Текст книги "Удар мечом"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Тревожные ночи

На крылечко дома кто-то положил цветы. Зоряна пересчитала их: семь ромашек, махровый красный георгин. Ее хотел видеть сам Стафийчук, встречу назначал на воскресенье. Дорогу покажет Остап.

На свидание с проводником Зоряна собиралась долго и тщательно. Задумчиво перебрала свой небогатый туалет. Что надеть? В конце концов выбрала простенькую суконную юбку, вышитую блузку, ярко расшитую безрукавку – кептарь. Ради воскресенья надела низку разноцветных бус. На волосы набросила шелковую косынку. Она знала, что наряд ей к лицу, и в то же время она выглядит достаточно скромно – никакого вызова сельскому общественному мнению.

По пыльной дороге мальчишки гоняли тряпичный мяч, совсем как в ее родном селе. Они дружно загалдели, увидев учительницу. На скамейках у домов сидели принаряженные молодицы. Степенные отцы семейств, одетые, несмотря на жару, в темные костюмы и сапоги, солидно попыхивали трубками. С учительницей здоровались приветливо – учитель первый на селе человек.

Мария Григорьевна за селом свернула на боковую тропинку, что вела к озеру, к заброшенным торфоразработкам – дальше в лес. Остап уже ждал Зорину у старого каменного памятника. Когда-то вельможный польский пан приехал вместе с подпайками в эти места поохотиться и повеселиться. Пока пан пугал уток в камышах, челядь расстелила на пригорке скатерти, поставила вина. Паны пировали, а по озеру на лодке плавали музыканты, играли вальсы и полонезы. Тайком тоже прикладывались к бутылкам. Перевернулась лодка, пошли музыканты на дно. Никто не выбрался. На том пригорке и сложили им памятник. Об этом поведал Зоряне Остап, когда шли они лесом. Путь предстоял неблизкий, поэтому они не торопились, чтобы не устать раньше времени, шли размеренным, экономным шагом. Остап был без автомата, и вряд ли кто заподозрил бы в этом черноволосом медлительном хлопце бандита-бандеровца.

Он прекрасно знал лес. Вот и сейчас Остап рассказывал Марии, что самыми первыми зацветают весной мать-и-мачеха, гусиный лук, сон-трава. На глинистом откосе он отыскал побеги с большими листьями, протянул Марии. Девушка притронулась: сверху гладкие и прохладные, снизу теплые и пушистые.

– Потому народ и называет мать-и-мачехой: холодные, жесткие, как мачеха, ласковые, теплые, как мать.

– Мирный ты человек, Остап. Добрый бы из тебя садовник вышел. Или лесник. А ты за автомат взялся…

Блакытный молчал. Он приходил теперь на условленные места в чистых сорочках, побритым и принаряженным. С весной стало легче жить в лесу, можно было и выкупаться в озере и постирать. Зоряна обратила внимание на эту перемену, пошутила:

– Уж не надумал ли жениться?

– А что ж, – лениво ответил Остап, – и мы же люди.

– Ну какой ты человек? По лесам блукаешь, людей губишь…

Остап вспыхнул, сердито засопел, ускорил шаг.

– Так и до вечера недотелепаемся…

Потом вдруг сказал горячо и взволнованно:

– Бьешь под сердце. Сама не лучше меня. Чего полезла в петлю? Мне-то что, я с войны свою долю с лесами связал, а ты?

– Не было у меня другого выхода, – тихо ответила девушка. – Не себя, детишек не могла под ваш нож подставить. Убили бы, как Стафийчук грозился?

– Он бы убил…

Остап помрачнел. Давно вели они между собой такие откровенные разговоры. А поводом послужила листовка, которую случайно увидела Зоряна у Блакытного.

…Было это на лесном хуторе у Скибы. После первого визита Зоряна не раз пробиралась лесом к усадьбе Тараса. Лучшую зачепную хату найти было трудно.

