Текст книги "+35° Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Утром я, конечно, проспал. Слегка побрызгал водой лицо и побежал к столу, чтобы успеть хотя бы со второй очередью позавтракать. Первая уже ушла с дядей Володей на раскопки.

Не я один проспал. Нам уже чай налили, когда из палатки, щуря глаза, выполз Слава. Потянул носом воздух:

– Чем кормитесь?.. Ох, и голодный я! Целую ночь не ел!

И сел. Между Мишей и Ритой.

Миша хлебнул из кружки горячего чаю и сказал:

– Сон чудной мне сегодня приснился. Будто всю ночь двое прошептались, спать не давали. К чему бы, интересно?

Я стал громко смеяться. Он думает – сон!

Рита отодвинула от себя чай, встала и пошла к своей палатке. Слава вскочил – и за ней, погрозив мне на ходу кулаком. За что? Ведь я ничего не сказал, ни единого слова, только смеялся.

Миша стукнул меня по плечу:

– Так их, Толян! Подумаешь, Ромео и Джульетта двадцатого века! Развели тут трагедию в пяти актах, с прологом и эпилогом.

И только теперь я догадался, что про сон он нарочно, чтобы Славу подразнить. А я ему помог своим дурацки смехом.

Я рассердился очень. Сказал:

– Ты сам в нее влюблен, я знаю. Тебе завидно, вот ты и дразнишься.

Сразу сделалось тихо-тихо, словно за столом никого нет. Все перестали есть и пить, все смотрели на Мишу. А он покраснел, даже шея стала красная, процедил сквозь зубы:

– Этот номер тебе даром не пройдет.

Встал и тоже ушел, не допив чай.

Вера сказала негромко:

– Нельзя же так, Толя!

Но тут за меня вступился Борис:

– Нет, можно! Можно и даже нужно. Надо вещи называть своими именами. И давать надо по рукам за хамство. А то на наших глазах пошляки всякие насмехаются над высокими чувствами, а мы молчим. Молодец, Толя!

Они стали спорить, педагогично это или не педагогично, когда называешь вещи своими именами. А я напряженно думал, как мне от Миши спастись. И от Славы тоже. Ведь и он кулак мне не зря показывал.

Наконец решил, что мудрее всего будет не попадаться им на глаза. Хотя бы временно. Пусть поостынут. И на раскопки ходить пока не следует. Лучше к Сашке…

Я нашел его в саду, под кустом черной смородины. Лежит на животе, руками голову подпер. Перед ним самодельный блокнот из разрезанных тетрадных листов.

Увидел меня, спросил сразу:

– Который час?

– Девять скоро. А что?

– Значит, в моем распоряжении еще час. Надо спешить.

– Куда?

– Через час ты меня больше не услышишь.

Вот с кем не поскучаешь! Всегда весело с ним.

– Улетишь на метле в космос? Или нет! Превратишься в невидимку и будешь бегать голым по деревне.

Сашка шутки не принял, холодно посмотрел на меня:

– Тогда бы я сказал: ты меня больше не увидишь. А я говорю: не услышишь.

– А, знаю! Ты меня заколдуешь, и я ничего не буду слышать.

– Нет. Просто перестану говорить с людьми.

Я вытаращил глаза.

– Почему?

– Научный эксперимент. Хочу выяснить, сколько времени человек может молчать.

И рассказал мне, как родился научный эксперимент. Вчера вечером тетя Маруся, чем-то расстроенная, накричала на него:

– Трещишь, трещишь без умолку. И часа не можешь помолчать.

Сашка тогда решил: что час! И объявил тете Марусе, что с завтрашнего утра вообще умолкает.

– Так и не разговариваешь? – спросил я.

– С ней – уже нет. А с тобой еще час – и тоже все.

– А как ты будешь объясняться? Кушать просить, деньги на кино. Ну, мало ли что еще человеку нужно.

– Вот. – Он показал на самодельный блокнот. – Видишь, я уже с ней разговаривал.

Я прочитал: «Доброе утро». «Дядя Коля когда приедет?» «Нет, говорить не буду». «Завтрак скоро?» «Опять яичница?» «Спасибо».

Дальше шла страница с цифрами, от единицы до десяти, потом страница с алфавитом, старательно выписанным, потом страница с отдельными словами: «Вперед». «Назад». «Налево». «Направо». «Быстро». «Медленно»…

– А это для чего?

