Текст книги "Портреты революционеров"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Руководящий аппарат Коминтерна, состоящий сплошь из Куусиненов и Броудеров, т. е. чиновников-карьеристов, совершенно не пригоден для руководства революционным движением масс. Зато он полезен для прикрытия пакта с Гитлером революционной фразой, т. е. для обмана рабочих в СССР и за границей. А в дальнейшем он может пригодиться как орудие шантажа против империалистических демократий.

Поразительно, как мало поняты уроки испанских событий! Обороняясь от Гитлера и Муссолини, которые стремились использовать гражданскую войну в Испании для создания блока четырех держав против большевизма, Сталин поставил себе задачей доказать Лондону и Парижу, что он способен оградить Испанию и Европу от пролетарской революции с гораздо большим успехом, чем Франко и его покровители. Никто с такой беспощадностью не подавлял социалистическое движение в Испании, как Сталин, в те дни выступавший как архангел чистой демократии. Все было пущено в ход: и бешеная кампания лжи и подлогов, и судебные фальсификации в духе московских процессов, и систематические убийства революционных вождей. Борьба против захвата крестьянами и рабочими земель и фабрик велась под видом борьбы против «троцкизма».

Гражданская война в Испании заслуживает величайшего внимания, ибо она во многих отношениях явилась репи-тицией будущей мировой войны. Во всяком случае, Сталин вполне готов повторить свой испанский опыт в мировом масштабе с надеждой на лучший успех, – именно купить благорасположение будущих победителей, доказав им делом, что никто лучше его не способен справиться с красным призраком, который для удобства терминологии будет снова назван «троцкизмом».

В течение пяти лет Кремль руководил кампанией в пользу союза демократий, чтобы в последний час как можно выгоднее продать Гитлеру свою любовь к «коллективной безопасности» и миру. Чиновники Коминтерна получили команду: «Налево кругом!» – и немедленно извлекли из архивов старые формулы социалистической революции. Новый «революционный» зигзаг будет, надо думать, короче «демократического», потому что атмосфера войны чрезвычайно ускоряет темпы событий. Но основной тактический метод Сталина тот же: он превращает Коминтерн в революционную угрозу по отношению к противникам, чтобы в решительную минуту обменять его на выгодную дипломатическую комбинацию. Опасаться сопротивления со стороны Броудеров нет основания: эти тигры хорошо дрессированы, боятся бича и привыкли в положенный час получать свою порцию мяса.

Через покорных корреспондентов Сталин пускает слухи, что в случае, если Италия или Япония присоединятся к Англии и Франции, Россия вступит в войну на стороне Гитлера, причем будет одновременно стремиться к советизации Германии. (См, например, N.Y. Times, 12 ноября.) Поразительное признание! Цепями своих «завоеваний» Кремль уже сейчас настолько привязан к колеснице германского империализма, что возможные будущие враги Гитлера автоматически оказываются врагами Сталина. Свое вероятное участие в войне на стороне Третьего рейха Сталин заранее прикрывает обещанием стремиться к «советизации» Германии. По образцу Галиции? Но для этого необходимо предварительно занять Германию Красной Армией. Через восстание германских рабочих? Но если у Кремля есть такая возможность, зачем тогда ждать вступления в войну Италии или Японии? Цель инспирированной корреспонденции слишком ясна: запугать, с одной стороны, Италию и Японию, с другой – Англию и Францию, чтоб таким путем уклониться от войны.

– Не доводите меня до крайности, – угрожает Сталин. – Иначе я наделаю страшных дел.

Здесь, по крайней мере, 95% блефа и, может быть, 5% туманной надежды на то, что в случае смертельной опасности спасение принесет революция.