Однажды ее вот так же, как сегодня, сопровождал Остап. Пока Зоряна вела переговоры с Шули-кою – осторожным и напуганным облавами бандитом из дальнего Бурлацкого леса, – Остап сидел на скамеечке, зорко посматривал по сторонам. Потом достал из кармана листок бумаги, начал читать, водя пальцем по строчкам. Зоряна тихонько вышла из хаты, заглянула через плечо Блакытного: «…сдавайте оружие, выходите из лесов… Если на вашей совести нет…» – разбирал по слогам Остап. Увидев учительницу, он поспешно сунул листовку в карман.

– Поздно. Видела. – Она спокойно смотрела на бандеровца.

– Иди донеси! А то, может, сама пришьешь?

– Тише, скаженный. – Зоряна взмахом бровей указала на окна хаты. – Потом поговорим. А сейчас марш в лес, охолонь…

Было уже поздно, в ненастье упала ночь на лесной хутор внезапно. Зоряна решила заночевать. Хозяин отправил ее и Остапа спать на сеновал, кинув туда два кожуха: «Больше нет, не обессудьте». Остап привычно разровнял душистое сено, пахнущее мятой, чабрецом и еще какими-то травами, названий которым Зоряна не знала. Кожухи он протянул девушке:

– Заворачивайся и ложись. Ночи еще холодные, как бы не продрогла.

– Стели на двоих – один кожух вниз, другим укроемся. Не погрыземся, в одной стае ходим…

Они лежали в темноте – спина к спине, – чувствуя дыхание друг друга. Молчали. Сквозь худую крышу виднелись клочки растревоженного непогодой неба, влетал порывистый ветер, и тогда сено шуршало, шевелилось, будто тянулось к небу и к ветру.

– Как в могиле лежим, – первым не выдержал Остап. Он повернул голову к Марии. – Скажешь Стафийчуку, Зоряна?

– А то! Может, убьешь?

– Не могу. Но Стафийчук узнает – не простит.

– Не такой он всесильный, твой Стафийчук. Тоже мне герой нашелся…

Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор, мягко шлепая сапогами по траве.

– Не спит хозяин. Видно, неспокойно на душе.

Остап прислушался к звукам во дворе. Долгие месяцы лесной жизни научили его воспринимать мир на слух так же уверенно, как и глазами. И сейчас он точно определил, что делает Скиба, хотя и не видел его.

Скрутил цигарку. Закурил. Потоптался на месте. Проверил, заперта ли калитка. Но вот Скиба почему-то затаился. Это встревожило Остапа, он потянулся к пистолету, который положил сбоку, у бедра – так можно стрелять моментально. Девушка придержала его руку:

– Затихни.

В проеме показалась голова Скибы. Он долго всматривался в лежащих неподвижно Остапа и Зоря-ну и, только убедившись, что они спят, так же тихо спустился вниз.

– Проверяет…

– Не такой уж он всесильный, твой Стафийчук, – возвратилась к прерванному разговору Зоряна. – Надумал выходить из леса? – вдруг напрямик спросила она.

– Не знаю, ничего не знаю… Хоть так, хоть эдак – один конец!

В словах Остапа прозвучала тоска. Девушка успокаивающе провела рукой по его волосам, неожиданно спросила:

– Боишься смерти?

– Боюсь…

– А как других убивал?

– Нет на мне чужой крови. Пока нет.

Бывают ночи, как и людские характеры, – неспокойные. От них не спрячешься в себе. У кого воля сильная, тот молчит до рассвета, сжав зубы. Другим обязательно надо выговориться.

…Остап говорил прерывисто, сбивчиво, боясь, что его сейчас перебьют и останется камнем на душе недосказанное. Это была обычная история полуграмотного сельского хлопца, батрака богатых хуторян, обманутого звонкими националистическими лозунгами.