– Тут у меня наиболее распространенные слова. Не надо будет их то и дело писать, просто покажу и все. Таким образом облегчатся мои сношения с внешним миром.

Сношения с внешним миром… Какие слова! У меня от зависти остро засосало под ложечкой. Так захотелось сноситься с внешним миром при помощи такого вот блокнотика.

– Знаешь что, Сашка! Я тоже.

– Нет, – сказал он строго.

Я опешил.

– Почему?

– Ты будешь писать, я буду писать – так очень долго переговариваться. Вот я закончу молчать, тогда пожалуйста. Уже будет накоплен некоторый опыт.

– Ладно, – согласился я без особой радости. – Только чтобы мне успеть к школе закончить. А то как уроки отвечать? Ведь если писать, сколько лишних ошибок понаделаешь.

– Тут уж я не знаю. Как выдержишь. Может, ты всего-то час промолчишь.

Я немножечко обиделся:

– Тебя-то во всяком случае перемолчу, вот увидишь! По улице, поднимая пыль, с криками неслись мальчишки. Что-то случилось. Сашка подбежал к забору.

– Что там, Митька?

– На шоссейке бык москвича забодал.

Я сразу представил себе, что случилось. Приехал человек в Малые Катки прямо из Москвы. В гости, к родным. Одну только ночь переспал, утром вышел погулять по деревне. Идет, а навстречу огромный бык. Пригнул голову, летит прямо на бедного москвича…

Прибежали мы – оказалось все не так. Бык забодал не человека, а машину. «Москвич-407». Красного цвета, с большим тюком сверху, на багажнике. Лежит на боку, в канаве, словно устал и прилег немного отдохнуть. Ничего не сломано, никто не пострадал. Только вот щиток радиатора немного помят.

Водитель «Москвича» и его жена, оба уже пожилые, стоят на дороге и ругают друг друга:

– Тореадор несчастный! Ведь говорила тебе, говорила: встань в сторону, пока стадо пройдет.

– Куда в сторону! В канаву, да?

– Хоть бы посигналил! Руки бы у тебя отсохли?

– Сигналить запрещено. Знак видела у въезда в деревню? Ничего не понимаешь, так помолчи.

Сашка сказал:

– Быкам сигналить нельзя. Они еще больше яреют.

– Вот видишь! – обрадовался мужчина.

А женщина накинулась на Сашку:

– Чего вмешиваешься, когда старшие разговаривают?

– Вы не разговариваете, а ругаетесь.

Водитель с женой опять стали спорить, что делать дальше. Она требовала, чтобы он бежал в деревню и достал бы из-под земли трактор, а он доказывал, что все трактора в поле, что надо выйти на шоссе, остановить большую грузовую машину и попросить шофера помочь.

Сашка толкнул меня локтем в бок.

– Айда к клубу!

Мы с ним и еще с несколькими мальчишками приволокли со двора клуба пять здоровенных жердин. Просунули их под машину. Водитель кружил вокруг нас, командовал бестолково:

– Сюда! Сюда! Нет, не сюда! Нет, не туда!..

А жена его, хваталась за жерди:

– Колеса сломаете! Стекла сломаете! Все сломаете! Мы облепили жерди со всех сторон, нажали. «Москвич» медленно, нехотя стал на колеса. Водитель сразу забрался в кабину, завел мотор, вывел машину из канавы на дорогу. Обежал рысцой вокруг «Москвича», увидел, что ничего особенного с ним не случилось, только кузов в нескольких местах поцарапан, и совсем ошалел от радости:

– Ох, спасибо, ребята, ох, молодцы, ребята!

– Вы царапины сейчас не замазывайте, – поучал его Сашка. – На дороге пыль, она к краске пристанет, и останутся грязные пятна. Лучше на месте, в гараже.

Водитель смотрел на него с уважением, как на большого специалиста, и послушно кивал головой.

Потом, когда они уехали, Сашка спросил у меня:

– Как ты думаешь, уже есть десять?

Я сказал, что, да, конечно, даже уже больше.

– А что?

Он прикрыл ладонью рот: все, молчу. Научный эксперимент начался.

Мы сбегали к нему во двор, взяли блокнот, карандаш.

– Куда пойдем? – спросил я.

Он написал: «На раскопки».

– Ладно, двинули.

Я сначала посмотрел, есть ли там дядя Володя; его шляпу издалека видать. При нем они меня тронуть не посмеют.

Хорошо, что мы пошли. Возле траншей толпилось много народу. Видно, опять нашли что-то интересное.

