355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Гурский » Убить президента » Текст книги (страница 3)
Убить президента
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 22:15

Текст книги "Убить президента"


Автор книги: Лев Гурский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 8
ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

У нас в Останкино коридоры не кончаются стенкой. Они кончаются дверью какого-нибудь эфирного начальника. Самый длинный коридор заканчивался дверью самого большого начальника. Императора всея эфира, царя черно-белого и цветного изображений и прочая, и прочая. Вот в эту дверь я и влетел на полном ходу. Практика показывает, что мимо Аглаи в приемной надо пролетать на сверхзвуковой скорости. Пока ушки ее обнаружат какое-то незапланированное шевеление в комнате, пока она всплеснет своими приклеенными ресницами, пока губки ее сложатся в привычную фигурку «Его-нет-на-месте-зайди-попозже», – ты уже преодолел дверь кабинета и застал родимого начальника за привычным мазохистским занятием. То бишь за изучением новой сетки вещания, сопровождаемым попытками прикинуть, сколько журналистов при новом раскладе обзовут тебя сволочью.

Я плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения, и сопроводил эту процедуру таким шумом, что даже прилежный мазохист был бы вынужден оторваться от своего увлекательного занятия.

Вот и наш любезный Александр Яковлевич поднял голову и поглядел на меня с веселым интересом.

– Что за безобразие! – крикнул я прямо в честные глаза начальника.

Милейший Александр Яковлевич хмыкнул:

– Все воюешь, Полковников? Ну, быть тебе скоро Генераловым.

Я вздохнул и перевел дыхание. Фамилия моя, конечно, военная, зато профессия совершенно мирная. Я беру интервью. Один раз в неделю, по сорок пять минут. Программа моя называется «Лицом к лицу». Завистливые коллеги называют мою программу «Допрос третьей степени» и одновременно удивляются, как, мол, при таком моем зверском отношении к собеседникам у меня от этих именитых собеседников отбою нет. А они со своих гостей пылинки сдувают, мух от них отгоняют, вопросики задают исключительно приятненькие, с двойной гарантией… а несознательный клиент прет ко мне. Наверное, массовый клиент наш, как и мой босс Александр Яковлевич, тоже немного мазохист. Любит, голубчик, чтобы хоть кто-то его в глаза назвал сволочью. Причем я, прошу заметить, никаких таких грубых слов не употребляю. Я – вежливый следователь. Мои гости сами знают, что чистосердечное признание смягчает вину.

В данный момент я ожидал чистосердечного признания от своего босса и имел все основания обойтись без своей экранной корректности.

– Мне что, можно уже заявление писать? Так, что ли?

Лицо Александра Яковлевича слегка затуманилось.

– Не кипятись, Аркаша. Спокойнее. В чем дело-то?

Я разозлился уже по-настоящему. Если бы он знал, как долго я подбирался к Дроздову, как заманивал. Дроздов был не из обычных клиентов-мазохистов. Командующий Таманской дивизией, он не тронул Белый дом в августе и брал в октябре. В октябре ему чуть не прострелили легкое, а в декабре уже чуть не отставили с треском за громкую аморалку – генерал-вдовец вдруг отбил молодую жену у начальника Московского военного округа. Ходили слухи, что только наш прежний президент предотвратил скандал, будто бы заявив спикеру Думы: «Крови Дроздова хотите? Не выйдет! Я вам его не отдам…» Впрочем, возможно, ничего такого тогдашний президент не говорил, однако же комдив уцелел и до сих пор комдив. Как ему удалось удержаться, я и хотел выяснить. И вот запись нашей беседы точно должна была состояться сегодня, еще полчаса назад. До начала я не решил, буду ли я его спрашивать об августе, зато уже знал, что обязательно подкину ему вопросик о декабрьском скандале…

Как же, подкинул один такой. Мало того что запись не состоялась, в сегодняшней вечерней сетке я вообще не нашел «Лица к лицу». На этом самом месте появился какой-то «Художественный фильм».

