Текст книги "Операция «Миф»"

Автор книги: Лев Безыменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Лев Александрович БЕЗЫМЕНСКИЙ
Операция «Миф», или Сколько раз хоронили Гитлера

Почему снова?

Эту книгу надо было бы писать ровно пятьдесят лет назад. Ибо события, описываемые в ней, необратимо, раз и навсегда, свершились в мае 1945 года. Победа над гитлеровской Германией, крах – военный, политический и физический – лидеров этого режима – все это произошло и никем не ставится под сомнение. Да и как было нам сомневаться, видя нескончаемые ряды берлинских улиц, обращенных в руины, а там, где дома сохранились, белые флаги, большие и маленькие, в которые были превращены полотенца или простыни, кое-где даже с цветной полоской?

Столица побежденной Германии выглядела совсем не как немецкий город. Яркие, свежие надписи на указателях улиц и маршрутов были сделаны на чистейшем русском языке. На главных перекрестках стояли не полицейские, а бравые девушки-регулировщицы из автобатальонов 1-го Белорусского фронта. И жил этот город по московскому времени.

Война кончилась. Для меня – как бы во второй раз. За два года до мая 1945-го, в морозном феврале 1943 года, непривычная тишина воцарилась в Сталинграде. Сама война ушла на сотни километров на запад. Но все знали, что до настоящей Победы еще далеко. Зрелище бесконечных колонн немецких военнопленных как бы напоминало: их еще много. В майском Берлине пленные выглядели по-другому и даже вызывали чувство жалости. Рядом можно было видеть полевые кухни, из которых раздавали кашу берлинцам.

…Наш штабной «виллис» свернул налево с еле расчищенной Унтер-ден-Линден на еще заваленную битым кирпичом, вывороченной брусчаткой и сгоревшими кузовами автомашин Вильгельмсштрассе, что вызвало явное удивление водителя:

– Зачем сюда, товарищ капитан? Лучше к рейхстагу, давайте посмотрим логово зверя. Я еще не был там, ведь потом рассказывать придется. Да и расписаться надо…

– Нет уж, давай потерпи, – успокоил я расстроенного сержанта.

Машина миновала руины знаменитого отеля «Адлон», от которого осталась лишь тыльная часть. Дальше в развалинах стояло здание, которое принесло этой улице всемирную известность: когда говорили «на Вильгельмсштрассе», то подразумевали германское министерство иностранных дел, обосновавшееся здесь с давних времен. Лучше выглядела левая сторона улицы: огромное мрачное здание «Дойче банк» сохранилось почти нетронутым. Хотя я попал на Вильгельмсштрассе впервые в моей жизни, но мог точно опознать городские здания, чему был обязан приказу моего начальника, генерал-майора Николая Михайловича Трусова. Недели за три до взятия Берлина разведотдел штаба 1-го Белорусского фронта, которым руководил Трусов, получил задание от командования: нанести на план германской столицы все объекты, которые не подлежали разрушению, в том числе больницы, электростанции, водонапорные башни, газгольдеры, канализационные сооружения. Особенно надо было обратить внимание на центр города. Эти данные следовало вручить всем частям 16-й воздушной армии, а также артиллерийским частям фронта, которым запрещалось бомбить и обстреливать отмеченные объекты. Приказ был отдан, выполнять его пришлось мне. Не могу сказать, что выполнить его оказалось легко. Разведотдел не был богат справочными материалами по Берлину. Но, благо мы находились уже в Германии, в библиотеках городка, где располагался штаб, и в опустевших домах быстро собрали городские планы, старые и новые справочники «Бедекеры» (могли ли знать авторы сей туристической энциклопедии, для чего она пригодится в апреле 1945 г.?). Несколько дней и ночей я провел за нанесением «выявленных объектов» (этому помогли и опросы пленных), результатом чего и была карта, переданная генералам Руденко (авиация) и Казакову (артиллерия). Так невольно я стал знатоком города, счастливым обладателем коллекции планов и справочников.

Конечно, знал я и здание, находившееся на углу Вильгельмсштрассе и Фоссштрассе, – имперскую канцелярию, куда я и направлялся этим теплым майским утром. Нет, я не собирался разыскивать останки или следы Адольфа Гитлера. Разведчикам фронта было известно, что этим делом занимается контрразведка – «СМЕРШ». Туда, где действовал «СМЕРШ», лучше было не соваться. Краем уха мы слышали, что в имперской канцелярии «смершисты» уже свое дело завершили, поэтому можно было появиться и нам.

