Текст книги "Свидание"

Автор книги: Лев Маляков

ВЕРНОСТЬ

«Усохла на болоте гоноболь…»

 
Усохла на болоте гоноболь,
Копна беспомощно осела у овина…
Под ветра вой свою вверяю боль
Листу просторному, как снежная равнина.
 
 
Достанет ли его – беду вобрать,
Что на сердце лежит
                                булыжником замшелым?
Враги могли повесить, запытать,
Железом и огнем терзая тело.
 
 
Слова текут кровавой бороздой:
Орда фашистов.
                      Беженцы.
                                     Поруха…
И брата жизнь, сгоревшая звездой,
И на сто партизанских верст
                                             одна краюха.
 
 
Черным-черно по белому листу:
Карателей облава – мы в капкане.
Гремят отмщеньем взрывы на мосту…
Все в памяти моей, как на экране.
 
 
За двадцать миллионов дать ответ!..
Гляжу на лист бумажный безнадежно.
Да что там лист!
                        Для горестей и бед
Была бы впору степь
                                с ее немым безбрежьем.
 

«Не объять материнскую душу…»

 
Не объять материнскую душу,
Беспредельны просторы ее…
Ты прости, что покой я нарушу,
Житие вспоминая твое.
 
 
«Житие» – не обмолвное слово,
Ты и вправду святая была:
На деревне умела любого
Отвести от корысти и зла.
 
 
И умела легко, величаво
Уживаться с нелегкой судьбой.
Деревенских детишек орава,
Как за матерью, шла за тобой.
 
 
Ты учила не плакать от боли
И в работе себя не жалеть.
Даже наше тяжелое поле
При тебе начинало светлеть.
 
 
А когда захлестнуло ненастье,
Ты, себя втихомолку казня,
Материнской суровою властью
Посылала в разведку меня…
 
 
И, склонясь надо мной молчаливо —
Состраданье само и любовь, —
Ты не взглядом ли раны лечила,
Из которых бежала, сочилась
Сквозь бинты воспаленная кровь?
 

«Я с морем остаюсь наедине…»

 
Я с морем остаюсь наедине
И слушаю его тревожный ропот…
Припоминаю свой моряцкий опыт,
Что якорем заилился на дне.
Я с морем остаюсь наедине.
 
 
Слова, что камни, падают в прибой,
Дробя закат в багровые фонтаны.
На непогоду загудели раны,
Напоминая мне последний бой.
Слова, что камни, падают в прибой.
 
 
Товарищей пучина погребла.
В смертельный шторм не многим пофартило…
Ревело море – братская могила.
Тонуло солнце.
Подымалась мгла.
Товарищей пучина погребла.
 
 
И час, и два я слушаю прибой,
Внимаю голосам братвы отважной.
Во тьме маяк засветится протяжно
Звездой неповторимо голубой.
И за полночь я слушаю прибой.
 

«В учениях и на парадах…»

 
В учениях и на парадах
Себя показать я не мог —
Свое отлежал я в засадах,
В снегах у опасных дорог.
 
 
Свое отходил я в атаки —
До самой победной весны…
Не мины взрываются – маки
На длинных дорогах войны.
 
 
Горят они ярко и нежно
Среди золотистых хлебов.
Российское поле безбрежно,
Как вечная наша любовь.
 

«Дарован сердцу, как металлу…»

 
Дарован сердцу, как металлу,
Природой прочности запас.
Война меня огнем пытала
И подымала на фугас.
 
 
Метель меня лобзала жгуче
За тем изрытым большаком.
Друзья под ивою плакучей
Лежат, присыпаны снежком.
 
 
Что ж, беды поздние полегче,
Но точат медленно, как ржа.
Их не зальешь и не залечишь
Они зарежут без ножа.
 
 
И сердце, кажется, зайдется —
Не хватит прочности ему.
Ну а пока что бьется, бьется,
И что мне делать остается —
Как не довериться ему?
 

«Наш проселок бойцы-пешеходы…»

 
Наш проселок бойцы-пешеходы
Утоптали за горькие годы.
Шли туда,
Где орудий раскаты,
По нему в сорок первом солдаты.
 
 
Укатали проселок обозы,
Застелили листвою березы,
Сапогом да узорчатой шиной
Пропечатана вязкая глина.
 
 
На виду у израненных елок
Уходил за деревню проселок.
Опоясав низину подковой,
Заворачивал в клевер медовый.
 
 
Вдоль ракитника вел над рекою,
Прятал в спелую рожь с головою.
Под волнистым шуршащим навесом
Убегал к синеватому лесу.
 
 
И выводят проселки такие
На просторы великой России.
 

«Опять меня тревожат журавли…»

 
Опять меня тревожат журавли.
И к непогодью остро ноют раны.
Опять не спится:
Вижу, как мы шли,
Псковщ ины полоненной партизаны.
 
 
Молчал сторожко,
Уводил простор,
И гибель, и спасение сулящий.
Октябрь костры червонные простер.
А жизнь, что день, милей,
И клюква слаще…
 
 
Измаянных,
Израненных в бою —
Чуть сплоховал —
Болото хоронило.
Над нами журавли в косом строю,
Срезая ветры,
Торопились к Нилу.
 
 
Внимал их крику неоглядный мох
И набухал туманом и тоскою.
Я слушал их
И – к лютой боли глох,
Сжимал винтовку детскою рукою.
 