Примерно все это я и изложил своему начальнику. Можно подумать, что сам он не знал, кто такой Дроздов, и изменения в программу вносил какой-то посторонний дядя. Такой, знаете ли, зловредный мистер Хайд Александра Яковлевича.

– Ну, что ты сразу – заявление, заявление? – покачал головой Александр Яковлевич. Сейчас он пребывал в фазе доктора Джекила. – Ты тут совершенно ни при чем. Просто обстоятельства так складываются…

– Ага, – желчно сказал я. – У генерала Дроздова насморк. И чтобы он не дай Бог не чихнул на меня, он решил чихать на всю передачу. Это вы все-таки поосторожничали, да?

– Вовсе нет, – мягко сказал мой шеф. – Мне тут звонили из штаба округа. Сказали, что он не может приехать. Какие-то у него дома неприятности…

Последние слова мне крайне не понравились. В том давнем августе все мои репортерские попытки достучаться до кого-то из военных пресекались все теми же отговорками насчет срочных личных проблем.

– Вы сами-то этому верите? – прямо спросил я у своего босса.

Тот изобразил на лице свою любимую гримаску, означающую что-то вроде да как тебе сказать… Вслух же заметил наставительно:

– Не паникуй раньше времени, Аркаша. Поставим давай сегодня кино, а за неделю отыщешь ты своего Дроздова. А я тебе студию дам в любой день и час. От «Новостей» оторву, а дам. Идет?

Отступать было унизительно, однако передача уже была сорвана, и я не стал торговаться. Это его обещание я ему припомню потом.

– Променяли вы меня, Сан Яклич, на какое-то глупое кино! – произнес я с напускной грустью в голосе, но в то же время как бы и всерьез. – Фильм-то хоть хороший? Или, как всегда, мыло оперное?

– Нет-нет, хороший! – ответил мне Александр-свет-Яковлевич с долей некоего удивления в голосе. – Очень приличный. Я давно заказывал что-нибудь американское, только не безмозглый боевик. И вдруг на сегодня дали. Это, Аркадий, современная классика. Картина Оливера Стоуна.

– А как называется? – спросил я без особого интереса. Так, для порядка.

– «Выстрелы в Далласе». Фильм про убийство Кеннеди.

Глава 9
МАКС ЛАПТЕВ

Я не стал вызывать машину, а просто сел в метро на Лубянке и доехал до «Профсоюзной», где снимал квартиру агент «Кириченко». В этом районе Москвы в два часа пополудни было довольно пустовато. Рука нового столичного градоначальника, лихорадочно подрумянивавшего Москву к завтрашнему приезду дорогих гостей, не добралась до этих районов. Армии дворников не мели улицы, поливальщики не поливали, штукатуры не подкрашивали облупившиеся фасады. Пахло сиренью и помойкой. Близ кинотеатра «Тифлис» (бывш. «Тбилиси») вяло кучковалась молодежь: в фойе работали игральные автоматы, и, при сильном напряжении сил, можно было заработать на призовую игру и бутылочку пепси.

Этот район я знаю довольно хорошо, а здание ИНИОН с модернистской желтой нашлепкой на фасаде, похожей на большое стариковское ухо, мне и вовсе как родное. В библиотеке ИНИОНа Ленка в пору своего припоздалого студенчества писала диплом, и я ежевечерне приходил сюда ее встречать. И всякий раз Ленка, выходя из здания, кивала огромному уху и замогильным голосом сообщала: «Гражданин! Большой Брат слушает тебя…» Я понимал, что это не только Оруэлл, которого Ленка обожала, но это и камешек в мой огород. Как-никак, но я тоже подручный Большого Брата. Брат, конечно, стал уже не тот, да и я подручный достаточно честный. Но все же, все же…

