Текст книги "Сберегите цветы полевые"

Автор книги: Лев Маляков

О ПОЭЗИИ ЛЬВА МАЛЯКОВА

Наверно, правы считающие, что в имени поэта иногда уже заложены какие-то главные звуки и качества его поэзии. Во всяком случае, когда я впервые услышал имя Льва Малякова, мне показалось, что стихи его должны быть по-плотницки ладно сбитыми, русскими и народными. И одновременно – очень весомыми. Думаю, в своем предощущении его поэзии я не ошибся.

Но имя не бывает случайным, произвольным. Оно достается в наследство от рода и местности, где ты впервые вдохнул свежий воздух и увидел солнечный свет. И потому коренные свойства поэтического таланта связаны прежде всего с тем краем, где начиналась «почва и судьба» автора. Для Льва Малякова такой край – Псковщина, ее не очень плодородная, но бесконечно добрая и красивая земля, освещенная гением Пушкина и Мусоргского, ее свободолюбивые люди, дела которых испокон веков были тесно связаны с исторической судьбой России.

В стихах Льва Малякова трудовая, крестьянская нива и нива историческая, ратная нераздельны в своем существовании. Одна из причин тому – глубокое понимание поэтом народной жизни, из недр которой рождались и рождаются герои и труженики, точнее – герои-труженики, в чьих сиюминутных и не всегда приметных делах пульсирует и забота о неизбывности России. Другая причина – автобиографическая: уже в детстве Лев Маляков успел вдоволь поработать, прочувствовать кровную связь с отчей землей и познать всю радость и горечь, высокое и порой трагическое значение роли защитника Родины.

 
…Бегут года —
А я все на войне.
Я от того остался поколенья,
Которое горело на огне.
 

«Лета к суровой прозе клонят», – сказал поэт. В последние годы на долю Льва Малякова тоже выпали прозаические «хлопоты»: им вынесены на суд читателя романы «Доверие» и «Люди добрые», посвященные жизни деревни послевоенного времени. О них можно долго говорить, так как в центре дилогии Льва Малякова находятся многие требующие решения жизненные проблемы. Но здесь, в разговоре о Малякове-лирике, скажу лишь одно – в прозе он умеет оставаться поэтом, то есть в мгновенном, эфемерном заметить и выделить драгоценные частицы вечного, важного всегда и для всех.

В этом смысле литературная работа псковского писателя по-хорошему традиционна. Лев Маляков пристально, заинтересованно исследует новые социальные и психологические процессы, протекающие в современной деревне, но при этом стремится взять под охрану художественного слова все, что не должно кануть в вечность, – будь то духовность крестьянской трудовой жизни, лучшие стороны традиционного сельского быта, память о ратных подвигах народа и даже полевые цветы.

Как хорошо, что столько родных русских городов расцветают сейчас своей поэзией, обретают свой поэтический голос.

Д. ЛИХАЧЕВ

ВПЕРЕДИ – ВЫСОТА

«С годами тяжелее ноша…»

 
С годами тяжелее ноша
И осторожнее шаги.
Не скроет ямину пороша,
В тени не спрячутся враги.
 
 
Смотрю я ближе,
Вижу дальше,
Не ослепит и яркий свет.
И все ж лечу, как глупый
                                 вальдшнеп,
С открытым сердцем на дуплет.
 
 
И, зная все свои потери,
Останусь щедрым,
Словно Русь.
И, время на минуты меря,
Скупей ничуть не становлюсь.
 
 
Иные у страны орбиты,
Но взлет ее у той межи,
Где у печальницы-ракиты,
Навылет пулями пробиты,
Солдаты держат рубежи.
 

«Промерзла, стала каменной земля…»

 
Промерзла, стала каменной земля,
Насквозь пропахла гибельным
                                       тротилом.
Мне думалось:
Нужна какая сила
Израненные возродить поля!
 
 
Своим дыханьем грели мы окоп,
Чтоб зеленели будущие травы.
Не ради орденов,
Не ради славы
Мы шли на верную…
Однако – стоп! —
 
 
Хотел я не о том.
Меня опять
Сюда приводят памятные тропы.
Здесь не тротилом —
Вызревшим укропом
И чем-то вечным можно подышать.
 