Отец умер, когда Остапу было десять. Осталось их у матери двое: он и сестра Гафийка, младшенькая. Босые ноги пастушонка истоптали все луга в округе. Потом умерла и мать. Жили в землянке. Остап батрачил. Приносил сестре кусок хлеба, который удавалось взять с хозяйского стола. Сестра тоже подросла, пошла в няньки. Стали жить немного лучше – Остап был неплохим работником, здоровым, двужильным хлопцем, и платили ему теперь больше.

Когда в Западной Украине установилась Советская власть, Остапу дали землю, помогли семенами. Он послал сестру учиться в школу. И вдруг война. Гитлеровский комендант надругался над пятнадцатилетней Гафийкой…

Вьюжной зимней ночью Остап подался в лес. На свою беду, попал не к партизанам – к бандеровцам. Те вышколили, вымуштровали из хлопца «боевика». С немцами жили мирно. Мелкие дрязги не в счет. Остап все ждал, когда настанет обещанный день расплаты над палачами, да так и не дождался. Шли дни, и время зарубцевало рану. А комендант все-таки получил свое – от рук партизан.

У Остапа же на смену мести пришли другие чувства – страх перед Стафийчуком, страх перед крестьянами, которых грабила банда, страх за убийства, поджоги, налеты на села. Все это творила банда, и каждый в ней нес на себе кровь, пролитую сообща.

– Вот так, Зоряна, – с болью закончил исповедь Блакытный, – могло ведь все быть по-другому.

Девушка не знала, верить ему или не верить. Если обманывает, то для чего? Проверяет по поручению Стася? А вдруг искренне? Зоряна обязана была сразу же донести о настроениях Блакытного Стафийчу-ку. Они опасны для всех. Но Мария Шевчук еще не до конца стала Зоряной.

– А над тем, что ты говорил, я подумаю…

– …А что бы ты сделал с гитлеровским комендантом, если бы встретил его?

Остап не сразу понял, о чем его спрашивают. Они уже далеко ушли от села и пробирались лесной тропой в густом лещиннике. Гибкие ветви хлестали по лицу, по одежде. Не больно – одетые в легкую зелень, они ласково прикасались к путникам.

– О чем ты, Зоряна?

– Вспомнила наш разговор… Вдруг бы встретил ты того ката?

– Убил бы гада! Этому меня дуже добре теперь обучили!..

Она вновь удивилась происшедшей в парне перемене. Только что шел по лесу спокойный, внешне ко всему равнодушный, песенку насвистывал. Сломал ветку и по мальчишеской привычке рубанул головы белым ромашкам. Услышал крик кукушки, стал сосредоточенно считать: «Раз… два… три… десять… Мало наворожила лесная птаха…» А тут передернул лицо в жесткой гримасе и даже походку сменил – пошел пригибаясь, будто ожидая, что сейчас из-за какого-нибудь дерева появится фашист и он бросится на него, вцепится в глотку.

– Убил бы!..

Нет, видно, не все раны зарубцовывает время и не всякую боль забывает память.

– Так чего же сам стал фашистским прислужником?

Они стояли друг против друга на лесной тропе. Блакытный шагнул к девушке, поднял руку… Она не отступила, не побежала – тоже шагнула ему навстречу. Остап схватил ее за плечи, сжал, повернул резко – глаза в глаза. Оттолкнул – понял, что ничего не сможет ей сделать, прохрипел:

– Как же ты нас ненавидишь!

– А то, думаешь, люблю? – Она поправила волосы, одежду. – В свою упряжку запрячь вы меня смогли, любить не заставите!

– Прикончит тебя Стафийчук. Узнает тебя поближе и…

– Если ты не донесешь – не узнает. Мы с тобой теперь квиты. Листовку выбросил?..

– Нет. Будет пропуском – здесь написано.

– Дурень! Если найдут – погибнешь ни за что.

– Скажу, на цигарки подобрал.

– Так тебе и поверят… Гляжу на тебя и не понимаю. Хлопец ладный, такому б сейчас труд по душе, дивчину кохану – жил бы припеваючи. А ты – куда ветер тебя согнул, туда и стелешься.

Она сказала это беззлобно, жалеючи непутевого парня, у которого не выдалась доля.

