Текст книги "Зигзаг истории"

Автор книги: Лев Гумилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Пятый акт трагедии

964 год застал Святослава на Оке, в земле вятичей. Война русов с хазарскими иудеями уже была в полном разгаре, но вести наступление через Донские степи, контролируемые хазарской конницей, киевский князь не решился[прим. 50]50
  Это ответ на сомнения А. А. Шахматова (Шахматов А А Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, с. 118–119).


[Закрыть]. Сила русов X в. была в ладьях, а Волга широка. Без излишних столкновений с вятичами русы срубили и наладили ладьи, а весной 965 г. спустились по Оке и Волге к Итилю, [3, с. 426–429]3
  Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.


[Закрыть] в тыл хазарским регулярным войскам, ожидавшим врага между Доном и Днепром[прим. 51]51
  С. П. Толстов (Толстов С. П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Л, 1943, с. 256) полагает, что русы встретились с гузами около Верхнедонского волока (т. е. выше Итиля) и двинулись вверх по Волге. Однако течение на Волге настолько сильное, что подняться против течения можно было только при помощи бурлаков. В военных условиях это слишком опасно. Поэтому надо считать, что русы спускались по Оке и Волге самосплавом, при котором воины не устают и могут быть готовы к бою с противником.


[Закрыть].

Поход был продуман безукоризненно. Русы, выбирая удобный момент, выходили на берег, пополняли запасы пищи, не брезгуя грабежами, возвращались на свои ладьи и плыли по Волге, не опасаясь внезапного нападения болгар, буртасов и хазар. Как было дальше, можно только догадываться.

При впадении р. Сарысу Волга образует два протока: западный – собственно Волга и восточный – Ахтуба. Между ними лежит зеленый остров, на котором стоял Итиль, сердце иудейской Хазарии. [21, с. 26]21
  Гумилев Л. Н. Гетерохронность увлажнения Евразии в древности. (Ландшафт и этнос: IV). – «Вестник ЛГУ», 1966, N 6, вып. 1, с. 62–71.


[Закрыть] Правый берег Волги – суглинистая равнина; возможно, туда подошли печенеги. Левый берег Ахтубы – песчаные барханы, где хозяевами были гузы. Если часть русских ладей спустилась по Волге и Ахтубе ниже Итиля, то столица Хазарии превратилась в ловушку для обороняющихся без надежды на спасение.

Продвижение русов вниз по Волге шло самосплавом и поэтому настолько медленно, что местные жители (хазары) имели время убежать в непроходимые заросли дельты, где русы не смогли бы их найти, даже если бы вздумали искать. Но потомки иудеев и тюрков проявили древнюю храбрость. Сопротивление русам возглавил не царь Иосиф, а безымянный каган. Летописец лаконичен: «И бывши брани, одолъ Свято-славъ козаромъ и градъ ихъ… взя» [42, т. I. с. 47]42
  Лихачев Д. С. Повесть временных лет. М.-Л., 1950, т. I и II.


[Закрыть][прим. 52]52
  Там сказано: «И градъ их и Бълу Вежю взя». Значит, «градъ» – не Белая Вежа (Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962, с. 427. Примеч. 9).


[Закрыть]. Вряд ли кто из побежденных остался в живых. А куда убежали еврейский царь и его приближенные-соплеменники – неизвестно.

Эта победа решила судьбу войны и судьбу Хазарии. Центр сложной системы исчез, и система распалась. Многочисленные хазары не стали подставлять головы под русские мечи. Это им было совсем не нужно. Они знали, что русам нечего делать в дельте Волги, а то, что русы избавили их от гнетущей власти, им было только приятно. Поэтому дальнейший поход Святослава – по наезженной дороге ежегодных перекочевок тюрко-хазарского хана, через «черные земли» к Среднему Тереку, т. е. к Семендеру, затем через кубанские степи к Дону и, после взятия Саркела, в Киев – прошел беспрепятственно.