 
И помолчать,
И снова вспомнить тех,
Кто отстоял в огне родную землю.
Я всей душою сущее приемлю
Теперь один,
Один за вас за всех.
 

ВОИНА ЖИВЕТ ВО МНЕ

 
Хочу того иль не хочу —
Война живет во мне.
Я по ночам во сне кричу —
Я снова на войне.
 
 
И снова полыхает Русь,
Враги со всех сторон.
И я никак не отдышусь,
Из сердца рвется стон.
 
 
До леса только доползти —
Накрыть проклятый дот!
Но кажется, на полпути
Фашист меня убьет.
 
 
Грохочут взрывы впереди,
Пылают сорок лет.
Беда осталась позади,
Но с сердцем сладу нет.
 
 
Я по ночам во сне кричу —
На лбу холодный пот…
Хочу того иль не хочу —
Война во мне живет.
 

РУССКИЙ СОЛДАТ

 
Воевал четвертый год,
Свыкся,
Битва – как работа,
Только сердце жгла забота
Неуемней всех невзгод.
Сквозь огонь вела солдата
День и ночь —
Вперед, вперед,
В ту страну, что виновата
В бедах русского отца
До Кровинки,
До конца!
 
 
Но пришел желанный срок —
Долгожданная расплата:
На чужой шагнул порог
С наведенным автоматом.
Ребятишки у стены
Жмутся в кучу от солдата —
Дети горя и войны…
 
 
В окна ластится закат,
Догорает день на склонах…
А в груди —
Набат, набат!
А в глазах – огней зеленых…
– Дочка,
Доченька, Алена!..
 
 
Вот он,
Вот отмщенья час —
Полоснуть из автомата!.. —
И солдат сощурил глаз:
– Что, спужалися, ребята? —
И, скривив в усмешке рот,
Из мешка достал краюху:
– Ничего, бери, народ.
Ни пера вам и ни пуха!
Эх!.. —
И вышел из ворот.
 

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

 
Мне что-то и хотелось бы забыть,
Но я на это не имею права…
Сияло солнце,
Зеленели травы,
Взялась кукушка
                        свой урок зубрить.
 
 
Прохладой созвала ребят река
Со всей деревни
                   на песок прибрежный.
Земля плыла куда-то безмятежно,
И доносился гул издалека.
 
 
В мальчишеской наивности святой
На самолеты
                  с черными крестами
Глазели мы
                с разинутыми ртами.
И вдруг нас придавил
                             зловещий вой.
 
 
Песок рванулся,
Смертью перевит,
Перемешались солнце,
                                  травы,
                                            дети…
 
 
И пятерых —
Как не было на свете,
А Мишка-несмышленыш —
                                           инвалид.
 
 
Тот первый день войны —
Мой черный день —
Живет во мне,
                    и нет ему забвенья,
Я не ищу от памяти спасенья —
Он навсегда со мною,
                                 словно тень.
 
 
Я вижу,
Как бегут на речку дети,
Как «юнкерсы»,
                      взревев,
                                  в пике идут.
Тот давний день
                         я отдаю на суд,
На суд людской —
На высший суд на свете!
 

ТУРИСТЫ ИЗ ФРГ

 
Шумно и цветасто на вокзале —
Недругов не так у нас встречали.
Нашенское «милости прошу»
Ихнее «гут морген» заглушает.
Только я с поклоном не спешу, —
Что-то мне под ложечкой мешает.
 
 
Из Германии гостей
Экскурсовод
Провожал глазеть на стены-кручи.
А в моих глазах
Былого тучи
Подымались,
Застя небосвод.
 
 
Я стоял и в прошлое глядел:
Над Псковой молчали грозно башни,
Давний день,
Как будто день вчерашний,
Болью незабытою гудел.
 
 
«Юнкерсов» кресты опять в глазах,
Кажется, земля насквозь пробита
Бомбами.
Земля моя в слезах,
Кровью нашей русскою залита.
 
 
У стены не кто-нибудь —
Отец,
Мой отец под дулом автомата.
Без промашки
Бьет в упор свинец,
Смерть-свинец фашистского солдата…
 
 
Я ни в чем туристов не виню,
Их тогда и не было на свете.
За отцов не отвечают дети.
Но и память не предашь огню.
 