Имперская канцелярия тогда не пользовалась в войсках ни популярностью, ни известностью – не сравнить с рейхстагом, о котором твердил каждый солдат. Много лет спустя я спросил у Георгия Константиновича Жукова, откуда взялась идея сделать рейхстаг главной целью советских войск при штурме Берлина. Жуков был недоволен вопросом и очень неохотно отвечал на него, ограничиваясь ссылкой на то, что войска должны были иметь «заметную цель». Это было определяющим в выборе, который был одобрен Сталиным. И довод, который я услышал от Жукова, конечно, имел смысл. В горящем, дымном Берлине, в путанице похожих друг на друга улиц вдруг возникало крепостеобразное здание с куполом и четырьмя башенками по углам. Кругом простирался парк, вернее, остатки сгоревшего и разбомбленного парка Тиргартен.

Никакого военного значения рейхстаг не имел. В немецком плане обороны Берлина он даже не упоминался, и в нем оборонялись случайные части, никакие не «особые» и не «эсэсовские». Не шло отсюда и управление войсками. Командный пункт коменданта обороны Берлина генерала Вейдлинга располагался совсем не здесь, бункера генштаба сухопутных сил давно были вынесены в пригород Цоссен, южнее Берлина. Гитлер находился в бункере имперской канцелярии.

Рейхстаг как политический символ? Но в этом качестве он прекратил свое существование в день февральского пожара 1933 года. С тех пор национал-социалистический псевдопарламент заседал в соседнем с рейхстагом здании оперы Кролля. Там Гитлером была объявлена война Польше, там произносились его речи. Рейхстаг же был забыт. В нем оставалась лишь библиотека, толстыми томами которой в апрельские дни оборонявшиеся закладывали оконные проемы. Не вели от рейхстага никакие подземные ходы, если не считать ставшего известным в 1933 году хода в соседний дворец президента рейхстага, да и он кончался через пару сотен метров. Может быть, Сталин вспоминал об этих днях былой славы рейхстага, возможно, даже посоветовался с Георгием Димитровым, героем Лейпцигского процесса. Но это было в прошлом. Сегодня же, в апреле 1945 года, тысячи советских солдат в последние дни и часы войны жертвовали своими жизнями за объект номер 105 (так он был обозначен на картах), не имевший практического военного значения. Все концентрические атаки, все попытки преодолеть пространство парка Тиргартен, невероятные усилия солдат и политработников, распределявших флаги для водружения на продырявленном и полуразрушенном куполе, – всего этого можно было избежать. Но на войне таких вопросов не задают, таким сомнениям не может быть места. Безымянная высота у безымянного поселка на Волховском фронте. Зееловские высоты перед Берлином, рейхстаг в самом Берлине и многие другие – все должны были быть взяты, и за ценой советские солдаты не постояли.

По сравнению с рейхстагом имперская канцелярия (объект номер 153) была куда менее заметна. Ни куполов, ни башен. Старая имперская канцелярия, построенная при прусских королях, едва выделялась среди других зданий Вильгельмсштрассе. Новая была построена в 1936 – 1939 годах по проекту будущего рейхсминистра Альберта Шпеера в скучном, подчеркнуто спартанском стиле. Мой сержант вообще не мог понять, зачем мы сюда приехали, тем более что столь эффектные в прежние времена внутренние анфилады теперь были завалены поломанной мебелью, обвалившейся после обстрела штукатуркой. Ни в парадном кабинете Гитлера, ни в соседних залах ничто не задерживало взгляда, если не считать обгоревший огромный глобус, некогда составлявший главную достопримечательность кабинета. Он, видимо, навел великого Чарли Чаплина на сцену с глобусом в том самом знаменитом фильме «Диктатор», который советский зритель так и не увидел: в сталинские времена из-за того, что Чаплин слишком подчеркивал «еврейскую тему», а в нынешние – из-за капризов проката, предпочитающего платить доллары за зарубежную третьесортную продукцию.