Проходя мимо, я приятельски кивнул Большому Уху как своему коллеге и стал подниматься по асфальтированной дорожке вверх, мимо детской площадки, мимо гаражей, мимо упомянутой помойки, очень удачно расположенной так, чтобы любой маршрут пролегал мимо этих незакрытых и вечно воняющих серых баков. Праздник, который всегда с тобой. В соседней пятиэтажке – серой, словно выкрашенной под цвет баков – жил мой школьный друг Сережа Ручьев. Жил вместе с женой Ириной, дочерью Аленой, тещей Розой Георгиевной и бультерьером по кличке Пласидо Доминго (по-домашнему – Плакса). Имечко бедному животному подобрала Ирка, которая сама и купила щенка, как только устроилась завлитом в Большой театр. До этого Ирка работала в маленьком театре Вернисаж в Каретном ряду, где последовательно враждовала со всеми приходящими директорами. Ибо каждый директор, занимая свое кресло, тут же норовил отдать флигель под коммерческий магазин, а в малом зале открыть валютный ресторанчик с ма-а-а-ленькой рулеточкой. (Но все вырученные деньги тратить, канэшно, на святое искусство.) Четыре раза за шесть лет Ирка напрягала все свои формальные и неформальные связи в мэрии, чтобы изгонять торгующих из храма Мельпомены. На пятый раз плюнула и ушла на спокойную работу в Большой, под крыло к Григоровичу. Завела себе собаку, купила финскую стенку и – успокоилась.

На всякий случай я сделал небольшой крюк и обогнул чахлый палисадничек, где семейство Ручьевых, по обыкновению, выгуливало своего Плаксу. Был шанс увидеть Сережку, которого неразумное четвероногое вполне могло бы в этот час оторвать от его персоналки и заставить топтаться в кустиках на манер пограничника – пока его джульбарс удовлетворял свои мелкие и крупные потребности.

Но Сержа не наблюдалось, и я, коря себя за потерю лишних пяти минут казенного времени, миновал палисадник и вошел в подъезд. Ключ у меня имелся, но если бы его и не было, дверь квартиры «Кириченко» открыть не составляло труда.

Кто-то, похоже, это уже и сделал.

Такая мысль пришла мне в голову ровно через пятнадцать секунд после того, как я вошел. Нет, никаких следов обыска не было видно. Работали очень чисто, все наилучшим образом расставили по местам. Только немножечко перестарались. «Кириченко» никогда не был аккуратистом, и ТАКАЯ ровная складка на одеяле ему бы просто не далась. И ТАК тщательно расставлять свои книжки на полках ему бы в голову не пришло. Тома у него вечно стояли как пьяные, принявшие разные дозы: одни наклонились чуть, других основательно кренило в разные стороны, а были и такие, что лежали на полках уже плашмя. Теперь же книги производили впечатление лишь чуть поддатых интеллигентов, прекрасно держащихся на ногах. Было ясно, что тот (или те), кто привел книги в трезвое положение, что-то искал на полках – и довольно основательно.

Стало быть, мне там искать совершенно бесполезно.

Я внимательно огляделся. Непонятно, ЧТО могли здесь с таким упорством искать. Однако еще труднее поверить, что «Кириченко» не смог бы у себя что-нибудь толково спрятать, если бы захотел. Заглядывать в телевизор и просеивать гречку в кухонных жестяных коробах было бессмысленно, тем более что мои предшественники проделали даже этот мартышкин труд. Оставалось лишь надеяться, что «Кириченко» напоследок придумал что-то остроумное и что я смогу догадаться, что именно. Я на мгновение прикрыл глаза. Так, так. Место должно быть совершенно невероятным и в то же время бросаться в глаза. Графин? Нет. Настольная лампа? Нет. Сложенная газета на тумбочке? Нет. Репродукция на стене? Стоп-стоп. А ну-ка назад. Газета. Насколько я знаю, «Кириченко» в руки не брал «Свободную газету» и уж тем более ее не выписывал. А между тем… Я схватил номер. Точно! На полях, как это принято у почтальонов, были написаны два числа. Номер дома и квартира. Явно не его номера, и не соседние. На этой Новочеремушкинской таких номеров нет вообще. Поставить на уши все подписные агентства? Но это наверное могли бы сделать (даже наверняка сделали) и те, кто здесь что-то искал.

