Текст книги "Капитан Коко и Зеленое Стеклышко"

Автор книги: Лев Кузьмин

Глава пятая
ЧУДЕСА В ПОДВАЛЕ

А потом стало ещё хуже!

Впереди показался дорожный каток.

Тарахтя мотором, он встал поперёк узкой улицы.

Он заткнул улицу надёжней, чем пробка затыкает бутылку.

– Западня! – вскричал я и заметался туда-сюда.

– Ловушка! – ахнул петух и шлёпнулся на тёплый асфальт.

Но мотор катка смолк, вдруг послышалось:

– Ребята, сюда! Ко мне!

За рулём сидел Машинист в синем комбинезоне. Его лицо блестело от машинного масла. Он попыхивал сигареткой и улыбался. Он перетащил нас на другую сторону катка и шепнул:

– Впереди люк! Ныряйте в него. Да не забудьте прихлопнуть за собой крышку. А я задержу погоню.

Недалеко от катка в самом деле зиял раскрытый люк. Мы проскользнули туда, и в это время вой погони утих. Автомобили зевак и полицейские наткнулись на тяжёлый дорожный каток.

Мы захлопнули за собой крышку люка, по пыльному жестяному жёлобу съехали вниз и очутились в самой настоящей пекарне. Там дышала жаром большая электрическая печь, горой высились мешки с мукой. Жёлоб, по которому мы въехали в пекарню, был сделан как раз для того, чтобы спускать сюда мешки с мукою.

Румяный курносый Пекарь с кудрявой бородкой месил тесто, нас пока ещё не видел.

Тесто вздыхало, пучилось, лениво переваливалось по доске, а Пекарь поддавал ему ладонями под бока, напевал:

 
Нет работы веселей,
Чем у нас, у пекарей!
Нам везде почёт и место
Потому, что месим тесто,
Потому, что мы в печи
Печь умеем калачи!
 

Пекарь притопнул, присвистнул, хотел пуститься вприсядку, но раздумал и только добавил:

 
А ещё мы преотлично
Печь умеем хлеб пшеничный,
И за это всех подряд
Люди нас благодарят!
 

Пока звучала песенка, в подвал откуда-то проникла оса. Она подлетела к Пекарю и стала жужжать у него над ухом.

– Ну тебя, Зиньзелла, – добродушно отмахнулся Пекарь. – Вечно ты со своими выдумками!

Но оса упрямо кружилась на одном месте, продолжая жужжать. Тогда Пекарь обернулся, увидел нас и от удивления развёл руками. Тесто бухнулось на пол.

– Ты права, Зиньзелла. У нас гости! Коко и я сидели возле жёлоба, всё ещё не могли отдышаться.

– Откуда вы, друзья? – спросил Пекарь и подошёл к нам. От него пахло тёплыми булками и ванилью. Его голос был таким же мягким и приветливым, как у нашей бабушки.

– Мы оттуда… – показал я на люк. – Нас прислал Машинист Дорожного Катка.

– Так, значит, на самом деле за вами гонятся полицейские и Машинист задержал их?! Значит, это правду нажужжала мне матушка Зиньзелла?! – всполошился Пекарь. – А я-то, глупец, подумал, что она шутит!

– Какие тут могут быть шутки! – хмуро прозвенела оса, а Пекарь зашагал туда-сюда, начал смотреть по сторонам.

– Нужно что-то решать… Надо куда-то вас укрыть… Придумал! – хлопнул он себя по лбу– Петух залезет в пустую квашню, а мальчик оденется пекарёнком.

И в один момент месье Коко, бравый генерал, отважный капитан, оказался в квашне из-под теста и был закрыт деревянной крышкой. А на мне, как на вешалке, повисла большая белая куртка Пекаря. Но я подвернул повыше рукава и получилось как нельзя лучше.

– А теперь, – сказал Пекарь и сунул мне в руку душистый калач, – извини, брат, но я должен бежать на помощь Машинисту.

Пекарь выключил печь, схватил дубовую скалку, побежал к двери.

– Я тоже с вами… – кинулся было я за Пекарем. Но тот ответил, что малыши для горячих дел не годятся, и захлопнул за собой дверь.

Мы остались вдвоём с Зиньзеллой. Если, конечно, не считать Капитана. Но тот сидел в квашне – и ни гугу. От волнения он потерял голос.

