Текст книги "Акведук на миллион"

Автор книги: Лев Портной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5

Я оказался в Петропавловской крепости. Меня осмотрел лекарь, признал здоровым и годным для отправки в тюрьму. Стража проводила меня в Алексеевский равелин.

– Ваш номер семь, – промолвил унтер-офицер, открывая застенок.

В помещении я был неприятно удивлен, увидев два стола и два стула. Хотелось одиночества, а в камере предполагался сосед. Еще большее потрясение ждало меня впереди. Вошедший следом солдат уселся за стол с железным подсвечником и застыл истуканом. Я подумал, что служивый задаст какие-то вопросы, даст пояснения о правилах пребывания в тюрьме и удалится. Но он молчал, засовы лязгнули, и мы остались вдвоем.

– Сударь ты мой, так и будешь здесь сидеть? – спросил я.

– Так положено, – недовольно буркнул он.

У противоположной стены находилась кровать. Одна.

– Ты, что же, брат, круглые сутки будешь сидеть? – осведомился я.

– Будет смена, – более мягким тоном ответил он и, чуть погодя, добавил: – Разговаривать нам не положено.

Я опустился за второй стол. Посуда – миска, пара тарелок, стаканы и графин – задребезжала, когда я отодвинул ее в сторонку, чтобы положить на столешницу руки.

Лучше бы меня поместили в камеру с другими арестантами. Будь рядом такие же бедолаги, я бы, не стесняясь, упал на волосяной тюфяк, обхватил обе выделенные мне пуховые подушки, уткнулся в них и, закрыв глаза, переживал свое несчастье. Но проявить слабость под пристальным взором надзирателя казалось унизительным.

Но и одно присутствие солдата само по себе унижало сверх всякой меры. Я терял право на приватную жизнь, словно какая-то собачонка, как скотина, – хуже! – беспризорный котенок и тот мог забиться под лавку.

Я вертел в руках столовые ложки и ножи – серебряные, к моему немалому удивлению, но мыслями находился на Моховой в питейном заведении Головцына, не мог отогнать образ человека в очочках, похожего на лекаря, он чесал за ушами черного котеночка, кутался в шубу, стараясь сберечь тепло, и не подозревал, что скоро, совсем скоро, тепло этого мира станет ему ненадобным.

Господи, как же я не догадался, что он-то и был вестником из Москвы?! Он приехал в Санкт-Петербург, чтобы предупредить о грозившей опасности! Я сидел рядом с ним, разговаривал с ним! Даже мысль была – спросить, не нужна ли помощь? И я отмел эту мысль!

Господи! Будь я чуточку сообразительней, человек остался бы жив, а я б не томился в застенке по ложному обвинению! Господи, если бы время воротить вспять! Всего-то на пару часов!

И как же подло устроен человек! Никогда не бывает искренним! Даже в минуты глубокого раскаяния думает о том, как выглядит со стороны! И я не удержался от этой слабости! Убивался оттого, что из-за моего недомыслия погиб человек, но еще и сожалел, что на мне партикулярный костюм. Как только представилась возможность, попросил передать мосье Каню, чтобы принес мундир.

Пожелание исполнили быстро. Мало того, позволили Жану прийти ко мне. Только я, махнув рукой на солдата, улегся в постель поверх тюфяка, как заскрежетали засовы и раздался знакомый голос:

– Сударь, где ж это вы-с?

Жан стоял со стопкой одежды в руках в полосе света, падавшего через забранное решеткой окно, и пучил глаза на солдата.

– Здесь. Где ж мне быть-то?!

Я указал камердинеру на стол:

– Клади сюда.

– А, сударь! – воскликнул Жан жалостным голосом, но с торжествующими нотками. – Говорил-с я вам, от писем-с одни неприятности! Вот что теперь вышло-с!

– Молчал бы, дубина, – добродушно промолвил я, отчасти признавая его правоту.

Не ответив, камердинер вышел из камеры – ее отчего-то держали открытой. Мосье Каню вернулся, втащил два тюка. Дверь закрыли. А Жан с хозяйской сноровкой начал распаковывать вещи.

Помимо заказанного мною мундира, он принес теплую исподнюю одежду, пуховую подушку, одеяло, домашнюю снедь.

– Жан, у меня уже есть две подушки, – сказал я.

– Откуда ж мне знать, сударь? – развел он руками.

– Черт побери, куда ты принес столько вещей?