Мысль о советизации Германии под указку кремлевской дипломатии так же абсурдна, как и надежда Чемберлена на реставрацию в Германии мирной консервативной монархии. Недопустимо недооценивать военную мощь Германии, как и силу сопротивления режиму наци! Сломить германскую армию сможет только новая мировая коалиция посредством войны невиданных масштабов. Низвергнуть тоталитарный режим сможет лишь могущественный напор немецких рабочих. Они совершат революцию не для того, конечно, чтобы заменять Гитлера Гогенцоллерном или Сталиным. Победа народных масс над тиранией наци будет одним из величайших потрясений мировой истории и сразу изменит лицо Европы. Волна возбуждения, надежды, энтузиазма не остановится перед герметическими границами СССР. Советские народные массы ненавидят жадную и жестокую правящую касту. Их ненависть сдерживается мыслью: нас подстерегает империализм. Революция на Западе отнимет у кремлевской олигархии единственное право на политическое существование. Если Сталин переживет своего союзника Гитлера, то ненадолго. Двойная звезда сойдет с небосклона.

Койоакан,

4 декабря 1939 года

Сталин после финляндского опыта

Когда фракция Сталина еще только подготовляла исключение «троцкистов» из партии, Сталин, в свойственной ему форме инсинуации, спрашивал:

– Неужели оппозиция против победы СССР в грядущих боях против империализма?

На заседании Пленума ЦК в августе 1927 года я ответил на это, согласно секретному стенографическому отчету:

«В сущности, Сталин имеет в виду другой вопрос, который не решается высказать, именно: неужели оппозиция думает, что руководство Сталина не в состоянии обеспечить победу СССР? Да, думает!»

– А партия где? – прервал меня с места Молотов, которого Сталин в интимных беседах называл «деревянным».

– Партию вы задушили, – последовал ответ. Свою речь я закончил словами:

«За социалистическое отечество? – Да! За сталинский курс? – Нет!»

И сейчас, как тринадцать лет тому назад, я полностью стою за защиту СССР. От британского правящего класса я не только географически, но и политически отстою на несколько тысяч миль дальше, чем, например, Бернард Шоу, неутомимый паладин Кремля. Французское правительство арестовывает моих единомышленников. Но все это нимало не побуждает меня защищать внешнюю политику Кремля. Наоборот: я считаю, что главным источником опасностей для СССР в нынешней международной обстановке являются Сталин и возглавляемая им олигархия. Борьба против них перед лицом мирового общественного мнения неразрывно связана для меня с защитой СССР.

Сталин кажется человеком большого роста, потому что он стоит на вершине гигантской бюрократической пирамиды и отбрасывает от себя длинную тень. На самом деле это человек среднего роста. При посредственных интеллектуальных качествах с большим перевесом хитрости над умом он наделен, однако, ненасытным честолюбием, исключительным упорством и завистливой мстительностью. Сталин никогда не заглядывал далеко вперед, никогда и ни в чем не проявлял большой инициативы: он выжидал и маневрировал. Его власть почти что была навязана ему сочетанием исторических обстоятельств; он лишь сорвал созревший плод. Жадность к господству, страх перед массами, беспощадность к слабому противнику, готовность согнуться вдвое перед сильным врагом – эти свои черты новая бюрократия нашла в Сталине в наиболее законченном выражении, и она провозгласила его своим императором.

Ко времени смерти Ленина в 1924 году бюрократия уже была, в сущности, всемогущей, хотя сама еще не успела отдать себе в этом отчета. В качестве «генерального секретаря» бюрократии Сталин был уже в те дни диктатором, но сам еще не знал этого полностью. Меньше всего знала об этом страна. Единственный пример в мировой истории: Сталин успел сосредоточить в своих руках диктаторскую власть, прежде чем один процент населения узнал его имя! Сталин – не личность, а персонификация бюрократии.

В борьбе с оппозицией, отражавшей недовольство масс, Сталин осознал постепенно свою миссию как защитника власти и привилегии новой правящей касты. Он сразу почувствовал себя тверже и увереннее. По своим субъективным тенденциям Сталин является ныне, несомненно, самым консервативным политиком Европы. Он хотел бы, чтобы история, обеспечив господство московской олигархии, не портила своей работы и приостановила свое течение.