Значит… Значит, это не номер дома и квартира. Тогда что же? Номер телефона? Но цифр слишком мало. Для камеры хранения, где герои шпионских романов все прячут, цифр, наоборот, многовато. Да и не стал бы «Кириченко» доверять стандарту. И потом, похоже, у него не было времени ездить на вокзал и снимать бокс. Тут должно быть что-то совсем простое, какой-то совсем элементарный почтовый ящик. Сто-о-оп! Вот оно. Ящик. Абонементный ящик. Тут я вспомнил отчетливо один из разговоров с «Кириченко», в котором он признался, что зачем-то продолжает оплачивать абонементный ящик в районе Гоголевского бульвара. Там, где раньше – пока не умерла мать и не женился заново отец – жил в родительской квартире. Вся почта к нему уже третий год приходила сюда, на «Профсоюзную», а тот старый ящик наш «Кириченко», кажется, не отпускал из какого-то ностальгического чувства. Словно надеялся, что однажды кто-то пришлет ему туда письмо.

Газету я, конечно, с собой брать не стал, просто запомнил номер и оставил ее в таком же положении. Я предполагал, что может быть и повторный обыск, и тогда пропажа газеты даст им (кому, кстати, им?) необходимый ключ к разгадке. Возможно, что они тоже догадаются про этот ящик, если им придет в голову хорошенько изучить биографию агента. Надеюсь, я успею раньше.

Выходя из квартиры, я деликатно, придержал собачку замка, чтобы дверь закрылась тихо, без щелчка. Сделал я это скорее по профессиональной привычке. И, как выяснилось, поступил абсолютно правильно.

Потому что в подъезде, одним лестничным пролетом выше, кто-то был.

И этот кто-то, похоже, поджидал меня.

И намерения у этого кого-то были, кажется, самые серьезные.

Глава 10
ОРУЖЕЙНИК РОЙФЕ

Вы помните Семена Михайловича Буденного? И не старого, в гробу, который везли по проспекту Мира на лафете, а молодого Сенечку, толстого усатого красавца? Я таки его помню, я. Я делал ему пулемет для дачи. Нормальные люди ставили на даче электрический насос американской фирмы «Брандт», а Сеня решил поставить на чердаке пулемет. Хороший английский «гочкис», их в гражданскую было много у Колчака и кое-что перепало и нам. Конструкция, конечно, не первый сорт, но после того, как я заменил прицел на работу собственного изготовления и перебрал затвор, он уже стал первый сорт. И в тридцать восьмом оказалось, что я был не прав, а Сеня прав. Когда к нему пришли люди из энкавэдэ, насос фирмы «Брандт» не смог бы помочь, а пулемет системы «гочкис» очень даже помог. Мне говорили, под большим, конечно, секретом, что Сеня одной очередью уложил всех троих, а потом позвонил в Кремль и закричал по аппарату, что контрреволюция напала на него и что нужна подмога. Иосиф Виссарионович тогда сказал Ежову: «Не трогай дурака!» – и все обошлось в лучшем виде.

Я делал пистолет Иосифу Виссарионовичу. Да. Иосиф Виссарионович хотел такой маленький пистолет, чтобы умещался за голенищем его мягких сапожек. Но чтобы стрелял, как большой. Каждый патрон я делал вручную, но я его сработал как надо. Иосиф Виссарионович лично сделал две поправки и два пожелания, и я все исполнил. Правда, я не слышал, чтобы он потом лично из него стрелял. То ли я ему все ж таки не угодил, то ли просто за него стреляли другие. Берии я ничего не делал. Он не знал толку в настоящем оружии. На службе Берия пользовался, говорят, казенным ТТ, а дома любил играться с дурным немецким «зауэром», хорошим только тем, что инкрустирован золотом и камнями.