Его забота тронула меня. Но в то же время рассердила уверенность французишки в том, что я угодил в тюрьму надолго.

Жан покосился на солдата и прошептал по-французски:

– Вот что, сударь, вы бы деньгами меня снабдили-с! А то ж как же теперь-с?!

– Какими деньгами, дубина?! – еще больше рассердился я.

– Как – какими? – развел он руками. – Вас-то теперь лет десять не дождешься! А то и повесят-с! А мне на какие шиши, извините-с, жить прикажете-с? Квартиру-с содержать?!

– Не положено! – раздался голос солдата. – По-русски изъясняться извольте!

– Да ты не волнуйся, Жан, – продолжил я на родном языке. – На квартире мы сэкономим! Ты для себя-то вещей почему не взял? Ты же теперь здесь поживешь, в соседнем номере – я договорился!

– Сударь! Сударь! – завопил Жан. – Вы все шутить-с изволите-с! А я из-за вас по миру пойду-с! Это вы тут на казенных харчах…

– С чего ты взял, что я шучу? – хмыкнул я. – Я, конечно, не принцесса Володимирская, но вполне могу позволить себе камердинера в тюремных условиях. Ну и горничную неплохо бы. Я тебе подскажу заведение, где ее нанять. Обратишься к мадам Шерамбо…

– Сударь! Сударь! – Жан встревожился не на шутку. – Все бы вам-с зубоскалить! И между прочим-с, смотрите, что я принес.

Он развернул сверток, бросив на пол ворох оберточной бумаги, и поставил на стол кофейную чашечку с блюдечком. Эту пару китайской работы я привез в прошлом году из Лондона.

– Время! Время! – прокричал солдат.

– Ладно, иди, – сказал я камердинеру.

– И бумагу забери! Не положено! – добавил служивый.

Жан собрал мусор и ушел. Проскрипели засовы. Я встал сбоку от соглядатая, сбросил с себя сырую одежду и надел сухой, еще хранивший домашнее тепло мундир. Затем я сел за стол, взял в руки чашечку, поднял ее к окошку. Свет был слабым – будто бы вечерело и цапли на озере готовились к ночлегу, шелестели камыши, слышался едва уловимый аромат кофия.

Эх, жалко будет, если чашечка пропадет!

Накатила тоска. Что, если занятые государственными делами друзья нескоро вмешаются в мою судьбу?! А то еще ввиду всяческих политесов превратят меня в разменную монету? Встанет вопрос: за кого в первую голову хлопотать – за меня или за каких-нибудь поляков? И тот же князь Адам в угоду своим амбициям попросит за соотечественников! Да и вопрос еще, знают ли они о случившемся? Не подвела бы графиня де ла Тровайола!

Я с тоскою оглядел стопки одежды, оставленные Жаном. Неужели все это понадобится?! Господи, лучше уж сразу сдохнуть!

Алессандрина не подвела! Ночью заскрежетала дверь, и зычный голос провозгласил:

– Графа Воленского к товарищу министра внутренних дел!

Вошел унтер-офицер и уже будничным тоном окликнул меня:

– Андрей Васильевич.

Черная карета в сопровождении драгунов понесла меня в черную петербургскую ночь. И когда мы проезжали через мосты – сперва Петровский[18]18
  Петровский мост – в настоящее время Иоанновский мост.


[Закрыть], затем Никольский[19]19
  Никольский мост – в настоящее время Тучков мост.


[Закрыть] и Исакиевский[20]20
  Исакиевский мост – существовавший в описываемые времена плашкоутный мост от Васильевского острова к месту современной площади Декабристов.


[Закрыть], разыгрывалась моя фантазия, будто эти мосты знаменовали перемены в моей жизни.

Возомнилось, что поездка закончится тем, что приведут меня в просторный кабинет, и я не сразу замечу, что свечи стоят нетронутые, и письменный прибор сверкает неестественной чистотой, только появится смутное ощущение, что кабинет еще не обжит. И спрошу я: «Ну? Зачем подняли меня среди ночи? Где же товарищ министра[21]21
  Товарищ министра – должность, соответствующая современному понятию заместителя министра.


