Текст книги "Былые дни Сибири"

Автор книги: Лев Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Эпилог
ЖИВОЙ В МОГИЛЕ

Испуганная, проснулась среди ночи Агаша, почувствовав во сне, что кто-то стоит у ее постели.

– Хто тут!? – громко крикнула она, различив в полумгле черную высокую постать, склоненную над ней.

– Тише, я… Аль не узнала? – прозвучал знакомый голос.

– Сережа!.. Откуда? Жив еще… Господи! Два года не было. Я уж думала…

– Радовалась, што не вернусь, как и твой князь-старичина. А ты тут?.. Я, слышь, все знаю… И нынче шел, думал, застану с тобою энтого… красавчика Фединьку, офицерика, щеголя пригожего… Ну уж тогда бы…

Не договорил Задор. Но вся задрожала девушка.

– Убить его хочешь! За што?.. Господи!

– За то, не ходи пузато, не сиди на лавке, не гляди в оконце… в чужое ошшо! Да и не убил бы я ево, нет… А помаленечку, по кусочкам бы тельце белое, дворянское, холеное строгать бы стал тупыми ножами. Деревянной пилою распилил бы после пополам… А тебя заставил глядеть на забаву… Да и попу-батьке от меня не поздоровится, што дочку-шлюху унять не умеет.

– Што ты?.. Как смеешь?

– Как смею? Дура! Не смел бы, не сказал бы. Я не зря два года пропадал! За мною такая сила стоит… Свистну – и не то ваш дом, Тобольск целый по бревнушкам разнесут, подпалят мои люди со всех четырех концов и выйти никому из пожарища не дадут!.. Не то свои – и калмыцкие народы, и киргизы меня слушать станут, ежели я их на доброе дело, на разграбление города поведу. На Томский городок и то уже 5000 косорылых войной идти изготовилось. От меня знаку ждут. Да я их попридержу пока. Иное я решил теперь повершить… Старое, большое дело доделать хочу.

– Старое дело?

– Али забыла! Какая ты нынче стала беспамятная! Ласки барича ум отщибли, зацеловал девку навовсе! Ха-ха-ха…

– Оставь, Сережа. Не кори! Ежели и было што… сам подумай… Тебя нету… Слышно, убили тебя коряки, когда бунт у них был. А тут я одна. Знаешь, наше дело женское, девичье… Могла ли я противиться? Есть ли сила? Ну и…

Слезами залилась она. Не от мысли о том, как ее взяли силой, не от страха перед этим человеком, который Бог знает чего может потребовать теперь…

– Вот как! Не мил тебе энтот… Фединька-хват… Так, значит, полусилом, полуохотой побаловалась, покуль меня не было! Верить будем, девушка, што правда, коли не врешь. Да энто скоро объявится. Слушай, за каким я делом к тебе! Для подъему людей, для того, чтобы волю хрестьянскую сделать, штобы не крепи да цепи, а раздолье привольное узнали души хрещеные. На все на это денег много надо – кого задарить, чего закупить. Потому, ежели и отымем мы склады ружейные и зелейные тут и в иных городах, все мало нам будет! А я уж и пути наладил, как получить оружие и припасы воинские из чужих краев. Только денег надо… А я прослышал, клад великий положил князенька смышленый перед отбытием своим на муку и на смерть. И про те клады ты знаешь, батько твой и Юхимко-дед. Да я уж был у него.

– У деда?.. Болен он, недужен давно… помирает…

– Помер уж! Я было его спрашивать стал… Пригрозил… А он, старый сыч, возьми и помри… тут же, в одночасье… Я тогда к тебе и пробрался. Слушай! Знаешь меня! Не откроешь клада мне, созову своих дружков, вольницу удалую. Всю Салду спалим. Попа запытаю, ежели не скажет. Дружка твово вытяну из пасти у черта, не то из его жилья в Тобольске. При тебе замучаю… Ежели ты сейчас не скажешь: как взять добро гагаринское?.

Громкий веселый смех, которым разразилась девушка, поразил даже Задора.

«С ума сошла от страху!» – мелькнуло у него в уме.

Но Агаша, весело смеясь, вдруг притянула его к себе, крепко обняла, жарко зашептала:

– Глупый… милый! Столько не видались, а он пугает ранней всего… О кладах выпытывает… Да ты обойми лучше… Приласкай… Ждала ведь как… Истомилась вся! Ночей не спала. Вот и в сей час… Тебя во сне видела, а ты и разбудил. Брось… Целуй! Обнимай! Тебе ли не скажу? Все укажу, нынче же. Особливо для дела для такого. А ты меня не покинешь после?