РАЗВЕДЧИКИ

 
Откуда что бралось —
                                 не знаю:
В четырнадцать артистом стал.
Ходил у пропасти по краю,
И город был —
Как страшный зал.
 
 
А в зале —
              вермахта солдаты,
России лютые враги.
Играй, покуда нет расплаты,
Во имя правды смело лги!
 
 
Изображал я простофилю
С котомкой драной за спиной.
Тот путь актерский был извилист,
Оплачен дорогой ценой.
 
 
На сцене смерть подстерегала
За каждый наш
                      неверный взгляд.
Гремели выстрелы из зала,
И не было пути назад.
 
 
И все-таки мы узнавали,
Скупив эрзацы-табаки:
Какие части на вокзале,
Какие выбыли полки.
 
 
Мы успевали мимоходом
Число орудий сосчитать…
Как с того света —
Из разведки
Меня всегда встречала мать.
 
 
Откуда что бралось —
                                 не знаю,
Я в той игре бывал старшой.
Ходил у пропасти
                           по краю,
Чтоб жить
              с открытою душой.
 

ЖУРАВЛИНЫЕ ПЕСНИ

 
Опять меня тревожат журавли.
И, чуя непогодье,
Ноют раны.
Опять не спится:
Вижу, как мы шли
Сквозь полымя и стужу,
Партизаны.
 
 
Молчал сторожко,
Уводил простор,
И гибель, и спасение сулящий.
Мы шли вперед беде наперекор.
А жизнь, что день, милей
И клюква слаще…
 
 
Измаянных,
Израненных в бою —
Чуть сплоховал —
Болото хоронило…
Над нами журавли в косом строю,
Срезая ветры,
Торопились к Нилу.
 
 
Внимал их крику неоглядный мох
И набухал туманом и тоскою.
Я слушал их
И к лютой боли глох,
Сжимал винтовку слабнущей рукою.
 
 
Который день тянулись прямиком,
Под стать тревожным и печальным
                                                 птицам.
Тебя, болото, словно отчий дом,
Мы покидали с клятвой —
Возвратиться.
 
 
Не только мох осилили —
Прошли
Пути иные – этих не короче.
Знать, потому о прошлом журавли
Опять трубят —
И сердце кровоточит.
 

ПАРТИЗАНСКИЙ КОСТЕР

 
Думы уползают, как паром,
По волнам годов в иное лето.
Наша дружба давняя согрета
Партизанским памятным костром.
 
 
Сердце выжгло горечью дотла —
Нам невольно у огня молчится.
Маша, незабвенная сестрица,
Память о тебе
                    светлым-светла.
 
 
До сих пор я
                  горем сыт и пьян —
Неспроста у прошлого в полоне.
Не горит костер —
                           от боли стонет,
Всхлипнув,
Пригорюнился баян.
 
 
Повторять любила:
Будем жить!
Не ошиблась веселунья наша.
Мы на сорок лет сегодня старше,
Но тебя не можем позабыть.
 
 
Посидим у жаркого костра,
Не пугая громкими словами
Память о былом…
Ты будешь с нами,
Маша – медицинская сестра.
 

ВЕРНОСТЬ

 
Кто где погиб —
                        того не знаю,
И не у всех могилы есть.
Я имена их называю:
Ушедших помнить —
                                долг и честь!
 
 
Из Маляковых —
                         Петр и Федор
Убиты в схватке с Булаком.
А мальцы нашенской породы —
Зараз не свалишь кулаком.
 
 
Не знаю,
           где отца могила, —
В застенке сгинул без следа.
Нужна была какая сила,
Чтоб в горе выстоять тогда!
 
 
Ржевуских не вернулись трое —
Мои по матери дядья…
Оставленный самой судьбою,
Погибших свято
                        помню я.
 
 
Когда гнетет меня утрата
И сам с собою не в ладу,
Я к Неизвестному солдату,
Как к собственным дядьям, иду.
 
 
Душой возвыситься поможет
Мне верность роду моему.
И нет судьи
                верней и строже,
Чем сам я,
              сердцу и уму.
 

ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ

 
Моих друзей негромкие дела —
Следы давнишние
На партизанских тропах
И всполохи березок на окопах,
Повыжженных снарядами дотла.
 
 
На месте боя
В реденьком лесу
Кипрея запоздалое цветенье,
Как будто их последнее мгновенье —
Шагнувших в огневую полосу.
 
