Текст книги "Беззаветность исканий"

Автор книги: Лев Айзерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Для Сарториуса же Харри – копия, матрица человека, и ее нужно убрать любой ценой, чтобы не отвлекаться от эксперимента, чтобы не мешала она познанию. Убрать во имя науки, во имя торжества познающего Разума.

Но для Кельвина избавиться от Харри – это значит избавиться от нравственной памяти, от укоров совести, от любви, от человечности, от всего, что чуть не было им утрачено и что так мучительно обретается вновь. Для Кельвина нет такой научной задачи, нет такого познания, в жертву которому можно было бы принести Совесть, Нравственность.

«Для него, – как хорошо сказал летчик-космонавт Георгий Гречко, – правота техническая не равна человеческой».

Фильм Тарковского о торжестве нравственности, совести, человечности. Он о тех безусловных ценностях, которые человечество должно сохранить и без которых развитие всепознающей мысли может обратиться во зло. Этот фильм о будущем обращен к нашим дням, он утверждает необходимость идейности, совестливости, гражданской ответственности, нравственности как важнейших духовных первооснов науки, техники, всей современной жизни. И в этом его гуманистический пафос.

«Эпоха НТР,– писал недавно на страницах «Правды» Даниил Гранин,– эпоха сложных систем, сложных ситуаций, где больше надо раздумывать над своими поступками... Разве сегодня не существует вопроса, зачем человек живет, к чему стремится, что он, один человек, может в этом мире? Думается, что именно новые научные знания, машины, космос – все то, что мы вкладываем в довольно расплывчатое и тем не менее необходимое понятие «НТР», – все это заставляет, как никогда раньше, остро задаваться извечным вопросом о смысле человеческого бытия».

ТОЛЬКО ОДИН РАЗ

Не знаю, как горел бы жар

Моей привязанности кровной,

Когда бы я не подлежал,

Как все, отставке безусловной.

Тогда откуда бы взялась

В душе, вовек не омраченной,

Та жизни выстраданной сласть,

Та вера, воля, страсть и власть,

Что стоит мук и смерти черной. Александр Твардовский

1

В последние годы часто и справедливо сетуют на инфантильность наших старшеклассников, на их несколько замедленное гражданское созревание. Естественно, что дело здесь не только в школьном преподавании. Но не состоит ли одна из причин инфантилизма в том, что мы слишком мало говорим с детьми своими о вечно мучительных вопросах бытия?

Помните споры Онегина и Ленского?

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду,

Все подвергалось их суду.

Или размышления Пьера Безухова: «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?»

Часто ли все это рождает споры, влечет к размышлению, подвергается суду нашему и наших детей на уроках или дома? Особенно – «гроба тайны роковые»? Не могу не согласиться с тем читателем «Комсомольской правды», который написал в редакцию: «Мы ханжески боимся говорить и даже думать о «страшной теме», т. е. о смерти».

А между тем именно в юности «тема смерти, которую ребенок успешно гонит от себя, теперь становится предметом серьезных размышлений»^[4]. Ограничусь лишь двумя высказываниями, взятыми мною из ученических сочинений, подтверждающими, что это действительно так.

«В какой-то момент жизни вопросы, что такое жизнь и смерть, как это люди говорят, что «человек умер», куда же делось его «я», его мысли, чувства, его душа – все эти вопросы встают с необыкновенной остротой».

«Больше всего я боюсь смерти случайной. Ведь столько останется несделанного, а как мои родные, а что будет на Земле дальше, без меня? Неужели все так же будут жить?»

И прав И. Кон, книгу которого я только что цитировал, когда пишет, что подобные размышления социально полезны: «Отказ от детской веры в личное бессмертие и принятие неизбежности смерти заставляет человека всерьез задуматься о смысле жизни, о том, как лучше прожить отпущенный ему ограниченный срок. Бессмертному некуда спешить, незачем думать о самореализации, бесконечная жизнь не имеет конкретной цены. Иное дело – человек, осознавший свою конечность»^[5]. Вне осознания единственности, неповторимости и конечности личного человеческого бытия, вне понятия смерти невозможно цельное и глубокое нравственное миросозерцание.

С точки зрения религиозной земная жизнь – это ступень к жизни вечной, это путь приготовления себя к жизни, не знающей конца. И главная цель нашей земной жизни – спасение бессмертной души. Представлению о жизни как о приготовлении к вечному блаженству мы противопоставляем наше понимание жизни – самоцельной и самоценной. Совершенно естественно при этом, что разное понимание жизни связано и с разным пониманием смерти.