Свою несокрушимую верность бюрократии, т. е. самому себе, Сталин обнаружил с эпической свирепостью во время знаменитых чисток. Смысл их не был понят своевременно. Старые большевики старались охранять традицию партии. Советские дипломаты пытались по-своему считаться с международным общественным мнением. Красные полководцы отстаивали интересы армии. Все три группы попали в противоречие с тоталитарными интересами кремлевской клики и были поголовно истреблены. Представим на минуту, что вражеской воздушной флотилии удалось пробиться через все заграждения и уничтожить бомбами здание министерства иностранных дел и военного – как раз в тот момент, когда там заседал цвет дипломатии и командного состава. Какая катастрофа! Какое потрясение внес бы в жизнь страны подобный адский удар! Сталин с успехом выполнил эту операцию без помощи иностранных бомбовозов: он собрал со всех концов мира советских дипломатов, со всех концов СССР – советских военачальников, запер их в подвалы ГПУ и всадил им всем по пуле в затылок. И это накануне новой великой войны!

Литвинов физически уцелел, но политически ненадолго пережил своих бывших политических сотрудников. В ликвидации Литвинова помимо политического мотива – согнуться вдвое перед Гитлером – был, несомненно, личный мотив. Литвинов не был самостоятельной политической фигурой. Но он слишком мозолил глаза Сталину одним тем, что говорил на четырех языках, знал жизнь европейских столиц и во время докладов в Политбюро раздражал невежественных бюрократов ссылками на недоступные им источники. Все ухватились за счастливый повод, чтоб избавиться от слишком просвещенного министра.

Сталин вздохнул с облегчением, почувствовав себя наконец головою ныне всех своих сотрудников. Но как раз тут начались новые затруднения. Беда в том, что Сталин лишен самостоятельности в вопросах большого масштаба: при громадных резервах воли ему не хватает способности обобщения, творческого воображения, наконец, фактических знаний. Идейно он всегда жил за счет других: долгие годы – за счет Ленина, причем неизменно попадал в противоречие с ним, как только оказывался изолирован от него; со времени болезни Ленина Сталин заимствовал идеи у своих временных союзников Зиновьева и Каменева, которых затем подвел под пули ГПУ. В течение нескольких лет он пользовался затем для своих практических комбинаций обобщениями Бухарина. Расправившись с Бухариным, Вениамином партии, он решил, что в обобщающих идеях надобности больше нет; к этому времени бюрократия СССР и аппарат Коминтерна были доведены до состояния самой унизительной и постыдной покорности.

Однако период относительной устойчивости международных отношений пришел к концу. Начались грозные конвульсии. Близорукий эмпирик, человек аппарата, провинциал до мозга костей, не знающий ни одного иностранного языка, не читающий никакой печати, кроме той, которая ежедневно преподносит ему его собственные портреты, Сталин оказался застигнут врасплох. Большие события ему не по плечу. Темпы нынешней эпохи слишком лихорадочны для его медлительного и неповоротливого ума. Ни у Молотова, ни у Ворошилова он не мог заимствовать новые идеи. Также и не у растерянных вождей западных демократий. Единственный политик, который мог импонировать Сталину в этих условиях, был Гитлер. Ессе homo[67]67
  Вот человек! (лат.)


[Закрыть]! У Гитлера есть все, что есть у Сталина: презрение к народу, свобода от принципов, честолюбивая воля, тоталитарный аппарат. Но у Гитлера есть и то, чего у Сталина нет: воображение, способность экзальтировать массы, дух дерзания. Под прикрытием Гитлера Сталин попытался применять методы Гитлера во внешней политике. Сперва казалось, что все идет гладко: Польша, Эстония, Латвия, Литва. Но с Финляндией вышла осечка, и совсем не случайно. Финляндская осечка открывает в биографии Сталина главу упадка.