Я разломил калач, половину сунул в квашню петуху, а другую хотел разделить с матушкой Зиньзеллой. Но она ответила, что предпочитает фруктовый сок да сахар, и мне пришлось ужинать в одиночку.

Я сидел на мешке с мукой, отщипывал от калача мякиш и вздыхал.

– Не печалься, – сказала оса. – Всё будет хорошо.

– Но ведь наш сундук остался во дворце, на самой, на самой верхотуре… А как мы уедем без сундука? – сокрушался я.

– Ты ошибаешься. Сундука во дворце, на вышке, нет. Его спрятали в саду, рядом с главным фонтаном. Так распорядился Жабиан Усатый, когда вас утащили полицейские. Я всё видела, я всё слышала. Я была в башне, когда вы упали на стол с посудой. Я залетала туда, чтобы взять немножечко апельсинового соку.

– А кто такой Жабиан Усатый? Неужели тот сердитый господин?

– Он самый.

– Но почему у него такое странное имя? Зиньзелла даже всплеснула крылышками:

– Странное? Ничего не странное. Ты и представить себе не можешь, какой он скверный тип! Знаешь, что он придумал однажды?

– Что? Какую-нибудь бомбу?

– Хуже! Он решил взять к себе на злодейскую службу всех зверюшек и таракашек. Ежам он сказал: колите прохожих в босые пятки! Ужей он подучивал забираться к ребятам в постели! А лягушатам приказывал прыгать в кружки с молоком…

– Ну да! – не поверил я и поёжился.

– Вот тебе и да! Он и наш осиный рой приглашал к себе на службу.

– И вы согласились? – испуганно кукарекнул из квашни Коко.

– Вот ещё! – сердито отмахнулась оса. – Не на таких дураков напал Жабиан! Я своим собственным жалом так тюкнула злодея в лоб, что он три дня не выглядывал из своей дворцовой вышки.

– А ужи, ежи? Что они сделали?

– А они и лягушата в это время удрали кто куда. Кто за город в лес, кто в овраг. А мы, осы, с тех пор живём здесь, в подвале, у доброго дядюшки Пекаря.

– А где живут здешние петушки и куры? – опять высунулся из квашни Коко. – Разве нет здесь поблизости куриного городка?

– Да, да! Расскажи нам, пожалуйста, о здешних куриных делах, – поддержал я товарища. Нам обязательно нужно про них всё узнать, ведь мы же ищем куриную столицу Валяй-Форси.

Но только Зиньзелла собралась рассказывать о курах и петушках, как дверь пекарни затрещала и затряслась под тяжёлыми ударами. Так стучать могла только полиция!

Я выпустил калач из рук.

– Открой, – шепнула оса. – Иначе они высадят дверь. Я почерпнул пригоршню муки, размазал по лицу и откинул дверной засов.

В пекарню ввалилась ватага полицейских. Командовал ими наш знакомый с подушкой под мундиром. А кривого с ними не было. Скорее всего, он лежал, лечил глаз в больнице.

– Обыскать! Допросить! – попытался рявкнуть старший полицейский, но у него получилось совсем не так, как у громогласного Жабиана. Голос у полицейского был сиплый, словно он объелся мороженым.

И тем не менее помощники его послушались, начали кряхтя переваливать мешки с мукой. Как будто бы кто-то мог залезть между ними!

А командир уставился прямо на меня:

– Эй ты! Пекарёнок! Не было ли здесь мальчишки с петухом?

– Нет, ваше превосходительство, никакого мальчишки с петухом я не знаю.

– Не знаешь? А почему твой хозяин Пекарь полез в драку с полицией, тоже не знаешь?

– Тоже не знаю, – едва пролепетал я, потому что во мне всё сразу похолодело. Неужели Пекаря забрали? Неужели из-за нас попал в тюрьму хороший, добрый человек?

Тут один из полицейских заорал:

– Петух! Петух! Вот он! – И все кинулись к раскрытой квашне.

Но я взял себя в руки и как можно спокойнее сказал:

– Это не тот петух. Этого петуха Пекарь купил для начинки в пироги.

– В самом деле? – не поверил старший.

– В самом деле. Можете убедиться. Я растолкал полицейских, шепнул петуху: «Не шевелись!» – и поднял его за лапу.