 
Не только мох осилили, —
Прошли
Пути иные – этих не короче.
Знать, потому о прошом журавли
Опять трубят —
И сердце кровоточит.
 

«Все меньше остается вдов…»

 
Все меньше остается вдов.
Они теперь совсем старушки.
Хранит их давняя любовь,
Что ехала на фронт в теплушке,
Что шла дорогами войны,
Месила глину сапогами
И на полях родной страны
Сражалась с лютыми врагами.
Вставали не на жизнь,
На смерть
За каждую избу и хату,
Земли взметалась крутоверть
И расползался дым лохмато.
В полях, в разрушенных домах
Любовь сгорала звездно-сине,
Она пылала на холмах
И освещала всю Россию.
Все меньше остается вдов.
Они теперь совсем старушки.
Хранит их давняя любовь,
Что ехала на фронт в теплушке,
Что шла дорогами войны,
Месила глину сапогами
И на полях родной страны
Сражалась с лютыми врагами.
Вставали не на жизнь,
На смерть
За каждую избу и хату,
Земли взметалась крутоверть
И расползался дым лохмато.
В полях, в разрушенных домах
Любовь сгорала звездно-сине,
Она пылала на холмах
И освещала всю Россию.
 

«Моих друзей негромкие дела…»

 
Моих друзей негромкие дела —
Следы давнишние
На партизанских тропах.
И всполохи березок на окопах,
Повыжженных снарядами дотла.
 
 
На месте боя
В реденьком лесу
Кипрея запоздалое цветенье,
Как будто их последнее мгновенье —
Шагнувших в огневую полосу.
 
 
Моих друзей негромкие дела —
Потухшего костра живые угли.
Они по виду только смуглы —
Хранят частицу давнего тепла.
 
 
Озябший,
Угли приюти в ладонь.
Не только пальцам —
Сердцу полегчает.
Я свято верю,
Сердцем примечая,
Что до сих пор
Хранят они огонь.
 

«Земляк до Вислы шел со мной…»

 
Земляк до Вислы шел со мной,
Наш Теркин —
                     славная натура!
И принял здесь последний бой.
Давно известно:
                       пуля – дура.
 
 
Я за двоих встречать готов
Штыком атаки лобовые…
Он не вернулся в р одный Гдов,
Где льны, как небо, голубые.
 
 
В победный день его родня
Не ахала от буйной пляски.
И не тянул земляк бредн я
По ласковой озерной ряске.
 
 
И нам не знать его сынов,
Не видеть миру
                       их свершений.
Осиротел старинный Гдов
На много-много поколений.
 
 
Живущий ныне,
Не забудь —
Какие мы несем утраты!
До сей поры
                 нам давит грудь,
Как бревна, горе в три наката.
 

Баллада о безногом солдате

 
Без ноги пришел солдат.
Ни избы, ни клети…
Хочешь, нет, —
А надо, брат,
Как-то жить на свете.
 
 
Думал день, другой солдат:
Что же делать с пашнею?
И пошел не наугад —
В МТС тогдашнюю.
 
 
У директорши глаза —
Словно в мае небо.
Ободрясь, солдат сказал:
– В трактористы мне бы…
 
 
Слово к слову – по рукам,
Получил он трактор.
Ой ли – радость велика —
Жмет домой по тракту.
 
 
Он пахал, бороновал,
Ночь над полем стлалась.
И валила наповал
Пахаря усталость.
 
 
Он вставал – рассвет встречал,
Любовался небом.
Как заклятье повторял:
– Будем, бабы, с хлебом!
 
 
Сделал все солдат, что мог, —
Хлеб свозил к овину…
На развилке трех дорог
Наскочил на мину.
 
 
Телогрейку – в решето,
Клочья – от металла,
Деревяшке – хоть бы что,
А второй – не стало.
 
 
Над канавой плыл листок,
Пожелтевший, кроткий.
До чего же ты жесток,
Жизни путь короткий…
 
 
Тракторист лежал в пыли,
Звал, просил водицы…
Все ж успели, отвезли
Бабы в райбольницу.
 
 
В МТС весной пришел —
Жив солдат покуда!
Он директоршу нашел:
– Без машины худо…
 
 
От забот хмельным-хмельна,
С пахарем не споря,
Вдруг расплакалась она
От чужого горя.
 
 
Говорит:
– Бери любой! —
Влез солдат на трактор.
И на радостях домой
Жмет вовсю по тракту.
 
 
Перед ним земля цветет
И родное небо…
И глядит солдат вперед —
Будем, бабы, с хлебом!
 

Праздник

 
Печь побелит к празднику Ирина,
Сварит студень и намоет пол.
Распрямит натруженную спину,
Сядет,
       одинешенька,
                            за стол.
 
 
И уйдет с печальными глазами
На берег,
            где вербы зацвели.
За окошком взвизгнут тормозами
И умчатся дальше «Жигули».
 
 
Не услышит старая мотора,
Сгинув в довоенном далеке:
С Федором спускается под гору,
К солнечно смеющейся реке.
 
 
Федор прямиком идет ко броду,
Снял ботинки,
                     засучил штаны…
И плывет Ирина через годы
С тяжкой
             до веселой стороны.
 
 
Всю-то жизнь вот этак бы с любимым
Плыть,
        руками шею обхватив.
И зачем ты, счастье,
Мимо, мимо…
Не нашло к Иринушке пути.
 

Опора

 
Оглянусь на былое,
                              воспряну,
От печали-тоски отрекусь
И поверю:
В отставку мне рано,
В трудный час
                      я еще пригожусь.
 