Русские ратники, изголодавшиеся за долгий переход по полупустыне, разграбили роскошные сады и виноградники вокруг Семендера, но обитатели этих незащищенных поселений могли легко укрыться в густом лесу на берегу Терека. Жители Саркела, вероятно, разбежались заблаговременно, ибо сражаться стало не за что и не для чего. Гибель иудейской общины Итиля дала свободу хазарам и всем окрестным народам. Зигзаг сгладился, и история потекла по нормальному руслу.

Хазарские евреи, уцелевшие в 965 г., рассеялись по окраинам своей бывшей державы. Некоторые из них осели в Дагестане (горские евреи), другие – в Крыму (караимы). Потеряв связь с ведущей общиной, эти маленькие этносы превратились в реликты, уживавшиеся с многочисленными соседями. Распад иудео-хазарской химеры принес им, как и хазарам, покой.

Поклонники плененного света

Хазарская трагедия описана нами, но не объяснена. Неясными остаются причины того, почему многочисленная еврейская община, лишенная искренних друзей, ненавидимая соседями, не поддержанная подданными, полтораста лет господствовала над международной торговлей и возглавляла добрую половину разрозненных иудейских общин. Без искренних попутчиков и союзников такое дело неосуществимо. Значит, у иудейской Хазарии такие союзники были.

«Враги наших врагов – наши друзья», – гласит старинная пословица. Даже если они нас не любят и ничего от нас не получают, они, борясь со своими, а тем самым нашими врагами, помогают нам. В IX–XI вв. непримиримыми по отношению к христианству, исламу и хинаяническому буддизму были сторонники учения пророка и философа Мани, казненного в Иране в 276 г. Учение его распространилось на восток до Желтого моря, а на запад до Бискайского залива, но нигде не могло укрепиться из-за своей непримиримости. К IX в. манихейская община, как таковая, исчезла, но она дала начало множеству учений и толкований, породивших несколько сильных движений, резко враждебных христианству и исламу. Повсюду, где только не появлялись манихейские проповедники, они находили искренних сторонников, и всюду текла кровь в таких масштабах, которые шокировали даже привыкших ко многому людей раннего средневековья. А собственно говоря, почему надо было из-за поэтических взглядов на мир жертвовать собой и убивать других? Но ведь убивали же!

Манихейские проповедники в Южной Франции и даже в Италии так наэлектризовывали массы, что подчас даже папа боялся покинуть укрепленный замок, чтобы на городских улицах не подвергнуться оскорблениям возбужденной толпы, среди которой были и рыцари, тем более что затронутые пропагандой феодалы отказывались их усмирять.

Во второй половине XI в. манихейское учение охватило Ломбардию, где пороки высшего духовенства вызывали законное возмущение мирян. В 1062 г. священник Ариальд выступил в Милане против брака священников, но встретил сопротивление архиепископа Гвидо, и был убит. Борьба продолжалась, причем архиепископа и его наследника поддерживал император Генрих IV – тайный сатанист, а реформаторов – папы Александр И и Григорий VII. Видимо, и папы и император не интересовались сущностью проблемы, а просто искали сторонников. За соперничество вождей заплатили жители Милана, который сгорел во время уличного боя в 1075 г. В XII в. манихеи, названные в Италии патаренами, распространились по всем городам вплоть до Рима, причем наименее склонными к ереси оказались крестьяне, а наиболее активными еретиками – дворяне и священники, т. е. самая пассионарная часть населения.

В Лангедоке, находившемся под призрачным покровительством королей Германии, центром манихейства стал город Альби, из-за чего французских манихеев стали называть альбигойцами, наряду с их греческим наименованием – катары, что значит «чистые». Их община делилась на «совершенных», «верных» и мирян. «Совершенные» жили в безбрачии и посте, обучая «верных» и напутствуя умирающих, которые на одре смерти принимали посвящение в «совершенные», чтобы спастись от уз материального мира. Миряне, сочувствующие катарам, переводили на народные языки книги Ветхого Завета как героические сказания, чем понемногу изменяли идеалы рыцарства, а тем самым и стереотип поведения своих читателей. Остальное довершила антипатия провансальцев к французам как к чуждому и агрессивному этносу. К 1176 г. большая часть дворянства и духовенства Лангедока стали катарами, а меньшая часть и крестьяне предпочитали молчать и не протестовать.

