Текст книги "По следу (Рассказы)"

Автор книги: Лев Линьков

Соавторы: А. Джанаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Сержант ещё раз посмотрел в пропасть, и у него возник дерзкий план.

В первую очередь нужно освободить правую руку: с одной свободной рукой ничего не сделать, Пётр покрепче ухватился левой рукой за гранитный зубец, чуть-чуть отодвинулся от скалы и приподнял автомат. Передохнув секунду – другую, осторожно перекинул заплечный ремень через голову и отпустил: теперь автомат висел за спиной. После этого Пётр протянул вверх правую руку, нащупал второй гранитный выступ и ухватился за него.

Всё это заняло не больше минуты, но она показалась Петру часом. Облегчённо вздохнув, он опустил занемевшую левую руку, попутно смахнув со лба пот.

В это мгновенье над головой что-то прошумело. Большая чёрная тень пронеслась по скале, внезапный порыв ветра зашевелил волосы.

Петр поднял глаза и увидел, что на гранитный гребень, рядом с кистью его руки, сел огромный орёл. Длинные, круто загнутые когти цепко впились в твёрдый камень. Приплюснутая голова с крючковатым клювом повернулась в сторону пограничника.

Пётр встретился взглядом с холодно-чёрными глазами птицы. Стоит орлу вцепиться когтями в руку человека, и человек низвергнется в пропасть. Впрочем, для этого будет достаточно и двух-трёх ударов могучих крыльев.

Многие, очутившись на месте Орлова, начали бы махать рукой, чтобы отогнать птицу, но Пётр не сделал этого. Он знал, что если поблизости находится гнездо, то не к чему злить и без того встревоженного хищника.

В то же время Пётр сразу оцепил невольную услугу, оказанную ему орлом: конечно, враг тоже наблюдает сейчас за птицей, но ему и в голову нс придёт, что та спокойно сидит рядом с человеком. Враг решит, что пограничника на скале нет.

Как ни трагично было положение, сержант не смог сдержать улыбку и, смело глядя в глаза орлу, прошептал:

– Здравствуй, однофамилец!

Услыхав человеческий голос, орёл склонил голову набок, как бы выражая удивление.

– Чего уставился? – властно прошептал Пётр. – Лети!

Словно вняв настойчивому совету, орёл медленно расправил крылья, взмахнул ими и как-то боком, боком взмыл над пропастью.

– Так-то лучше! – удовлетворённо пробормотал Пётр и ухватился второй рукой за гранитный выступ.

Держаться стало значительно легче, и сержант немедля приступил к осуществлению своего плана.

Правее, метрах в семи от того места, где находился Орлов, скала более полого спускалась вниз; оттуда можно будет сползти к площадке, на которой находится орлиное гнездо, от гнезда пробраться по идущей вправо расселине к основанию утёса и затем постараться незаметно спуститься на его восточную сторону – во впадину.

Главная и самая трудная задача – преодолеть именно первые семь метров. А это можно осуществить только одним способом: поочерёдно перехватываясь руками.

Движением плеч Пётр передвинул автомат подальше за спину, легонько оттолкнулся носком правой ноги от гранитного выступа, одновременно перенёс правую руку немного вправо, нащупал в скале небольшую трещину, уцепился за неё, тотчас ухватился левой рукой за освободившийся гранитный зубец и вдруг почувствовал такую острую боль в ушибленной коленке, что в течение нескольких секунд не мог пошевелиться.

Так, вися над пропастью, напрягая остатки сил, Пётр преодолел несколько метров.

Солнце скрылось за тучей, сразу стало холодно, сильнее подул ветер. Только на западе, где ущелье переходило в широкую долину, было по-прежнему солнечно и стояла предвечерняя тишина. На склонах гор зеленели пастбища. Ещё дальше, внизу, раскинулись сады, табачные плантации, виноградники и среди них весёлые белые домики приграничного села и блестящая гладь пруда колхозной гидроэлектростанции. По дороге пылила колонна автомашин. На передней развевалось красное знамя: колхозники из ближайших колхозов ехали в «Маяк коммунизма» на праздник. Там была и Кето.