 
Это мы обещали солдаткам —
Для Отчизны себя не жалеть.
Если надо,
               пойду без оглядки,
Как бывало,
                 в огонь и на смерть.
 
 
Если надо,
осилю одышку
Не за-ради похвал и наград…
Я стою, опершись на сынишку, —
Опершись на солдата – солдат.
 

Подвиг

Светлой памяти Героя Советского Союза Матвея Кузьмича Кузьмина, повторившего в годы Великой Отечественной войны подвиг Ивана Сусанина.

 
Идет Кузьмин и час, и два,
Что шаг —
              то к смерти ближе.
Метель гудит:
                    беда, беда,
Скрипят морозно лыжи.
 
 
В лесу до пояса снега,
К утру мороз —
                      под сорок,
Ревет отчаянно пурга.
А за спиною —
                      ворог.
 
 
А за спиною —
                      в трех шагах —
Фашистов автоматы…
Не затухает боль в ногах,
Гудит спина солдата.
 
 
Далекий путь —
                       короткий путь
К последнему рассвету.
Назад ему не повернуть,
Назад дороги нету.
 
 
– Шнель, шнель, старик,
Пока темно!.. —
Рассвет фашистам страшен.
У деда на уме одно:
Предупредить бы наших.
 
 
Лишь добежал бы Василек
К назначенному сроку.
Ракеты вспыхнул уголек
Над лесом одиноко.
 
 
Отпрянула слепая мгла —
Узнал знакомый взгорок…
Матвея память увела
В былое лет на сорок.
 
 
Привиделось:
Поют скворцы
В рябинах возле клети.
Бегут на речку сорванцы —
Его, Матвея, дети.
 
 
Земля с утра парком парит —
Землица славно дышит.
Душа Матвеева горит
И голос пашни слышит.
 
 
Земля от века мужика
Поила и кормила,
В земле —
             и мудрость на века,
В земле —
             мужичья сила.
 
 
За плугом весело идти,
Мечтать о близком лете.
И нету праведней пути
На всем на белом свете.
 
 
И нет вкуснее ветерка,
Что веет по-над пашней…
– Шнель, шнель! – толкают старика.
И скрылся день вчерашний.
 
 
В лесу метели круговерть.
Фельдфебель лешим лает.
И с каждым шагом
                            ближе смерть.
И Время это знает.
 
 
Идет Матвей Кузьмин в века —
Иной дороги нету.
И снова думы старика
Плывут к большому лету.
 
 
В далекий незабвенный год,
В надежду и тревогу.
На сходках бушевал народ,
Искал судьбу-дорогу.
 
 
Прибились к общему двору —
Колхозом-то вернее.
Страда и праздник на миру —
Куда как веселее.
 
 
В тени под деревом Матвей
Налаживает косы:
– А ну, ребята, поживей,
Пока играют росы!
 
 
Он сам не прочь бы на покос —
Тряхнуть былою хваткой…
Заметив издали откос,
Матвей свернул украдкой.
 

 
Пургой на сердце маета,
От дум спасенья нету.
Дорога к подвигу крута —
К последнему рассвету.
 
 
Сковало спину ломотой
И обливает потом.
Идет России сын святой
На смерть, как на работу.
 
 
И, пересиливая боль,
Сказал:
– Шалишь, сумею…
Ишь, расфашистская яволь,
Хотел купить Матвея!..
 
 
Ведет Кузьмин последний бой:
России верой служит.
И командир он над собой,
И комиссар к тому же.
 
 
Лес отступился на версту.
Врагов не спрячут тени.
На Малкину на высоту
Сугробы, как ступени.
 
 
Зарделся над горой восход,
Горят снегов разливы.
Кузьмин в бессмертие идет,
Как шел пахать на ниву.
 
 
Идет —
         как будто не впервой,
В лицо поземку гонит.
Теперь фашисты под горой
Видны, как на ладони.
 
 
Кузьмин зовет:
– Сыны, пора!
За все воздайте гадам! —
И грянула огнем гора
По вражеским отрядам.
 
 
Огонь смертельный,
                              лобовой —
Каратели в ловушке.
Как приговор,
                    короткий бой
На Малкиной горушке.
 
 
Сраженный пулею,
Матвей
Привстал,
             окинул взором
Последний в жизни снеговей
И огненную гору.
 
 
Проходят годы.
Высота —
Как памятник Герою.
На эти славные места
Приходят дети строем.
 
 
Приносят клятвы и цветы,
Дружин проводят слеты.
И нету выше высоты
Для юных патриотов.
 

Лихолетье
(Поэма)

1

 
Мы что-то потеряли все,
Покинувшие поле в горе, —
И тот, кто властвует на море,
И тот, кто строит на Чусе.
 
 
Давно ушли судьбу пытать.
Перед землей мы виноваты.
Грядет священный час расплаты —
Ни вволю есть,
Ни в меру спать.
 
 
Он ждет,
Придет тот день вчерашний,
Посмотрит пристально в глаза:
Разбудит голос талой пашни.
И, ослепив,
Прозрит гроза!
 
 
Тогда ты, может быть, поймешь
Упрек родительницы кроткой,
Что без тебя растила рожь
И коротала век короткий.
 
 
Ведь ты забыл, как держат косу,
Не говоря уж об ином,
Который год не кажешь носу
В осевший под березой дом.
 
 
С тех пор – постановлений тьма,
Романов – и того не мене.
Но ни решенья, ни тома
На поле стариков не сменят.
 