– Бежим! – крикнул я и понесся вперед, забыв про своих врагов.

Слава выскочил откуда-то сзади – вероятно, ходил пить к колодцу. Когда я его заметил, было уже поздно, он отрезал меня от Сашки. Оставалось одно: вперед, под крыло дяди Володи.

Но Слава бежал быстрее. Он настиг меня раньше, чем я успел добежать до траншеи.

– Постой! – крикнул он.

Я отпрянул в сторону.

– Только попробуй! – жалко выпищалось у меня.

Он поднял руку, очки зло и остро сверкнули на солнце. Сейчас стукнет!

– Ну… Ну-у! – повторил Слава, и я понял, что он не драться хочет, а просто протягивает мне руку. – Давай лапу. Ты настоящий мужчина, мне все рассказали.

Подбежал Сашка, и мы все трое зашагали к траншее.

Вот тут Сашка, ручаюсь, горько пожалел, что начал молчать в такой неподходящий момент. Археологи нашли столько всего интересного. Одних железных наконечников стрел штук тридцать. И еще золотые серьги. И палаш. И кинжал. И бляшек серебряных много-много. Они раньше были прикреплены к ремню. Но ремень сгнил, а бляшки все остались.

Я засыпал дядю Володю вопросами: за себя и за Сашку. Видно было по глазам, как ему хочется спросить. Но не писать же при всех в блокноте. Смеяться будут!

– Вы говорили, что они бедно жили, ваши горшечники. А у них ого сколько всего!

– Это не у них, не у горшечников, – ответил дядя Володя. – Это гораздо более поздняя могила. Видишь? – В стороне лежало несколько полуистлевших кусков дерева. – Они ограждали могилу бревнами или горбылями, как в курганах бывает. Может быть даже, здесь был невысокий курган, а потом, с течением времени, он сравнялся с землей.

Сашка тронул меня за руку и показал глазами на расстеленную плащ-палатку, где лежало несколько одинаковых странных предметов. Продолговатые, зеленые…

– А там что такое, дядя Володя?

– Наконечники свистящих стрел. – Он поднял с плащ-палатки один. – Видите, ребята, как сделано? Расширяясь, наконечник образует внизу полый шарик. В стенках у него отверстия. Когда стрела летит, воздух проникает в отверстия и, раздается, свист.

– Зачем им были такие?

– Чтобы в бою указывать воинам важную цель. Или напугать врагов, их лошадей, вызвать замешательство, панику. Свистящие стрелы гунны изобрели, а они были хорошими воинами, знали, что делают.

– Можно, я гляну?

Только теперь, держа наконечник стрелы в руке, я вспомнил, что уже видел что-то похожее. Но где? В музее? Или в школе на уроке истории? Зоя Александровна иногда приносила к нам в класс разные старинные предметы.

Нет, совсем недавно…

– А! – воскликнул я. – У Савелия Кузьмича есть такой. Он им багажник мотоцикла отпирает.

Дядя Володя сказал:

– Ты, наверное, с напильником спутал.

– Да нет же! Точно такой. Трехгранный, зеленый, с таким же шариком внизу. Только чуть покороче. Без острия.

– Интересно! Надо будет взглянуть…

Студенты подносили к плащ-палатке все новые и новые вещи, «сущности», как они называли. Могила оказалась богатой. Даже перстни нашли с разными камнями: красными, зелеными, синими. Красные камни были вделаны и в рукоять кинжала.

– Оружие – и какие-то стекляшки! – Я склонился над новыми находками. – Даже смешно! И перстни. Как стиляги.

– О, они были большие модники, – сказал дядя Володя. – Но камни носили не только для украшения.

– Я знаю! Камни шли вместо денег.

– Не в этом дело. Просто они приписывали камням разных цветов чудодейственные свойства. Красный цвет считался цветом доблести, силы, мужества, помогал в бою. Вот почему в древности красный камень часто прикрепляли к оружию.

– А зеленый?

– Зеленый был символом мира, юности, весны, надежды. А синий цвет считался отражением божественных сил – он ведь напоминает небо…

Стали собираться на обед. Дядя Володя сложил находки покрупнее в чемодан, а перстни и серьги опять в свою полевую сумку. Мы с Сашкой переглянулись и сразу поняли друг друга.

Нет, и думать нечего!

– А вы что? С пустыми руками хотите? Ну, лодыри, ну, лодыри! Так дело не пойдет. Несите!