[Закрыть] юстиции?» А с меня оковы снимут и скажут: «Андрей Васильевич, так вы же и есть товарищ министра юстиции!» Двери распахнутся настежь, войдут лакеи со свечами, за ними их величества Александр Павлович и Елизавета Алексеевна, следом со скромной улыбкой на губах княжна Нарышкина, будут аплодировать. Появятся друзья с поздравлениями, в глазах – ревность, ну так – самая малость. Гаврила Романович поздравит меня, тщательно соблюдая церемониальный этикет, в подчеркнуто сухих словах скроется неудовольствие. А государь шепнет на ухо: «Андрей Васильевич, на Державина внимания не обращай. С докладами заходи в любое время напрямую ко мне без особого приглашения!» Последним выйдет из тени старый граф Строганов, и я скажу ему: «Ну-с, Александр Сергеевич, где там ваш список? Давайте сюда! Всех на свободу!»

Погруженный в сладкие грезы, я и не заметил, как экипаж остановился. Мы прибыли ко дворцу Строгановых. Поднялась суета, меня провели в павильон к Николаю Николаевичу. Лопоухий поручик и двое драгун последовали за мной. Они сняли с меня оковы, я сбросил шинель лакею, и руки вновь заковали.

Прошли в гостиную. Увидев меня, Новосильцев поспешил навстречу с объятиями.

– Братец мой, что с тобою стряслось?

– Что стряслось? – переспросил я. – Николай Николаевич, вы помните, вчера говорил я о заговоре…

Он не успел ответить. Раздался голос старого графа:

– Ну, где он?

Я обернулся, Александр Сергеевич обнял и трижды расцеловал меня.

– Спаси Бог вас! – воскликнул я. – Жизнью обязан вам!

– Не мне, не мне, Андрюша. Благодарите прелестную особу, графиню Алессандру. А я, – старый граф развел руками и с легким укором в голосе продолжил: – Что я? Я всего лишь перешел к последнему, четыре тысячи восемьсот сорок шестому, делу.

– Ладно, ладно вам! – послышался голос Павла. – Дайте ему отобедать. Несите!

Паша Строганов вошел в гостиную и сразу же посторонился, пропуская вперед лакеев с блюдами. Горячий аромат вызвал спазмы в желудке, но аппетита не было.

Слуги расставляли тарелки, а я смотрел на Пашку, он на меня. Что-то будто щелкнуло во мне; ведь всего-то несколько часов провел в Алексеевском равелине, а хватило, чтобы понять: дружба – вот самое дорогое, что есть у меня, все остальное – пустое!

Мы двинулись друг к другу одновременно, Паша обнял меня крепко-накрепко, а я – насколько позволила цепь между оковами. Старый граф отвернулся в сторону и смахнул слезу.

– Поло, Поло! – промолвил я.

– Эх ты, Воленс-Ноленс, – вздохнул он, высвободил из объятий и приказал. – Садись, поешь.

– Спасибо, что-то аппетита нет, – отмахнулся я. – Да и слуга в каземат домашней снеди принес. Самое важное, выслушайте меня.

– Успеем, – перебил меня Николай Николаевич. – Ты, братец, все же покушай сперва, а потом уж и поговорим. Я ведь, знаешь ли, ради этого ужина принял пост товарища министра юстиции.

– Поздравляю. – Я пересилил досаду. – А что значит – ради ужина?

Я поднял руки и потряс цепью.

– Освободите его. Под мое слово, – приказал Поло моим конвоирам.

Лопоухий поручик на мгновение стушевался, а затем вытащил ключ и снял оковы.

– Садись, братец, ешь, – велел Новосильцев. – Через «не могу». Давай-ка и мы составим тебе компанию, чаю попьем. Авось аппетит пробудится.

Я подчинился. Первый же кусок угомонил спазмы в желудке, и я с жадностью проглотил поздний ужин. В животе образовалась сытная тяжесть, но через минуту, завершив трапезу, я уже не помнил, чем меня потчевали.

– Ну, братец, вот теперь рассказывай, – сказал Николай Николаевич. – История, признаться, запутанная. На Моховой убит человек. Свидетели показывают, что убил его ты.

– Я убил?! – взревел я так, что конвоиры вперед подались, словно испугались, что еще кого-нибудь убью.

Новосильцев повелительным жестом остановил солдат и их лопоухого начальника и сдержанным голосом попросил:

– Спокойно, Андрей, угомонись и расскажи все по порядку.

Поло и старый граф с живейшим интересом также приготовились слушать. Я поведал им обо всем, что случилось за прошедший день. Правда, начал с того, как Чарторыйский с Каменским застали меня в обнимку с графиней де ла Тровайола, умолчав конечно же о Нарышкиной. Догадками о водопроводе я тоже пока делиться не стал. Друзья внимали каждому слову, время от времени уточняя детали.