И нельзя не говорить обо всем этом с детьми, подростками, юношеством тем более. Ибо «нельзя представить себе полноценное нравственное воспитание без того, чтобы у человека, познающего Человека, не было правильного отношения к смерти». В другом месте В. А. Сухомлинский, слова которого я только что привел, писал: «Матери и отцу, педагогу и писателю – всем, причастным к воспитанию, надо мудро вводить ребенка за руку в мир человеческий, не закрывая его глаза на радости и страдания. Осознание той истины, что мы приходим в мир и уходим из него, чтобы никогда больше в него не возвратиться, что в мире есть величайшая радость – рождение человека и величайшее горе – смерть, подлинное сознание этой истины делает человека мудрым мыслителем, формирует тонкую воспитанность интеллекта, души, сердца, воли».

Другой вопрос в том, что в рассуждениях об этой трагической теме необходимы мера и такт.

Я видел, как в Хатыни туристы спокойно позировали на фоне вечного огня, а потом на фоне дома Каминского – единственного из жителей Хатыни, оставшегося в живых.

В одной из школ экспозиция прекрасного музея боевой славы была развернута в школьных коридорах. Пришлось долго убеждать руководителей школы выделить для музея специальное помещение. Жизнь есть жизнь, естественно и нормально, что на переменах ученики бегают, смеются, грызут яблоки. Но неестественно и ненормально, когда они бегают, смеются, грызут яблоки рядом с фотографиями виселиц и концлагерей, рядом с витринами, где за стеклом – найденные в походах каски, пробитые пулями.

Есть вещи, которые кощунственно растворять в повседневности. Для них нужны особые часы, особая душевная сосредоточенность, особая нравственная приподнятость.

2

«Memento mori», как говорили древние, что значит «лови момент», – написал ученик в одном из своих сочинений. Анализируя ученические работы, я заметил, что это латинское выражение означает не лови момент, а «помни о смерти». Ученик начал спорить, и я сказал, что на следующий урок принесу словарь латинских крылатых выражений. В это время в наш разговор вмешался другой ученик: «Не понимаю, о чем вы спорите: помни о смерти или лови момент – ведь смысл один и тот же». Вот так.

Придя домой, я открыл словарь по этике и прочел в нем: «...отрицание нравственной сущности смерти оказывается формой отрицания нравственной сущности жизни и может служить лишь основанием для полной безответственности поведения. В этом смысле одним из нравственных принципов, оставленных в наследство античностью, является сформулированный в философии стоицизма принцип «memento mori» (лат. помни о смерти), предлагающий поступать всегда так, будто дело, которое человек делает и слово, которое им произносится, является последним из тех, что ему вообще дано когда-либо совершить. Этот принцип по существу обращен к размышлению не о смерти, а о небеспредельности жизни и побуждает людей не совершать поступки, которые подвергаются осуждению и в которых они потом сами горько раскаиваются. Тем самым он культивирует чувство ответственности за дела и слова людей»^[6]. Добавлю к этому, что осознание небеспредельности жизни может служить основанием и для прямо противоположного вывода. «Чего там: живем один раз», – аргумент такого рода не раз становился оправданием подлости, хищничества, ренегатства. И тем важнее, поскольку мы сейчас говорим о школе, значение нравственных уроков литературы.

«На столбовой дороженьке сошлись семь мужиков... Сошлися и заспорили: кому живется весело, вольготно на Руси?» Так начинается поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». И слова эти – сошлися и заспорили – поразительно точно передают то, что происходит на страницах большинства произведений русской классики. Онегин и Ленский. «Они сошлись», и чуть дальше: «Меж ними все рождало споры и к размышлению влекло». А споры Чацкого и Фамусова, Чацкого и Молчалина, Рудина и Пигасова, Базарова и Павла Петровича, Базарова и Аркадия, Раскольникова и Свидригайлова, Раскольникова и Лужина, Раскольникова и Сони, Раскольникова и Порфирия Петровича, Андрея Болконского и Пьера Безухова... Спор – содержание и многих стихотворений Некрасова. Напомню лишь «Поэта и гражданина», «Железную дорогу», «Песню Еремушке».