В дни вторжения Красной Армии в Польшу советская печать открыла внезапно великие стратегические таланты Сталина, будто бы обнаруженные им уже во время гражданской войны, и сразу провозгласила его сверх-Наполеоном. Во время переговоров с балтийскими делегациями та же печать изображала его величайшим из дипломатов. Она обещала впереди ряд чудес, осуществляемых без пролития крови, силою одних лишь гениальных комбинаций. Вышло не так. Не сумев оценить традицию долгой борьбы финского народа за независимость, Сталин полагал, что сломит правительство Гельсингфорса одним дипломатическим нажимом. Он грубо просчитался. Вместо того чтобы вовремя пересмотреть свой план, он стал угрожать. По его приказу «Правда» давала обещание покончить с Финляндией в несколько дней. В окружающей его атмосфере византийского раболепства Сталин сам стал жертвой своих угроз: они не подействовали на финнов, но вынудили его самого к немедленным действиям. Так началась постыдная война – без необходимости, без ясной перспективы, без моральной и материальной подготовки, в такой момент, когда сам календарь, казалось, предостерегал против авантюры.

Замечательный штрих: Сталин даже не подумал, по примеру своего вдохновителя Гитлера, выехать на фронт. Кремлевский комбинатор слишком осторожен, чтобы рисковать своей фальшивой репутацией стратега. К тому же, лицом к лицу с массами ему нечего сказать. Нельзя даже представить себе эту серую фигуру с неподвижным лицом, с желтоватыми белками глаз, со слабым и невыразительным гортанным голосом перед лицом солдатских масс, в окопах или на походе. Сверх-Наполеон осторожно остался в Кремле, окруженный телефонами и секретарями.

В течение двух с половиной месяцев Красная Армия не знала ничего, кроме неудач, страданий и унижений: ничто не было предвидено, даже климат. Второе наступление развивалось медленно и стоило больших жертв. Отсутствие обещанной «молниеносной» победы над слабым противником было уже само по себе поражением. Оправдать хоть до некоторой степени ошибки, неудачи и потери, примирить хоть задним числом народы СССР с безрассудным вторжением в Финляндию можно было только одним путем, именно – завоевав сочувствие хотя бы части финляндских крестьян и рабочих путем социального переворота. Сталин понимал это и открыто провозгласил низвержение финляндской буржуазии своей целью: для этого и был извлечен из канцелярии Коминтерна злополучный Куусинен. Но Сталин испугался вмешательства Англии и Франции, недовольства Гитлера, затяжной войны и – отступил. Трагическая авантюра заключилась бастардным миром: «диктатом» по форме, гнилым компромиссом по существу.

При помощи советско-финляндской войны Гитлер скомпрометировал Сталина и теснее привязал его к своей колеснице. При помощи мирного договора он обеспечил за собой дальнейшее получение скандинавского сырья. СССР получил, правда, на северо-западе стратегические выгоды, но какой ценой?… Престиж Красной Армии подорван. Доверие трудящихся масс и угнетенных народов всего мира утеряно. В результате международное положение СССР не укрепилось, а стало слабее. Сталин лично вышел из всей этой операции полностью разбитым. Общее чувство в стране, несомненно, таково: не нужно было начинать недостойной войны, а раз она была начата, нужно было довести ее до конца, т. е. до советизации Финляндии. Сталин обещал это, но не исполнил. Значит, он ничего не предвидел: ни сопротивления финнов, ни морозов, ни опасности со стороны союзников. Наряду с дипломатом и стратегом поражение потерпел «вождь мирового социализма» и «освободитель финского народа». Авторитету диктатора нанесен непоправимый удар. Гипноз тоталитарной пропаганды будет все больше терять силу.