– Кто бы это мог быть? – задумчиво проговорил Новосильцев, имея в виду таинственного собеседника военного губернатора. Он зажал ладонью рот, словно затем, чтобы сдержать неверные догадки, и сидел, покачиваясь и вперив взгляд в горящий камин. В языках пламени виделись ему сцены прошедшего бала, он перебирал гостей, окружавших военного губернатора, примеряя к ним роль заговорщика.

– А убитый? Кем был убитый? – спросил я.

– И здесь тупик, – вздохнул Поло. – Документов при нем не обнаружили. Верно, среди бумаг, доставшихся преступнику, оказались и паспорт, и подорожная. Полиция, конечно, разберется, кто это был, но потребуется время…

Я прикинул: стоит ли сейчас говорить о водопроводе? И вновь решил выждать до такого момента, когда мои слова больший эффект возымеют. Я хотел доказать им, что напрасно не воспринимают меня всерьез. А пока решил зайти с другой стороны.

– А нельзя ли арестовать военного губернатора?! – предложил я. – Допросить с пристрастием!

– Можно! – с готовностью кивнул Новосильцев. – Если сможешь предоставить государю веские основания. А пока мы имеем следующее. Военный губернатор поймал тебя на пути в альков к фаворитке его величества. Фельдмаршал пригласил тебя к себе в гости и слегка пожурил, а ты выведал адресок его племянника, в доме которого тебя застали над остывающим трупом.

– Ловко вы… – протянул я.

– Это не мы, – печально усмехнулся Поло. – Так военный губернатор доложил императору.

– Я пробирался в альков к фаворитке его величества! – вскипел я и с воодушевлением, словно сам поверил в собственную ложь. – Да, пробирался! Но не к ней, а к ее подруге, к графине де ла Тровайола! Князь Чарторыйский может подтвердить, он же застукал нас… так сказать… Да что Чарторыйский! Там же был и сам генерал-губернатор граф Каменский! Они с князем Адамом появились именно в ту минуту, когда графиня находилась в моих объятиях! Мы можем пойти к государю и все объяснить!

– Мы?! – приподнял бровь Николай Николаевич.

Он ясно дал понять: я должен радоваться, что друзья после случившегося не отвернулись от меня, а о том, чтобы войти в круг ближайших друзей государя, теперь и речи быть не может!

Николай Николаевич смотрел на меня с триумфом, как победитель смотрит на побежденного. Ну, конечно, он же делом занят! Он теперь и статс-секретарь, и товарищ министра! Все об отечестве радеет, пока я, грешный, из будуара в будуар порхаю.

От обиды сделалось тошно. Может, я и не устоял перед соблазнами относительно прекрасного пола, но зато не лебезил перед военным губернатором! И утром не на перине почивал, а сидел в грязном кабаке, чтобы раскрыть заговор! И вот чем обернулись мои старания – меня же обвиняют в убийстве, которое я пытался предотвратить, а друзья высокомерно потешаются надо мной!

Я оглянулся на Поло, тот потупил взор. Старый граф тяжело вздохнул, и воцарилось молчание, но ненадолго – лопоухий поручик шумно сглотнул, утробным звуком нарушив тишину.

– А почему мы не отпустим солдат? – с недобрым предчувствием спросил я.

– Братец, тебе предстоит вернуться в крепость, – ровным голосом сказал Николай Николаевич.

– Но вы же знаете, что я невиновен! – вспыхнул я.

– Мы знаем, а закон – нет. – Новосильцев развел руками.

– Андрей! – вмешался Паша. – Это ненадолго! Мы найдем убийцу и докажем твою невиновность. Ты уж потерпи, брат!

– Андрюша, твой случай будет у меня на контроле! Клянусь, не успокоюсь, пока все не прояснится. Уверен, твое освобождение – дело ближайших дней, – постарался успокоить меня Александр Сергеевич.

– Там были люди, они же видели, – пробормотал я, не в силах поверить своим ушам.

– Три человека, – с горечью перебил меня Поло, – дворник, некая госпожа Носихина и коллежский регистратор Малявин. Все трое показали на тебя. Мало того, они утверждают, что сначала ты напал на них…

– Потому что они встали на пути, когда я погнался за убийцей! Я же объяснил вам! – воскликнул я. – Господа! Друзья! Я не могу поверить! Неужели вы позволите, чтобы меня, вашего друга, держали в крепости?!