Всё это сейчас было за плечами Петра, невидимое, но ощутимое сердцем, близкое, родное, своё…

Ветер внезапно утих. Вдруг потемнело. Первые крупные капли дождя упали на голосу, дробно застучали по утесу. Чуть ли не за самой спиной оглушающе треснул гром. До намеченной Петром точки осталось еще метра четыре.

И опять, второй раз в сутки, грянул ливень.

Казалось, всё обернулось против Петра. А он, оглушённый непрерывным громом, ослеплённый молнией, мокрый, изнемогающий от невероятного напряжения всех сил, продолжал сантиметр за сантиметром продвигаться к своей цели.

Вот молния снова и снова осветила ущелье. Гнездо внизу! Пётр разжал пальцы и стремительно съехал по мокрому шершавому граниту, ударившись больной ногой о хворост.

Как Пётр добрался до основания утёса? Как очутился в злосчастной впадине? Он не мог бы толком рассказать об этом. Что такое физическая боль и любая опасность в сравнении с тем, во имя чего Пётр их переносил!..

Ливень затопил дно каменистой впадины. Не предполагая этого, Пётр неожиданно окунулся в холодную воду. Вынырнув, он поднял над головой автомат и прислушался. Скоротечная гроза уходила на запад, к Чёрному морю. Вспышки молнии и раскаты грома с каждой минутой становились всё слабее и слабее.

Пётр на несколько мгновений затаил дыхание. Ни малейшего звука! Тогда он снова нырнул и прислушался. Лёгкий скрежет отчётливо прозвучал в ушах.

«Он идёт сюда, это задевают о камни подошвы его горных ботинок… Ну, держись!»

…Начальник заставы, Савин и ещё два пограничника нашли сержанта Орлова на рассвете вторых суток. Он сидел на камнях, вытянув больную ногу, держа палец на спусковом крючке автомата. Нарушитель лежал лицом вниз, со связанными руками.

– Жив! – только и мог произнести обрадованный Пётр, увидев Савина.

– Меня прямо в пещеру сбило, – улыбнулся Савин. – Страху натерпелся, а так всё в порядке…

– На заставе побеседуем, – перебил друзей начальник.

Савин тщательно обыскал сначала одежду и обувь нарушителя, потом рюкзак.

Начальник так же внимательно осматривал каждую найденную у врага вещь, время от времена произнося короткие фразы:

– Пистолетов два – американские, патронов к ним семь обойм… Компас в герметическом футляре – английский… Часы ручные со светящимся циферблатом – швейцарские… Ручных гранат три – американские… Фотоаппарат «Лейка» – немецкий… Автоматическая ручка фирмы «Паркер»…

Начальник снова осмотрел ручку и, усмехнувшись, качнул головой:

– Хитро, но старо – однозарядный пистолет, а не ручка.

Связанный нарушитель поглядывал то на дула винтовки и автомата, наставленные на него, то на офицера в погонах с зелёными просветами, то совсем мельком, исподлобья, на молодого сержанта в мокром, порванном о камни обмундировании.

– Кофе в таблетках – бывшее американское – всё размокло, – продолжал начальник. – Карта Кавказа, двухвёрстка, на русском языке… Чеснок, конечно, турецкий… Галеты – американские… Та-ак, – протянул капитан, рассматривая что-то на свет. – Десять ампул с жидкостью коричневого цвета. В лаборатории определят, что сие значит…

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?.. Это что за прибор? – Савин протянул начальнику какую-то коробочку с дугообразной шкалой и стрелкой. – На компас не похоже.

– Это? – Начальник взял коробочку. – Это электроконтактный взрыватель. Для туриста штука явно бесполезная.

– Ну и персона! – не удержался Пётр, зло глянув на врага.

– Целых три персоны, – поправил начальник, извлекая из-за подкладки куртки нарушителя два фальшивых советских паспорта и мореходную книжку…

Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но для того, чтобы его взорвать, на это достаточно всего нескольких человек. Пётр вспомнил слова Сталина, и его охватило чувство радости и гордости: он был счастлив, что настиг и задержал врага. Хорошо, что Пётр не убил его, а только ранил да оглушил сегодняшней ночью прикладом автомата: шпион расскажет, кто и зачем его послал…

Рана у нарушители оказалась лёгкой – он мог идти сам. Пётр же не был в состоянии сделать ни шагу.