 
Моих друзей негромкие дела —
Потухшего костра живые угли,
Они по виду только смуглы —
Хранят частицу давнего тепла.
 

 
Озябший,
Угли приюти в ладонь,
Не только пальцам —
Сердцу полегчает.
Признаться, я и сам не чаял,
Что до сих пор
Хранят они огонь.
 
 
Моих друзей негромкие дела,
Как борозды,
Молчат в зеленом жите.
О борозды,
О шуме не тужите,
Нам тихость ваша мудрая
Мила.
 

ДЕНЬ СВАДЬБЫ

 
Печь побелит к празднику Ирина,
Сварит студень и намоет пол.
Распрямит натруженную спину,
Сядет,
        одинешенька,
                             за стол.
 
 
И уйдет с печальными глазами
На берег,
            где вербы зацвели.
За окошком взвизгнут тормозами
И умчатся дальше «Жигули».
 
 
Не услышит старая мотора,
Сгинув в довоенном далеке:
С Федором спускается под гору,
К солнечно смеющейся реке.
 
 
Федор прямиком идет ко броду,
Снял ботинки,
                     засучил штаны…
И плывет Ирина через воду
С луговой веселой стороны.
 
 
Всю-то жизнь вот этак бы с любимым
Плыть,
       руками шею охватив.
И зачем ты, счастье,
                             мимо, мимо?..
Не нашло к Иринушке пути.
 
 
И теперь ей слышится гармошка,
Видится кадрильный перепляс…
Расписались.
Бабоньки в окошках —
С молодых не сводят влажных глаз.
 
 
Но домой вернулись не на свадьбу
Объявило радио войну.
Не узнать колхозную усадьбу:
Бабы голосят, как в старину.
 
 
…По щеке горюн-слеза скатилась
На подарок Федора —
                                  платок.
В сумерках Ирина спохватилась
И в печи раздула огонек.
 
 
Собрала на стол и снова села
С краешка у длинного стола.
Но рука от дум отяжелела,
Приподнять стакана не смогла.
 
 
Не сморгнула старая слезину,
Уголком платка зажала рот…
Выпрямила сухонькую спину —
Празднует одна который год.
 

ИЗ МОЕЙ РОДОСЛОВНОЙ

 
Почтительно притихли братья,
Внимая батиным словам:
– Не на блинах, поди, у сватьи,
И за дела пора бы вам!.. —
Так повелел дорожный мастер
Своим верзилам-сыновьям.
Антон послал сынов за счастьем,
Которым не разжился сам.
 
 
Сыны отца не посрамили.
Но враг в бою двоих скосил.
И стала громкою фамилия,
Которую мой дед носил.
Однако деду не до славы:
Беда – как на плечи гора.
В лугах сынов заждались травы.
Дед молча курит до утра.
 
 
Иван под Гдовом комиссарит —
Опять ушел на Булака.
Оттуда натянуло хмари,
А что к чему?..
Палят пока.
Не спится деду:
Думы, думы —
За дальним счастьем ходоки.
Меньшого, Павла, к односуму
Он шлет узнать —
Тому с руки.
 
 
Ивана пуля пощадила,
А значит, повезло и мне…
В деревне подымалась сила,
Рожденная в крутом огне.
Одно Антону не по нраву —
Иван забыл совсем про дом.
Земля – налево и направо,
А он спешит в волисполком.
 
 
Ворчит Антон опять на сына,
Хоть горд фамилией своей.
…Цветет соседка Катерина.
Старик,
Готовь огонь-коней!..
Вот так и длится род,
Покуда
Дошли заботы до меня.
И как бы ни было мне худо —
Не затушу того огня.
 
 
Мне выпало большое право,
Коль я с войны вернулся цел:
Земля —
Налево и направо,
И сколько на сожженной дел!
Хватило б разума и силы,
Забот у нас не занимать.
Бери перо,
А хочешь – вилы…
Была бы дедовская стать.
 

К ДЕТЯМ

 
Своей судьбой я заверяю вас,
Проверенной в огне
                               на поле бранном.
Судьба вершилась,
                           право, без обмана:
Уж бил – так бил:
Не в бровь,
               а прямо в глаз.
 