Пафос спора пронизывает и поэму «Кому на Руси жить хорошо», поэму, которую исследователи называют то «поэмой-диспутом», то «правдоискательской поэмой». Но если Чацкий, Онегин, Рудин, Базаров, Раскольников, Андрей Болконский, Пьер Безухов приобщены к высотам русской и европейской культуры, если это цвет дворянской или разночинной интеллигенции, то в поэме Некрасова спорят мужики. Но спорят все о тех же высоких, духовных материях и ищут всю ту же настоящую истину, подлинную правду.

Именно эти духовные искания некрасовских героев и стали для нас главным в анализе поэмы. Особо сосредоточили мы свое внимание на том, как решается в поэме проблема счастья, на том, как отвечает поэт на вопрос, что же значит жить хорошо.

Так, читая страницы, посвященные Ермилу Гирину, мы увидели, что два слова являются здесь ключевыми: совесть и правда. О Ермиле Гирине говорится, что имел он

Почет завидный, истинный,

Не купленный ни деньгами,

Ни страхом: строгой правдою,

Умом и добротой!

Причем особо важно то, что в рассказе о Ермиле Гирине понятия эти – совесть («Судил я вас по совести», «Брал за помол по совести») и «строгая правда» – неразрывны. Ведь совесть совести рознь. Вот и у пана Глуховского спокойная совесть:

Жить надо, старче, по-моему:

Сколько холопов гублю,

Мучу, пытаю и вешаю,

А поглядел бы, как сплю!

Но это совесть, попирающая народную правду.

Некрасов приводит читателя к пониманию того, что невозможно «жить хорошо», невозможно счастье без «строгой правды». Неразрывность чистой совести и правды утверждается и в знаменитой песне «Русь».

Сила народная,

Сила могучая —

Совесть спокойная,

Правда живучая!

И вновь убеждаются старшеклассники, что, как ни изменчивы, подвижны многие нравственные понятия, есть некие выработанные народом нравственные ценности, которые незыблемы.

«Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру, – честность, трудолюбие, совестливость, доброту». Я не случайно привел здесь слова Василия Шукшина, ибо именно к его рассказам мы и обратились на следующем уроке.

Однако, прервав наше размышление, я сейчас должен сказать вот о чем.

Классика органически входит в нашу сегодняшнюю духовную жизнь. Но если это так, то и в школе работа над классикой и работа над современной литературой должны быть взаимосвязаны. Строя свои занятия в девятом классе, я стремился к взаимосвязи, сцеплению занятий по классической литературе и уроков внеклассного чтения, посвященных литературе современной.

Конечно, надо быть очень осторожным в сопоставлениях, сравнениях, аналогиях. Перед нами разные жизненные меры, разные эпохи. Да и не в сопоставлениях суть дела. Чаще всего я вообще старался избегать прямых аналогий. Дело в другом. В том жизненном, нравственном, эстетическом опыте, которым обогащает прочитанное, помогая лучше понять другую книгу и через нее другую жизнь, в тех отсветах, которые классическая литература отбрасывает на современную, а современная – на классику, дело в живом, неостывающем восприятии духовных ценностей русской классики, в ощущении своей личной причастности к наследованию и обогащению их.

Итак, мы обратились к рассказам Шукшина, потому что в защите выработанных народом лучших человеческих качеств – пафос его творчества, потому что «человек в кирзовых сапогах» – главный герой его рассказов и, наконец, потому что спор о жизни, размышление над смыслом ее, поиск истины, правды – содержание многих его произведений.

Среди этих рассказов особо я выделил три: «В профиль и анфас», «Верую!», «Билетик на второй сеанс».

Все писавшие и говорившие об этих рассказах видят, что они о «душевной неустроенности», «их героев одолевает тоска, у них начинает болеть душа, они не находят себе места; что-то их мучает, не дает покоя, отчего-то болит их душа». «Рассказы объединены общей темой: трагедия человека, пришедшего к пониманию, что жизнь прожита не так».

«Неудовлетворенность жизнью, желание чего-то большего, лучшего в ней, стремление как-то раскрыть себя, затаенные стороны своей души, которые просятся наружу. Часто эти желания непонятны, герой мучается, терзает себя вопросами: «А я не знаю, для чего я работаю. Ты понял? Вроде нанялся, работаю. Но спроси: «Для чего?» – не знаю. Неужели только нажраться? Ну, нажрался. А дальше что?.. Что дальше? Я не знаю. Но я знаю, что меня это не устраивает. Я не могу только на один желудок работать». Это слова шофера Ивана из рассказа «В профиль и анфас». Он не знает, что он хочет, но в жизни ему хочется большего. Тоска по неудавшейся жизни: что-то упущено, что-то потеряно, что-то не проявилось в жизни. И это чувство тяжелым осадком скопилось в душе».