Дядя Володя протянул нам сумку. И мы опять менялись через каждые сто сорок шагов.

На полпути, передавая сумку, Сашка сделал знак, чтобы я подождал. Вытащил блокнот, написал: «Он у тебя мировой дядька».

– Ага, – подтвердил я с гордостью.

«Я бы нам не дал», – написал Сашка.

– Я тоже. Вдруг мы опять потеряем?

Сашка сразу изменился в лице и настрочил торопливо в блокноте: «Мы не теряли». Поставил в конце три восклицательных знака и посмотрел на меня сердито.

– Знаю. Но другие ведь могут подумать.

И уже до самого лагеря золотая гривна больше не выходила у меня из головы. Нет, интересно все-таки, куда она исчезла?

Сашка шел рядом и хмурился. Я точно знал, что он тоже думает о гривне.

***

– Пойдешь купаться – мыться-полоскаться? – спросил дядя Володя.

Он сегодня веселый: бухгалтерия наконец-то перевела деньги, и завхоз получил от него приказ закупить продукты и улучшить питание.

Обед уже кончился, и студенты разбрелись кто куда, больше, конечно, на речку. Лишь несколько человек лежали под деревьями с книгами в руках.

– Не пойду, – я отвернулся.

– Такая жарища! – не отступался дядя Володя. – Как в Африке! Знаешь, сколько градусов?

– Все равно. Не хочется.

– Ну, потом захочется.

– Не захочется.

– А водичка прозрачная, водичка прохладная.

Я посмотрел на дядю Володю. Улыбается. Уверен, что сумеет меня соблазнить.

– Все равно ничего не получится, дядя Володя!

– Может, поспорим?

– Спорим! – оживился я. – Давайте «американку».

– Как это?

– Если я выиграю, то потребую у вас что только захочу. И вы обязательно должны выполнить.

– Например, чтобы я на брюхе прополз, через весь лагерь?

– И так можно.

– Или чтобы прокукарекал раз пять или десять при всем честном народе?

– Тоже! – Я сразу представил, как он будет кукарекать, и хлопнул себя по коленкам от восторга. – Что, слабо, дядя Володя?

– Нет, не слабо!

Он протянул мне руку, и я сразу схватил ее, пока он не передумал.

– Нет, погоди!.. Слава! Вера! – позвал дядя Володя. – Идите сюда! Будете свидетелями. Заключается грандиознейшее пари всех веков и народов. Если наш молодой человек сегодня не влезет в речку…

– Силой не считается! – торопливо перебил я, разгадав его коварный замысел.

– Идет!.. Так вот, если он не влезет добровольно в речку, я должен ползать и кукарекать.

– Не обязательно. Может что-нибудь и другое. Воля победителя. Что захочу, то и сделаете.

– А если он влезет? – спросил Слава.

Дядя Володя скорчил свирепую гримасу.

– Тогда парадом командую я. И пусть смилостивятся над ним боги!

Но меня не, пугали его угрозы. Я ведь точно знал, что купаться не буду. Ни за что! Что бы там дядя Володя ни придумывал.

Слава разнял наши руки, и я сразу же стал соображать, что потребовать вечером у дяди Володи. Выиграть «американку» – редкое счастье, и воспользоваться им надо по-умному. Но что у него попросить? Вот если бы, скажем, дядя Володя был капитаном корабля, я бы потребовал назвать моим именем какой-нибудь необитаемый остров. Пришли бы мы осенью в класс, пораскрывали новые учебники географии, а там остров Анатолия Кубарева в Тихом океане. Или, на худой конец, где-нибудь возле Антарктики.

А что! Остров Кубарева – звучит!

Но дядя Володя не капитан, а археолог. Что он может назвать моим именем? Разве какой-нибудь курган… Но их по именам не называют. Только Чертов, Ведьмин… Хотя нет! Вот Мамаев курган! Так почему же нельзя Кубаревов курган? Конечно, не остров, но все какая-то собственная точка на карте!

– Кубарев Анатолий! Кто здесь у вас Кубарев? Я вскочил.

– А что?

Почтальонша на велосипеде. Снимает сумку, достает тетрадь.

– Телеграмма. Документ есть? Паспорт или что?

– Нет.

– Как же ты без документа живешь? Вот докажи теперь, что ты – это ты.

– Как доказать? – Я растерянно оглядываюсь по сторонам.

– Он Кубарев, он! – подтверждают студенты.