– Видите? Он уже не дышит.

Петух и вправду висел как неживой.

Старший полицейский прищурился, покрутил около капитана Коко носом, принюхался и медленно произнёс:

– Да-а… От него даже чуть-чуть попахивает…

И полицейский хотел было идти восвояси, но вдруг что-то сообразил и вытащил из своих ножен саблю:

– Он, конечно, неживой. Но в этом надо убедиться ещё раз. Дай-ка я его…

Петух вздрогнул, и тут я увидел Зиньзеллу. Она пулей сорвалась с мешка, подлетела к полицейскому начальнику и, звеня крылышками, нависла над его левым глазом. Полицейский побледнел, опустил саблю, бормотнул сипло:

– По-о… Пожалуй, и так видно, что петух не совсем живой. Пожалуй, можно считать, что обыск закончен…

– Во-о-круг! – робко произнёс он вместо «кругом!» и на цыпочках удалился из пекарни. Его сослуживцы, таращась на Зиньзеллу, выкатились вслед за начальством.

Атака врага была отбита успешно. Оживший Коко забрался на старое место, в квашню, но всё равно веселья в нашей победе было мало. Из головы не выходили мысли о Пекаре.

– Если его и посадили, – пыталась утешить меня Зиньзел-ла, – если его и арестовали, он всё равно не пропадёт. Не такой это человек! С ним это случалось не раз, и тем не менее он всегда возвращался в пекарню.

Так, за разговорами, проходила ночь. А Пекарь всё не возвращался. И каждому из нас было понятно, что без Пекаря нам в этой стране несдобровать.

Глава шестая
ДВА ПУШЕЧНЫХ ВЫСТРЕЛА

И всё-таки на рассвете Пекарь вернулся! Он распахнул дверь, и вместе с ним в пекарню вошли:

 
бодрость,
веселье,
хорошее настроение!
 

А следом за этой компанией порог перешагнул… Ну, конечно. Машинист Дорожного Катка! Он был по-прежнему в синем комбинезоне, по-прежнему дымил сигареткой, и лицо его всё так же темнело, но… совсем не от машинного масла! Машинист был негр! Белозубый, смуглый, высокий негр, и притом не менее весёлый, чем Пекарь.

Коко негров никогда не видел и растопорщил крылья. Но потом решил, что и так слишком много здесь удивлялся, и потому обошёлся тем, что шаркнул вежливо лапой, отвесил Машинисту поклон. Машинист ответил петуху тем же. Всем стало смешно и легко. Несчастья как будто бы остались позади.

– Ну, дядюшка Пекарь, – подлетела оса, – как вы на этот раз выпутались?

– Всё так же, – улыбнулся Пекарь. – Наплели с три короба всякой чепухи – и нас выпустили! У нас ведь сажают за правду, а за враньё – никогда. Не так ли?

– Так-то так, да что вы им сказали?

– Что сказали? Ой, мы им сказали… – И тут Пекарь не сдержался: – Ха-ха-ха-ха!

Машинист басом подхватил:

– Хо-хо-хо-хо!

И мы ничего не могли понять, пока друзья не нахохотались. А потом Пекарь перевёл дух и договорил:

– Мы сказали, что потерялась главная гайка и мотор заглох! И потому каток встал! А гайку-то Машинист спрятал. Машинист, покажи ребятам гайку…

Машинист вынул из кармана гайку и показал нам. И тут, конечно, мы тоже стали хохотать до упаду. А петух так разошёлся, что вдруг попросил у Пекаря открытку и карандаш.

Открытки не нашлось, но лист бумаги, конверт и огрызок карандаша петух получил. Он перевернул вверх дном квашню, разложил на ней бумагу, сказал:

– Эх, очки-то в сундуке остались! – и стал писать ужасным почерком:

Потом сложил испачканный каракулями листок, засунул в конверт.

– Вот! Отправлю курицам домой!

– Слушай, – сказал я петуху. – Не позорь себя и меня. Хоть ты и петух, но написал письмо сам, как курица лапой. Такое письмо никто не сможет прочитать, даже и соседский Васька. Его не примут ни на одной почте.

– Ну и пожалуйста! – обиделся Коко. – Не больно-то надо! Могу и не посылать. Только, когда приедем домой, скажу, что письмо не послал из-за тебя.