«Максим из рассказа «Верую!» тоже мучается вопросом: Зачем жить? Для чего? Оттого-то и наваливается на него тоска, «особенная тоска, какая-то нутряная, едкая». «Душа болит», – жалуется он своей жене Люде, которая при всем своем желании не может понять мужа. А Максим мается, не находит себе места, чувствует боль и злобу. «Ну и что? – сердито думал Максим.– Так же было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет... А зачем?» Именно это «зачем» не дает ему покоя. Максим беседует с попом, который приехал лечить легкие. Но у попа тоже болит душа, для чего все, он тоже не знает».

«Поп не помогает Максиму разобраться в его тоске, непонимании. Он предлагает «бежать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других». А куда бежать, он и сам не знает. «На кудыкину гору. Какая тебе разница – куда?» – отвечает он».

«Тимофей Худяков из рассказа «Билетик на второй сеанс» прожил, по сравнению с Иваном и Максимом, долгую жизнь. «Этот остаток в десять—двенадцать лет, это уже не жизнь, а так, обглоданный мосол под крыльцом лежит – а к чему?» И опять мы видим уже знакомую неудовлетворенность жизнью, опять: «опостылело все на свете... Полный разлад в душе». Но теперь герою жалко не только себя, жалко прожитую жизнь потому что «жизнь-то не вышла». «Жил бы честно», – говорит Тимофею Поля, сама не подозревая того, что задела за живое.

Ведь Тимофей сам понимает, что жил не так, бесцельно, пусто. «Вертелся всю жизнь, ловчил, дом крестовый рубил, всю жизнь всякими правдами и неправдами доставал то то, то это». А теперь оглянулся назад и понял, что не было у него настоящей жизни.

Читая поэму Некрасова, мы видели, какое место занимает в ней песня. И сейчас, читая рассказы Шукшина, девятиклассники не могли не увидеть, какое место образ песни занимает в них.

«В творчестве Шукшина настойчиво звучит мотив сравнения жизни с песней. Тимофей Худяков признается: «Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко – песня-то была хорошая». Понял Тимофей, что хорошую песню спел он плохо, не так прожил жизнь, как нужно. Сам виноват, а ведь он сначала-то все валил на «судьбу-сучку».

«Иван честно говорит: «Не знаю, зачем живу». А про песню, которую он поет старику, скажет: «Сам сочиняю... На ходу прямо». Так, пожалуй, и жизнь Ивана, ни смысла, ни цели которой он не видит, приходится чем-то ее заполнять, сочиняя прямо на ходу. А песня-то не получается...

Неспетая песня, не так прожитая жизнь, несложившаяся судьба – Шукшин писатель, режиссер и актер все время обращался к этой теме (вспомним «Калину красную»). Обращался к этой теме как художник-гуманист, для которого счастье людей, подлинность единственной человеческой жизни – главное. «В городе ли, в деревне, – говорил Шукшин, – одолевает нас тьма нерешенных проблем – проблемы механизации, проблемы мелиорации, проблемы интеграции и т.д. и т. п. Важные проблемы? Кто об этом спорит... И надо, конечно, эти проблемы решать. Нужны удобрения. Нужны машины. Нужны каналы для орошения. И хорошие свинарники. Но вот что меня мучает страшно: всегда ли мы успеваем, решая все эти проблемы, задумываться о самом главном – о человеке, о душе человеческой? Достаточно ли мы думаем и заботимся о ней?»^[7]. Вот об этом – о долге человека, о совести, о правде и напоминал читателю все время писатель Василий Макарович Шукшин.

Тимофей Худяков спьяну принял своего тестя за Николая Угодника и взмолился: чтобы тот ему дал «билетик на второй сеанс»: «Родиться бы мне ишо разок! А? Пусть это не считается – что прожил...» И об этом, о том, что «билетика на второй сеанс «никто не даст», что «живем мы один раз, а не два и не три, и петь свою жизнь нужно не фальшивя», говорили девятиклассники, размышляя над страницами шукшинских рассказов. Говорили и о том, что писатель не дает в них готовых ответов.