– Ладно, поверю еще раз людям! Распишись здесь. – Почтальонша наманикюренным ногтем отчеркивает, где мне нужно расписаться, подает карандаш. – Так. Получай!

И вот телеграмма у меня в руках. Торопливо срываю бумажку, которой она заклеена, разворачиваю.

 
«Малые Катки. Лагерь археологической экспедиции. Кубареву Анатолию. Можешь купаться присмотром дяди Володи. Не заплывай далеко берега. Целуем. Мама. Папа. Катюша».
 

– Ура! – закричал я. – Ура!

И сдергивая с себя сорочку, помчался к речке. Скорее в воду! В воду!

Вот уж я покупался! Вот уж отвел душу! Все они только головами качали, когда я прыгнул прямо с берега, когда поплыл вниз по течению, то ныряя, то снова выныривая. Никто не смог меня догнать, хотя пытались многие. Один лишь Слава еще держался позади какое-то время, а потом и он отстал.

Обратно я прибежал берегом – против течения плыть трудно, никаких сил не хватает.

– Ну как? Лучше топора?

– Здорово! – восхищенно сказал Слава. – Не отличишь от рыбы. Особенно, когда под водой.

Жаль только, здесь не было Сашки – он пошел домой обедать.

Я плавал, барахтался, возился в воде, пока не посинел весь и зубы у меня не стали выбивать барабанную дробь. Вылез из воды и бросился рядом с дядей Володей на горячий песочек.

– От-т-тдохну – и еще п-п-поплаваю, – сказал я.

Дядя Володя сдвинул на затылок свою драную шляпу, прищурил весело глаз:

– Плавай сколько влезет! Теперь можно. Пари все равно проиграл.

И тут только я вспомнил о нашей «американке».

– Ой, дядя Володя, вы знали о телеграмме! – догадался я. – Ну да, вы же говорили с ними по телефону. Даже, наверное, сами попросили, чтобы они дали телеграмму. А потом стали со мной спорить. Так нечестно, так не считается!

– Э, нет! Ничего не выйдет! Свидетели, ко мне! Слава и Вера, конечно, рады стараться. Ведь дядя Володя их начальник.

– Ты проиграл, Толик!

– Долг чести. Надо платить. Или стреляйся.

– Как – стреляться? – оторопел я.

Слава поднес палец к виску:

– Пиф-паф! Не можешь платить – стреляйся. Все аристократы так делали. Голубая кровь обязывает!

– У меня не голубая.

– Почему же ты такой синий?

Издевается еще!

– Ладно, – согласился я. – Только если ползать на брюхе и кукарекать, то здесь, а не в лагере или на раскопках.

– Не обязательно. Может и что-нибудь другое. Воля победителя, – ответил дядя Володя моими же словами.

– А вы злопамятный, дядя Володя.

Он торжествовал. Поднялся и, злорадно улыбаясь, стал описывать вокруг меня круги. Сначала широкие, потом все уже, все уже. Наконец перешагнул через меня длинными худыми ногами, протянул руку и произнес каким-то бармалейским голосом:

– Слушай мой приговор, о, обреченный! В телеграмме сказано, что ты можешь купаться только под присмотром дяди Володи. Так вот, трепещи, несчастный, плачь, рви на себе одежду, посыпай голову пеплом. Потому что не видать тебе моего присмотра, как своих ушей, о брошенный судьбой и родителями! Будешь ходить на речку сам, и с речки тоже сам, без всякого присмотра. Дикси[2]2
  Дикси – я сказал (Лат)


[Закрыть]!

Он скрестил руки и сурово сжал губы.

– Дядя Володя! – взвизгнул я и повис у него на шее…

Тут же, на берегу речки, стали играть в волейбол. Все играли: и студенты, и пацаны деревенские – наши лоцманы. Студенты били сильно, мяч то и дело вылетал из круга. Если он падал в кусты, за ним отправлялся хозяин – рыжий Митяй. Если в речку, то в воду бросался я.

Дядя Володя тоже играл. Ему говорили, чтобы он снял с руки часы, но он только отмахивался:

– Они у меня пыле-водо-мяченепроницаемые.

И напрасно отмахивался. Потому что сильный мяч все-таки попал прямо в часы и выбил стекло. Мы долго искали его в горячем песке. А когда, наконец, нашли, оно оказалось безнадежно сломанным.

Дядя Володя огорчился:

– Без часов мне никак.