Парадоксальное противоречие: если на никому не нужный рейхстаг организовали штурм, то имперскую канцелярию не только не штурмовали, но даже… не брали. Хотя советская военная историография описывает штурм канцелярии и даже называет имя офицера, водрузившего знамя над резиденцией Гитлера (майора Никулина), в действительности боев за нее не было. Капитуляция берлинского гарнизона состоялась утром 2 мая 1945 года, а к этому времени наступавшие в районе канцелярии советские войска дошли только до здания министерства авиации на Лейпцигерштрассе, расположенного за добрых полкилометра до имперской канцелярии. Генерал Илларион Толконюк, начальник оперативного отдела штаба 8-й гвардейской армии, вспоминает:

«В том, что 1 мая у имперской канцелярии боев не было, я могу ручаться. Ведь с утра до конца этого памятного дня шли переговоры с немецкими парламентерами, выходившими к нам в полосе нашей армии. Среди них был начальник генштаба генерал Кребс, он вернулся в бункер канцелярии днем. Вечером 1 мая оборонявшая канцелярию группа Монке покинула ее, а в 6 часов утра 2 мая боевые действия вообще прекратились, так как гарнизон столицы капитулировал».

Объект номер 153 прекратил свое существование, так и не став объектом боя. Части 301-й дивизии вошли на его территорию, когда все стихло[1]1
  Центральный архив Министерства обороны РФ (далее: ЦАМО), ф. 233, оп. 2356, д. 601, л. 289; оп. 4885, д. 394, л. 176.


[Закрыть].

Повторяю: я тогда не имел отношения к поискам останков Гитлера и его сподвижников. Я знал лишь одно: Адольфа Гитлера в живых нет , и знал благодаря особому везению, которому мог бы позавидовать любой историк. В ночь на 1 мая 1945 года мне пришлось переводить маршалу Жукову в его штабном блиндаже в берлинском пригороде Штраусберг письмо, напечатанное особо крупным шрифтом на небольших листках плотной веленевой бумага. Стояли подписи: д-р Йозеф Геббельс, Мартин Борман. Смысл письма, адресованного Иосифу Сталину: извещение о самоубийстве Адольфа Гитлера. Как я мог ощутить, тогда среди присутствующих не было ни малейшего сомнения в правдоподобности сообщения Геббельса и Бормана – тем более, что оба от имени образованного по последней воле Гитлера правительства предлагали Сталину переговоры. Как впоследствии вспоминал Жуков, когда он этой же ночью позвонил Сталину, тот сказал:

– Доигрался подлец. Жаль, что не удалось взять его живым.

Таким образом, и Сталин как будто не сомневался. Он лишь спросил:

– Где труп Гитлера?

Маршал ответил, что, по сообщению немецкого эмиссара генерала Ганса Кребса, труп Гитлера сожжен на костре…

Может быть, Сталин и вспомнил имя бывшего помощника немецкого военного атташе в Москве Кребса. Именно к нему 13 апреля 1941 года Сталин подошел на Белорусском вокзале при проводах японского министра Мацуока, взял под руку ошарашенного немецкого офицера и сказал:

– Ведь мы остаемся друзьями, что бы ни случилось…

Вспоминать об этом четыре года спустя, в день разгрома «друзей», Сталину едва ли хотелось. В любом случае в ночном разговоре с Жуковым он не выразил сомнения в факте смерти Гитлера. Финита ла комедиа? Но Сталин не был бы Сталиным, если бы не начал именно в этот день фантастическую по своему иезуитству операцию. Ту операцию, из-за которой лишь сегодня, 50 лет спустя, приходится ставить точку в истории конца Адольфа Гитлера. Сталин начал войну с мертвым Гитлером.

Двадцать пять лет назад я выпустил книгу, посвященную розыскам останков Гитлера. С тех пор появилось много нового материала. Но еще важнее, что появилась возможность писать об этом более откровенно и полно, отбрасывая былые ограничения, которые я соблюдал, беспрекословно подчиняясь тогдашнему порядку. Двадцать пять лет назад нельзя было получить документы иначе, как подчинившись цензуре тех органов, которые документами располагали. Не буду лукавить: я шел на это без внутреннего сопротивления, веря в то, что делаю добро во имя престижа советской власти. Сегодня я пытаюсь преодолеть самого себя.

Начиная изложение новых документов о конце немецкого диктатора, я не могу уйти от мысли, которая преследовала меня, когда после долголетних усилий удалось попасть в доселе закрытые московские архивы. О Гитлере ли я должен писать? Или о Сталине? Этот вопрос возник вовсе не из желания следовать моде, которая заставляет сегодня одних исследователей изыскивать все новые зловещие черты советского диктатора, а других – искать доводы в защиту этой личности.