«Писатель ставит перед читателем вопрос о духовной жизни человека, о смысле жизни. И, может быть, весь смысл, вся привлекательность его творчества в том, что Шукшин, задав эти вопросы, и не думает полностью отвечать на них. Он только задает к главным вопросам наводящие, тем самым будя интерес к главным, основным».

«Наверное, каждый человек должен по-своему ответить на эти вопросы, но только все должны понимать одно, и об этом, по-моему, нас заставляют задумываться рассказы Шукшина, что в жизни нужно найти смысл, найти верную дорогу, чтобы не приходилось все время мучиться от едкой, неотвязчивой боли».

«Второй жизни у человека нет, а есть только одна жизнь. И очень часто человек остается неудовлетворенным тем, как он прожил свою жизнь. Кажется, что было сделано не все, многое было упущено. И, как правило, только в старости понимаешь, что жизнь была плохая. И поэтому нужно оглядываться не только в прошлое, а смотреть в настоящее и заглядывать в будущее. «Какая моя жизнь?» – этот вопрос мы должны задавать себе уже сейчас и вместе с этим задумываться над тем, какая она будет, какой должна быть. И тогда потом, в старости, нам не будет мучительно больно за бесцельную, неполную, плохую жизнь».

Так на уроках литературы слились воедино раздумья над собственной жизнью, размышления над страницами русской классики и осмысление литературы современной.

Эпиграфом к этой главе я взял строки из стихотворения Александра Твардовского. Судя по всему, именно это стихотворение заставило обратиться к автору одного из его читателей. Ответом поэта я заканчиваю урок: «То, что названное стихотворение навело Вас на мысль, присущую всякому сознательному человеку с известного возраста, мысль о смерти, о неизбежности личного конца, о великом и вечном законе природы – это, по-моему, никакой не пессимизм. Разве можно ценить жизнь, любить ее и делать ее, как подобает разумному существу, – во благо, а не во вред тебе подобным, – не зная, не имея мужественного и здравого сознания ее преходящести, временности? В том-то и сласть и ценность ее, что она одна у каждого и нельзя ее прожить как-нибудь, спустя рукава. Осознание этого – начало того процесса духовного роста, который формирует зрелого человека...»^[8].

Потом, в десятом классе, я буду говорить о том, что современная советская литература все чаще и чаще обращается к героям, которые оглядываются на прожитую жизнь и подводят итоги прожитому. Ведь именно так построены и «Судьба человека» Шолохова, и «При свете дня» Казакевича, и «Фиалка» Катаева, и «Берег» Бондарева, и «Предварительные итоги», и «Другая жизнь» Трифонова, и «Морской скорпион» Искандера, и «Бессонница» Крона, и «Однофамилец» Гранина.

По-разному подводят герои этих книг окончательные или «предварительные итоги». Одним не в чем себя упрекнуть, и в прожитом видят они достойную жизнь. Других, как «морской скорпион», жалит совесть, и их томит «бессонница», ибо, как «при свете дня», встают перед ними и прожитая жизнь, и та «другая жизнь», какой она могла бы быть, но какой не стала. Но и те и другие книги напоминают человеку об ответственности перед жизнью, которая дается человеку один раз и прожить которую «нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». И те и другие ведут человека к твердому «берегу».

УРОКИ СОВЕСТИ

Совесть – изначальная проблема. Все время, пока живет человек, он думает, размышляет, что такое совесть. Совесть, если сформулировать обобщенно, есть внутренний стимул и внутренний тормоз: что разрешается и что запрещено? Что прекрасно, а что отвратительно? Чингиз Айтматов

1

Когда я читал в классе такие некрасовские стихотворения, как «Рыцарь на час», «Умру я скоро. Жалкое наследство...», «Скоро стану добычею тленья», стихотворения, в которых поэт казнит себя за то, что погрузился «в тину нечистую мелких помыслов, мелких страстей», кается в том, что «к цели шел колеблющимся шагом», с болью говорит о портретах друзей, что «укоризненно смотрят со стен», когда я читал все эти стихотворения девятиклассникам, то некоторым из них казалось (так они об этом говорили потом сами), что здесь какое-то непонятное недоразумение: ведь всем ясно и понятно, что если поэт пишет о народе и революции, то тем самым он служит народу и революции.

А может быть, дело в другом: может быть, кому-то из них просто непонятен человек, который требовательней и беспощадней к самому себе, чем современники, который судит себя строже, чем потомки!