Слава собрал вокруг себя пацанов:

– Кто в вашей деревне умеет чинить часы?

– Я покажу!.. Нет, я! – загалдели разом все наши лоцманы, и чуть не передрались.

– Эй, эй, цыпленки-петушишки! – разнял их Слава. – По какому вопросу драка? Пойдете все вместе. Веселее будет.

Я тоже пошел с ними и дядей Володей. Лоцманы привели нас к знакомому дому:

– Вот часовщик.

– Так здесь же Яскажук живете – удивился я.

– Он! Он и есть часовщик! – наперебой загалдели лоцманы.

В доме вкусно пахло горячей канифолью. Николай Сидорович припаивал к остову радиоприемника какие-то проводки. На столе в беспорядке лежали пальчиковые радиолампы, трансформатор, мотки красивой разноцветной проволоки. Она считалась в нашей школе большой ценностью: ребята научились плести из нее узорные перстни и даже кошельки.

– Мы к вам за помощью, – сказал, поздоровавшись, дядя Володя. – Не оторвали от дела?

– Да какое там дело! – Николай Сидорович поставил стулья, приглашая сесть. – Так, балуюсь в свободное время. Приемник конструирую. «Яскажук-один», – рассмеялся он.

– Когда же вы из города, Николай Сидорович? – Пусть видит дядя Володя, что я не чужой человек в этом доме. – Утренним поездом?

– Самолетом пришлось, – сказал Николай Сидорович. – В Большие Катки, оттуда на машине… Я смотрю, у вас с часиками беда, товарищ археолог.

– Да, – дядя Володя снял с руки часы. – Стекло пополам. Не сможете помочь?

– Не знаю, погляжу. Я ведь не часовщик, так, любитель. – Он склонился над часами с лупой. – В окошечке сегодняшнее число, надо полагать? Интересно, первый раз такие часики вижу.

– Новый выпуск.

Николай Сидорович осторожно сдвинул ладонью радиодетали, принес из соседней комнаты ящик с инструментами.

– Знаешь, что Сашка придумал? – спросил он меня, раскладывая на столе какие-то щипчики, ножички, отвертки.

– Знаю, – кивнул я. – Говорить перестал.

– Ходит как немой. Вобьет себе что в башку, ничем не выколотишь. Упрямый!

Николай Сидорович улыбался, и можно было подумать, что ему по душе Сашкино упрямство.

– Где он сейчас? – спросил я.

– В саду.

Я нашел Сашку все под тем же его любимым смородиновым кустом.

– А мы купались, – сразу сообщил я самую важную новость. – Ух, и здорово! Ты что не пришел? Поплавали бы наперегонки.

Сашка вытащил блокнот и написал: «С теткой ссорился».

– Чего так?

«Обедать не давала. Хотела заставить говорить».

– Шел бы к нам. У нас всегда первое остается. А второе я тебе бы от своего отделил.

«Потом все равно накормила. Она долго не злится».

– А дядя приехал – ругался?

«Хуже».

– Побил?

«Дурак! Он не дерется».

Сашка полистал блокнот, нашел нужное и дал мне прочитать. На листке было написано крупным угловатым почерком: «Ты со мной не говоришь, и я с тобой не буду».

– Он написал?

Сашка кивнул.

– И не, говорит? Тоже пишет?

Сашка пожал плечами: не знаю еще, как будет. Он выглядел немножко растерянным.

Мы посидели недолго под кустом, потом пошли смотреть, как Николай Сидорович часы чинит. Но все уже было готово – он нашел у себя в ящике подходящее стеклышко. Чуть подточил край и вставил.

– Можно механизм посмотреть? – попросил он у дяди Володи. – Я еще такого не видел, с числами.

– Разумеется.

Николай Сидорович быстро отвинтил заднюю крышку.

– А вот – эти два колесика. Добрая придумка! – Он снова закрыл крышку. – Все! Носите на здоровье… Нет, нет! Напрасно вы! – остановил он дядю Володю, видя, что тот полез за кошельком. – Я денег не беру.

– Спасибо, спасибо! – Дядя Володя смутился, даже слегка покраснел.

А Николай Сидорович тоже хорош! Денег не берет, а шоферу рублевку совал. Как всем нам тогда было неловко перед тем парнем с челочкой и щербатыми зубами!

Дядя Володя встал, прошелся по комнате, начал рассматривать снимки на стенах. Некоторые были даже цветные. Мне казалось, он делает это, чтобы справиться со смущением. А может, и правда заинтересовался.