– Фуражку мою достаньте, – улыбнувшись, попросил он, когда его подняли сильные руки товарищей. – Она там, за утёсом, в орлином гнезде…

Солдаты Дзержинского

Небольшой конный отряд – двадцать красноармейцев, командир и проводник – медленно пробирался сквозь Уссурийскую тайгу по едва заметным звериным тропам. Проводник Фёдор Иванович Кротенков – он один хорошо знал эти места – намеренно углубился в самую чащобу.

Сначала командир отряда Кузнецов отверг было предложение проводника: зачем удлинять и без того долгий путь, но верстах в пятидесяти от Никольск-Уссурийска они неожиданно обнаружили следы большого бивака.

– Назаровны либо шубинцы, – убеждённо сказал Кротенков.

– А может быть, охотники? – усомнился командир.

– Гляди! – Фёдор Иванович хмуро кивнул на деревья. – Охотники не станут зря лес калечить.

Действительно, многие ели и сосны были порублены самым безжалостным и, главное, бессмысленным образом.

Проводник и Кузнецов обошли чужую стоянку. Фёдор Иванович показал командиру на следы многочисленных сапог (охотники носят унты) и на отпечатки, оставленные в снегу прикладами стоявших в козлах винтовок (японские винтовки).

Нагнувшись, проводник подобрал окурки американских сигарет (охотники курят трубки) и, в довершение всего, нашёл под кустом шкуру кабарги (охотник не бросит шкуру убитого зверя).

– Их тут было человек пятьдесят, – сказал Фёдор Иванович, снова всматриваясь в следы.

– И к тому же с «максимом», – добавил командир: от бивака тянулись в лес широко расставленные параллельные лыжни.

Кузнецов задумался: хорошо бы выследить и ликвидировать эту банду. Снег не успел ещё засыпать следы, значит, беляки снялись отсюда не раньше вчерашнего утра – последняя пурга была вчера утром. Только черт их знает, куда они направились, а отряду поставлено категорическое условие: без потерь и возможно быстрее пройти в назначенное место.

– Резона нет, – рассудительно ответил Кротенков: – наскочишь негаданно, и перещёлкают из-за кустов. Сам говоришь, что у них станковый пулемёт. Нам лучше чащей идти…

На пятый день пути отряд снова обнаружил чью-то недавнюю стоянку.

– Охотники, – с одного взгляда определил Фёдор Иванович, – соболевщики. Три человека. Луки делали, – добавил он, поворошив носком валенка слегка запорошённые снегом древесные стружки.

В тот же день всадники миновали полуразвалившуюся, заброшенную китайскую фанзу. Кротенков попросил командира на минутку остановиться и вместе с ним вошёл в небольшую глинобитную, крытую соломой хижину без потолка. Промасленная бумага в решётчатых окнах давно была порвана, и в фанзу нанесло много снега.

Кузнецов посмотрел на закопчённые дочерна стены, на давным-давно потухший очаг и, недоумевая, перевёл взгляд на проводника.

– Это фанза Сип Хо, – с грустью сказал Фёдор Иванович. – Он спас меня после «тысячи смертей». Неужели изверги убили его?.. – Проводник подошёл к стене и ощупал огрубевшими пальцами многочисленные отверстия от пуль. – Из пулемёта садили…

Отряд тронулся дальше. Таёжное безмолвие нарушалось однообразным щёлканьем клестов, лущивших еловые шишки, похрустываньем валежника да тяжёлым дыханием приморившихся лошадей.

Вскоре тайга немного поредела. Снег лежал неровно: в распадках кони по грудь увязали в сугробах; на склонах сопок, с подветренной стороны, он едва прикрывал выцветшие прошлогодние травы. Местами земля вовсе была обнажена и звенела под коваными копытами.

Кротенке в – бойцы его звали Дедом: он носил тёмнорыжую, торчащую в разные стороны бороду – ехал в голове отряда на мохноногой, до удивления низкорослой и в то же время чрезвычайно выносливой и неприхотливой сибирке. Чуткая лошадь косила янтарный глаз на заросли кустарника и прядала заиндевевшими ушами, – вероятно, где-то поблизости притаились изюбры.