 
На перекрестье двух дорог
Земля,
Перед тобою каюсь,
От бед твоих не отрекаюсь,
Прими же сына на порог!
 

2

 
До соседнего села
Через рощу
Мне ходить бы на блины к тощей теще,
Шалью шелковой болезную одаривать,
Под наливочку неспешно разговаривать.
И не знать бы ни беды,
                                   ни тревоги, —
Чтоб молодка завсегда на пороге.
Будь с покоса ты,
                        с похмелья,
                                         от собранья,
Чтобы Дарьюшка —
Сплошное пониманье.
До полночи дожидалась бы встречи,
Ни словечком супротив не поперечив.
Да и я уж радость-женушку пестовал бы, —
Обходился б не как с бабой,
Как с невестою…
 
 
Спохватился я от дум —
Коченею!..
А совсем недавно хаживал с нею —
С самолучшей на округу нашу девкой —
Да пошаливал под окнами припевкой…
И с чего бы вдруг ко мне охладела?
Я до ней,
А у Дарьюшки – дело:
То концерт,
То громкое чтенье,
То по Красному Кресту обученье.
Ох не п осердцу мне Дарьины учения
Допоздна у сельсоветчика Евгения!..
 
 
Иль позарилась на твердую зарплату,
Захотелось на готовые харчи?
Понаскучило вынянчивать лопату
Да выстаивать на зорьке у печи?
Или душеньку твою,
Душа-дев ица,
Соблазнило,
Подкузьмило в недород?
Как же мне-то быть беспечным
Ухитриться,
Заявиться прежним гоголем в народ?!
 
 
Эх, не я ли первый парень на деревне,
Хоть с гармонью,
Хоть с певучею косой!
Ты ходила бы при мне под стать царевне,
На покатых —
С огнерыжею лисой!
 
 
Ничего, что трудодень не давит спину,
Нам уменья на житье не занимать:
Ремесло в котомке з аплечи закину —
Словом-лихом попрошу не поминать.
Заявлюсь домой
Не с дохленькой зарплаты —
На плечах моих похрустывает хром!
Захоти —
И выстрою палаты:
С топором-то
Посподручней, чем с пером!
 
 
Или, может,
Гармозень моя осипла,
Не сумеет отчубучить «скобаря»?
И какого черта к этому прилипла?!
Ох, гляди, невеста,
Вышло б не зазря!
Мы еще того Евгения спытаем,
Не на слово,
На двужилистый кулак!
Уж такая ли любовь его крутая,
Да и костью председателишка —
Как?
 

* * *

 
Шел деревней Первомай,
В красное одетый…
Ох, Евгений, не замай,
Сердцу нет запрета!..
 
 
День, как солнышко, горел
Дарьюшкиным взором,
И в обиде все же грел
Жарким разговором.
 
 
Не до митинга,
Когда
Сердце, ох, зашлося:
Думы душеньку —
Беда! —
Доконали вовсе.
 
 
От колонны я в кусты —
Будто бы по делу.
И наметом три версты —
Лишь в ушах свистело.
 
 
Сердце – молотом в виски.
Хоть не дюже чинно, —
Сняв ботинки и носки,
Дую босячиной.
 
 
Возле лавки мужики —
Скинулись по малой.
– Примыкай, коли с руки,
Ты же свойский малый.
 
 
Отказаться не резон —
Праздничное дело,
И к тому ж в душе трезвон:
Вот как накипело!
 
 
На пригорке сельский клуб —
Хоромина нескладная…
– Дарья,
            Даша, приголубь,
Моя не-на-гля-дна-я!..
 
 
Мне в ответ —
Секут глаза:
Встречают словно грешника.
И не Дарья,
                а лоза
Середи олешника.
 
 
Как ножи, зрачки грозят,
Судят незнакомостью.
Девки,
       бабы,
               м альцы —
В ряд:
Вся деревня полностью.
 
 
Возле Дарьи, как прирос,
Евгений приспособился.
А по мне —
                мороз, мороз! —
Ишь кого сподобился!
 
 
Ухватясь рукой за стол,
Похрустываю пальцами.
Гармонист щербатый пол
Выстеливает вальсами.
 
 
Разломились пополам,
Ахают малиновы.
Ветер вьюжит подола,
Ситцевы, сатиновы.
 
 
Выдаю земной поклон —
Лишь бы Дарью взять в полон,
Закрутить бы в огневой
Да из клуба вызволить,
На лужайке медов ой
О сердечном выспросить.
 
 
Встал Евгений,
Голос – медь:
– Что ты прешься, как медведь? —
Я к нему:
– Молокосос!
Распускаешь руки… —
И легонько преподнес —
С правой – для науки.
Вот так раз:
Пластом лежит.
Дарья побелела,
В карих слезонька дрожит,
Горько, оробело…
 
 
Хоть хмельной,
Да понял я:
Дело, паря, – полынья!..
 

3

 
Молодик над пожней, словно коса
Звенящая над плечом в ожидании трав…
О боже,
О чем это я, о чем?..
Дымилась,
Ручьилась роса, лезвием поиграв.
 
 
Земля наплывала, текла под взмах:
Бескрайность и ты —
Один на один.
И этот захлеб высоты!
И кажется —
                  счастье в твоих руках.
И ты —
         у вечности сын!..
 
 
Хоть сорок лет с тех пор пронеслись,
Мне не забыть того июньского дня:
Евгений и двое,
Будто коней покормить,
Завернули в луга,
Сказали: садись!
И ствол вороненый
Слепо глядел на меня.
 