 
Велели мне!
Разведай гарнизон.
И я к фашистам пробираюсь в пекло.
За тридцать лет
                        былое не поблекло, —
Как тот фашист,
Ночами душит сон.
 
 
Давали косу:
Прогони прокос —
Туда верста
                 и столько же оттуда.
И я махаю —
                  не свалюсь покуда.
К косе как будто намертво прирос.
 
 
Поедем в лес:
Дорвусь до топора —
Лесины стонут, осыпая щепы.
Я силою пошвыривался слепо,
Как в бой,
В работу рвался на ура.
 
 
Нет-нет и прижимаю левый бок —
Пустое, мыслю,
                      просто перебои.
Горушка – тьфу!
А вздыбилась горою…
Осилю —
             лишь бы детям невдомек.
 
 
И вновь стремлюсь шагать, как
                                            пионер, —
Живем лишь раз,
Всего лишь раз на свете!..
Не слушают отца —
Взрослеют дети.
Научит ли их собственный пример?
 

«Любили мы играть в войну…»

 
Любили мы играть в войну,
Как будто чувствовали что-то.
«Ура!» взрывало тишину
В кустах у ближнего болота.
 
 
На роль врага,
                    само собой,
Никто не шел без принуждения…
Но вот он,
             настоящий бой,
И не победа —
                     отступление.
 
 
Притихла разом детвора,
Послушной сделалась и строгою.
Мы репродуктору с утра
Глядели в рот
                    с немой тревогою.
 
 
Враги в деревню, как домой,
Пришли,
          посмеиваясь весело.
Не приглянулся дед немой —
Они в саду его повесили.
 
 
Без следствия и без суда
Водили в ров безвинных жителей…
И мы, чапаевцы,
                        тогда
Ушли в отряд народных мстителей.
 
 
Взрывали склады, поезда
И где могли —
врагов громили мы…
Горит нетленная звезда
Над партизанскими могилами.
 

 
В живых —
               из двадцати один.
Я ваш должник,
                       друзья-чапаевцы.
Хотя я дожил до седин,
А сердце давней болью мается.
 
 
Гляжу с надеждой на ребят —
На их игрушки современные.
Я по-отцовски очень рад,
Что игры сына не военные.
 

ПАМЯТЬ О ДРУГЕ

 
Летела пуля тридцать лет.
Настигнут я —
Пробито сердце.
И надо мной
                  чернеет свет…
От памяти
               куда мне деться!
 
 
Лежу я,
Вдавленный в песок,
Смертельной болью перехвачен…
И надо мною колосок
Склонился,
Будто наудачу.
 
 
Вот-вот осыплется зерно,
Налитое немой тревогой.
И все,
       что было так давно,
Придвинулось —
                         рукой потрогай.
 
 
Горит
(В бреду иль наяву?)
Родная наша деревенька.
Пробитый пулею,
В траву
Навек упал приятель Сенька.
 

 
Незатухающая боль
Меня —
Как на огне бересту.
Песок в глаза метет, как соль,
И разъедающе,
                     и остро.
 
 
Мой друг не встанет,
                                хоть кричи, —
Зашлась душа недетской болью…
Летят тридцатые грачи
Над Сенькиным немым раздольем.
 

НА ВОИНЕ

 
Подумать только —
Через сорок лет
Перед мною тенями всплывают
Фигуры в касках,
                         заслоняя свет.
И солнце эти каски заслоняют.
 
 
Подумать только —
Через сорок лет
Плечом я слышу выстрела отдачу.
Снаряды кончились,
                               патронов нет,
Мы пятимся в болото наудачу.
 
 
Подумать только —
Через сорок лет
Смертельной схватки все не позабуду.
Враги вокруг.
Спасенья больше нет,
Надежда на гранату
                              и на чудо.
 
 
И до сих пор
Во сне покоя нет —
От вражеской я вздрагиваю речи.
Подумать только —
Через сорок лет
Нас та война
                  корежит и калечит!
 

«На этой легкой с перышком работе…»

 
На этой легкой с перышком работе
Не то что спину —
                           сердце надсадил.
А было время —
                        в партизанской роте
За сотню верст
Взрывчатку я носил.
 
 
И ничего,
            спина моя терпела.
Поспал, поел —
Опять готов в поход.
Горело сердце,
                      торопилось в дело —
Успеть бы эшелон
                            пустить в расход.
 