– Кстати, знаешь, кто убил коменданта?

– Партизаны. Нас тогда здесь не было – водил Стафийчук в ровенские леса.

– Отомстил за твою Гафийку замечательный парень…

Дальность полета пули – три километра

Он лежал здесь с ночи, много часов подряд. Неподвижно лежал, и даже куст бузины, который его укрыл, не шевелился. Почти рядом с его засадой высился каменный памятник панским музыкантам, так и не доигравшим для их вельможностей последний полонез. На памятнике сельские мальчишки гвоздями выцарапывали свои имена и имена подружек. Серый камень крошился, и гвозди оставляли в нем глубокие борозды. Его имя тоже было выцарапано у самой вершины памятника – для вечности. Он знал здесь каждую складку на земле – этот куст и серый валун были его знакомцами. Он еще раньше решил, что укроется в густом, огромном кусте бузины, как хохолок торчавшем на краю канавы, перерезавшей пригорок. Оттуда видно далеко вокруг. Хаты на противоположном берегу. Камыши под кручами. Бывший панский фольварк.

Дрема навалилась вместе с рассветом. Он разрешил себе закрыть глаза, забыться, положив голову на руку. И хотя это был не сон – так, не переставая чувствовать все вокруг, не спят, – несколько минут приободрили, немного сняли усталость. А рука не должна дрогнуть, иначе все будет напрасно.

Первыми на сельских дворах появились хозяйки. Они с ведрами прошли к хлевам, и слышно было, как протяжно мычат коровы, а еще ему показалось, что он услышал тугой стук молочных струй по донцам ведер. Но это только показалось – до села, напрямик через озеро, два километра.

«…Надо будет обязательно учесть ветер, хоть и слабый он».

На ветку совсем рядом села пичуга, склонила голову набок, глянула зеленым глазом. Человек, большой, неподвижный, распластанный на земле, внушал доверие, и пичуга принялась чистить-острить клювик. Для нее тоже начинался трудовой день.

На бывшем панском фольварке, как маятники, вышагивали часовые. Бегала солдатня, сыто урчали грузовики – шоферы пробовали моторы. Но прошло еще часа два-три – солнце-окончательно влезло на небосвод, пастушата прогнали стадо к лесу, роса подсохла, а земля прикрылась кисеей легкой дымки, прежде чем во двор фольварка въехал вездеход. Солдаты построились в прямоугольник.

Он потянул винтовку к себе, намотал ремень на локоть левой руки, уперся локтем в давно приготовленную ямку. Ему захотелось, чтобы земля остановилась в своем движении по вселенной, потому что на какой-то миг показалось, будто зашаталась она, и края горизонта справа и слева поднялись и опустились, как волны в море. В прорезь прицела был виден комендант. Он приехал не парад принимать – через несколько минут солдаты по команде прыгнут в кузова машин, и эти машины, пушки двинутся в лес. Фашисты долго и тщательно готовились к карательной операции, надеясь разом покончить с партизанским отрядом.

У него были свои счеты с комендантом. Но сейчас он думал только о том, что не должен, не имеет права промахнуться, хотя и легли между ними два километра. Если промахнется, комендант не станет дожидаться второго выстрела, укроется за вездеход, – там его не достать.

Глазам больно – они устали.

Солдаты замерли, два офицера, выкидывая ноги, пошли навстречу друг другу.

…Дальность полета пули – три километра, прицельная дальность стрельбы – две тысячи метров. Планка на прицеле была отжата до отказа…

Офицеры сошлись точно у середины солдатского прямоугольника, остановились, приложив руки к козырькам…

И тогда он нажал на спусковой крючок. А потом уходил к лесу, не пригибаясь, во весь рост – он свое дело сделал, теперь скрываться было нечего. Партизанская пуля навылет прошила фашистское сердце. В лесах и селах об этом выстреле сложили легенды…

У него были свои счеты с комендантом. Это его имя было выбито дружками у самой вершины памятника: «Гафийка + Данько = любовь». Это его любовь измордовал фашистский кат. Данила Бондарчук отомстил, как подобает мужчине, – кровь за кровь…

– Данила Бондарчук, комсомольский секретарь? – не сразу поверил Остап Блакытный.