Правда, временно Сталин может получить поддержку извне: для этого нужно было бы, чтобы союзники вступили в войну с СССР. Такая война поставила бы перед народами СССР вопрос не о судьбе сталинской диктатуры, а о судьбе страны. Защита от иностранной интервенции неизбежно укрепила бы позиции бюрократии. В оборонительной войне Красная Армия действовала бы, несомненно, успешнее, чем в наступательной. В порядке самообороны Кремль оказался бы даже способен на революционные меры. Но и в этом случае дело шло бы только об отсрочке. Несостоятельность сталинской диктатуры слишком обнаружилась за последние 15 недель. Не нужно думать, что народы, сдавленные тоталитарным обручем, теряют способность наблюдать и рассуждать. Они делают свои выводы медленнее, но тем тверже и глубже. Апогей Сталина позади. Впереди немало тяжелых испытаний. Сейчас, когда вся планета выбита из равновесия, Сталину не удастся спасти неустойчивое равновесие тоталитарной бюрократии.

Койоакан,

13 марта 1940 года

Приложения

Письмо Сталина Ермаковскому

т…

Очень извиняюсь за поздний ответ. Я был два месяца в отпуску, вернулся вчера в Москву и лишь сегодня успел ознакомиться с вашей запиской. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Отрицательный ответ Энгельса на вопрос «Может ли эта революция произойти в одной какой-нибудь стране?» – целиком отражает эпоху доимпериалистическую, когда не было еще условий для неравномерного, скачкообразного развития капиталистических стран, когда не было, стало быть, данных для победы пролетарской революции в одной стране (возможность победы в одной стране вытекает, как известно, из закона о неравномерном развитии капиталистических стран при империализме). Закон о неравномерном развитии капиталистических стран и связанное с ним положение о возможности победы пролетарской революции в одной стране были выдвинуты и могли быть выдвинуты Лениным лишь в период империализма. Этим объясняется, между прочим, что ленинизм есть марксизм эпохи империализма, что он представляет дальнейшее развитие марксизма, сложившегося в эпоху доимпериалистическую. Энгельс при всей своей гениальности не мог заметить того, чего не было еще в период домонополистического капитализма, в 40-х годах прошлого столетия, когда он писал свои «принципа коммунизма»[68]68
  Так в оригинале. – Прим. ред. – сост.


[Закрыть], и что народилось лишь впоследствии, в период монополистического капитализма.

С другой стороны, Ленин как гениальный марксист не мог не заметить того, что уже народилось после смерти Энгельса в период империализма. Различие между Лениным и Энгельсом есть различие двух исторических периодов, отделяющих их друг от друга. Не может быть и речи о том, что «теория Троцкого тождественна с учением Энгельса». Энгельс имел основание дать отрицательный ответ на 19-й вопрос в период домонополистического капитализма, в 40-х годах прошлого столетия, когда о законе неравномерного развития капиталистических стран не могло быть и речи; Троцкий же, наоборот, не имеет никакого основания повторять в 20-м столетии старый ответ Энгельса, взятый из пройденной уже эпохи, и механически прикладывать его к новой империалистической эпохе, когда закон неравномерного развития стал фактом общеизвестным. Энгельс строит свой ответ на анализе современного ему домонополистического капитализма, Троцкий же не анализирует, отвлекается от современной эпохи; забывает, что живет не в 40-х годах прошлого столетия, а в 20-м столетии в эпоху империализма, и хитроумно приставляет нос Ивана Ивановича 40-х годов 19-го столетия к подбородку Иван Никифоровича начала 20-го столетия, полагая, видимо, что можно таким образом перехитрить историю. Не думаю, чтобы эти два диаметрально противоположных метода могли дать основание для разговора о «тождестве теории Троцкого с учением Энгельса».

С ком. приветом —

И. Сталин

15 сентября 1925 года[69]69
  За исключением постскриптума опубликовано в Собрании сочинений Сталина. – Прим. ред. – сост


[Закрыть]

P. S. Хорошо иметь в виду, что это письмо не предназначено для публикации. Прошу сообщить о получении письма.

И. С.

Заявление по личному вопросу[70]70
  Июль 1926 года. – Прим. ред. – сост.