И надо было показать ученикам, как близки нам идейно-нравственные традиции, которые несет некрасовская поэзия, как дороги нам те уроки беспощадной совести, которые завещаны нам великой русской литературой. Вот почему, закончив изучение лирики Некрасова, на уроке внеклассного чтения мы обратились к повести Василия Быкова «Обелиск».

Главный герой повести – сельский учитель Алесь Мороз. Ученики Мороза в тайне от учителя организуют диверсию, чтобы убить предателя. Но немцы схватили их, а учитель, вовремя предупрежденный, скрылся у партизан. Тогда оккупанты объявили, что если Мороз сам придет к ним, то арестованных ребят отпустят, а «по селу распустили слух, что вот-де как поступают Советы: чужими руками воюют, детей на заклание обрекают».

Когда Мороз решил идти и объявить себя, и командир и комиссар партизанского отряда набросились на него: «Надо быть круглым идиотом, чтобы поверить немцам, будто они выпустят хлопцев. Значит, идти туда – самое безрассудное самоубийство».

И потом, после войны, будут осуждать Мороза за то, что он все-таки сам пришел к немцам. И много лет не будет его имени на обелиске рядом с именами погибших его учеников.

Что же заставило учителя принять такое решение и прав ли он?

В повести развертывается спор, прав ли Мороз. Завроно Ксёндзов спрашивает: «Что он такое совершил? Убил ли он хоть одного немца? Особенного подвига за этим Морозом не вижу». Убил немца или не убил? Он сделал больше, чем если бы убил сто. Он жизнь положил на плаху. Сам. Добровольно. Вы понимаете, какой это аргумент? И в чью пользу?», – отвечает ему Ткачук. Действие повести происходит в Западной Белоруссии. Советская власть там к началу войны еще не окрепла. И когда схватили ребят, распустили слух, что-де Советы руками детей воюют, детей на заклание обрекают.

Мороз понимал, что немцы обманут, но пошел к ним потому, что не мог бросить своих учеников, веривших ему, потому что был учителем, потому что не мог позволить, чтобы на Советскую власть пала тень».

«Мороз пришел к врагам не потому, что боялся нареканий соотечественников – никто не стал бы обвинять его, он пришел по своей собственной совести. Он пришел, зная, что, не приди он сейчас, не пройдет и дня в его грядущей жизни, когда бы совесть не грызла его. Он пришел, зная, предвидя тот день, когда бы он встал перед виселицей с пятью детскими телами. Он пришел, предчувствуя те бессонные ночи, когда бы он с криком просыпался от одного и того же, в тысячный раз являющегося кошмара, картины той самой виселицы с изуродованными, раскачиваемыми ветром телами. И это не слабость».

«Мороз не мог поступить иначе. Он на всю жизнь перестал бы уважать себя, если бы не был в последний час вместе со своими учениками. Ведь он понимал, что это его воспитание сказалось в том, что ребята не смогли смириться с хамством, унижением, поруганием человеческой личности и захотели действовать, мстить... Он просил их не делать этого, видя, что силы неравны, но раз это уже случилось – он не смог отказаться от самого себя, от своих убеждений, привитых детям».

«Самым строгим судьей этого поступка может быть сам Мороз. Он и в жизни судил себя строже всех, а не соверши он этот поступок, он со стороны других, может быть, был бы прав, но сам себе он не простил бы этого никогда. Всю жизнь свою уча детей гуманности, он и смертью своей дал прекрасный урок ее».

«Мороз понимал, что он должен быть там, со своими ребятами, которые терпят пытки и мучения. Если бы он не пошел сам в лапы к немцам, его бы всю жизнь пытала прежде всего совесть. Хотя он и не знал, что ученики готовят убийство полицая, но он понимал, что это он воспитал ребят такими и должен быть с ними. Мороз пошел, потому что он понял горе матерей, понадеявшихся на учителя. Он пошел, потому что так диктовала ему совесть, так он считал нужным. Мороз совершил подвиг человечности, он остался верен своему делу, своим ребятам. «Надо, чтобы в человеке что-то было...» А в Морозе была душа, воспринимавшая чужую боль, как свою.

Иди в огонь за честь отчизны,

За убежденье, за любовь...

Иди и гибни безупречно.

Умрешь не даром: дело прочно,

Когда под ним струится кровь...

Эти знакомые строки Некрасова можно отнести и к делу учителя Алеся Ивановича Мороза. Его дело дало свои результаты, он очеловечил мальчишек, которые стали героями. Добрые семена, посаженные Морозом, проросли».