И тут мы чуть не поссорились, но вмешался Машинист:

– Коко, ты хороший парень, и ссориться из-за пустяков не надо. Куры не обидятся на тебя, когда ты им расскажешь про свои приключения. И давайте не терять времени, а поскорее отыщем сундук. У нас на всё про всё остался один час! Вот-вот ударит первая пушка…

– Что за пушка? – вздрогнул Коко.

– Видишь ли, у нас тут запрещён петушиный клич. Такой, как у тебя, Коко. Ведь из-за этого вас и ловят, а не потому, что вы перебили во дворце посуду. Тех, кто бьёт посуду и стёкла в окнах, здесь не трогают. А вот петушиные песни, особенно – на утренней заре, – это преступление…

– Почему преступление? И при чём тут всё-таки пушка и утренняя заря? – не понял я.

– А вот при чём. Петушиный клич всегда, везде к какой-либо вокруг нас перемене. В ночных потёмках – к зорьке, к рассвету, в ненастье – к солнышку… А Жабиан любых перемен боится! Он думает: если все петухи начнут кричать совсем громко, то и с ним стрясётся перемена. Усы его останутся, а вот кланяться ему больше никто не будет. Потому он и запретил у нас в городе слушать петушиные, утренние, самые звонкие песни. А у кого живёт петух домашний, тому петуху в кукарекальный час хозяева должны надевать на голову, на клюв, толстую варежку. Самим же хозяевам-горожанам ведено из дома в этот час не выходить, дверей, окон не раскрывать, пока время утренней, петушиной зари не истечёт совсем. Начало такому глухому часу – выстрел первой пушки, конец – выстрел пушки второй… – завершил своё подробное объяснение Машинист.

– И от первой до второй пушки мы должны выкопать в саду сундук, – добавил Пекарь.

В это время на самом деле где-то бабахнуло.

И мы заторопились на улицу.

Тут я спохватился, что Пекарь и Машинист опять рискуют из-за нас, и спросил:

– А вы-то ведь сейчас строгий запрет нарушите?

Но Пекарь и Машинист улыбнулись.

– А нас это не страшит. Мы давно привыкли прогуливаться сами по себе и друг с другом вместе. Верно, Зиньзелла?

– Верно! – откликнулась та. – Весь город сейчас заткнул уши, закупорил окна, и нас никто не увидит, не услышит, если не стучать каблуками.

И мы шли, не стуча каблуками.

И никто нас не слышал, никто не видел.

Город как будто оглох и ослеп.

На каждом окошке, даже на чердачных отдушинах висели плотные чёрные шторы.

Крепко привязанные, крепко приколоченные, пришпиленные, прикнопленные, приклеенные, чтобы не проникал ни один живой звук.

Даже и через двери, через замочные скважины.

Каждая скважина была заткнута аккуратно свёрнутой бумажкой.

И это доказывало благонадёжность всех здешних обитателей.

Впрочем, не всех… Рядом с нами шагали два самых лучших жителя этого города, этой страны!

Я шёл и думал: «Вот какие отличные у нас друзья! Они стараются для нас, но и мы их не подведём…» Да только я так подумал, а петух вдруг раскрыл клюв, вытаращил глаза и отчаянно замахал крыльями.

– Что с тобой? – кинулись мы к нему.

– Ой, держите меня! Ой, закройте мне клюв! А не то я запою… А не то я взлечу на крышу! – сипел он. – Ой-ой! На рассвете я должен петь! Ой-ой! От этого мне никуда не деться…

– Только посмей! Только посмей! – зашипел я на петуха. – Ты же всех нас выдашь!

Но разве можно словами унять утреннее петушиное «кукареку», если петух жив-здоров? Конечно, нет! Это ведь всё равно что сказать исправным часам: «Не тикайте!»

И наверняка петух бы загорланил, наверняка переполошил бы весь город, если бы Пекарь не догадался сбросить с себя куртку и наглухо запеленать ею Коко. Плотная куртка не пропускала звуков, и петух под ней отлично прокукарекался. Когда ему стало легче, он сказал Пекарю:

– Да-а! Не завидую я здешним петухам, которые голосят здесь только в варежку.

– Не завидую и я, – ответил Пекарь.