Так или иначе, все происходившее в поверженном Берлине в мае – июне 1945 года и в те же месяцы в Москве меньше всего относилось к Гитлеру. Этого человека не было в живых. Зато жил и действовал другой человек, поединок которого с Гитлером был в центре не только второй мировой войны, но и всей трагедии Европы в первой половине XXвека.

Сравнительному анализу Сталин – Гитлер посвящены сотни, если не тысячи публикаций. На Западе – с 30-х годов, у нас —примерно с 70-х, а по настоящему – с начала 90-х. Среди них и фундаментальные исследования сэра Аллана Баллока, и бульварные газетные статьи. Не соревнуясь ни с первым, ни со вторыми, я хочу лишь дать документальные материалы [1.1]1.1
  В публикуемых документах сохранены орфография и пунктуация подлинников.


[Закрыть] для умозаключений читателя. За эти материалы автор благодарит руководство и сотрудников архива Президента Российской Федерации, Государственного архива РФ, архивов Федеральной службы контрразведки, Генштаба Вооруженных Сил и Разведуправления Генштаба, Министерства обороны, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории, Центра хранения современной документации РФ и Федерального архива ФРГ.

Сталин о Гитлере

Когда Сталин впервые узнал о Гитлере? В дни «пивного путча» 1923 года, когда мир впервые заговорил об этом человеке? Очень возможно, если судить по вниманию, которое уделялось тогда Германии в кремлевской верхушке. Если заглянуть в документы Политбюро ЦК РКП(б) лета – осени 1923 года, то берет просто оторопь. Архивное дело так и называется: «Коммунистическая партия Германии – германская революция». Короче говоря, в Москве серьезно считали, что в Германии вот-вот свершится революционный переворот, после чего не исключено вооруженное участие Красной Армии на стороне восставшего немецкого пролетариата. Именно в этом контексте в 1923 году Сталину пришлось столкнуться с немецким фашизмом. Столкнуться в контексте действий германских коммунистов и обсуждений в Коминтерне отношений КПГ и национал-социалистической рабочей партии (НСДАП). Это было в 1923 году, когда в Германии назревал политический кризис, который КПГ и некоторые лидеры Коминтерна считали преддверием социалистической революции.

Сохранилась переписка Сталина – секретаря ЦК РКП(б) с тогдашними его друзьями (будущими врагами) – лидером Коминтерна Григорием Зиновьевым и Николаем Бухариным. Оба отдыхали тогда в Кисловодске и обменивались письмами с Москвой. 27 июня 1923 года Сталин иронически сообщает Зиновьеву о том, что у немецких товарищей безо всяких оснований «вскружилась голова» и они ныне опомнились, отказавшись от массовых демонстраций. Зиновьев же был встревожен поведением Сталина, который «сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает» и под влиянием Радека соглашается с примирительным отношением к «фачистам» (так тогда часто писалось слово «фашист»). Радек, мол, несправедливо бичует КПГ за ее воззвание против «фачизма». Самому Сталину Зиновьев пишет (более осторожно), что не надо верить «болтунишке Радеку», а Брандлер (тогда лидер КПГ) прав, когда готовит «рабочих к бою с фашистами».

И вот Сталин (еще задолго до появления рокового тезиса о «социал-фашизме» как главной опасности) отвечает Зиновьеву следующими рассуждениями в письме от 7 августа 1923 года:

«…Что касается Германии, дело, конечно, не в Радеке. Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без с.-д., созрели ли они уже для этого – в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства раб[очего] класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству советскую страну, чего у нас не было, но что можем дать им в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это „в лучшем“ случае. А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандлер хочет „учить массы“, – дело в том, что буржуазия плюс правые с.-д. наверняка превратили бы учебу-демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока что все шансы для этого) и разгромили бы их. Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять.

Всего хорошего И. Сталин» [2]2
  Известия ЦК КПСС. – 1991. – № 4. – С. 204.


[Закрыть].

Интереснейшая логика! Не говоря уж о скепсисе Сталина по адресу братьев по классу – немецких коммунистов. Важнее другое – иезуитский принцип «чем хуже, тем лучше». Давайте путь фашистам, и нам будет легче затем сплотить рабочий класс!

Увы, получилось только первое, а второе не допустил тот же Сталин, требуя от КПГ признать борьбу с СДПГ своей главной задачей. Единственное, в чем Сталин в 1923 году был прав, – это в том, то тогда будущая гитлеровская партия еще была слаба, что подтвердил мюнхенский «пивной путч» в ноябре того же года. Но дальновидный политик был обязан понимать перспективы политического развития, зародыши которого обнаружились уже в начале 20-х годов. Сталин же всеми силами толкал немецких коммунистов против социал-демократов, «фачисты» не привлекли его внимания.