– Кралюшка! – искренне обрадованный, полный страсти и восторга, зашептал Задор, сжимая крепко до боли в объятиях девушку. – Тебя ли кину? Сказывал и опять говорю: первою женою будешь… Царицей сделаю… Кралюшка…

Стиснув зубы, крепкими поцелуями отвечает девушка на бешеные ласки друга…

Со свечами в руках стоят оба: Задор и Агаша в первом подземелье, в недрах могильного холма. Озирается Задор: пусто кругом.

– А где же клады?..

– Здеся, здеся, миленькой… Вот я свечу подержу, а ты маленьким ломом нажми, посунь кверху энту середнюю доску в той двери тяжелой… Потом я подержу ломик, а ты и потяни за кольцо… Дверь раскроется… А тамо…

Не слушает Задор. Охваченный лихорадкой ожидания, чуя, что еще миг – и огромные богатства станут его добычей, вонзил он острый конец лома в указанное место, приподнял бревно-запор. Всею силой помогать стала ему теперь Агаша, придерживает на весу тяжелое бревно, ушедшее немного кверху…

Потянул, раскрыл дверь Задор. Пахнуло тлением из второго подземелья. Но он ничего не слышит, выхватил одну свечу из рук Агаши, зажег еще пару, вроде воскового факела, озаряет внутренность пещеры, заставленную сундуками с золотом и серебром. И вдруг блеск золота из двух каменных гробов ударил ему в глаза.

Кинулся туда хищник и даже замер от восторга. Он хорошо знает стоимость этих редкостных вещей, этих огромных самоцветов, которые и оценить трудно даже целыми грудами золота… Жадно забрал он в охапку все, что лежит в первом гробу, вместе с костями и прахом, и кинулся за дверь… к ногам девушки, которая следит за каждым его движением…

Из второго гроба вторую охапку выбросил он на первую груду сокровищ… потом дернул один небольшой ящик, с огромной натугой поднял его на грудь и кинул у самой двери, только поправее, чтобы не стояла помеха на ходу, когда потащит он другие ящики и сундуки…

Но, взявшись за второй сундук, силач понял, что не справится с этим грузом. Тогда, схватив свой ломик, Задор с сокрушающей силой обрушил первый удар на крышку тяжелого сундука, чтобы раскрыть, выбрать содержимое и увезти в мешках, которые тоже не забыл принести с собою.

Второй удар прогрохотал по сундуку… И, словно отзываясь ему, грохнула тяжелая дверь, отпущенная Агашей, захлопнулась, заключив в древней, ограбленной, поруганной могиле живого человека, оскорбителя мертвецов…

Спокойно, словно не слыша криков и стуков там, за толстой, крепкой дверью, куда безнадежно ударял заключенный своим жалким ломиком, Агаша собрала все украшения, лежащие грудой, сложила их в мешок, связала; потом сгребла в одну кучу к дверям толстый слой хвои, который за три года снова набрался здесь, насыпался через широкое отверстие дупла. Затем девушка прошла по узкому ходу и в самое дупло, оттуда еще нагребла и спустила в пещеру побольше хвои, подожгла кучу, которая весело затрещала, зазмеилась огоньками, закурилась густым, черным дымом, и сама быстро скрылась в темном ходу, волоча за собою мешок с драгоценностями.

По веревке с узлами, привязанной снаружи к ветвям Задором, выбралась она из дупла на холм, отвязала веревку, сложила ее в мешок. Еще нагребла несколько охапок хвои, бросила в дупло, наполнив его почти на аршин, затем свечой, которую осторожно несла перед собою, подожгла несколько сухих ветвей, бросила их в дупло, на хвою и скоро увидала, как густой, удушливый черный дым повалил оттуда, изо всех щелей, из-под камней, лежащих на могиле, там, где под плитами скрывался второй ход в подземелье…

Тогда только разжались побледнелые, стиснутые крепко губы девушки.

Она облегченно, протяжно и громко вздохнула, словно песню начать захотела, и даже проговорила вслух:

– А теперя к Феденьке!..

ПРИЛОЖЕНИЯ

№ 1
МАНИФЕСТ О ЛИШЕНИИ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ ПРЕСТОЛА ОТ 3 ФЕВРАЛЯ 1718 г

Божиею милостью, мы, Петр 1-й, царь и самодержец Всероссийский и пр. и пр. и проч. Объявляем духовнаго, военнаго и гражданскаго и всех прочих чинов людям Всероссийская народа, нашим верноподданным.