Хрущеву я сделал большой кольт. Никита Сергеевич увидел такой в Америке, когда ездил пропагандировать спутник и перенимать кукурузу. Он мне сказал: «Сделай, как у американцев». Но я сделал лучше, чем у американцев. Сам мистер Кольт не нашел бы в моей работе никакого изъяна. Никита Сергеевич был так доволен, что хотел вооружить кольтами всю московскую милицию или хотя бы кремлевскую охрану. Но тут его сняли за волюнтаризм.

Последним серьезным заказчиком был товарищ Брежнев. Он очень любил пистолеты, еще больше, чем автомобили. Я ему сделал такой «люгер», что просто пальчики оближешь! А коллекционный маузер! А парабеллум – в точности такой, какой был у Зейсс-Инкварта, только сделанный под наш унитарный патрон! Даже обычный «Макаров» Леонид Ильич хотел получить не такой, как у всех, а с секретом. Я делал ему автоматический скорострельный «Макаров» под малокалиберный патрон с удлиненной обоймой. В обойме патронов умещалось восемнадцать. Восемнадцать! Это был шмайссер, а не «Макаров». Леонид Ильич нарочно брал его на охоту и стрелял очередями. И все удивлялись, потому что такого хитрого «Макарова» никогда не видели…

После смерти Леонида Ильича серьезной работы почти не стало. Я по-прежнему сидел в своей мастерской в подвале Спасской башни и получал свою маленькую зарплату, как будто я часовой мастер и должен чинить их ужасные куранты. Но серьезной работы не было, была одна дрянь, недостойная мастера. Крупные люди перестали обращать внимание на Ройфе. Они, наверное, думали, что, раз мне девяносто шесть лет, значит, я уже умер. Стали приходить какие-то сопляки в мундирах. Они да, платили хорошие деньги, но заказывали глупости, которые этих денег не стоили. Какие-то фокусы для фейерверков, стреляющие авторучки и нестреляющие пистолеты, духовые ружья для игры в пластмассовые дротики. Они сошли с ума, но и я сошел с ума, потому что все это делал. Последний раз мне заказали патроны с игрушечными пулями и фальшивую гранату-лимонку из пенопласта, которая бы только делала звук и вспышку. Я выполнил заказ и сказал: все! Я мастер, а не циркач. За фокусами обращайтесь на «Мосфильм». Мне девяносто шесть лет, и я хочу в своей жизни кое-что успеть сделать. Я буду делать пистолет в подарок Президенту. Правда, я не представлен ему, а он не знает старого Ройфе. Нас забыли познакомить, но это не важно. Хорошее оружие еще никому не помешало, поверьте моему опыту. А это будет лучшее оружие. Это будет особый пистолет. Пистолет системы «Президент», конструкции мастера Ройфе. Он будет уметь все. Он будет стрелять очередями и пробивать стальной лист насквозь. У него будет большая обойма и очень легкий спуск. Его можно будет носить в кармане пиджака и за голенищем мягких сапог. Президент специально будет носить мягкие сапоги, чтобы не расставаться с моим удобным пистолетом. Я это сделаю, не будь я мастер Ройфе. Да что там скрывать, я уже почти это сделал. Еще день, и все будет готово.

Это будет лучший мой пистолет.

Президенту понравится. Даже товарищу Сталину такая работа понравилась бы. Даже ему.

Глава 11
МАКС ЛАПТЕВ

Я Лаптев, но отнюдь не лапоть. В честь моих героических предков назвали одно большое море и один глубокий пролив на севере страны, а также кое-какую мелочь на полуострове Таймыр. В моих жилах течет кровь полярных авантюристов, которые побеждали, потому что не приучены были отступать. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.