 
Явь или сон?
Но верь не верь:
Решетки ржа когтит голубень.
Слышно:
Протопает часовой.
Застонет натужно скрипучая дверь…
И этак —
           который день!
 
 
А мне бы на волю,
С косой в луга!
Не ждет страда,
И рук нехватка.
За перекатом темны омут а,
На зорьку жерлиц бы наставить туда:
Щука теперь до жора падка…
 
 
Мне думалось:
Травы заждались меня,
Роняют росины,
Как слезы мужские.
Не знал, что Россия в захлебах огня,
Военным набатом объята Россия!..
 
 
Клацнул, как выстрел, за дверью замок —
Ударило светом в глаза жестоко.
– Капут Совьетам!..
Ты нам мог
Помогать очень-очень много!..
 
 
Сижу.
Глаза протираю:
«Брысь!..»
Добро бы Женька,
А тут почище!
Мерещится?
Вроде нет.
Откуда взялись
Эти кованые сапожищи?
 
 
Тянется в рыжих волосьях рука.
Хлопает по плечу, как брата.
На вопросы молчу.
Гляжу на черного паука,
Рукав облапившего горбато.
 
 
А немец с ухмылкой
Богато сулит
За службу лакея и деньги, и счастье.
«Шалишь!
И елеем, и прочим я сыт…»
А сердце от дум —
На части!
 
 
Вал и,
Подкидывай, не скупись, —
Будет тебе работа!..
Эх, недотепа, нескладица-жисть!
Мне бы лишь за ворота!..
 

4

 
Елки чернеют копьями,
Целятся в месяц багряный.
Псковскими зыбкими топями
Шли партизаны.
 
 
Нянчить бы нам руками
Не автоматы —
Землю,
Песнями да стихами
Щедрость ее приемля!
 
 
Горько
В неполных двадцать
Отплакать и отсмеяться,
Тихому хлеборобу
В поле идти солдатом.
Пашни первую пробу
Брать не плугом —
Гранатой.
 
 
Давит на плечи доля,
Нет, не косой —
Прикладом.
Сердце гудит от боли:
Надо,
      надо,
              надо!
 
 
Ночь тяжела в болоте.
Ночь добра на подходе.
– Доты!.. —
Шепот по роте,
Будто озноб, проходит.
 
 
Хутор баней ветхою
Мне заслонил полмира,
Красной остался меткою
На карте у командира,
Н асердце отпечатался,
Пулей ко мне посватался.
 

* * *

 
В горе Россия сур овела,
Взглядом строгим темнела,
Рвы и окопы строила,
Смелых вела и несмелых.
Благословенным
Ярость
Круто вздымала жилы…
Мне на последнюю малость
Лишь бы силы хватило!
Только бы дотянуться
К доту ценой любою…
Сутки, вторые бьются
Пятеро… трое… двое…
 

5

 
В ярых отсветах черные кости
Над рекой запрокинул мост.
Каково погулялось вам,
Гости?
Каково прогулялось «нах ост»?!
 
 
Приюти меня, вдовушка-ночка,
У заступника-валуна,
Подсоби дотянуть до лесочка,
Ты же можешь, темным-темна!
 
 
Остуди,
Охлади сентябринами
В добрых чащах с густою листвой,
Переспелыми журавинами
Да прохладою луговой!
 
 
Некрещеный,
Готов я взмолиться,
Исповедаться под мостом.
Причастился глотком водицы,
Беззащитный, лежу под кустом.
 
 
Мне бы только покромок поляны
Одолеть,
Превозмочь до зари.
Рубцеватые раны – каляны,
Отомщения поводыри.
 
 
Как ремнем,
Перехваченный болью,
Обнимаю земную юдоль.
Сто шагов до лесного раздолья —
Сто кинжалов в открытую боль!
 
 
Захватил пятернею осоку,
Через кочки —
Привал, перевал…
И послышалось:
Будто бы сбоку
Кто-то стонет,
На помощь позвал?
 
 
Не ошибся:
Зеленые точки
Прострочили и стоны, и ночь.
Я, как видно, родился в сорочке,
Мне бы к лесу
Да т ихонько прочь…
 
 
И с чего бы
В звенящую свару
Пустоты, черноты и огня,
Как в предбанник сквозной с перепару,
Потянуло всем телом меня?
 
 
И откуда в навылет пробитом
Моготы на такое взялось:
За плечами с живым иль убитым
Проползти ту поляну насквозь?
 
 
Я очнулся под яростный стрекот
Пировать прилетевших сорок.
С неба сыпался «юнкерсов» рокот,
Багровел,
Разгорался восток.
 
 
Приподнял я спасенного мною,
Отвернулся,
Хоть плачь над собой.
И какой непонятной виною
Провинился я перед судьбой!
 
 
Меж разлапин корявых корений, —
Как вчерашнее, —
Вспомнить изволь, —
Председатель Совета Евгений —
К новым бедам да старая боль!
 
 
Оказалось,
Ничто не забыто.
Я привстал у замшелого пня.
Потемнело, зарею омыто,
Голубое рождение дня.
 
 
Шаг за шагом,
Без думы, без цели, —
Лишь бы прочь от былого уйти.
А оно, как столетние ели,
На моем поднималось пути.
 
 
Уходил, спотыкаясь, в былое,
Будто кончилась в мире война;
Отступало вчерашнее злое,
Лишь осталась, как солнце,
Она.
 