– Сами делали?

– Сам. Давно только уже.

– Часы, фото, радиоприемники… Много у вас интересов.

– Еще гладиолусы, – напомнил я.

– Интерес у меня один: пробовать новое дело, пока не получится. – Николай Сидорович складывал инструмент в ящик. – День пробую, месяц, год, два. А как начинает прилично получаться – за другое берусь. Всю жизнь так.

Чем только не занимался… Даже гипнозом, – усмехнулся он. – Давно, еще на действительной службе. Книжку одну прочитал и сам стал пробовать.

– Получилось?

– Как вам сказать! – Николай Сидорович улыбался. – Вообще-то загипнотизировал. Дружков моих, вместе в армию пошли. И ногами они дрыгали, и головами качали, и танцевали – все, что я прикажу. А стал будить – не могу! Никак их из транса не выведу. Перепугался до смерти, за врачом в санчасть побежал. С полпути вернули.

– Проснулись?

– А они и не думали спать. Просто сговорились ребята, подшутили надо мной. Я стараюсь, глаза таращу, приказываю, а они чуть не лопаются…

Мы с дядей Володей насмеялись вволю. А Сашка стоял рядом с застывшим серьезным лицом, в животе у него булькало. Он тоже, как те солдаты, давил в себе смех – ему ведь громко нельзя.

– А правда вас однажды оштрафовали?

Дядя Володя укоризненно покачал головой; я и сам знаю, об этом не полагается спрашивать. Но я не из любопытства, честное слово! Мне просто хотелось, чтобы Николай Сидорович фыркнул и сказал: враки!

Но он не фыркнул. Наоборот, подтвердил серьезно:

– Правда.

И стал рассказывать".

– Тоже случай забавный. Я после войны фотографией увлекался, все село переснимал – у нас тут фотографа и по сей день нет, а тогда и в Больших Катках приличного не было. Поедешь, снимешься на паспорт и гадай: то ли ты, то ли дед Матвей с соседней улицы. Ну, люди ко мне идут. Раз самому интересно, да время свободное есть – почему отказать?.. И вот заявляется однажды мужик из Лобихи – село соседнее. Просит: «Окажи милость, сделай портрет моего бати. Умер старик, ни одной карточки после него не осталось, а тут, как на грех, пишут братья и сестры – их у меня двенадцать штук – все покойника-батю на портрете себе требуют. Совестно мне им отвечать, что ни разу при жизни так батю и не снял». Я ему говорю: «Ну как я тебе портрет с него сделаю? Посуди сам, человека же нет!» А он: «С меня делай. Я на него больно похож. Вот только бороду прилепить». Привязался – не отвязаться. Да и самому мне, правду сказать, попробовать тоже охота. Съездил в район, достал в доме культуры грим, бороду – обращаться я умею, до войны самым главным артистом в деревне был. И сделал! Отдал мужику карточки для всех его братьев и сестер. Довольный такой. «Вылитый батя, – говорит. – Даже не – верится, что я тут под бородой». Словом, все довольны, все рады. И вдруг – на тебе! Участковый! Кто-то ему доложил, что я фальшивыми фотографиями занимаюсь. Штраф наложил, «Зоркий» мой конфисковал.

– Фу, нелепость какая! – возмутился дядя Володя.

– Нелепость – да вот пока я обратно фотоаппарат высудил, много воды утекло. Другим увлекся, электротехникой. Ко мне уже не за фотокарточками шли – плитки стали тащить, утюги.

Дядя Володя спросил:

– А археологией никогда не интересовались?

– Разве только мальчишкой. Помню, все курганы излазили, даже рыть один собирались. Да так и не собрались.

– Какой курган? – спросил я.

– У кладбища который.

– Чертов курган!

– Так ведь там холерные могилы!

– Кто тебе оказал?

– Старуха рядом, живет.

– Полина? Значит, запамятовала она, времени немало прошло. Нет там никаких холерных могил.

Сашка ткнул меня незаметно. Глаза у него сузились, заблестели, и я сразу понял: рождается очередная великая идея. У меня мурашки забегали по коже. Потому что я понял и другое: Сашкина новая идея имеет прямое отношение к Чертову кургану.

– А вы точно помните? – спросил я торопливо, надеясь в глубине души, что он скажет «нет».