– Он после стал секретарем – как из леса вышел.

– В него наши недавно стреляли?

– Лежит Данила в больнице, пуля рядом с сердцем прошла…

Остап обхватил голову руками.

– Если бы я знал все это раньше…

– То что бы ты сделал?

– Предупредил Данилу… Я ведь, выходит, его вечный должник.

– У тебя будет еще возможность отдать свой долг Даниле.

Она сказала это жестко и твердо.

Опять пошли лесными тропами, и чем дальше уходили от жилья, тем гуще, непроходимее, сумрачнее становился лес. Остап кружил по полянам, чутко прислушивался к шуму деревьев, несколько раз останавливался и даже возвращался назад.

Девушка хотела сломать ветку, обмахнуться зеленым веером – в лесу было душно. Остап перехватил ее руку, предупредил, что здесь нельзя оставлять никаких следов. Потом исчезли веселые, прикрытые травами полянки. Мягко пружинил под ногами мох, поваленные ветрами деревья и в разгар дня были мокрыми, скользкими – солнечные лучи не пробивали густую крону.

– Далеко еще? Ноги сбила, тяжело идти.

– Скоро.

И действительно, когда, казалось, добрались уже до непролазных чащоб, из-за дерева вышел бандит с автоматом. Он протянул Остапу грязный платок, приказал завязать спутнице глаза.

– Геть! – раздраженно сказала Зоряна. – Не буду из-за вашей вонючей ямы тряпку на очи набрасывать.

Бандеровец все-таки настоял на своем: приказ Стафийчука. Она побрела, спотыкаясь о корни, перепоясавшие землю. Опять куда-то сворачивали, петляли между деревьями, спускались в овраги.

– Ведьмаки проклятые, забрались к черту в зубы, – шипела Зоряна, когда низкие ветки влажно скользили по лицу.

– Ты дывысь, зла яка! – удивлялся встретивший бандеровец.

Наконец остановились. Послышались неясные голоса, зашумел, сдвинувшись с места, здоровенный куст. «Ступенька… еще одна… и еще… – подсказывал Остап. – Все».

Зоряна сорвала повязку. Она стояла в бункере. Стафийчук приветливо улыбался и протягивал руку.

Курьер бандитского подполья

– Чтоб вас… с вашей конспирацией!

Стафийчук рассмеялся, показав остренькие, мелкие, прокуренные до желтизны зубы. Засмеялись и двое других, сидевших на колченогих, крепко сколоченных табуретках.

Бункер, судя по добротности, был построен давно, основательно, еще в те времена, когда бандеровцы заботились не о временном пристанище, а о надежном убежище на черный день. Что он наступит, наиболее дальновидные бандиты не сомневались.

Стась сам выбрал место для своей базы, завез заблаговременно оружие, снаряжение, в соседних селах внедрил свою агентуру. Шутил, что в его бункере можно отсиживаться до второго всемирного потопа.

– Так гостей не встречают! – Зоряна говорила капризно и обиженно.

– У нас одинаковые для всех правила, – извиняясь, объяснил Стафийчук. – Так что не взыщи.

Зоряна быстрым взглядом обвела бункер, будто искала, на ком или на чем сорвать накопившуюся злость. Заметила на стене короткий немецкий автомат, сняла «шмайсер», передернула затвор. Бандеровцы поспешно сунули руки в карманы, за отвороты линялых стеганок. Только Стафийчук не двинулся с места, не схватился за пистолет, смотрел заинтересованно – не больше. Зоряна щелкнула предохранителем.

– Знакомая игрушка? – спросил Стась.

– Да. Отец обучил обращаться с нею. Партизанил он при немцах…

Националисты переглянулись. Худой и бледный от сидения в бункерах бандеровец, которого Стафийчук называл Дротом[8]8
  Дрот – проволока.