Мы уповаем, что большой части из верных подданных, а особливо тем, которые в резиденциях наших и в службе обретаются, ведомо, с каким прилежанием и попечением мы сына своего перворожденнаго Алексея воспитать тщились. И для того ему от детских его лет учителей не токмо русскаго, но и чужестранных языков, придали и повелели его оным обучать, дабы не токмо в страхе Божием и в православной нашей христианской вере греческаго исповедания был воспитан, но для лучшаго знания воинских и политических (или гражданских) дел и иностранных государств состояния и обхождения, обучен был и иных языков, чтоб читанием на оных гисторий и всяких наук воинских и гражданских, достойному правителю государства принадлежащих, мог быть достойный наследник нашего Всероссийскаго престола.

Не то наше все вышеописанное старание о воспитании и обучении помянутаго сына нашего видели мы вотще быти: ибо он всегда вне прямаго нам послушания был и ни о чем, что довлеет доброму наследнику, не внимал, ни обучался, и учителей своих, от нас приставленных, не слушал, и обхождение имел с такими непотребными людьми, от которых всякого худа, а не к пользе своей научитися мог. И хотя мы его многократно ласкою и сердцем, а иногда и наказанием отеческим к тому приводили, и для того и во многие кампании воинския с собою брали, дабы обучить воинскому делу, яко первому из мирских дел для обороны своего отечества, а от жестоких боев его всегда удаляли, проча наследства ради, хотя во оных и своей особы не щадили; також иногда и в Москве оставляли, вруча ему некоторый в государстве управления для предбудущаго обучения; а потом и в чужие край посылали, чая, что он, видя там регулярныя государства, поревнует и склонится к добру и трудолюбию, но сие семя учения на камени пало: понеже не точию оному следовал, но и ненавидел, и ни к воинским, ни к гражданским делам никакой склонности не являл, но упражнялся непрестанно во обхождении с непотребными и подлыми людьми, которые грубыя и замерзелыя обыкности имели.

И хотя мы, желая его от таких непотребств отвратить и ко обхождению с честными и знатными людьми склонить, увещевании своими возбудили, чтоб он избрал себе в супружество из знатных чужестранных государей свойственницу (как инде обыкновенно, тако ж и у предков наших, российских государей, чинилось, что с другими государями своились), дав ему на волю, где он излюбит. И он, улюбя внучку тогда владеющаго герцога Вольфенбительскаго, а своячену родную его величества, ныне государствующаго цесаря Римскаго, а племянницу короля английскаго просил нас, дабы мы ему оную в жены исходатайствовали и позволили на ней жениться; что мы и учинили, не пожалея на сие супружество многих иждивений. Но по совершении того супружества (от котораго мы чаяли особливаго плода и перемены худых обычаев и поступок его, сына нашего), усмотрели мы весьма противное той надежды нашей: ибо хотя оная супруга его, сколько мы усмотреть могли, была ума довольнаго и обхождения честнаго, и он ее по своему избранию взял; но однако ж он с нею жил в крайнем несогласии и еще вящше умножил обхождения с непотребными людьми, на стыд дому нашему перед чужестранными государи, с тою супругою его свойственными, в чем нам великия жалобы и нарекания были; и хотя мы его частыми напоминании и увещевании к правлению приводить трудились, но все то не успевало. На последи он, еще при той жене своей, взял некакую бездельную и работную девку и е оною жил явно беззаконно, оставя свою законную жену, которая потом вскоре и жизнь свою скончала, хотя и от болезни, однако ж не без мнения, что и сокрушение от непорядочнаго его жития много к тому вспомогло.

И видя мы его упорность в тех его непотребных поступках, объявили ему на погребении помянутой жены его, что ежели он впредь следовать нашей воле и обучаться тому, что бы наследнику государства пристойно, не будет, то его лишим наследства, не смотря на то, что он у меня один (ибо тогда еще другаго сына не имел), и дабы он на то не надеялся, понеже мы лучше чужаго достойнаго учиним наследником, нежели своего непотребнаго: ибо не могу такого наследника оставить, которы бы растерял то, что через помощь Божию отец получил, и испроверг бы славу и честь народа российскаго, для котораго я здоровье свое истратил, не жалея в некоторых случаях и живота своего; к тому же и боясь суда Божия вручить такое правление, знав непотребнаго к тому, увещевая его с многими обстоятельствы, как ему поступать в пути добродетели надлежит; и дал ему время на исправление.