Жаль, что эта троица – один на лестнице и двое у подъезда – не была посвящена в нашу семейную легенду. Иначе они, конечно, не стали бы так серьезно перекрывать мне все пути к отступлению и не послали навстречу всего лишь одного толстого мордоворота. Толстяки действительно опасны в ближнем бою: можно сколько угодно сжимать жирный загривок и молотить по пузу-барабану – успеха не будет. Но реакция у них чуть-чуть замедленная. Должно быть, слой жира на доли секунды тормозит реакцию мышц на команду мозговых нейронов. Для обычного драчуна эти доли секунды ничего не значат, но мы, чай, не первый год замужем.

Я пошел, прямо на него, демонстративно игнорируя тех, кто сзади. В полуметре от толстяка я замедлил ход и с немыслимой развязностью в голосе спросил:

– Эй, козел, у тебя закурить не найдется?

Будь это действительно просто наглая уличная шпана, под которую упорно косили толстый мордоворот и та парочка, я бы обязательно получил на свой вопрос хоть какой-нибудь ответ. Уличный этикет требовал сначала легкой словесной разрядки и только потом – кровавого мордобоя.

Однако толстяк вместо ответа просто молча ударил меня в лицо.

Точнее сказать, он ударил в то место, где долю секунды назад действительно находилось мое лицо. Потому что в этот момент лицо мое уже переместилось сантиметров на двадцать влево, зато правая моя пятка серьезно соприкоснулась с его открытым горлом. Серьезно для горла, а не для пятки. Одного такого удара было недостаточно, чтобы свалить с ног эту гору мяса, но этого и не требовалось. Мордоворот инстинктивно схватился за шею и потому оставил незащищенным корпус, в особенности нижнюю его часть. Удары кулаком в пах и ногой прямо по коленной чашечке завершили краткое единоборство Давида с Голиафом: толстяк с булькающим стоном пал на серый асфальт, освобождая мне проход, и даже не пошевелился, когда я невежливо перепрыгнул через него и помчался вперед. При желании можно было задержаться и завязать дискуссию с теми двумя: выяснить, чего, собственно, они от меня хотели. Но внутренний голос подсказывал мне, что я и так уже знаю, с чем связано их внимание к моей скромной персоне, а подробности меня пока занимали меньше, чем личная безопасность. Вдобавок ко всему мое преимущество внезапности кончилось, и те двое, похоже, не намеревались со мною шутить. Судя по тому, как они бесцеремонно перепрыгнули через своего булькающего коллегу, их интерес ко мне был крайне велик и удовлетворить его они намеревались немедленно. В мою задачу это как раз не входило. Я прибавил темпа, раздумывая на ходу, не роняет ли мое бегство чести предков-полярников. И метров через триста решил, что нет, честь в порядке. Во-первых, так или иначе я двигался в нужном мне направлении, а это отступлением никак не назовешь. Во-вторых, вряд ли и мои предки, чувствуя за спинами дыхание двух разъяренных белых медведей и не имея в руках винтовки, останавливались для светской беседы. Оружие я по глупости не захватил из сейфа, потому мне оставалось только одно: в быстром темпе уносить ноги, что я и делал вот уже пятнадцать минут. Два года назад в тренировочном забеге клуба «Железнодорожник» (наше Управление к нему приписано для конспирации) я занял почетное пятое место, из шести. Судя по всему за прошедшие два года я сумел значительно улучшить свои спортивные показатели. Хотя в том давнем забеге никто не подвергал мою жизнь опасности, а сегодня как раз напротив, и адреналин, что ни говорите, – своеобразный биологический допинг. Поэтому нынешний результат мне все равно не засчитают. Одно утешение – мои преследователи тоже останутся без спортивных наград. Вопрос тут в другом: кто раньше выдохнется, я или они?