[Закрыть], встревоженно проговорил:

– Привел партизанского выкормыша…

Она резко повернулась к бандеровцу.

– Гей ты, Дрот, или как там тебя, смотри, как бы не нарубала из тебя гвоздей!

Дрот удивленно заморгал, побагровел, подхватился с табуретки.

– Сядь, – приказал Стась. – Говорил вам: огонь девка, пальца в рот не клади – откусит, скажет, так и было… А ты, Зоряна, тоже не кипятись, жизнь у нас такая, никому не верим.

– Ну ладно, разболтались, – сказала она. – Давайте к делу, мне не позже восьми надо уйти, а то не попаду в село.

– Хлопцы выведут на дорогу.

Зоряна доложила о встречах за последние две недели. Она исколесила всю округу, побывала на многих хуторах. Шла от одной встречи к другой. Дорогу к Скибе ей указал Стафийчук. Скиба привел к Шулике. Шулика передал Дубняку. Дубняк выделил хлопца, который отвел ее на место встречи с Джурою… Так связывала и связывала Зоряна ниточки лесной паутины, штопала в ней прорехи.

Она называла Стафийчуку и его подручным явки, зачепные хаты, подпольные клички главарей банд. Бандеровцы радовались: «Живой еще Дубняк, а говорили, что попался чекистам…»

Они помрачнели, когда Зоряна перешла к характеристике националистических группок, о которых знала со слов проводников. Малочисленные. Загнанные облавами в чащобы. Тайные схроны и склады оружия больше не существуют. Боеприпасы на исходе. На «боевиков» разлагающе действуют призывы властей выходить из леса и сдавать оружие. Особенно участились случаи бегства после того, как некоторые, начитавшись листовок, явились к представителям власти с повинной и действительно получили амнистию. Живут теперь неплохо, и слухи об этом проникли в лес.

Стафийчук и его помощники переспрашивали подробности, уточняли по карте местонахождение групп. Стась нервно заходил по бункеру. Следя за ним взглядом, Зорина увидела в дальнем, плохо освещенном углу бункера сваленное в кучу обмундирование солдат Советской Армии: шинели, гимнастерки, пилотки со звездочками. Тоже, наверное, досталось от немцев по наследству. Содрали где-нибудь в лагере фашисты одежду с военнопленных, отдали националистам.

Марию Стафийчук похвалил. Даже не ожидал, что она так успешно справится с заданием. Предупредил строго:

– Но, боже тебя упаси, Зоряна, попасть в лапы к ворогам нашим. Теперь ты знаешь столько, что дороже многих «боевиков».

Посоветовался со своими, не прикрепить ли постоянно к Зоряне Блакытного? Пусть и дальше охраняет и бережет учительницу. У девушки тоскливо сжалось сердце. Знала она цену такой «охране» – пуля в спину в случае провала. Но возражать не стала – бесполезно.

– Вот еще что, – вспомнила она, – со всеми условилась о сборе. Место – хутор Скибы. Сигнал – звездочки, выбитые на старом памятнике. Количество знаков укажет место встречи.

Проводник не скрывал своей радости. На сборе вожаки договорятся о совместных действиях, и тогда он, Стафийчук, сможет приступить к выполнению задания закордонного провода. Операция «Гром и пепел» будет осуществлена. Он торжественно сказал:

– От имени отчизны выношу тебе, Зоряна, щирую подяку.

При этих словах бандеровцы нехотя встали. Дрот чуть презрительно покосился на главаря. Велеречивость бывшего сельского учителя основательно надоела его подручным.

Стась оживленно потер руки, предложил:

– Добре поработали, час и отдохнуть.

В люке появилась нечесаная голова бандеровца со шрамом, приходившего как-то ночью к Марии.

– Спроворь нам, Василь, пообедать.