Религиозные воззрения и разногласия сами по себе не повод для раздоров и истребительных войн, но часто являются индикатором глубоких причин, порождающих грандиозные исторические явления. Распространенное мнение, что пламенная религиозность средневековья породила католический фанатизм, от которого запылали костры первой инквизиции, – вполне ошибочно. К концу XI в. духовное и светское общество Европы находилось в полном нравственном упадке. Многие священники были безграмотны, прелаты получали назначения благодаря родственным связям, богословская мысль была задавлена буквальными толкованиями Библии, соответствовавшими уровню невежественных теологов, а духовная жизнь была скована уставами клюнийских монахов, настойчиво подменявших вольномыслие добронравием. В ту эпоху все энергичные натуры делались или мистиками или развратниками. [подробно 47, с. 170–173]47
  Осокин П. Первая инквизиция и завоевание Лангедока франками. Казань, 1872.


[Закрыть] А энергичных и пассионарных людей в то время было много больше, чем требовалось для повседневной жизни. Поэтому-то их и старались сплавить в Палестину, освобождать Гроб Господень от мусульман, с надеждой, что они не вернутся.

Но ехали на Восток не все. Многие искали разгадок бытия, не покидая родных городов, потому что восточная мудрость сама текла на Запад. Она несла ответ на самый больной вопрос теологии: Бог, создавший мир, благ; откуда же появились зло и сатана?

Принятая в католичестве легенда о восстании обуянного гордыней ангела не удовлетворяла пытливые умы. Бог всеведущ и всемогущ! Значит, он должен был предусмотреть это восстание и подавить его. А раз он этого не сделал, то он повинен во всех последствиях и, следовательно, является источником зла.

Для подавляющего большинства людей, входивших в христианские этносы средневековья, сложные теологические проблемы были непонятны и ненужны. Однако потребность в органичном, непротиворечивом мировоззрении была почти у всех христиан, даже у тех, кто практически не верил в догматы религии и, уж во всяком случае, не думал о них.

Характер и система мировоззрения имели практический смысл – отделение добра от зла и объяснение того, что есть зло. Для средневекового обывателя эта проблема решалась просто – противопоставлением Бога дьяволу, т. е. путем элементарного дуализма. Но против этого выступили ученые теологи, монисты, утверждавшие, что Бог вездесущ. Но коль скоро так, то Бог присутствует в дьяволе и, значит, несет моральную ответственность за все проделки сатаны.

На это мыслящие люди возражали, что если Бог – источник зла и греха, пусть даже через посредство черта, то нет смысла почитать его. И они приводили тексты из Нового Завета, где Христос отказался вступить в компромисс с искушавшим его дьяволом.

На это сторонники монизма возражали теорией, согласно которой сатана был создан чистым ангелом, но возмутился и стал творить зло по самоволию и гордости. Но эта концепция несовместима с принципом всеведения Бога, который должен был предусмотреть нюансы поведения своего творения, и всемогущества, ибо, имея возможность прекратить безобразия сатаны, он этого не делает. Поэтому теологи выдвинули новую концепцию: дьявол нужен и выполняет положенную ему задачу, а это, по сути дела, означало компромисс Бога и сатаны, что для людей, безразличных к вере, было удобно, а для искренне верующих – неприемлемо. Тогда возникли поиски нового решения, а значит, и ереси.