– Стой, сволочь! – Это прорезался голос у одного из тех, кто за моей спиной перемножал километры на часы. Кричал он определенно зря: лишняя трата энергии… – Стой, фискальная морда!…

А вот это с его стороны непростительная глупость. Теперь, не снижая темпа, я уже твердо знал, что им кое-что известно про меня. Например, место работы. Я как-никак в штатском, и на лбу у меня не имеется татуировки ФСК. Значит, их навели. Но кто? И кто они вообще такие? Если судить по тому, что они меня до сих пор не поймали, – оба они не принадлежат к числу победителей бегового соревнования имени братьев Знаменских…

Бабушка мне недаром говорила: нельзя два дела делать одновременно. Как выяснилось, бежать и думать о чем-то постороннем – тоже два разных дела. Уже в двадцати метрах от спуска в метро (где преследовать меня было бы не так удобно) я не заметил высунувшегося из травы горлышка поливальной трубы и, споткнувшись, приземлился на четыре точки. Разрыв между мной и упрямой парочкой сократился до опасного расстояния. Поэтому мне ничего не оставалось, как буквально кубарем скатиться по лестнице вниз и броситься не к эскалатору, а к соседней двери, на которой красовалась табличка «Не работает». Внушительный амбарный замок на двери был чистой фикцией, и я влетел внутрь.

Это была местная достопримечательность – небольшой общественный сортир с раковиной, двумя писсуарами и тремя кабинками. То есть сам по себе клозет был самый заурядный – серебристый кафель, кондиционер, люминесцентные лампы для придания интима отсутствовали. Необычность его состояла в том, что он был бесплатный и чуть ли не единственный общественный сортир в системе московского метрополитена. Его построили с полгода назад, открыли с большой помпой, чуть ли не с оркестром, и в МК уже окрестили его первой ласточкой. Само собой, после торжественного открытия ласточка отлично проработала три недели, а потом стала то и дело закрываться на ремонт: в спешке фановые трубы там поставили не того калибра.

Оказавшись за дверью, я притаился у входа. И как только входная дверь распахнулась от мощного удара, подставил ножку первому, вбегающему. Сам виноват, что полез: там же ясно было написано – «Не работает». Двери в кабинках, как выяснилось, делаются из фанеры совсем плевой толщины. Во всяком случае, первый из парочки бегунов удачно пробил ее головой и замер на подлете к унитазу. Кажется, это был как раз тот, кто неосторожно назвал меня сволочью. Сам ты сволочь! – запоздало подумал я, но больше уже на человека с унитазом не отвлекался. Поскольку бегун номер два уже не желал рисковать и нацелил пистолет мне прямо в лицо.

– Стоять на месте! – злобно прошептал обладатель пистолета.

В тишине я услышал, как щелкнул взведенный курок. Я в этот момент находился у фанерной двери второй из кабинок и отлично себе представил результат выстрела. Я проломлю своей задницей эту дверь и приземлюсь близ унитаза. Точь-в-точь как наш друг в соседней кабинке. Только он сможет потом оклематься, а я – уже никогда. С дыркой во лбу это мало у кого получается. Никогда. На редкость противное слово, думал я, глядя на глазок ствола.

К счастью, события последующих десяти секунд подтвердили древнюю мудрость: никогда не говори никогда. За спиной деятеля с пистолетом неслышно показался какой-то бородатый бомж и, опершись на косяк, дал обеими ногами ему сильнейшего пинка. Я быстро посторонился, и второй мой преследователь мгновенно разделил участь первого. Энергичный сухой треск фанеры подтвердил мои предположения по поводу ее качества. Так и есть: дрянь материал. Была некая приятная симметрия в расположении двух этих граждан, обнимающих свои унитазы в обломках двери. Чувствовалось, что раньше чем через полчаса они не покинут своих боевых постов. На всякий случай я шустро подобрал оброненный пистолет и лишь тогда взглянул на бомжа-спасителя.

И увидел, что это никакой не бомж.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю