будет тип-топ.

– Очень хорошо, – соглашается наконец курчавый и, смущенно крякнув, показывает пальцем на Тутола и его раба:

– Давай… пристрелите этих.

– Не понял! – удивляется старший. – Ты че, в натуре – совсем? А дырки кто потом будет вертеть – ты?

– Шутит, – успокаивает его младший «шкаф». – Хорош прикалываться, рассчитайся с ним, и покатили. А то жрать уже охота.

Тутол улыбается. Гость набрался впечатлений и слегка переутомился от переживаний – эвон как нехорошо шутит. Надо забрать деньги и выпроводить его на свежий воздух, а то еще начнет буянить – такие случаи бывали.

– Они – свидетели. – Курчавый вновь тычет пальцем в сторону Тутола и Васьки. – А этот тип стоит такие бабки, – он переводит палец в сторону распростертого на топчане мужчины, – что вам и в самых смелых мечтах привидеться не могут. Получив их, мы уберем его, и все будет шито-крыто… А если его клан каким-то образом узнает, что с ним случилось на самом деле, всех нас будут очень долго распиливать на части. И не только нас… Кто поручится, что шаман не расскажет об этом случае, когда его начнут активно допрашивать умелые ребята? А в том, что они будут искать со всевозможным пристрастием, я ни капельки не сомневаюсь… Так что, ребята, делайте выводы.

Немного подумав, «шкафы» синхронно вытаскивают из плечевой кобуры пистолеты. Старший, нахмурясь, укоризненно пеняет «кашемировому»:

– А че ж ты раньше не сказал? Мы-то думали – обыкновенный лох, ну, фирмач там какой…

Тутол перестает улыбаться – бандиты медленно, как бы нехотя, поднимают стволы и целятся: старший в него, тот, что помладше, – в Ваську.

– Я никому не скажу, – бормочет шаман помертвевшими губами. – Клянусь всеми духами тайги – никому!

– Извини, дед, так получилось, – сокрушенно бормочет старший, взводя большим пальцем курок. – Ей-богу, вот так вот – не хотели… – Выстрелы получаются неожиданно громкими – пистолету положено стрелять гораздо тише. На глазах изумленного шамана бандитов отбрасывает назад – из огромных ран на груди хлещет кровь. Такие раны делает в теле большого зверя его «ремингтон», заряженный специальными патронами, на пулях которых Васька делает надфилем крестообразные надрезы. Только при чем здесь «ремингтон»?

– Хороший ствол, – замечает профессор, входя в хижину. Из ствола «ремингтона» в его руках струится легкий дымок. – Однако, дядька, я тебе жизнь спас… Давайте грузите зомби в снегоход и быстро собирайте шмотки – надо отсюда сваливать. А я пока с этим фруктом потолкую. – Он приближается к трясущемуся от страха курчавому и приставляет ствол к его лбу.

– Ну-ка, соколик, расскажи, что это за зверь такой и с чем его едят. – Профессор кивает на топчан, но, заметив, что Тутол застыл на месте в нерешительности, недовольно понукает его:

– Я тебе что сказал, старый пердун?

Хочешь еще немного пожить – собирайся, поедешь со мной. Я тебя спрячу и в обиду не дам. А ежели останешься – на тебя уже завтра красноярская братва охотиться будет. Ферштейн?

Тутол стряхивает оцепенение, дает команду Ваське – собрать самое необходимое – и начинает суетливо перемещаться по хижине, принимая участие в сборах. Проследив за движениями аборигенов, профессор удовлетворенно хмыкает и, уставив на трясущегося курчавого тяжелый взгляд, изрекает:

– Вот что, сокол… Ты, как сам понимаешь, не жилец. Но, если хочешь умереть быстро и безболезненно, расскажи-ка мне, что это за фрукт и как вы им собирались воспользоваться. И поживее, я тороплюсь…