Три месяца минуло с тех пор, как из Владивостокской бухты Золотой Рог удрал последний японский крейсер, а Фёдору Ивановичу всё ещё не удалось побывать в родном Сучане, где его ждали жена Даша и пятилетний сын Антон, который в отсутствие отца начал и ходить, и разговаривать.

Кротенков машинально посасывал кончики обкуренных усов и думал о своей судьбе, не забывая, однако, внимательно вглядываться в тайгу.

Не только из-за семьи стремился он в Сучан: Фёдор Иванович как наяву представлял себе и широкую долину, где размещался рабочий посёлок, и надшахтные копры, и то, что в ладонях у него вместо ременного повода рукоятка обушка.

Распростившись с боевыми товарищами – он три года с лишним командовал действовавшим в Уссурийском крае партизанским отрядом «Красный шахтёр», – Фёдор Иванович совсем было собрался домой, как вдруг в начале февраля его вызвали в Особый отдел Никольск-Уссурийской Чрезвычайной Комиссии и попросили направиться совсем в другую сторону.

– Опять, выходит, воевать? – спросил Дед. Честно признаться, он порядком-таки устал за эти годы: поколеси-ка сорок месяцев по тайге да болотам, и всё с боями.

– Не совсем так, но вроде, – сказал начальник Особого отдела. – Правительство приказало нам взять под охрану государственную границу.

– Сам Владимир Ильич? – спросил Кротенков.

После утвердительного ответа он немедля дал своё согласие.

Начальник объяснил, что Деду предстоит провести одну из групп пограничников до старого кордона на границе с Маньчжурией.

– Значит, контрабандистов ловить станете? Дело!

До шута их расплодилось: спиртоносы, пантовщики, жень-шеньщики…

– И контрабандистов, – подтвердил начальник. – Значит, договорились: доведёшь ребят до границы – и домой. Места тебе знакомые.

– Не заблудимся! – уверенно сказал Кротенков, мысленно прикидывая, каким путём им лучше направиться.

И вот пошёл девятый день, как отряд пробирался сквозь Уссурийскую тайгу.

«Бедно живём», – хмурился Фёдор Иванович, поглядывая на своих спутников. Пограничники были одеты кто во что горазд: кто в полную красноармейскую форму, кто в трофейную рыжую шинелишку, кто в полушубок. Но у всех на будённовках и шапках алели красные звезды.

Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трёхлинейка или берданка, у кого японский или американский карабин, у двоих бойцов не было и берданок, а только старые наганы.

У самого Деда за спиной висела трёхлинейка, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в кожаных ножнах, украшенных накладными драконами и иероглифами – заклинаниями. Фёдор Иванович носил её как память о бое под Ивановкой, где в двадцатом году разыгралась страшная трагедия.

Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, каратели до основания снесли мирную деревню ураганным артиллерийским огнём. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили около трёхсот трупов детей, женщин и стариков.

– По коням! – скомандовал тогда Кротенков.

Партизаны настигли роту карателей.

В ожесточённой рукопашной японский офицер изуродовал Фёдору Ивановичу левую щёку шашкой. Фёдор Иванович приподнялся на стременах, вырвал у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.

Чтобы скрыть шрам, Фёдор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то, что ему не исполнилось и тридцати пяти лет, его стали звать Дедом.

Командир пограничников Семён Кузнецов ехал бок о бок с Кротенковым. По его уверенной, лёгкой посадке Фёдор Иванович сразу определил, что Кузнецов бывалый и смелый конник.

– Трудновато тут будет, – сказал командир, глядя на разлапистые кедры, кондовые ели и могучие ясени, переплетённые тугими лианами, прогнувшимися под тяжестью снега.

– Зато летом красота, – оживился Дед. – Летом сопки, словно бабы на ярмарке, – все в цветах. Дожди у нас щедрые – каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух, чуешь, какой! Нигде такого духовитого воздуха нет!

Федор Иванович сразу догадался, о чём думает молодой чекист: шутка сказать, охранять участок границы длиной в тридцать вёрст, по полторы версты на брата!

Неожиданно лошади остановились. Кузнецов натянул повод и почувствовал, что его Серко дрожит.