В 847 г. ученый монах Готшальк, развивая концепцию Блаженного Августина, выступил с учением о предопределении одних людей к спасению в раю, а других – к осуждению в аду, вне зависимости от их поступков, а по предвидению Божию в силу его всеведения. Это мнение было вполне логично, но абсурдно, ибо тогда отпадала необходимость что-либо делать ради своего спасения и, наоборот, можно было творить любые преступления, ссылаясь на то, что и они предвидены Богом при сотворении мира. Проповедь Готшалька вызвала резкое возмущение. В 849 г. по поводу ее возникла полемика, в которой принял участие Иоанн Скот Эригена, заявивший, что зла в мире вообще нет, что зло – это отсутствие бытия, следовательно, проблема Добра и Зла вообще устранялась из теологии, а тем самым упразднялась не только теоретическая, но и практическая мораль.

Мнение Эригены было осуждено на поместном соборе в Валенсе в 855 г.. [2, с. 62–65]2
  Арсеньев И. От Карла Великого до Реформации. М., 1909. 3. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.


[Закрыть] Собор высказался в пользу учения Готшалька и с презрением отверг «шотландскую кашу», т. е. учение Эригены, которое квалифицировали как тезисы дьявола, а не истинной веры. [2, с. 62–65]2
  Арсеньев И. От Карла Великого до Реформации. М., 1909. 3. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.


[Закрыть] Но ведь в обоих вариантах зло, как метафизическое (сатана), так и практическое (преступления), реабилитировалось. Готшальк считал источником зла божественное предвидение, а Эригена предлагал принимать очевидное зло за добро, так как «Бог зла не творит».

Итак, теоретически проблема Добра и Зла зашла в тупик, а практически Римская церковь вернулась к учению Пелагия о спасении путем свершения добрых дел. Такое решение было отнюдь не сознательным отходом от взглядов Блаженного Августина, а скорее, инстинктивным, воспринимаемым интуитивно и дававшим практические результаты естественную мораль. Но если пелагианство удовлетворяло запросам массы, то не снимало вопроса о природе и происхождении зла и сатаны, упомянутого в Новом Завете неоднократно. Неопределенность тревожила пытливые умы молодых людей всех наций и сословий.

Не то чтобы они искали в философии и теологии способ обогащения или социального переустройства; нет, им требовалось непротиворечивое мировоззрение, которое объединило бы их жизненный опыт с традицией и уровнем знаний того времени.

В самом деле, годилось ли для людей IX в., одаренных пылким воображением при привычке к конкретному мировосприятию, описание Бога, как «непостижимости», которая не знает, что она есть. По отношению к предметам мира – Бог обозначается как небытие, – или как монада, не имеющая в себе ни различия, ни противоположения; в отношении к бытию идеальному – как причина всех вещей, обретающих форму; по отношению к своей непостижимости – как «божественный мрак».

А как могли монахи обители Мальмсбери, где Эригена был настоятелем, молиться «мраку», который их и услышать-то не может? Они не могли не усмотреть в учении своего игумена кощунство и в 890 г, по вполне недостоверной, но весьма показательной версии, убили его собственной чернильницей. Но и после этого больные вопросы не были сняты Разочаровавшись в возможностях схоластики, которая в X в. переживала очередной упадок, средневековые богоискатели искали решения проблемы вне школ и получали ответы от приходивших с Востока (с Балканского полуострова) манихеев, или, как их называли, катаров (чистые)[прим. 53]53
  Западное манихейство соперничало с христианством с конца III в и подвергалось аналогичным гонениям при Диоклетиане. Христианские императоры продолжали эти преследования Феодосии определил за принадлежность к манихейству смертную казнь. Гонорий квалифицировал исповедание манихейства как государственное преступление. Вандальский король Гуннерих истребил манихеев в Северной Африке, спаслись лишь те, кто успел убежать в Италию. В VI в центром манихейства стала Равенна, ибо жители Ломбардии, ариане, вынужденные бороться против Рима, дали им приют. В X в манихейство распространилось в Лангедоке и сомкнулось с аналогичными учениями Болгарии. В 1022 г в Орлеане были сожжены десять катаров, среди которых были духовник короля Роберта I Этьен, схоластик Лизой и капеллан Гериберт. В отличие от многих патриархальных и плебейских антицерковных движений, катары были социально разнообразны, что способствовало успехам их учения.