 
И светила,
Светила глазами, —
Ой, какие у Дарьи глаза!
Мне бы выплеснуть горе слезами,
Да откуда возьмется слеза!
 
 
Огляделся,
Вздохнул облегченно,
Шевельнул онемелой спиной.
И деревья, насквозь пролученные,
Расступилися передо мной.
 
 
Возвратился я к лобному месту,
Сам себя беспощадно казня.
Председатель все кликал невесту,
Словно жилы тянул из меня.
 
 
Я молчал.
Непосильную ношу,
Как судьбу,
Подымал на себе.
Только шаг – и, казалось, брошу
Новый вызов проклятой судьбе.
 
 
И шагал я
(К беде иль спасенью?) —
Так впервые ступают по льду —
Через сучья,
Завалы,
Коренья
Пробирался, как будто в бреду.
 
 
Как в бреду!..
Но ничто не забылось,
Хоть и круто бывало потом:
Ни брусничника малая милость,
Ни лесничего кряжистый дом.
 
 
Навсегда отпечатался в сердце
Председателя въедливый взгляд.
Никуда от него мне не деться,
Не уйти ни вперед, ни назад.
 
 
В этом взгляде прочел я такое,
Что поведать достанет ли сил!
А промолвил он вовсе простое:
Поклониться жене попросил…
 

* * *

 
Будь здорова, сторожка лесная,
Помаленьку живи, не старей!
Да хранит тебя ель вековая
С развеселой семьей снегирей!
 
 
От цветов ли,
От диких корений,
От живой ли ключ овой воды
Даже меченный смертью Евгений
Выкарабкивался из беды.
 
 
Хочешь, нет, —
От затишка лесного
Подаваться настала пора.
В той сторожке оставив больного,
Выходил я опять на ветра.
 
 
Раскаленные ветры хлестали,
Смерть чернела над нами, как дым.
Жаростойкие плавились стали,
Каково ж доставалось живым!
 
 
На локтях бы дополз до Берлина!
Да не вышло.
Моя ли вина,
Зацепила под Нарвою мина…
Отпустила в деревню война.
 

6

 
Вместо деревни
Недобро
Торчали заборов ребра.
Только береза, как знамя,
Высилась —
Память деда.
Радостью со слезами
Праздновалась Победа.
 
 
Мне самому хотелось
Выть от беды, что есть мочи.
Только не терпит дело,
Больно коротки ночи.
 
 
Трав развеселой рябью
Вспыхнул край приозерный.
С ветхих подолов бабьих
Сыплются горькие зерна.
 
 
А председатель колхоза
Гильзою зерна мерит,
Бабьи считает слезы.
Верит она и не верит…
 
 
«Бросить бы все на свете,
Взять да испечь лепешки!
С голода пухнут дети,
Баб покормить бы немножко…»
 
 
Думы…
Но с губ ни оха,
Смотрит в землистые лица.
– Спробуем сами в с оху,
Выдюжим, молодицы?
 
 
Мы не одни,
Подмога —
Три мужика ко времю.
– Бабы, побоитесь бога,
Их и всего-то на племя!..
 
 
Шутке смеялись строго,
Хлябко ходили плечи.
Вроде поели немного,
На сердце будто легче.
 
 
Доброе же лекарство —
Ядреное кстати слово.
Двинулось бабье царство
Горя добрать земного.
 
 
Тенью подернуло дали,
Спины дымятся от пота.
Деды не зря считали
Пашню мужской работой.
 
 
Выдохлись молодицы.
Дарья в кофточке белой
К речке спустилась напиться.
Я подошел несмело.
 
 
Дарья стоит на камне,
Тычется ветер в колени.
С этакими ногами
В самый бы раз на сцене.
 
 
Балую робким взглядом, —
Знаю, у наших строго.
Много ль солдату надо?
Ой, молодица,
Много!
 
 
Ветер испариной клейкой
Дунул – да прямо в душу.
Ворот у телогрейки,
Черт,
До чего же душен!
 
 
Руки —
И те, как лишние,
В них что-то еле слышное,
Чуткое и живое
Не находило покоя.
 
 
Руки,
Солдатские руки
Натосковались в разлуке!
 

* * *

 
Бревна ль меня укатали —
Плечи обвисли устало.
В черень висков подпалин
Солнышко ль набросало?
 
 
Только от баб глазастых
Не утаишь присухи.
Бросит словечко —
Баста!
Ходят землянками слухи,
Радуются старухи.
 
 
Слышал сам на неделе —
Бабы меня жалели:
«Вот же нечистая сила,
Мальца-то как присушила!»
 

* * *

 
Песня идет отавой
По августовским росам.
Шлепает через лавы,
Боса, простоволоса.
 
 
В реченьке зачерпнула
Пригоршней лунного звона,
Голову окунула
Клену в шелест зеленый.
 
 
Песня ноченькой поздней
Ходит под ливнем звездным,
Девичья, безбаянная,
Жаркая, окаянная!
 
 
Может, я виноватый,
Песня, перед тобою?
Как?
Подскажи солдату,
Быть со своей судьбою?
 

7

 
Задождило.
Вторую неделю
И в землянке, и в поле тьма.
Столько дел!
А я не при деле, —
Этак впору сойти с ума.
 
 
С потолка,
Словно в душу, капает.
Одиночеству счет ведет.
Темнота по-звериному лапает,
За прошедшее сводит счет.
 

 
Хоть петух встопорщил бы перья,
Из души маету пуганул!..
Кто-то скрипнул фанерной дверью,
Осторожно во тьму шагнул.
 
 
Неужели и я везучий?
Торопливо коптилку зажег.
– Ты ли, Дарьюшка? —
Взгляд колючий.
И опять между нами круча,
А казалось —
Один шажок.
 
 
Обалдело стою.
Ни слова,
Словно нечего мне сказать.
Вот бы мне да меня былого:
Этак скинуть годочков пять!
 
 
От натужного горького вздоха
Заплясала в землянке тень.
А она:
– Не подумай плохо…
Собиралась который день,
Мне сказали:
Ты видел Женьку
И как будто от смерти спас?.. —
И еще сошла на ступеньку,
Три оставила про запас.
 
 
Пересилив озноб,
Устало
Опустился на табурет.
Пережитое вырастало
И опять огнем и металлом
Все пытало,
Пытало,
Пытало,
Будто скрыл я какой секрет.
 
 
Знать, и впрямь приходилось туго:
Дарья руку мою взяла
И прижала к груди упругой.
А сама,
Будто снег, бела.
 
 
По-девчоночьи вдруг прильнула
И отпрянула.
Верь не верь.
Только взглядом шальным стрельнула
И без слов,
Словно птица, – в дверь.
 

8

 
Время воронки заносит —
Празднует жизнь над войною.
Женские слезы в колосьях
Спеют в июньском зное.
 
 
Вызрели и, что звезды,
Падают —
Слышно людям.
Бабы вздыхали:
– Не поздно ль…
Этак без хлеба будем!
 
 
Бабьи глаза влажнели,
Солнышки в них дрожали,
Солнышки еле-еле
Сдерживались на ресницах.
И на день не пожелали
Откладывать жатву жницы.
 
 
В поле до поздней ночи
Старый и самый малый.
– Охтеньки,
Нету мочи!.. —
Кто-то спиной усталой
Хрустнет
И снова в поклоне
Гнется к земле влюбленно.
Жжется стебель в ладони,
Словно огнем спаленной.
 
 
В серп, словно в месяц,
Пястью
Снова стебли заводит…
Нету страшнее власти,
Нету превыше власти, —
Хлеб половодит!
 
 
Силы лишь бы достало
Выстоять,
Не свалиться!..
Родина, ты помогала
Мне, словно небо птице.
Ты и Дарья!
Безгрешный
Взгляд ее ливнем вешним,
Сердце мое омывая,
Лился, как солнце в мае.
 
 
Шепчут сухие губы,
Полные терпкой полыни:
– Любый, не надо, любый!..
Помню тебя доныне!..
И притянула жесткой,
Ласковою ладошкой…
 
 
В реку растопленным воском
Лилась заката стежка.
Месяц в воде – подковой,
Хочешь —
Бери на счастье!
С ношей своей бедовой
Шли мы во звездной власти.
 
 
Речка у ног плескалась,
Выгнув дугою тело.
Лунная зябкая алость
Рябью переливалась,
В травах густых звенела.
 
 
Здесь, и былинка каждая,
Вырасти в песню жаждая,
Слышно,
Как голос пробует,
Песня наша особая…
 

9

 
Слава богу,
Хлеба чистой ржицы
Испекли сегодня молодицы.
 
 
Коркою поджаристою, хрусткой
Тянет аппетитно за околицу.
Села и деревни старорусские
Радостью тихонько обзаводятся.
 
 
Из деревни, спрятанной в подполье,
Дух смолистый вытесняет сырость.
Первый сруб на пепелище вырос
С окнами в лучистое раздолье.
 

 
Солнцем августовским накалены,
Бревна зажелтели, словно свечи.
Лесом окоренным просмолены,
Опьяняют Дарьюшкины плечи.
 
 
От любви и бабьих пересудов
Я хожу хмельной уже неделю.
Ныне обо мне толкуют худо,
А давно ли охали-жалели.
 
 
Мне-то что:
Поговорят и бросят, —
По бревну топор гуляет злее.
А вот Дарье —
Что ни день – подносят
Стопочку ехидного елея.
 
 
Зыркнув глазом, шепчут:
– Ты слыхала,
Твоего-то видели в столице!
 
 
Горемыки-бабы,
Разве мало
Горюшка на выжженной землице?!
 
 
Суды-пересуды —
Лишь начало,
Дарью не такое ожидало!
 

* * *

 
Женщины знали, что ли?
Слух обернулся былью:
Мне будто в рану – соли,
Как топором по крыльям.
 
 
Кто-то орал натужно:
– Дарья, встречай армейца! —
Разом колючей стужей
Мне захлестнуло сердце.
 
 
Дарья с лицом иконным
Рядом с безруким мужем.
В карих очах бездонных
Зреют любовь и ужас.
 

* * *

 
Я и Евгений
                  сидим на бревне.
Курим,
Молчим и курим.
Как перед штурмом,
Как на войне,
Курим да брови хмурим.
 
 
Всякое было:
Бивали меня,
Сам не скупился на сдачу.
Тут же
Только дым без огня —
Экая незадача!
 
 
Женька без рук,
Будто кряжистый пень, —
С этаким наработай!
Пристально смотрит в закатный день,
Соображает что-то.
 
 
Вдруг повернулся,
Подался ко мне,
Черти в глазах заиграли.
Вилами недругов этак к стене
Прадеды припирали.
 
 
– Поговорить вот хочу с тобой, —
Он процедил невнятно,
– Не возражаю,
Спор любой
Лучше драки, понятно.
 
 
Женька привстал
И невпопад,
Словно для протокола:
– Надо к учебе пристроить ребят,
Отдал бы сруб под школу!
 
 
Я сплюнул окурок:
– Да в срубе ли суть?
Думал, о деле будешь!.. —
Женька с усмешкой:
– О Дарье забудь,
Аль, может, мне руки добудешь?..
 
 
Ловко придумал:
Хотя и без рук,
Хватка – рукастому впору!
Понял я Женьку:
Поладим не вдруг —
Сдвинь-ка такую гору…
 
 
Что ж, будь по-твоему, —
Говорю, —
Дарья – баба с мозгами…
Сруб ребятишкам под школу дарю
Со всеми его потрохами.
 
 
Только, начальник, ответом уважь:
Помнишь, перед войною,
Спор первомайский неконченный наш?..
Это не ты ли…
На карандаш,
Чтоб посчитаться со мною?
 
 
Женька поморщился:
– Кто ж задает
Этакие вопросы? —
Он ухмыльнулся,
С лесины встает.
– Дай-ка еще папиросу…
 
 
И зашагал.
А я стою.
Ухмылка – как штык под ребра.
И снова у пропасти на краю —
В былое гляжу недобро…
 

10

 
Обронила Дарьюшка слово,
То не слово —
Переспелое зерно:
– Мне от Женьки, словно от былого,
Не уйти с тобою все равно.
 
 
Не уйти!.. —
И дрогнули ресницы,
Тихо бросили прощальную зарю…
Мне и ныне ожиданье снится,
Будто снова с Дарьей говорю.
 
 
Так вот и осталась ясноликой
Без платка у пахоты стоять.
Оплетал я словом-повиликой
И такое загибал —
                           честная мать!
 
 
Говорил:
В колхозе на Кубани
Манной с неба
                      сыплется зерно,
Там и клубы,
                  там и бани, —
Разве ты не видела в кино!
 
 
В город путь нам тоже не заказан,
Вот уж где хозяйкам благодать…
Но ни хлебом городским,
Ни газом
Дарью не сумел с собой зазвать.
 
 
Просыпаюсь утром, как побитый,
Виноватый в чем-то перед ней,
Виноватый перед необжитой,
Дедовской землею позабытой,
Что лежит в плену у купырей.
 
 
Купырьё и Дарье непосильно, —
Мужняя,
Да на земле вдова.
Ей в страду
В помощники обильно
Сыпали слова,
                      слова,
                               слова…
 
 
Кто же Дарье на поле поможет?
Женьке что,
Без рук —
На все плюет.
В сельсовете знай бумажки множит
Да тихонько самогонку пьет.
 
 
Мы не злобивы —
Пускай уж сельсоветит,
Кто-то должен справки выправлять.
Прошлое ему теперь не светит,
Не река,
Не поворотишь вспять.
 
 
Мы познали цену горькой сласти,
Как познали деды власть земли,
И не потому ль искали счастья
От родимых пажитей вдали?
 
 
Сколько нас в тяжелую годину
Подалось за счастьем в города?
О земля,
Прости,
Прости же сыну
Без тебя пропавшие года!
 
 
И теперь в краю моем мшаринном
На земле не густо мужиков.
Но зато и к нам пришли машины,
Как посланцы будущих веков.
 
 
Я и сам хочу поверить в чудо,
В царство сверхкосмических идей.
Но машинам тоже очень худо,
Как земле без нас —
Простых людей.
 
 
А простым живется,
Ох, не просто,
Вроде и машины не про нас.
И такое было,
Что хоть с моста
                         головою вниз, —
И весь тут сказ.
 
 
Дарья хлеб из года в год растила,
А сама чуть свет
(По чьей вине?)
За буханкой десять верст месила
Псковскую грязюку по весне.
 
 
А потом весь день за парным плугом
К ночи – хоть убей —
Ни сесть, ни встать.
Ох, пора,
Пора бы по заслугам
Дарье за труды ее воздать!
 
 
За труды ее и за терпенье…
Женька будто вовсе очумел:
Что ни утро —
Чистое мученье,
Хоть умри —
Подай на опохмел.
 
 
Дарья, в мужню сторону не глядя,
На порожек по-мужицки
                                       грузно сядет
Горько усмехнется:
– Ну и ну,
Лучше бы уж за плечи суму!
 
 
Вся надежда —
Сыновья в ученье,
Выйдут в люди —
Кончится мученье.
 
 
О, надежды —
Вечные жар-птицы,
Журавли в заоблачном дыму!
И земле который год не спится:
Ей бы на сынов своих дивиться
В новом свежесрубленном дому!
 
 
И сынам —
Потомкам хлеборобов —
Не пора ли в мартовскую стынь
Взять в ладонь
Земли морозной пробу
И почуять в ней
Июньскую теплынь?
 

* * *

 
Столько год ов —
                         легко ли! —
С лесами,
              с лугами в разлуке…
Грустью туманится поле,
Ноют о бороздах руки.
Старую боль морозом
Время не прихватило.
Все же сбивается в грозы
В жилах земная сила!
 
 
Дума —
Все выше, выше,
Солнышком пропекает.
Полюшка вздохи слышу —
Поле меня упрекает.
 
 
Видится мне:
Над рекою
Перезревают травы…
Мне не дает покоя
Память – моя отрада,
Память – моя отрава!