Кротенков поспешно снял с плеча винтовку. Командир знал, что тот зря ничего не делает, и, не мешкая, последовал его примеру. Дед привстал в седле и подался вперёд, держа палец на спусковом крючке.

«Назаровцы!..» – Кузнецов поднял левую руку, чтобы предупредить ехавших сзади бойцов.

– Погляди на снег, – прошептал Фёдор Иванович.

На снегу виднелись отпечатки огромных кошачьих лап. Тигр.

В безмолвном ожидании прошло несколько секунд. Наконец, Дед спокойным жестом перекинул ремень винтовки через плечо.

– Поехали! Во-первых, нас много, а во-вторых, он сыт: он тащил кабанчика, видишь – кровь на снегу…

Лошади все ещё волновались, но послушались команды и взяли шаг.

– Коней береги, – посоветовал Дед Кузнецову. – Тигры очень до них охочи. У нас в позапрошлом году самец с самкой трёх коней в одну ночь загрызли.

…На место прибыли на десятые сутки к вечеру. Дед вывел отряд по Золотой пади прямо к старому пограничному кордону. Кузнецов сказал, что кордон теперь будет называться заставой.

– А почему этот овраг зовут «Золотым»? – спросил он, разглядывая извлечённую из походной сумки карту-двухвёрстку.

– Не овраг – падь, – поправил Фёдор Иванович, – Золото тут раньше казаки мыли.

– Отлично! Богатое, значит, место. А речка как называется? – командир указал на текущую по дну пади шумливую незамерзающую речку.

– Тоже Золотая.

– Ну, значит, и заставу так назовём…

Речка, давшая, таким образом, название заставе, быстрым, озорным ручьём появлялась в отрогах приграничного хребта, причудливо крутилась между сопками и, перерезав заболоченную низину, впадала в большое озеро.

Застава помещалась в верхнем течении речки, где ширина её не превышала и трёх сажен. В обрамлённые снегом воды смотрелись низкорослые дубы с уцелевшими кое-где ржавыми листьями, клёны, длинные и корявые дикие яблони, насторожившиеся ели.

Заставу – низкий, вытянутый в длину бревенчатый дом – окружало несколько приземистых хибарок.

– Это конюшня, это баня, а то склад, – пояснил Дед.

– Была когда-то конюшня, – мрачно изрёк командир, осматривая полуразвалившееся строение.

– Руки приложить придётся, – подтвердил Фёдор Иванович, – зато дом крепкий. Мы в двадцать первом году тут месяца два стояли.

«Крепкий дом» оказался не в лучшем состоянии, чем конюшня: стёкла в окнах выбиты, двери сорваны с петель, печка сломана. Однако выбирать было не из чего, и, заткнув окна мешками и еловыми ветками, пограничники легли спать.

– Золото, одним словом, – пошутил красноармеец Панюшкин, располагаясь с товарищами на запорошённом снегом полу.

Кузнецов напомнил, чтобы никто не вздумал петь или зажигать спичек (поблизости могли быть бандиты), и назначил четверых бойцов, из тех, что потеплее одеты, часовыми.

– Пойдём, Фёдор Иванович, побеседуем, – сказал он Деду, сделав все нужные распоряжения.

Они вышли на свежий воздух. С трёх сторон к заставе подступала тайга. Щетинистые тёмносизые сопки высились вокруг. Золотая падь шла перпендикулярно границе, ветры настойчиво дули вдоль неё, будто в гигантской трубе, отчего снега тут было совсем мало.

– Мороз завтра ударит, – сказал Дед, посмотрев на помутневшую луну, окружённую светлыми кольцами.

– А как насчёт живности? – поёживаясь от холода, тихо спросил Кузнецов. – Людям кушать надо будет, а на губернию расчёт пока плохой.

– Кабанов пропасть, самая лучшая пища. Только учти, что на старого секача-самца идти опасно: промахнёшься – задерёт; охоться на самок и на молодых. Зимой ищи их в кедровнике, летом в падях, а осенью под дубами – охочи они до желудей.

Командир промолчал, вглядываясь в скрадываемые сумраком мохнатые горбатые сопки. Фёдор Иванович глянул сбоку на молодое лицо чекиста: русая прядь волос выбилась из-под козырька на самые брови, светлосерые глаза сосредоточенно серьёзны, над юношески пухлой верхней губой едва-едва пробиваются усики.