[Закрыть]. Зло вечно. Это материя, оживленная духом, но обволокшая его собой. Зло мира – это мучение духа в тенетах материи; следовательно, все материальное – источник зла А раз так, то зло – это любые вещи, в том числе храмы и иконы, кресты и тела людей. И все это подлежит уничтожению. Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рождение, со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения души предлагалось другое изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя – зло, то любое истребление ее – благо, будь то убийство, ложь, предательство… все не имеет никакого значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено.

В учении о предопределении, т. е. об ответственности за свои грехи, наиболее актуальном для того времени, катары совмещали августинизм Готшалька и космологию Эригены. Они отрицали свободу воли у человека и делили людей на сотворенных добрым и злым богами. Первые могут сделать зло лишь против воли, и, следовательно, грех не вменяется им в вину, а может только отсрочить их «возвращение домой». При этом они постулировали пресуществование душ и метампсихозис. Этим «возвращением» они смыкаются с космологией Эригены с той лишь разницей, что последний отрицал злое начало; зато он называл Бога – «божественный мрак», так что неясно, кому он поклонялся: Богу или сатане? С точки зрения его учеников – монахов логичнее было второе решение, так как «божественный мрак» (несотворенное и творящее) принимал в себя обратно не свою эманацию, т. е. идеи (сотворенное и творящее), и невидимые вещи, наполняющие мир (сотворенное и не творящее), а неупокоенные души мертвецов (не сотворенное и не творящее), т. е. попросту «нежить», вампиров, которых люди боятся и которые имеют псевдосуществование при злой (для людей) активности. Переводя эту дилемму на язык современных понятий, можно сказать, что в возникшей системе представлений роль дьявола играл вакуум, который, как известно, при столкновении с материей весьма активен, хотя без нее лишен существования. Но поскольку живое воображение людей того времени требовало персонификации и доброго и злого начала, то катары объединили злого бога с богом Ветхого Завета – Яхве, переменчивым, жестоким и лживым, создавшим материальный мир для издевательства над людьми.

Но тут средневековый христианин сразу задавал вопрос: а как же Христос, который был и человеком? На это были приготовлены два ответа: явный для новообращенных и тайный для посвященных. Явно объяснялось, что «Христос имел небесное, эфирное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из нее столь же чуждым материи, каким был прежде. Он не имел надобности ни в чем земном, и если он видимо ел и пил, то делал это для людей, чтобы не заподозрить себя перед сатаной, который искал, случая погубить «Избавителя». Однако для «верных» (так назывались члены общины) предлагалось другое объяснение: «Христос – творение демона: он пришел в мир, чтобы обмануть людей и помешать их спасению. Настоящий же не приходил, а жил в особом мире, в небесном Иерусалиме». [47, с. 194–195]47
  Осокин П. Первая инквизиция и завоевание Лангедока франками. Казань, 1872.


[Закрыть]

Довольно деталей. Нет, и не может быть сомнений в том, что манихейство в Провансе и Ломбардии не ересь, а просто антихристианство и что оно дальше от христианства, нежели ислам и даже теистический буддизм. Однако если перейти от теологии к истории культуры, то вывод будет иным. Бог и дьявол в манихейской концепции сохранились, но поменялись местами. Именно поэтому новое исповедание имело в XII в. такой грандиозный успех. Экзотической была сама концепция, а детали ее привычны, и замена плюса на минус для восприятия богоискателей оказалась легка. Следовательно, в смене знака мог найти выражение любой протест, любое неприятие действительности, в самом деле весьма непривлекательной. Кроме того, манихейское учение распадалось на множество направлений, мироощущений, мировоззрений и степеней концентрации, чему способствовали в разной мере пассионарность новообращенных, позволявшая им не бояться костра, и оправдание лжи, с помощью которой они не только иногда спасали себя, но наносили своим противникам неотразимые губительные удары.