– Еще бы не точно! Такое событие не забудешь, хотя я был тогда совсем пацаненок. Только и разговору: холера да холера. Правда, у нас не много умерло, всего человека четыре, стороной нас холера обошла. И, чтобы от греха подальше, всех умерших свезли на отдельное кладбище, у Хорошиловского лога, километров за двадцать отсюда…

Дядя Володя стал собираться.

Сашка написал торопливо в блокноте: «Останься». И я покорно остался.

Сашка был весь переполнен мыслями, торопился их поскорее изложить, и поэтому писал быстро, неразборчиво. Я путался в его каракулях, не мог ничего понять. Сашка злился, перечеркивал все, начинал писать снова, также неразборчиво.

Слова «надо рыть» он написал печатными буквами и дважды подчеркнул.

– Когда? – спросил я с трепетом.

«Сегодня ночью».

Я содрогнулся.

– Почему обязательно ночью? Давай лучше днем.

«Увидят. Прогонят».

– Понимаешь, сегодня никак не могу. Нужно помочь Рите и Славе клеить разбитые горшки, – нашел я отговорку.

На это последовало решительное: «Тогда завтра».

Я был рад, что выгадал хотя бы сутки. В душе я надеялся, что завтра возникнут новые обстоятельства, которые помешают нам копать Чертов курган.

Мы поговорили о разных пустяках – где взять лопаты, лом? – и я пошел.

Если бы любой другой курган, я бы не задумывался ни на секунду. Разве мне не хочется открыть могилу гуннского вождя? Или обнаружить золотой клад? Или сделать какое-нибудь выдающееся научное открытие?

Но Чертов курган… Чертов курган…

Сердце холодело, и проваливалось куда-то в живот, когда я представлял себя ночью с лопатой на поросшей кустарником вершине. И в то же время я знал: все равно придется идти.

Сзади вдруг взревел мотор. Я испуганно отпрянул в сторону. Савелий Кузьмич, довольно улыбаясь, притормозил мотоцикл рядом со мной.

– Что, сынок, душа в пятки, так – нет?

– Ни в какие не в пятки!

– Рассказывай! Лицо пятнами пошло!

– Это от солнца. У меня загар такой… Савелий Кузьмич, – вспомнил я, – у вас наконечник стрелы с собой? Ну, которым вы багажник открываете. Покажите, а?

– Багажник? – он смотрел на меня недоумевая. – А, костяшка та зеленая. Разве она от стрелы?

Я выложил все, что знал про свистящие стрелы гуннов. Савелий Кузьмич выслушал внимательно, потом полез под сиденье мотоцикла.

– Скажи пожалуйста! – Он задумчиво подбрасывал на ладони костяной наконечник. – Дикари, а вот придумали такое. Как немцы с бочкой пустой из-под бензина. Кинут ее с самолета, а там дырка, и она орет по-страшному.

– Где вы нашли?

– А? Этот, что ли?.. Да там, где все остальное. На речке, на Стремянке. Все отдал, а эту вот штуку оставил. Надо же что-то иметь для памяти, так – нет? Потом утерял ключ от багажника – и ее приспособил. Верхушку отбил, как раз пришлось.

– Можно, я дяде Володе отнесу?

– А чем я багажник отпирать буду? Хотя ладно, напильник трехгранный приспособлю. На, держи, жертвую для пользы научных дел… Погоди! – Он, почему-то передумав, отдернул руку, в которой держал наконечник стрелы. – Сначала ко мне дамой сходим, медком угощу.

Мы завели мотоцикл во двор. Из сада огромными прыжками примчался пес и зарычал на меня грозно. Я испуганно жался к колесу мотоцикла.

– Не трусь, – сказал Савелий Кузьмич. – Со мной не тронет. Вот если я скажу ему «фас» – тогда прыгнет. О, видишь, как насторожился! Понятливый, гад, – сказал он ласково и потрепал пса по шее.

Поставили мотоцикл в сарай.

– Знаешь, откуда я сейчас? – Савелий Кузьмич стряхивал веником пыль с сапог. – Не угадаешь, так – нет? В район, в милицию заезжал. Насчет той золотой штуки, что, пропала… На, обмети туфельки. В доме чисто, заругается тетка Анисья.

Я ударил веником по своим кедам; они так запылились, что даже цвет потеряли.

– Они что-нибудь узнали?

– Говорят: напали на след, – усмехнулся Савелий Кузьмич. – В милиции всегда так. Напали на след. Идут по следу. Обложили со всех сторон. Пусто – ушел!