– Но что мы можем сделать? – развел руками Николай Николаевич.

– Как – что?! – воскликнул я. – Сказать царю, что я невиновен! Пусть велит освободить меня!

– Нужны доказательства, – ответил Николай Николаевич и с досадой добавил: – Братец, мы пошли по замкнутому кругу…

– Но вы же, – вскричал я, обведя взглядом Новосильцева и Поло, – поднялись на самую вершину власти! Неужели не можете применить хоть толику влияния для освобождения своего друга?! Вы-то знаете, что настоящий убийца остался на свободе и замышляет в эти минуты еще более страшные злодейства!

Николай Николаевич опустил голову. Но я видел, что потупил взор он не от стыда, а от того, что счел мои слова незаслуженным упреком в их адрес.

– Ты знаешь, Андрей, что мы поднялись, как ты выразился, на вершину власти, чтобы дать России закон, конституцию, – последнее слово он произнес с особенной торжественностью. – А ты предлагаешь нам воспользоваться теми самыми незаконными привилегиями, против которых мы восстаем.

– Николай Николаевич, но в России столько веков царит произвол, правят столоначальники, – взмолился я. – Ну, пусть конституция начнется не с меня!

Обратно я ехал в состоянии крайне подавленном. Вспоминал гордый вид Новосильцева и едва сдерживал ярость. Идеалы идеалами, но попади кто-нибудь из друзей в мое нынешнее положение, я бы на минуточку об идеалах забыл. Да что друзья?! Окажись любой человек в тюремном каземате, а я был бы уверен в его невиновности, так и тут употребил бы все доступные средства, чтобы вызволить его на свободу.

На этой мысли злость моя утихала. А ведь старый граф Александр Сергеевич по сути как раз и занимался тем, что выискивал невинно попавших в застенки. А я высокомерно отверг его просьбу о помощи!

Я перекрестился и прошептал:

– Господи, я все понял! Не отворачивайся от меня, дай только на свободу выйти – первым делом побегу к Александру Сергеевичу, жизни не пожалею ради начатого им дела!

Как-то так получается, что к человеку старшему, умудренному опытом, мы прислушиваемся не сразу, поначалу пренебрегаем советами и, только набив собственные шишки, вспоминаем о предостережениях. Вот и сейчас на прощание старый граф сказал мне: «Андрюша, наберись терпения. Тебе главное пережить, перетерпеть это время. Главное – сам ничего не предпринимай!»

Ну и как понимать старого графа?! Что, по его мнению, я смогу предпринять, оказавшись в крепости?!

Впрочем, кое-что смогу. Ведь про водопровод я так ничего и не сказал. Вовремя сообразил, что моя догадка – сильный козырь. Раскрой я эту тайну, так ведь все равно отправился бы в каземат, а друзья поспешили б доложить царю и присвоили бы себе соответствующие заслуги. Нет уж! Лучше я передам эти сведения императору сам. Да вот хотя бы через княжну Нарышкину. Посмотрим, что скажет Александр Павлович, когда узнает, что в крепости заперли человека, спешившего предотвратить заговор.

С горечью подумал я о том, что друзьям, поднявшимся на вершину власти, стало не до меня. И сделалось мне совсем тоскливо – хоть беги и в реку кидайся.

– Господи, дай знак, что не забыл обо мне, – попросил я.

И с улицы раздался голос:

– Стой! Кто такие?!

– Ваше превосходительство, имею честь доложить! – послышался голос лопоухого начальника. – Поручик Сенцов! Сопровождаю арестованного в Петропавловскую крепость!

– Откройте карету, – потребовал неизвестный.

Дверца отворилась, и я увидел столичного обер-полицеймейстера генерал-адъютанта Эртеля.

– Доброй ночи, Федор Федорович, – поздоровался я.

– Граф Андрей Васильевич Воленский, – не то спросил, не то констатировал обер-полицеймейстер.

– Честь имею, – кивнул я.

– Да, припоминаю вас, припоминаю, – с некоторым удовлетворением в голосе произнес он и сообщил кому-то у себя за спиной: – Граф Воленский, личность незаурядная.

За спиною обер-полицеймейстера перетаптывалась лошадь. Из чрева кареты я мог разглядеть лишь ноги всадника в ботфортах.

Обер-полицеймейстер повернул голову в другую сторону и сердитым тоном спросил:

– А почему руки арестованного свободны?