И вот перед нами крутою скалою поднялись стены Жабианского дворца. Его окна были тоже наглухо занавешены изнутри и снаружи. Мы обошли дворец и оказались около садовых ворот. Приоткрытые створки тяжело врезались в песок, между ними вполне можно было бы протиснуться, но почти у самого прохода стоял полицейский.

Он опирался на ружьё со стволом в виде оркестровой трубы, на поясе у него висел пакет с солью для зарядов, а сам он стоял склонив голову, совершенно как сонный.

– Дрыхнет на посту, – шепнул я Пекарю.

– Не дрыхнет, а очень старательно выполняет приказ Жабиана, – ответил тот едва слышно.

Полицейский взаправду ничуть не спал. Он только заткнул уши двумя длинными тряпочками и, чтоб не видеть и петушиного рассвета, закрыл глаза.

Пекарь подмигнул нам, и мы тихо пролезли в ворота.

Главный фонтан в саду мы нашли сразу. Это был круглый бассейн, посередине которого стояла медная позеленевшая фигура самого Жабиана Усатого. Медно-зелёный усач держал огромную медную бутылку с надписью: «Пейте наш лимонад!», а из бутылки со свистом вылетала лишь простая вода.

Фонтан так шумел, что мы могли разговаривать полным голосом, не боясь себя обнаружить.

Зиньзелла облетела вокруг фонтана, села на куст шиповника, указала:

– Вот здесь!

Машинист раздвинул колючие ветки, и мы увидели наш великолепный сундук. Он цел и невредим! Только вещи перемешаны так, будто там порылся поросёнок. Но это беда невеликая, – главное, что мы могли ехать дальше. Оставалось лишь увидеть Серебряный Меридиан.

Я вынул из кармана Зелёное Стёклышко и глянул. Меридиан был на месте. Всё такой же. Пронизав дворец из одного окна в другое, он проходил над садом. Около нас он даже чуть-чуть опускался.

Машинист сказал:

– Поспешим, ребята! Скоро ударит вторая пушка! Мы подхватили сундук и побежали к Меридиану.

– Прощайте! – сказал нам Пекарь и грустно-грустно улыбнулся.

– Счастливого полёта! – сказал Машинист, и у него печально угасла сигаретка.

А я стал высматривать в сундуке какую-нибудь такую вещицу, чтобы сделать памятный подарок, но Машинист и Пекарь сказали:

– Не ищи ничего… На память нам пусть останется письмо капитана Коко, раз уж оно не отправлено. Мы иногда будем его перечитывать и вспоминать вас. Это очень хорошее письмо.

– Хорошее? Правда?! – встрепенулся совсем было погрустневший петух.

– Ну конечно. Оно же написано от чистого сердца! – И два друга, два добряка потихоньку пошли к садовым воротам. Вскоре они исчезли за медной статуей с лимонадной бутылкой, из которой лилась лишь холодная вода.

Вслед за приятелями, помахав нам крылышками, улетела и оса Зиньзелла.

Я раскрыл бабушкин зонт и подставил его утреннему ветру. Сундук тронулся. Неведомые страны с затерянным где-то там Валяй-Форси опять понеслись нам навстречу.

И в это время ударил второй пушечный выстрел. Здешние жители получили разрешение вынуть бумажки из замочных скважин и, конечно, из ушей.

Глава седьмая
НА ВАХТЕ ОБ ОСЬМИНОГАХ НЕ ДУМАЮТ

Мы вновь догоняли уходящий горизонт.

Внизу бежали друг за другом волны океана. Впереди полыхали два ярких солнца: одно – настоящее, другое – отражение на волнах.

От солнечного блеска, от свежего ветра кружилась голова. Очень хотелось спать: мы уже вторые сутки не смыкали глаз.

– Коко! – сказал я. – Давай бросим жребий, кому спать, а кому стоять на вахте. Потом поменяемся.

– Совершенно верно! – откликнулся петух. – Но никаких жребиев! Поскольку я капитан, то на первую, самую трудную, вахту назначаю себя. Давай Зелёное Стёклышко и заваливайся. Только что бы такое придумать, чтоб на вахте не скучать?

– Ну, это проще простого. Под нами океан, в океане живут осьминоги… Ты слыхал что-нибудь про осьминогов?

– Осьминог, осьминог, съел у бабушки пирог! – засмеялся петух и ответил: – Что-то такое слыхал от соседского Васьки, да забыл.