2

В первый год изучения романа «Преступление и наказание» в школе на городской контрольной работе учащимся девятых классов многих московских школ среди других была предложена тема: «Что толкнуло Родиона Раскольникова на преступление?»

Как же ответили девятиклассники?

Прежде всего следует сказать, что в отдельных сочинениях герой романа оправдывался.

«С большим сожалением я отношусь к судьбе Раскольникова. Мне очень жалко этого человека, я не считаю его истинным, настоящим убийцей. Ведь он убил старуху не ради личной выгоды, а ради счастья других. Это-то я и ценю в нем».

«Раскольников старается улучшить жизнь «обиженных и угнетенных». Он идет ради них на преступление. И поэтому Раскольников оправдан автором и читателем».

«Он не может допустить, чтобы старуха-процентщица жила. Раскольников выступает здесь как мститель за поруганное и обездоленное человечество, за унижение и страдание Сони, за всех, кто доведен до предела унижения, нравственных унижений и материальной нищеты».

Вообще же мысль о том, что к преступлению Раскольникова привели прежде всего и даже только гуманные побуждения («Раскольников задался целью облегчить жизнь и страдания близких ему людей», «Раскольников любит людей и готов всем пожертвовать ради них», «Раскольников желает сделать добро и поэтому идет на зло»), довольно часто повторяется в сочинениях девятиклассников.

Большинство учащихся, называя причины, толкнувшие Раскольникова на преступление, говорили и о трагедии человека, которому пойти некуда, и о теории Раскольникова, разрешающей пролитие крови по совести. Однако в сочинениях учащихся даже тех школ, где работы были написаны лучше всего, проявилась некоторая односторонность в трактовке романа. Ученики этих школ хорошо и обстоятельно говорили о социальной несправедливости, изображенной в романе, о непосильной жизни и страданиях униженных и оскорбленных, о человеческом бесправии, об отзывчивости Раскольникова на чужую боль. Но намного меньше, нередко скороговоркой, о тех антисоциальных выводах, которые сделал Раскольников из наблюдений над картинами человеческих страданий, об его антигуманной теории, согласно которой люди разделяются на два разряда, о бесчеловечности, эгоистическом самоутверждении за счет других.

Потрясенный беспросветным, вселенским бесправием, каждодневным оскорблением униженных, раздавленных, поруганных, Раскольников испытывает ужас при мысли, что, может быть, и он всего лишь «тварь дрожащая» и что навсегда останется он среди униженных и оскорбленных. А в возможность коренного переустройства жизни он не верит. И он решает любой ценой прорваться к тем, кто «властелин», кто «право имеет», обрести свободу и власть, «...а, главное власть! Над всей дрожащей тварью и над всем муравейником!».

«Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж не жить» – вот где первопричина преступления Раскольникова.

Но, остро воспринимающий страдания других, ненавидящий лужиных и свидригайловых, болезненно реагирующий на человеческую боль, Раскольников ищет в своей душе нравственное оправдание, разрешение и благословение гуманной совести. Встать «над всем муравейником», преступить, но при этом не преступая «вопросы гражданина и человека», пролить кровь, но «кровь по совести».

Читая стихи Некрасова, мы видели, что нерв его поэзии – несговорчивая, неуемная совесть. И когда лира поэта издавала всего лишь неверный звук, он публично каялся. Роман Достоевского о человеке, пытающемся уговорить, усыпить свою совесть, человеке, не раскаявшемся даже тогда, когда он совершил преступление («Преступление? Какое преступление?»). Но, изображая такого героя, Достоевский утверждает неразрывность подлинной человечности и истинной совестливости.

Человек не может не быть свободным, нельзя отнимать у него великое право – право быть человеком и жить по-человечески – в этом у писателя нет сомнений. Но его пугает опасность своеволия и вседозволенности. С одной стороны, человек, которому уже некуда больше пойти. С другой – настоящий властелин, кому все разрешается. Некуда или все – такова трагическая альтернатива романа. Страшно, когда человеку некуда пойти, и страшно, когда он может пойти, куда только захочет. Ужасно, когда человеку ничего не позволено, но ужасно и когда все дозволено. Ибо вседозволенность неминуемо приведет к аморализму и распаду всех человеческих связей. И нам близки идеи писателя, утверждавшего, что право быть человеком несовместимо с правом встать над людьми, что свобода не во вседозволенности, что есть предел нравственно возможного.