– Давненько воюешь?

– С восемнадцатого.

– А с пулей где поцеловался? – Федор Иванович ещё в первую встречу заметил на шее Кузнецова яркорозовую полосу.

– Под Одессой. Я служил у Котовского.

– Геройский, сказывают, человек! – восхищённо произнёс Дед.

– Редкостный! – Глаза Кузнецова потеплели при напоминании о любимом комбриге. – Мы вместе с ним на Днестр вышли, на границу.

– Каким же путём тебя к нам закинуло? – полюбопытствовал Дед. – Командировали?

– Сам попросился. «Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский»! – улыбнулся Кузнецов. – Я как услыхал, что Владимир Ильич это сказал, так покоя лишился: поеду– и баста!

– Неужели ты Ленина видел? – восхищённо спросил Кротенков.

– Как тебя. Двадцатого ноября прошлого года на пленуме Московского Совета, Я тогда учился в школе ВЦИК.

– Ильич знает, что означает для России Дальний Восток! – с гордостью сказал Дед. – Неспроста японцы с американцами, словно медведи на мёд, зарились на наши края, а как только Ильич послал под Пермь товарища Сталина – тут Колчаку крышка. Мы здесь, по силе возможности, тоже помогли самураям пятки смазать.

Ничто не могло лучше расположить Фёдора Ивановича к пограничнику, как известие, что тот самолично пожелал служить в Приморье. Кажется, если была бы возможность, Фёдор Иванович уговорил бы приехать сюда целый миллион человек. Конечно, не из таких, кто ищет лёгкой жизни, а жадных до труда – шахтёров, слесарей, пахарей. Да что миллион! Прикатили бы все десять, для всех десяти найдётся место и работа.

Дед размечтался. Он уже видел мысленно, как эти жадные до труда люди навезли сюда машин, весело корчуют тайгу, рубят русские избы, командуют реками и, конечно, закладывают новые шахты. В Сучане каждый бы шахтёр на время потеснился – пустил бы в свою хату хоть десять человек: «Милости просим, располагайтесь, как дома!..»

– Сегодня, наверное, всё спокойно обойдётся? – прервал Кузнецов радужные мечты Деда.

– Как сказать, не зарекайся, – откликнулся Фёдор Иванович. – Назаров должен быть тут поблизости.

Назаров, бывший полковник царской армии, после разгрома интервентов организовал крупную банду, которая рыскала где-то в этих местах, нападая на редкие сёла и красноармейские отряды.

– Завтра уезжаешь, значит? – спросил вдруг Кузнецов.

– Завтра, думаю, – нехотя ответил Фёдор Иванович.

– Ну, ну, – протянул Кузнецов. Он ничего не сказал больше, но Дед понял, что пограничнику не хочется так скоро расставаться с ним.

– Заждались меня в Сучане, – словно извиняясь, сказал Фёдор Иванович, – отдохну малость, да и уголёк рубать пора…

Однако вышло так, что Кротенков не уехал в Сучан ни завтра, ни через неделю. Утром он направился с Кузнецовым и двумя бойцами по участку показать им, где проходит линия границы.

На луках сёдел лежали стволы винтовок. Спускаясь с сопок, кони прибавили шагу, и было слышно, как поёкивают их селезёнки. Ветер переменился и дул теперь с северо-запада. Заметно похолодало. Над речкой стоял туман.

– Столбы придётся ставить, – Дед показал на замшелый камень, служивший пограничным знаком.

– С гербом советским, – добавил Кузнецов.

На сопке Кабаньей – вершина её совсем голая, похожая на вздёрнутую кверху кабанью морду, – их обстреляли с маньчжурской стороны.

– Вот окаянная сила! – зло пробормотал Дед, когда напуганные выстрелами кони вынесли их на соседний холм. – Первым нас Назаров увидел…

Ночью на заставе никто не ложился. Кузнецов придирчиво осмотрел у бойцов оружие и приказал не смыкать глаз.

Часовые охраняли заставу со всех сторон, но Назаров так и не появился.