Ради успеха пропаганды своего учения катары часто меняли одежду, проникая в города и села, то как пилигримы, то как купцы, но чаще всего как ремесленники-ткачи, потому что ткачу было легко попасть на работу и завязать нужные связи, самому оставаясь незамеченным. Отсюда видно, что здесь не классовое антифеодальное движение масс, а маскировка членов организации, объединенной властью манихейского «папы», жившего, как говорили, в Болгарии.

Но почему же манихейские ученые не смогли вытеснить христианства, особенно когда папы воевали с императорами, а схоласты тратили силы на бесплодные споры друг с другом? Пожалуй, потому, что манихейству противостояло неосознанное мировоззрение, которое мы попробуем сформулировать здесь. Бог сотворил Землю, но дьявол – князь мира сего; на Земле дьявол сильнее Бога, но именно поэтому благородный рыцарь и монах-подвижник должны встать на защиту слабого и бороться с сильным врагом до последней капли крови. Ведь не в силе Бог, а в правде, и творение его – Земля прекрасна, а Зло приходит извне, от врат Ада, и самое простое и достойное – загнать его обратно.

Эта концепция была непротиворечива, проста для восприятия и соответствовала если не нравам того времени, то его идеалам. А поскольку идеал – это далекий прогноз, воспринимаемый интуитивно, то он и оправдался, хотя трагедия, сопутствовавшая его осуществлению, постигла Европу и Азию лишь в XIII в., т. е. за хронологическими рамками нашего сюжета. Поэтому обратимся пока к Византии, которая пострадала от аналогичных учений не менее Франции.

Наследники тайного знания

Как было уже кратко сказано, византийский суперэтнос вылупился из яйца христианской общины, социальным обрамлением которой была церковная организация. Но был в этом яйце и второй зародыш – так называемый гностицизм. Гностиками становились мечтатели, богоискатели, почти фантасты, стремившиеся, подобно античным философам, придумать связную и непротиворечивую концепцию мироздания, включая в него добро и зло. Гностицизм – это не познание мира, а поэзия понятий, в которой главное место занимало неприятие действительности. Среди множества гностических школ и направлений общим было учение о Демиурге, т. е. ремесленнике, сотворившем мир, чтобы забавляться муками людей. Этим Демиургом они считали еврейского ветхозаветного Яхве, которого они противопоставляли истинному Богу, творившему души, но не материю. Вместе с тем они все признавали Христа, но считали его человеческий облик призрачным, т. е. нематериальным. Наиболее распространено было учение офитов, т. е. поклонников Змея, научившего мудрости Адама и Еву.

По этой логико-этической системе в основе мира находится Божественный Свет и его Премудрость, а злой и бездарный демон Ялдаваоф, которого евреи называют Яхве, создал Адама и Еву. Но он хотел, чтобы они остались невежественными, не понимающими разницу между Добром и Злом. Лишь благодаря помощи великодушного Змея, посланца божественной Премудрости, люди сбросили иго незнания сущности божественного начала. Ялдаваоф мстит им за освобождение и борется со Змеем – символом знания и свободы. Он посылает потоп (под этим символом понимаются низменные эмоции), но Премудрость, «оросив светом» Ноя и его род, спасает их. После этого Ялдаваофу удается подчинить себе группу людей, заключив договор с Авраамом и дав его потомкам закон через Моисея. Себя он называет Богом Единым, но он лжет; на самом деле он просто второстепенный огненный демон, через которого говорили некоторые еврейские пророки. Другие же говорили от лица других демонов, не столь злых. Христа Ялдаваоф хотел погубить, но смог устроить только казнь человека Иисуса, который затем воскрес и соединился с божественным Христом.

С более изящными и крайне усложненными системами выступили во II в. антиохиец Саторнил, александриец Василид и его соотечественник, переехавший в Рим, – Валентин.