Карту убрали. Появились сулея самогона, жестяные кружки. Василь нарезал самодельным, остро отточенным ножом сало, располосовал каравай. Из шкафчика достал глечик с маслом, луковицы, крупную рыжеватую соль. Стафийчук разлил самогонку, протянул кружку девушке.

– Опьянею, – она отвела его руку, – а мне еще идти и идти.

– Не бойся, выйдешь куда надо.

– Куда доля заведет, туда и выйдет…

Посыпались шутки, грубоватые остроты. Выпивка на столе – бандеровцы повеселели. Зоряна чуть пригубила самогон. В нос ударил противный запах первака.

– Э, так у нас не пьют, дивчино, – запротестовал Дрот. – Хоть ты меня и обидела, но я зло таить не буду. Давай за знакомство, видно, бедовая ты…

– Помиритесь, – поддержал Стась. – Ты уж прости его, Зоряна.

– Ладно, – не заставила себя упрашивать Зоряна.

Все выпили. Глаза учительницы заискрились переменчивым блеском. Бандеровцы звучно хрустели луковицами, посыпали сало крупной солью. Выпили еще по одной. Но на этот раз Зоряна решительно отказалась, ее не стали неволить – самим больше достанется.

– Опьянеешь, ни на что годный не будешь… – предостерегла Зоряна Стафийчука.

Дрот захохотал.

– Ты смотри, Стась, как она о тебе заботится, мне бы такую.

– А чом не пара? – самодовольно отозвался Стафийчук. Он все чаще и чаще поглядывал на круглые колени Марии, едва прикрытые короткой юбкой.

Девушка раскраснелась, косынка сползла с волос, прическа сбилась, и сейчас она была совсем не похожа на ту сдержанную, подчеркнуто-строгую учительницу, которая каждое утро входит к ребятам в класс, учит девочек и хлопчиков доброму, разумному.

Так бывает иногда. Если в готовом портрете человека легкая рука мастера изменит лишь некоторые черты, то появится совершенно новый образ, лишь отдаленно напоминающий оригинал. В последние дни только деталей не хватало для полного превращения учительницы Марии Шевчук в курьера бандитского подполья Зоряну. Теперь они появились. Стафийчук мог гордиться – он был мастером, подчинившим ее своей воле.

– Было время, – разнеженно разглагольствовал Дрот, – гуляли по всему краю… Любого вражину – к стенке, любую молодицу – в постель…

– Эге ж, – меланхолически поддакивал ему приятель. – Только бы не партизаны – немцы не в счет, они не мешали. А помнишь, Дрот, как ты от медведевцев драпал в одних подштанниках?

– Тьфу, нечистая сила, – выругался Дрот, – не мог чего другого вспомнить!

Стафийчук побледнел, глаза издерганно, пьяно мигали, под ними легли густые тени.

– А ну давайте по последней, – главарь поднялся.

Бандеровцы нетвердо считали ступеньки, проталкиваясь в люк.

– Наконец-то, – облегченно вздохнула Мария.

– Чего? – не понял Стась.

– Говорю, наконец, эти бугаи выкатились…

Мария прикинула, сколько выпили. В сулее не меньше двух литров. Откуда только самогон поставляют в лес?

Стафийчук помотал головой, отгоняя пьяную одурь. Скрутил цигарку, сильно затянулся. На какое-то время это его отрезвило. Проводник схватил Марию за плечи, прижал к себе, подталкивая к нарам. Она не вырывалась, только уклонялась от жадных, прижженных самогоном губ. Близость девушки, ее податливость, покорность распалили Стафийчука.

– Василь, – заорал он, – тащи выпивки!..

Выпили. И снова наполнила кружки Мария. Себе плеснула на донышко.

– Спаиваешь? – мотнул головой Стась.

– Как же, тебя споишь, – одобрительно сказала Зоряна и заставила Стафийчука до дна опрокинуть кружку.

Он заснул сразу, моментально – так проваливаются в бездонную яму. Кружка покатилась, громыхая, под стол, но разбудить Стафийчука сейчас уже ничто не смогло бы.