И хотя он на то ко мне ответствовал, признавая себя во всем том винна и представляя, что будто он, за слабостью своего здравия и ума, труда понести во обучениях потребных не может и для того сам себя за недостойна наследства признавает и оттого отреченна себя иметь просит, но мы, увещевая его родительски и угрожая, и прещением трудились его на труд добродетели обратить; и по отъезде своем, для воинских действ в датскую землю, оставили его в Санктпитербурхе, дав ему время на размышление и поправление. Но потом слыша о прежних его непотребных без нас поступках, писали к нему, чтоб он был к нам в Копенгаген, для присутствия в кампании военной и лучшаго обучения.

Но он, забыв страх и заповеди Божия, которыя повелевают послушну быть и простым родителям, а не то что властелинам, заплатил нам толь многая вышеобъявленныя наши родительския о нем попечения и радения неслыханным неблагодарением: ибо вместо того, что к нам ехать, забрав с собою денег и помянутую женку, с которою беззаконно свалялся, уехал и отдался под протекцию цесарскую, объявляя многая на нас, яко родителя своего и государя, неправдивыя клеветы, будто мы его гоним и без причины наследства лишить хотим, и яко бы он от нас в животе своем небезопасном, и просил онаго, дабы его не токмо от нас скрыл, но и оборону свою против нас и вооруженною рукою дал. И какой тем своим поступком стыд и безчестие перед всем светом нам и всему государству нашему учинил, то всяк может разсудить, ибо такого приклада и в историях сыскать трудно! И хотя его цесарское величество о его непотребных поступках и как он с свояченною его, а с своею женою, жил, известен был; однако ж, по его многому домогательству, дал ему место к пребыванию, где он просил себя так тайно держать, дабы мы о нем ни малого известия получить могли. И когда мы, по долгом его в пути медлении, признали, что то не просто, родительски о нем соболезнуя и опасаясь, не прилучилось ли ему в пути несчастия, послали его искать в разные пути: и по долгом труде осведомились о нем, через посланнаго нашего от гвардии капитана Александра Румянцева, что он в некоторой цесарской крепости в Тироле тайно содержится. И потому писали мы собственноручно к цесарю, прося онаго о присылке его, сына нашего, к нам. И хотя цесарь к нему посылал, представляя ему то наше желание и увещевая, дабы ехал к нам, повинуясь воле нашей, яко родителя и государя; но он многими неправдивыми на нас клеветами цесарю представлял, чтоб его он в руки наши, аки некакого ему неприятеля и мучителя, не отдавая, от котораго будто он чает пострадать смерть, и к тому склонил, что тогда его к нам не посылал, но наипаче по прошению его, отослал в дальняя места владения своего, а именно в Италии лежащий город Неаполь и содержал его тамо в замке, под иным именем, секретно.

Однако ж мы, через помянутаго ж капитана нашего от гвардии, уведав о его там пребывании, послали к цесарю тайно советника нашего Петра Толстого, да помянутаго ж капитана от гвардии Румянцова, с граматою в крепких изображениях писанною представляя, коль неправо бы то было, ежели бы он сына нашего противно божественных и гражданских прав, удержать похотел, по которым и простые родители, а не то что самодержавный государь, яко мы, полную власть без всякого суда над детьми своими имеют, и представляя правые и добродетельные к нему, к сыну нашему, поступки и против того его противности, и на последок объявляя, какия злыя следования из того удержания и ссоры между нами произойтит могут: ибо мы того так оставить не можем, наказав вышеупомянутым нашим посланным еще и жесточае того говорить на словах, и что мы всякими способы и образы принуждены будем то удержание сына нашего мстить. И притом писали собственноручно и к нему, к сыну нашему, представляя ему тот богомерзкий поступок и преступление перед нами, яко родителем, за которое Бог в заповедях своих непокорливых чад угрожает вечною смертию казнити; и угрожая притом его родительскою нашею клятвою, тако ж и представляя, яко его государь, объявить его, ежели не послушает и не возвратится, за изменника отечествию, и при том обнадеживая, ежели воли нашей повинуется и возвратится, прощением того его преступления.

И те наши посланные от цесаря позволение по многим домогательствам и по тому письменному нашему и изустному их представлению, к нему, сыну нашему, ехать и его склонить в возвращению; и при том им было объявлено от цесарских министров, какия будто ему от нас гонения и опасности живота его были, о которых он цесарю доносил и для того к сожалению привел, что оный его в свою протекцию принял, и что увидя наши подлинныя и честныя представления, повелит цесарь его всяким образом из своей стороны к возвращению к нам склонить, со объявлением, что он его против всякой правости от нас, яко от отца, удерживать и за то с нами в ссору придтить не может.