[Закрыть]

1. Попытка т. Сталина вторично использовать мое письмо Чхеидзе[71]71
  В перехваченном царской полицией письме к известному меньшевику Николаю Чхеидзе Троцкий самым резким образом отзывался о большевиках и обвинял Ленина в том, что он, мол, эксплуатирует самые отсталые слои русского рабочего движения.


[Закрыть], написанное в 1913 году, характеризует т. Сталина целиком. Письмо это было написано в один из моментов острой фракционной борьбы. В этой борьбе Ленин был прав на сто процентов. Самая борьба давно отошла в прошлое. Письмо, написанное 13 лет назад, звучит сейчас для меня самого так же дико, как и для всякого другого члена нашей партии. Рыться в мусорном ящике старой фракционной борьбы можно только для того, чтобы ошарашить молодых членов партии, не знающих прошлого, т. е. исключительно для кляуз и интриг. Именно такого рода нелояльность Сталина имел в виду Ленин, когда настаивал на снятии его с поста генерального секретаря. В так называемом «Завещании» Владимир Ильич сказал обо мне партии то, что счел нужным сказать, обозревая все прошлое в его совокупности, в том числе и прошлую фракционную борьбу, и стараясь помочь партии в ее будущей работе. Т. Сталин пытался в своей речи решить за Ленина, каков был бы отзыв Ленина сейчас, в условиях нынешней борьбы. Попытка в корне неправильная, ибо если бы Ленин был с нами, то т. Сталин не оставался бы генеральным секретарем и не мог бы, пользуясь аппаратом партии, ломать ее политический курс и дезорганизовывать сложившиеся при Ленине руководящие кадры. Тогда не было бы и нынешней борьбы.

2. Т. Сталин называет меня ревизионистом ленинизма. Он думает, что ленинизм состоит в пережевывании давно сданного в архив и никому не нужного спора о перманентной революции. Ленинизм – живое учение. Оно выражается в анализе нашего хозяйства, классовых отношений, путей международной революции, развития Англии и пр. Во всех этих областях т. Сталин проводит действительную ревизию ленинизма изо дня в день, по основным вопросам нашего развития.

3. Несомненно, что в «Уроках Октября» я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами т. т. Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри семерки[72]72
  Семерка – партийный руководящий орган, состоявший из членов Политбюро и направленный в первую очередь против Троцкого. На заседаниях семерки при закрытых дверях решались в 1923-1925 годах все серьезные вопросы партийной и государственной жизни, расставлялись кадры и т. д.


[Закрыть] и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным, против т. т. Зиновьева и Каменева.

4. Я выступал против Истмена, когда он из вопроса о «Завещании» сделал международную сенсацию, направленную против партии[73]73
  Речь идет о публикации М. Истменом текстов ленинских писем, известных под названием «Завещание Ленина». Как следует из переписки Макса Истмена и Троцкого, имевшей место в 1931 году, уже после высылки Троцкого из СССР текст «Завещания Ленина» был вывезен на Запад X. Раковским и передан Истмену для публикации (см., в частности, ответное письмо Л. Троцкого М. Истмену от 21 мая 1931 г., хранящееся в коллекции Троцкого – Истмена в Индианском университете.) –Прим. ред. – сост.


[Закрыть]. Но это не меняет того факта, что само «Завещание» благодаря тому, что оно не было доведено до сведения партии в точном виде, цитировалось на собраниях по памяти с искажениями, невольными или злостными. В частности, то место, где Ленин, имея в виду мое прошлое, говорит о моем «небольшевизме», т. Сталин и др. пытались не раз истолковать так, будто Ленин называет меня небольшевиком. Остается спросить, как это Ленин мог требовать, чтобы члену Политбюро, небольшевику, не напоминать об его небольшевизме? Здесь клевета на меня превращается в клевету на Ленина.

5. На остальные инсинуации лишен возможности ответить за неимением места.