Мария долго сидела на табуретке, не шевелясь, наслаждаясь тишиной, сбрасывая с себя напряжение последних часов. Она прикрыла рукой глаза, прислонилась к стояку, подпиравшему накат. Всмотрелась в спящего. Стафийчук свалился боком, и пьяная слюна пузырилась на губах. Наскоро прибрала на столе. Выбралась из бункера. На пне сидел телохранитель – чинил сорочку.

– Дай-ка я, – Зоряна взяла иголку с ниткой, споро заработала.

И вдруг кто-то заорал истошно:

– Держите ее! Секретарь райкома комсомола! Чекистка!

И прежде чем она успела сообразить, что происходит, руки ей завернули за спину, окружили плотным кольцом. Она тоже узнала говорившего – поповский сынок из Явора. Бандеровец возбужденно продолжал:

– Я ее узнал – она в нашем районе на Львовщине была комсомольским секретарем! Сколько хлопцев сгубила в облавах! Сам от нее еле ушел!

Мария не вырывалась, ждала, когда придет Стафийчук, которого никак не могли добудиться. Дрот был уже здесь, зло матерился:

– Змиюка чекистская…

Стафийчук рассвирепел. Его опухшее после пьянки лицо, налитые кровью глаза выражали то бешеный гнев, то растерянность: сам вербовал ее, посвятил в тайное тайных – и на тебе! Но сомневаться не приходилось: Волоцюга, опознавший Марию, был старым, проверенным «боевиком», да и учительница ничего не отрицала.

– Сперва на допыт[9]9
  Допыт – допрос.


[Закрыть] ее, – распорядился Стафийчук, – потом отдадим хлопцам в бункер, пусть потешатся – и на сук…

Мария побледнела.

– Не боишься за меня голову потерять, Ярмаш? С тебя спросят!

– У кого узнала мое псевдо? – заорал Стась и сунул кулаком девушке в лицо.

Тоненькая алая струйка потекла из разбитых губ. Мария резко выпрямилась, крикнула:

– Хватит! Рукам волю даешь, ну что ж – отплачу за все, я и так перед тобой в долгу! Ну-ка развяжи меня!

– Она мне приказывает! – истерически захохотал Стафийчук.

Мария, презрительно прищурившись, слушала Стафийчука.

– Кто я такая, Ярмаш, можешь узнать швыдко по такому адресу… – она замялась. – А ну наклонись, скажу. Да не бойся, не кусаюсь!

Стафийчук посерьезнел, растерянно заморгал короткими ресницами.

– Гони курьера, и немедленно, – уверенно приказала Мария, – пусть передаст: «Горлинка просит помощи». Того, кто с ним придет, сразу ко мне. До того времени стерегите, раз не верите. А с тем злыднем, – она презрительно кивнула на Волоцюгу, – я разделаюсь позже…

Ее бросили в старый, полуобвалившийся бункер. Курьер ушел через тридцать минут – с теми, кто находился по указанному Марией адресу, шутить не приходилось. У бункера выставили охрану. Девушка осталась одна. Курьер мог возвратиться только через сорок восемь часов.

* * *

«Подлые враги украинского народа – буржуазные националисты – совершили еще одно кровавое злодеяние. От их рук трагически погибла молодая учительница из села Зеленый Гай Мария Григорьевна Шевчук. Совсем недавно приехала к нам Мария Григорьевна, но ее успели полюбить и дети и взрослые. Мария Григорьевна учила ребят добру, любви к Украине, к родному народу. Верная традициям народной интеллигенции, Мария Григорьевна после окончания института учительствовала в селах, несла людям свет знаний. Как комсомолка, она проводила значительную общественную работу среди молодежи, собирала и записывала народные песни. Бандеровские палачи замучили учительницу-комсомолку, но ее короткая светлая жизнь для всех нас будет примером. Убийц настигнет суровая кара, им не уйти от возмездия.

Группа товарищей»

(районная газета «Нове життя»).