Большинство гностиков не стремились распространять свое учение, ибо они считали его слишком сложным для восприятия невежественных людей. Поэтому их концепции гасли вместе с ними. Но в середине II в. христианский мыслитель Маркион, опираясь на речь апостола Павла в Афинах о «Неведомом Боге», развил гностическую концепцию до той степени, что она стала доступной широким массам христиан. И это учение не исчезло. Через сотни передач оно сохранилось на родине Маркиона – в Малой Азии, и в IX в., преображенное, но еще узнаваемое, стало исповеданием павликиан (от имени апостола Павла), выступивших на борьбу с византийским православием, причем они даже заключили политический союз с мусульманами.

Если говорить о религиозной доктрине павликиан, то бросается в глаза их различие с манихеями, сходство с древними гностиками и крайне отрицательное отношение к маздакизму и иудаизму.

Но теологические тонкости, которые волновали умы богословов, были чужды и непонятны массам, задачей которых была война против Византии. Для противопоставления себя православию было достаточно общепонятного признания материи не творением Божиим, а извечным злым началом. Этот тезис роднит павликиан с манихеями и катарами, однако происхождение доктрины от утраченного трактата Маркиона наложило на их идеологию неизгладимый отпечаток.

Сочинение Маркиона о несоответствии Ветхого и Нового Заветов не сохранилось, потому что оно во II в. не было ни принято, ни опровергнуто. Оно подверглось осторожному замалчиванию, а потом забвению. Этот способ научной полемики во все века действует безотказно. Но противники Маркиона не могли предвидеть, что к концу XIX в. удастся восстановить содержание его концепции путем применения неизвестной им методики – широкого сопоставления фрагментов с общим направлением мысли, достаточно оригинальной, чтобы выделить ее из числа прочих. Эту работу проделал Дёллингер и получил результат, если не идентичный тексту Маркиона, то достаточно к нему близкий. Различие между Богом Ветхого Завета и Богом Евангелия формулировалось катарами, павликианами и христианскими гностиками так: «Первый запрещает людям вкушать от древа жизни, а второй обещает дать побеждающему вкусить сокровенную манну» (Апок. 2, 17). Первый увещевает к смешению полов и к размножению до пределов ойкумены, а второй запрещает даже одно греховное взирание на женщину. Первый обещает в награду землю, второй – небо. Первый предписывает обрезание и убийство побежденных, а второй – запрещает то и другое. Первый проклинает землю, а второй ее благословляет. Первый раскаивается в том, что создал человека, а второй не меняет своих симпатий. Первый предписывает месть, второй – прощение кающегося. Первый требует жертв животных, второй от них отвращается. Первый обещает иудеям господство над всем миром, а второй запрещает господство над другими. Первый позволяет евреям ростовщичество (т. е. капитализм), а второй запрещает присваивать не заработанные деньги (военная добыча в то время рассматривалась как оплата доблести риска). В Ветхом Завете – облако темное и огненный смерч, в Новом – неприступный свет. Ветхий Завет запрещает касаться ковчега Завета и даже приближаться к нему, т. е. принципы религии – тайна для массы верующих, в Новом Завете – призыв к себе всех. В Ветхом Завете – проклятие висящему на дереве, т. е. казнимому, в Новом – крестная смерть Христа и воскресение; в Ветхом Завете невыносимое иго закона, а в Новом – благое и легкое бремя Христово,. [65, s. 146–147]65
  Dollinger. Geschichte der gnostischen-manicha # ischen Lechten im fruher Mittelalter. Leipzig, 1980.


[Закрыть] [цит. по: 2, с.37]2
  Арсеньев И. От Карла Великого до Реформации. М., 1909. 3. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.