В поле зрения появилась лопоухая физиономия поручика Сенцова.

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство. Товарищ министра внутренних дел граф Строганов велел снять оковы под свою личную ответственность.

– Эх, Павел Александрович, горячее сердце, – покачал головой обер-полицеймейстер. – Ладно, коль уж руки у вас свободны, прошу на улицу! Пройдемся, Андрей Васильевич.

Я выбрался из кареты. А верховой спутник генерал-адъютанта отъехал и остановился по другую сторону экипажа, чему в эту минуту я конечно же значения не придал.

– Хочу знать, – твердым голосом произнес Федор Федорович. – Кто таков и в чем обвиняется человек, которого по ночам выводят на прогулку из Петропавловской крепости по личному указанию товарища министра внутренних дел. Пройдемтесь, граф. Расскажите мне все по порядку, ничего не утаивая.

Мы пошли вдоль Адмиралтейского канала[22]22
  Адмиралтейский канал – канал, прорытый вдоль современного Конногвардейского бульвара, для доставки лесных материалов из Новой Голландии на Адмиралтейскую верфь. В 1844–1845 годах канал заключили в трубу, а на его месте разбили бульвар.


[Закрыть]. На некотором удалении за нами последовали спешившиеся драгуны. Появление Федора Федоровича оказалось столь неожиданным, что я растерялся. Не хотелось откровенничать с обер-полицеймейстером. Словно угадав мои сомнения, он прочувствованно взял меня за руку и сказал:

– Поверьте, это в ваших же интересах.

Я подозревал, что он тщательно отрепетировал движения и слова, если не перед зеркалом, то на допросах. Но с другой стороны, должность обер-полицеймейстера Эртель получил недавно. Чем занимался ранее – я не знал, но оставался шанс, что Федор Федорович еще не проникся цинизмом, присущим профессии. Его блестевшие в темноте глаза, дружеское пожатие подкупали. Да и, в конце концов, что толку скрытничать с обер-полицеймейстером после того, как военный губернатор расписал все случившееся в выгодных для него красках самому императору. Опять-таки и мои высокопоставленные друзья, пообещав разобраться в деле, разумеется, не дворовых людей собирались послать на розыски. Они будут действовать через того же столичного обер-полицеймейстера.

Но оставался один вопрос: что, если и Эртель состоит в числе заговорщиков? Человек, убитый на Моховой, не пошел к полицеймейстерам. Возможно, он знал, что и столичный генерал-губернатор, и его подчиненные участвуют в заговоре.

И все же я доверился Федору Федоровичу и рассказал обо всем, что случилось со мною за последние дни, начиная со злополучной встречи на черной лестнице в доме Нарышкиных. Правда, я умолчал о Марии Антоновне. А свои похождения объяснил волокитством за графиней де ла Тровайолой, про себя помолившись Богу, чтобы у итальянки не оказалось поклонника, склонного к дуэлям.

Федор Федорович выслушал меня с живейшей заинтересованностью. К концу повествования я уверовал, что обер-полицеймейстер убедился в моей невиновности и приложит все силы для моего скорейшего освобождения. В эту минуту все надежды я возлагал уже на него, а не на друзей.

Он проводил меня к карете и на прощание заявил:

– Смею заверить вас, граф, что найду настоящего убийцу. И если таковым все-таки являетесь вы, советую признаться. Это облегчит вашу участь. Жду до утра. В противном случае пеняйте на себя.

– Я не убивал, – твердо сказал я и поднялся в карету.

– Жду до утра, – повторил обер-полицеймейстер и крикнул уже не мне: – Сенцов! Передаю вам графа Воленского. Мой адъютант сопроводит вас до крепости.

Федор Федорович сел в свой экипаж и укатил. Я сообразил, что его адъютант – тот самый верховой, что крутился за спиною обер-полицеймейстера, а потом занял позицию по левую сторону от кареты. Я наклонился, чтобы из окна разглядеть всадника, тот вдруг повернул голову, и, увидев при свете луны знакомые бакенбарды, я узнал господина, которого на Моховой по ошибке принял за московского гостя. Я оцепенел и не сразу расслышал, что меня окликает поручик Сенцов, обернувшись же, оказался с ним лицом к лицу.

– Ваше сиятельство, уж не обессудьте, – заискивающим голосом произнес он. – Порядок есть порядок.

В руках он держал оковы.