Фёдор Иванович не рискнул даже заикнуться о своём отъезде, а Кузнецов и не намекнул об этом.

Кроме того, надо было помочь пограничникам советом: как поскорее и лучше отремонтировать заставу, где удачливее охота на кабанов, в каком месте выгоднее отрыть окопы на случай нападения бандитов.

Словом, Дед задержался.

А вскоре начались чрезвычайные происшествия, как их назвал командир.

Двадцать восьмого февраля пограничник Панюшкин задержал на границе сразу трёх контрабандистов. Они направлялись в Маньчжурию с тюками, набитыми шкурками соболя и рогами пятнистых оленей – пантами.

Контрабандисты настолько привыкли к тому, что за последние годы граница не охранялась, что шли, совершенно не таясь. Они предложили Панюшкину десять шкурок соболя и были поражены, что боец, отказавшись от взятки, привёл их на заставу.

Первого марта пограничники Голубев и Рябов вступили в перестрелку с десятком назаровцев и отогнали их от границы. Видимо, узнав о появлении на кордоне чекистов, Назаров прощупывал их силы.

Второй день марта ознаменовался новым происшествием: часовой у заставы заметил, что кто-то осторожно выглядывает из-за ели, и щёлкнул затвором винтовки, загоняя патрон в канал ствола.

– Твоя не стреляй, моя хоросо, – раздался испуганный возглас. Из-за ели вышел старик в треухе, в куртке и штанах, сшитых из шкуры изюбра, в мягких меховых унтах. С опаской поглядев на винтовку, он вдруг заулыбался и показал пальцем на звезду, украшавшую шлем пограничника:

– Твоя красный, хоросо! Зови красный начальника.

Как раз в это время Кузнецов и Дед вышли из дома, и, к немалому изумлению чекиста, Фёдор Иванович бросился к незнакомцу и заключил его в объятия.

– Син Хо! Син Хо! – повторял он. – Жив, старина! Откуда ты взялся? Я заходил в твою фанзу. Никого нет, один снег. Это Син Хо, – радостно улыбаясь, объяснил Дед Кузнецову, – Помнишь, я тебе говорил, что он спас меня после «тысячи смертей».

Обрадованный китаец рассказал, что японцы ночью обстреляли его фанзу, но он с сыном успел убежать, и целый год они жили в тайге, потом добрались до китайской деревни в Маньчжурии, где и поселились, Недавно Син Хо услышал добрую весть, что в Золотую падь пришли красные солдаты. Син Хо просит начальника спасти маньчжурскую деревню от полковника Назарова. Солдаты Назарова хуже тигров: они грабят бедных крестьян и насилуют их дочерей.

Кузнецову и Деду стоило большого труда объяснить старику, что красные пограничники не могут нарушать границу, а если Назаров попытается придти сюда, то они разобьют его здесь.

– Твоя фанза цела, отремонтируешь немного – и живи, – убеждал Фёдор Иванович старого друга. – Начальник, – Дед показал на Кузнецова, – не даст Син Хо в обиду. Начальника и красных солдат прислал сам Ленин. Японцев здесь больше нет, – партизан выразительно поддал коленкой. – Где твой сын?

– Мо Жо! – позвал старик.

Из-за ели вышел молодой китаец.

– Вот и хорошо! – воскликнул Кротенков.

Но теперь пришла его очередь удивляться. Кузнецов отозвал его в сторонку и тихо сказал, что не в праве разрешить Син Хо и его сыну здесь жить. Они пришли из-за границы.

Кротенков от изумления широко раскрыл глаза.

– Разрешить может только Никольск-Уссурийск, – настойчиво сказал чекист.

– Хорошо, я сам сведу их к начальнику Особого отдела, – сказал Дед. Он даже обрадовался, что таким образом скорее попадёт домой. Ведь, кроме Син Хо с сыном, надо доставить в Никольск-Уссурийск трёх контрабандистов.

На том и порешили.

– Завтра и пойду, – объявил Кротенков.

Но завтра, отправившись рано утром за кабаном, он вместо кабана поймал совсем другую дичь.

Приехав с поверки нарядов, Кузнецов даже опешил от неожиданности: перед заставой стоял японец, руки у него были связаны за спиной, под левым глазом темнел здоровенный синяк.