[Закрыть]

Павликиан, как и манихеев, нельзя считать христианами, несмотря на то что они не отвергали Евангелия. Павликиане называли крест символом проклятия, ибо на нем был распят Христос, не принимали икон и обрядов, не признавали таинства крещения и причащения и все активно боролись против церкви и власти, прихожан и подданных, сделав промыслом продажу плененных юношей и девушек арабам. Вместе с тем в числе павликиан встречалось множество попов и монахов-расстриг, а также профессиональных военных, руководивших их сплоченными, дисциплинированными отрядами. Удержать этих сектантов от зверств не могли даже их духовные руководители. Жизнь брала свое, даже если лозунгом борьбы было отрицание жизни. И не стоит в этих убийствах винить Маркиона, который в богословии был филологом, показавшим принципиальное различие между Ветхим и Новым Заветами[прим. 54]54
  Взгляд Маркиона на Космос разъяснил его ученик Апеллес (ум. ок 180 г) Единое начало – нерожденный Бог – сотворило двух главных ангелов. Один, «знаменитый и славный», сотворил мир, другой, «огненный», враждебен Богу и миру Следовательно, мир, как творение доброго ангела, благостен, но подвержен ударам злого «огненного», отождествленного с Яхве Ветхого Завета (Арсеньев И. От Карла Великого до Реформации. М., 1909. 3. Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962, с 117) Различие древнего маркионизма с учениями, от него отпочковавшимися, очевидно.


[Закрыть]. В идеологическую основу антисистемы византийского суперэтноса могла быть положена и другая концепция, как мы сейчас и покажем.

Павликианство было разгромлено военной силой в 872 г., после чего пленных павликиан не казнили, а поместили на границе с Болгарией для несения пограничной службы. Так смешанная манихеиско-маркионитская доктрина проникла к балканским славянам и породила богумильство, вариант дуализма, весьма отличающийся от манихеиского прототипа, укрепившегося в те же годы в Македонии (община в Дроговичах).

Вместо извечного противостояния Света и Мрака, богумилы учили, что глава созданных Богом ангелов, Сатаниил, из гордости восстал и был низвергнут в воды, ибо суши еще не было, Сатаниил создал сушу и людей, но не мог их одушевить, для чего обратился к Богу, обещая стать послушным. Бог вдунул в людей душу, и тогда Сатаниил его надул и сделал Каина. Бог в ответ на это отрыгнул Иисуса, бесплотного духа, для руководства ангелами, тоже бесплотными. Иисус вошел в одно ухо Марии, вышел через другое и обрел образ человека, оставаясь призрачным. Ангелы скрутили Сатаниила, отняли у него суффикс «ил» – «единый», в котором таилась его сила, разумеется мистическая, и загнали его в Ад. Теперь он не Сатаниил, а сатана. А Иисус вернулся в чрево Отца, покинув материальный, созданный Сатаниилом, мир. Вывод из концепции был неожидан, но прост: «Бей византийцев!»

Теперь можно остановиться, чтобы сделать первое обобщение, предваряющее вывод. Катары, патарены, богумилы, павликиане, маздакиты, строгие манихеи и их разновидности, несмотря на догматические различия и различный генезис философем, обладали одной общей чертой – антиматериализмом, выражавшимся в ненависти к материальному миру, или, как сказали бы в наше время, к окружающей среде. Представители полярной им идеологии рассматривали окружающую среду, с присущими ей стихийными процессами, как творение Божие, т. е как благо. Они были стихийными материалистами независимо от присутствия в мировоззрении принципа монотеизма. Таким образом, приняв нейтральную систему отсчета, мы можем ввести в исследование деление на два разряда мироощущений (отнюдь не философских или теологических доктрин), жизнеутверждающее, т. е. сопричастное биосфере планеты, и жизнеотрицающее, ставящее целью и идеалом аннигиляцию материального мира Соотношение между этими мировоззрениями отнюдь не зеркальное, вследствие чего присвоить социальным образованиям негативного типа название «антисистем» можно только условно. Решающей здесь является асимметрия, ибо негативные образования существуют только за счет позитивных этнических систем, которые они разъедают изнутри, как раковые опухоли – организм, вмещающий их.

Может возникнуть сомнение в том, что описанное явление было в средние века универсально, а не характерно только для христианской культуры. В этом случае можно было бы обойтись без поисков естественного объяснения феномена. Поэтому продолжим описание и рассмотрим, как обстояло дело на Ближнем Востоке, в мире иных культурных традиций и иных этнических соотношений, т е. Арабском халифате при династии Аббасидов.