Но хотя те наши посланные наше собственноручное писание, приехав, вручить ему желали; но оные к нам писали, что он их к себе сначала и допустить не хотел; но от вицероя цесарскаго к тому ж таким образом приведен, что он его позвал к себе в гости; потом, противно воле его, их ему представил; но он, и приняв от них ту нашу грамоту и отеческое увещевание, с угрожением клятвы, нималой склонности к возвращению не явил, но отговаривался, представляя на нас многая несправедливыя клеветы, как будто он за многими от нас опасностьми не может и не хочет возвратиться, хвалясь, что цесарь его обещал против нас не токмо охранять и оберегать, но и противно воле нашей престола российская) и вооруженною рукою доставить; что видя, те наши посланные употребляли всякие способы его к тому возвращению наговорить, как добродетельными от нас обнадеживаниями, так и прещением и угрозами, и что мы его и вооруженною рукою отьискивать будем, и что цесарь за него с нами войны иметь не похочет, и прочая. Но он за все то не посмотрел и не склонился к нам ехать, пока уже видя сию его упорность, цесарский вицерой ему именем цесарским представлял, чтоб он к нам ехал, объявляя, что цесарь ни по какому праву его от нас удержать не может и при нынешней с Турки, тако жив Италии с Гишпанским королем войне, с нами в ссору вступать не может, и про что он увидя и опасаясь, чтоб противно воле его нам не выдали, уже склонился к нам ехать и объявил о том тем нашим посланным, тако ж и цесарскому вицерою, и к нам о том, признавая преступление свое, оттуды писал повинную, с которой при сем список приобщается, и тако сюда ныне приехал.

И хотя он, сын наш, за такия свои противныя, от давних лет против нас, яко отца и государя своего, поступки, особливо ж за сие на весь свет приключенное нам безчестие через побег свой и клеветы, на нас разсеянныя, яко злоречивый отца своего и сопротивляяся государю своему, достоин был лишения живота; однако ж мы, отеческим сердцем о нем соболезнуя, в том преступлении его прощаем и от всякого наказания его освобождаем. Однако ж, в разсуждении его недостоинства и всех вышеписанных и непотребных обхождений, не можем по совести своей его наследником по нас престола российскаго оставить, ведая, что он, по своим непорядочным поступкам, всю полученную по Божией милости нашими неусыпными трудами славу народа и пользу государственную утратит, которую с таким трудом мы получили и на токмо отторгнутыя от государства нашего от неприятелей провинции паки присовокупили, но и вновь многая знатные городы и земли к оному получили, тако же народ свой во многих воинских и гражданских науках к пользе государственной и славе обучили, то всем известно.

И тако мы, сожалея о государстве своем, и верных подданных, дабы от такого властителя наипаче прежняго в худое состояние не были приведены, властию отеческою, по которой, по правам государства нашего, и каждый подданный наш сына своего наследства лишить и другому сыну, которому хочет, определить волен, и яко самодержавный государь для пользы государственной, лишаем его, сына своего Алексея, за те вины и преступления, наследства по нас престола нашего Всероссийскаго, хотя б ни единой персоны нашей фамилии по нас не осталось. И определяем и объявляем по нас помянутаго престола наследником другого сына нашего, Петра хотя еще и малолетна суща: ибо иного возрастнаго наследника не имеем. И заклинаем преждепомянутаго сына нашего Алексея родительскою нашею клятвою, дабы того наследства ни в которое время себе не искал и не претендовал. Желаем же от всех верных наших подданных, духовнаго и мирскаго чина, и всего народа всероссийскаго, дабы,

по сему нашему изволению и определению, сего от нас назначеннаго в наследство сына нашего Петра за законнаго наследника признавали и почитали, и во утверждение сего нашего постановления, на сем обещанием перед Святым олтарем над Святым Евангелием и целованием Креста утвердили. Всех же тех, кто сему нашему изволению в которое нибудь время противны будут и сына нашего Алексея отныне за наследника почитать и ему в том вспомогать станут и дерзнут, изменниками нам и отечеству объявляем. И сие для всенародного известия повсюду объявить и разослать повелели.

Дан в Москве, 1718 году, февраля в 3-й день за подписанием нашей руки и печатию. Петр.