– Ну вот! А я не только слыхал… Я даже отгадывать принимался:

 
Для чего же осьминог
Отрастил так много ног?
Может быть, он самый ярый
Футболист в морской стране?
Но для этого и пары
Ног
Достаточно
Вполне!
Может, любит он галопом
Вдоль по берегу скакать?
Но коня-четверонога
Осьминогу не догнать!
Может, стал он
Чем-то вроде
Сухопутного жука?
Но жуки-то ходят-бродят
На шести ногах пока!
У него же – целых восемь!
И когда его мы спросим:
«Ну зачем вам, осьминог,
Столько ног?» —
То, наверно, он ответит:
«Я и сам давно заметил —
Восемь
Вовсе
Ни к чему!
Я на трёх
Ногах
Ходил бы,
Остальные подарил бы.
Но кому?»
 

Вот сиди и думай, почему у осьминога восемь ног и кому он мог бы пять из них подарить! – сказал я и улёгся спать.

Сквозь дрёму до меня доносилось петушиное бормотание:

– Ну зачем вам, осьминог, восемь ног…

А затем я уснул. И сколько времени проспал – не знаю. Только когда проснулся, сразу услышал горькие всхлипывания.

«Что-то случилось!» – подумал я, вскакивая, и увидел жуткую картину.

По небу неслись чёрные лохмотья туч. Внизу бушевали, грохотали, бухали огромные водяные валы. Холодные брызги долетали до нас.

Петух, постанывая, сидел в углу, а сундук заваливался набок.

– Капитан! Что стряслось?

– Я… – развёл крыльями петух. – Я… очень… очень задумался об осьминоге и… и…

– Что «и»?!

– И обронил Зелёное Стёклышко! – Петух показал за борт.

У меня встали торчком волосы.

Я не знал, что делать. Ругать петуха? Но этим не поможешь, да и сам я виноват: взял да и подсунул вахтенному глупейшую осьминожью загадку. Разве можно думать на вахте об осьминогах!

А сундук под боковыми ударами ветра начал сползать с Меридиана.

Он так накренился, что мог вот-вот опрокинуться. И без Стёклышка невозможно было разглядеть, куда и как его направить.

Вот ударил ещё один ветровой порыв, петух вскричал:

«Ай!» – и мы повалились.

«Прощай, Страна Моего Детства! Прощай, Бабушкин Двор!» – подумал я и зажмурил глаза. Но, к счастью, наш зонтик-выручалочка недаром был похож на парашют. С ним я очень удачно приводнился, вернее, при-сун-ду-чился. Я опять угодил прямёхонько в сундук, который качался на волнах, как лодка.

– Ура! Живём! – закричал я и огляделся.

И опять мои волосы встали дыбом!

И не только встали, а зашевелились, потому что… петуха… в сундуке… не было!

Я заревел. Я заголосил так, что, наверное, заглушил бы пароходную сирену, если бы она гудела даже рядом. Но пароходов поблизости тоже не было, а мой друг, мой капитан Коко погиб в бездонной пучине. Это точно! Это несомненно. Ведь петухи плавать не умеют.

Я представил себе, как зубастые акулы подбираются к несчастному капитану, как таращатся вокруг него пучеглазые крабы, и залился слезами ещё сильнее. Залился и стал вглядываться: не плывут ли где хоть петушиные перышки? Но всё было напрасно. От Коко не осталось и перышек…

А буря не унималась.

Волны швыряли сундук то вверх, то вниз. Его начало захлёстывать, и мне пришлось лечь и опустить крышку. Так было безопаснее.

Я оставил только маленькую щёлку для зонтика, и штормовой ветер наполнил его. С грустью я покинул печальное место, где потерял друга. Не исполнилась его мечта, не удалось ему доехать до города Валяй-Форси…

Буря уносила меня всё дальше и дальше. Сундук швыряло из стороны в сторону, как на качелях. Штаны и майка на мне вымокли. Да и вообще, чем дальше я плыл, тем становилось холоднее и холоднее.

Однажды под крышку залетела снежинка, и я подумал, не обратно ли к Северному полюсу уносит меня. Не раскрывая сундука, я натянул на себя всю свою бывшую городскую одежду, которая, к счастью, находилась под рукой. И очень грустный, очень одинокий стал ждать, когда кончится буря.

Утихло только к вечеру. Лишь тогда я осмелился отбросить крышку сундука вверх и огляделся.

Океан по-прежнему был тёмным, угрюмым. Небо хмурилось. Но далеко впереди опять стало проблёскивать солнышко, и под его лучами на горизонте что-то белело, поднимаясь из воды.

«Не то земля, не то облако», – гадал я и всматривался в белое пятнышко.

Оно заметно росло, оно приближалось, и скоро я увидел огромную гору, покрытую снегом и льдом. Рядом возвышались другие горы, поменьше, но и они были укрыты снегами.

Прибой плескал в крутые склоны, обламывал их, на побережье грудилось ледяное крошево.

Недалеко от берега плавали айсберги – великанские ледяные глыбищи. Полупрозрачные, голубоватые, они отражались в океане, как стеклянные дворцы.

И повсюду – на айсбергах, на льдинах, на берегу – суетились потешные чёрно-белые фигурки, удивительно похожие на маленьких музыкантов во фраках.

И я понял, что ветер затащил меня не на Север, но в такое место, где нисколько не теплее и не лучше.

Я понял, что передо мной Антарктида – страна пингвинов. Я поёжился и сказал сам себе:

– Ну вот, любитель путешествий! Ты удрал от полиции, вышел почти сухим из океана, но теперь погибнешь от холода и голода среди айсбергов и льдов.

И тут мне вдруг послышалось: кто-то где-то кричит.

Я привстал и увидел на волнах – нет-нет, не пингвина! – а живого-преживого капитана Коко!

Я подумал, что с горя мне мерещится, ущипнул себя за ухо, но в открытом океане в самом деле кричал петух!

Он плыл! Он из последних сил подгребал к сундуку.

Я тоже чем попало – руками, ладонями, зонтом – стал грести навстречу, схватил петуха за гребень и втащил в сундук. И сразу понял, почему Коко не утонул.

Он плыл… в калоше!

Да, да! В огромной старой калоше из той самой пары, которую бабушка весной надевает на валенки. Калоша во время аварии выпала из сундука, петух забрался в неё и остался жив.

Мы так радовались встрече, что даже забыли о своей беде. Но мы тут же дали друг другу слово никогда не загадывать и не отгадывать загадок на вахте. Особенно про осьминогов. И всегда быть начеку, чтобы опять где-нибудь не влопаться в неприятность.

Но думаете, петух после этого посмирнел? Ничуть!

Как только он увидел пингвинов, сразу засуетился, заволновался:

– Смотри! Смотри! Там птицы! Там одни только птицы! Они приветствуют нас! – орал он с прежним азартом. – Смотри! Они машут нам крыльями! Ведь это же чудесно! Ведь это же… – И тут Коко так уставился на меня, будто в голову ему пришла гениальная мысль.

Он пару мгновений беззвучно раскрывал клюв, потом выпалил:

– Слушай! Ведь это Валяй-Форси! Я уверен – это Валяй-Форси! – И он так обрадовался, так запрыгал, что снова чуть не угодил за борт.

– Дружище! – горланил он. – Одолжи мне свой городской костюм! Я так обтрепался за дорогу, что и птицам показаться стыдно. У меня, наверное, такой вид, что и куры не признают.

Вид у петуха был действительно не из лучших: от холода гребень посинел, перья топорщились.

Я не стал его расстраивать, а молча скинул пиджак и укутался шалью.

Месье, капитан Коко, не теряя времени, начал готовиться к выходу на берег.

Со дна сундука он выкопал и разложил перед собой все фантики от конфет, картонку с пуговицами, два обрывка бус и полдюжины старых значков. А потом, как будто примеряясь глянул на мои брюки… Но я быстренько затянул на себе пояс потуже, и петух стал наряжаться в то, что имел.

Сначала он облачился в пиджак, подвернув и пришпилив булавками рукава и полы. Затем развесил на груди и животе значки, бусы, пуговицы и фантики.

Издали вся эта мишура вполне смахивала на ордена бусы выглядели как цепочки от часов, и петух был очень доволен.

А кончив наряжаться, он придирчиво осмотрел свои синие от холода лапы, вздохнул и произнёс:

– Как жаль, что не захватили сапожный крем. Надо было бы почистить сапоги.

Я расхохотался, но петух даже не взглянул на меня. Все его мысли были там, на берегу.