Напротив японца прохаживался Фёдор Иванович Кротенков. Кузнецов никогда еще не видел Деда в такой ярости. Чуть поодаль стояли пограничник Рябов и Син Хо.

– Видал кабанчика?! – выкрикнул партизан, повернувшись к командиру. – Вздумал угостить меня джиу-джитсу.

Дед так выразительно потряс большим костистым кулаком перед самым носом японца, что тот в страхе отшатнулся.

– В чём дело? Доложите по порядку, – предложил Кузнецов, едва сдерживая невольную улыбку.

Фёдор Иванович метнул в сторону японца взгляд, полный ненависти, стал смирно и доложил, как и где захватил самурая.

Чтобы не производить шума близ заставы, Дед отправился на охоту подальше от границы, в дальний кедровник. Он долго лежал в кустах с подветренной стороны у облюбованного кабанами места и, наконец, увидел самку с тремя поросятами. Мясо на дорогу будет! И вдруг кем-то напуганные кабаны стремительно шарахнулись влево.

Не тигр ли это? Дед замер. Ему еще не доводилось встречаться с хозяином тайги один на один.

– А вместо тигра-то на меня вылез вот этот негодяй, – волнуясь, рассказывал Фёдор Иванович. – В руке «монтекрист» держит, – Дед презрительно кивнул на лежащий на земле лёгкий карабин. – Я выскочил и схватил самурая за руку. А он, гнилая душа, вздумал пинать меня в живот. Ну, раз не хочешь подобру-поздорову – получай: пришлось о его сопатку руку марать…

«Откуда в тайге японец? Куда шёл? Зачем?» – думал Кузнецов, рассматривая самурая, высокомерно поджавшего губы.

– Вы его обыскали?

– Всё, как полагается. – Кротенков вытащил из карманов пару пистолетов, – А здесь продукты и прочее, – ткнул он носком сапога в лежащую на снегу котомку.

Чекист посмотрел на ловко пригнанную охотничью одежду, в которую нарядился японец, потом на большие военного образца ботинки.

– Снимите обувь!

Японец даже не повернул головы, словно не понимая, что говорят ему.

– Слушаться, когда приказывает советский командир! – повысил Кузнецов голос.

Японец вскинул на чекиста чёрные близорукие глаза и, присев, начал торопливо снимать ботинки. Ему дали взамен армейские сапоги и увели в баню, приспособленную под арестное помещение.

Кузнецов и Дед прошли в канцелярию. Командир взял кинжал, и не успел Фёдор Иванович моргнуть, как он отодрал у каблуков ботинок набойки.

– Зачем добро портишь! – воскликнул Дед.

– А чего нам жалеть, коли они сами не жалеют, – усмехнулся чекист и, стукнув ботинками о стол, вытряхнул из выдолбленных в каблуках потайных ямок два маленьких свёрточка.

– Штуковина! – поразился Дед, глянув на командира с таким изумлением, что тот громко расхохотался.

Потом Кузнецов осторожно развернул свёрточек поменьше. В пергамент и вату были завёрнуты несколько гранёных камешков, с маленькую горошину каждый. Чекист быстро подвинул их на то место стола, где играл солнечный луч, и горошины засверкали всеми цветами радуги.

– Неужели бриллианты? – прошептал Фёдор Иванович.

– Они самые, семнадцать штук, – сосчитал Кузнецов.

– Вот грабитель, гнилая душа! – возмутился Дед. – Это же они наш народ грабят! Я на ихние разбойничьи дела нагляделся: из Владивостока целыми кораблями наше добро увозили. И самураи проклятые, и американцы, и англичане.

– Подожди волноваться, посмотрим, что здесь, – Кузнецов с той же осторожностью распаковал второй свёрточек. – Я так и думал, что японец не контрабандист.

Во втором свёрточке оказалась какая-то бумага, тщательно запакованная в резиновый мешочек. Начальник быстро прочитал её и повернулся к Деду, лицо которого выражало нетерпение.

– Он шёл из Владивостока к самому Назарову. Бриллианты, конечно, награбил для себя. А в общем-то, Фёдор Иванович, это уже не нашего ума дело. Нам здесь, в тайге, с этим не разобраться…