 
Мне довелось познать законы моря —
Крутые штормы выносил не раз,
Стоял на вахте,
С перегрузкой споря,
По трое суток
                    не смыкая глаз.
 
 
Не без того,
Гудела под бушлатом
Просоленная накрепко спина.
На палубе
             катилась смертным катом
Закрученная штопором волна!
 
 
А было время —
Шел мужик за плугом,
А мужику всего
                       тринадцать лет.
И пласт земли повертывался туго,
И дымкой заволакивало свет.
 
 
Садилось солнце.
В небе козодои
Играли свадьбы,
                        взапуски трубя.
А человек,
              шагая бороздою,
И сам не знал,
                    что утверждал себя.
 
 
На лесосеке до седьмого пота
Валил деревья —
                         и хватало сил…
А вот досталась с перышком работа —
Не только спину,
Сердце надсадил.
 

ОСЕНЬ

 
Придвинулась,
Окутывает осень
С нежарким солнцем в сетке паутин.
На длинном
                 увядающем прокосе
Остановлюсь задумчиво один.
 
 
Передо мной
                   холмы горбатят спины,
Печаль в низинах
                           льется через край.
И сердце вздрогнет,
Словно лист осины.
А что к чему —
                      попробуй разгадай.
 
 
Короче день,
А ночь весомей стала —
Есть время
               прислониться к тишине.
Среди холмов
                    стою у пьедестала —
От прошлого не отступиться мне…
 
 
Одолевают давние сомненья:
Бегут года —
А я все на войне.
Я от того остался поколенья,
Которое горело на огне.
 
 
Отец и брат мой
Сгинули в пожаре,
Сгорели,
           как снопы,
                          мои дядья.
А сын о чем-то тужит на гитаре…
Но будет каждый сам себе судья.
 
 
От суеты отгородившись ночью
И от себя,
Гляжу в прошедший день,
Чтоб утвердиться в правоте воочью
И над собой подняться на ступень.
 

«Грома ударят в барабаны туч…»

 
Грома ударят в барабаны туч —
Походный марш
                        или отбой сыграют?
Промчится ливень,
                            весел и певуч,
По моему березовому краю.
 
 
По травам пробежится ветерок,
Зверьком лохматым в ноги мне уткнется.
Послушаю я листьев говорок —
И сердце от предчувствия сожмется.
 
 
О время, время,
                      придержи свой бег,
Я никуда теперь не опоздаю…
Глядит сосна из-под тяжелых век
Высокой кроной небо подпирая.
 
 
К ее стволу литому прислонюсь,
Дышу прохладой,
                          свежестью,
                                          покоем…
Так нестерпимо ярко светит Русь
Под семицветной чистою дугою!
 

ТЯЖЕЛЫЕ ЗЕРНА

ОТЦОВСКАЯ ЗЕМЛЯ

 
Живешь,
Заботой городскою
Насквозь пронизан и прогрет.
И вдруг под ложечкой заноет,
Да так,
Что почернеет свет.
 
 
С чего бы,
Сам не понимаю,
Тоской захолонуло в мае,
Когда на влажных тротуарах
Асфальт теплынью разморен:
Его вздувает, что опару.
Да что гудрон,
Когда бетон
Зеленой молодью пропорот.
И вроде город мне не в город.
 
 
Так вот с чего под сердцем боль
Отозвалась знакомым гулом:
Полями вешними пахнуло.
И ты хоть как себя неволь —
Уснуть не сможешь:
Ночь-другую
Все видишь землю дорогую
С крутым опасным половодьем,
Когда ручей под стать реке,
И в нем березы налегке
Бредут,
Смеясь над непогодьем.
 
 
А бани,
Словно пароходы,
В субботу густо задымят.
И до потемок огороды
Богато ведрами звенят…
Листа березового запах,
Моренного в жару сухом,
Ложится в лунные накрапы,
Как пух, туманно и легко.
 
 
В тех банях сверстники с устатку,
Как боги в облаках, парят…
Я сладко шевельнул лопаткой,
Как будто жаром тем объят.
И до утра усну едва ли —
Ведь знаю:
Ждут меня поля,
Поют мои родные дали,
Зовет отцовская земля!