Когда в Коминтерне разгорелись споры о том, кто же представляет главную опасность для международного рабочего класса – социал-демократы («социал-фашисты») или национал-социалисты, Сталин фактически стал лидером ортодоксального крыла коммунистических партий Европы, представители которого основного противника видели не в фашизме, а в социал-демократии. Этот тезис, выдвинутый ВКП(б), был навязан и другим компартиям.

Эта дискуссия продолжалась долго. Еще в январе 1924 года лидер Коминтерна Григорий Зиновьев на заседании президиума ИККИ (Исполкома Коминтерна) заявил, что социал-демократия «скатилась» к фашизму. Его поддержал Сталин – член делегации РКП(б) и ИККИ. В сентябре 1924 года в статье «К международному положению» он пишет, что «социал-демократия и фашизм не антиподы, а близнецы» [3]3
  Сталин И.В. Собр.соч. – Т. 8. – С. 282.


[Закрыть] . Гитлера он не упоминает, ибо в то время у всех на устах был не малоизвестный баварский политик, а Бенито Муссолини, совершивший «марш на Рим». Конечно, Сталин тогда не играл решающей роли, и тезис о социал-фашизме принадлежал не ему, а Зиновьеву. Но к концу 20-х годов ситуация изменилась. Уже не Зиновьев, а Сталин определял линию ВКП(б), а следовательно, ИККИ. X пленум ИККИ в июле 1929 года определил «социал-фашизм» как особую форму фашизма в странах с сильной социал-демократией. Этот тезис сохранял обязательную силу до 1934 года – до горестных уроков, преподанных Гитлером в Германии. Лишь под давлением этих событий и нажимом нового руководителя Коминтерна Димитрова Сталин, как показывает архив Димитрова, неохотно согласился на формулу «единого фронта» коммунистов и социал-демократов, принятую в 1935 году на VII конгрессе Коминтерна.

Сегодня, после трагического опыта 30 – 40-х годов, выглядит даже странно, когда в работах и выступлениях тех лет кто-либо мог отрицать главную опасность – опасность фашизма. В этом отрицании часто видят злой умысел, а что касается Сталина, то и подавно усматривают в его оценках отражение дьявольского плана. Однако модернизация истории – дело соблазнительное, но и опасное. Рождение губительной теории «социал-фашизма» как главной опасности для мирового рабочего движения было не только понятным, но даже закономерным. Коммунистические партии (в первую очередь российская, во вторую – немецкая) родились как отрицание социал-демократии, выйдя из ее чрева. Ленин делал это в российском (РСДРП) и международном (II Интернационал) масштабах в жестокой, почти истерической борьбе с признанными лидерами социал-демократии – Каутским, Гильфердингом, Бауэром и их коллегами.

Аналогичным образом, правда в специфической форме, действовал Сталин. Он был замечен Лениным после публикации работы «Марксизм и национальный вопрос», в которой, дебютируя на теоретической сцене, Сталин всю свою полемику направил против австрийских марксистов и их воззрений в национальном вопросе. «Чудесный грузин» (как его называл Ленин), прожив 1913 год в Вене, потратил это время на борьбу с социал-демократией. Правда, не зная ни слова по-немецки. Но ему помогли его соотечественники, также жившие в австрийской столице.

Для Сталина, как, впрочем, и для более образованных членов ЦК Зиновьева или Бухарина, конфронтация с социал-демократическими партиями II Интернационала была естественной. Все, что шло от социал-демократии, подлежало анафеме и отвержению. Зато любой ее противник становился возможным союзником (по рецепту «враг моего врага – мой друг»), что было использовано на практике КПГ чуть позже (в 1929 г.). Социал-демократы были все еще влиятельной политической силой, и коммунисты именно их избрали в качестве оппонентов.

Следует отметить, что у Сталина мог быть и свой, «закавказский», счет к международной социал-демократии. В Грузии до 1921 года правила партия меньшевиков, пользовавшаяся поддержкой своих социал-демократических друзей в Западной Европе. В Армении меньшевики также имели определенное влияние. Когда в апреле 1922 года в Берлине состоялся знаменитый «конгресс трех Интернационалов», там выступил лидер грузинских меньшевиков Церетели, обвинивший большевиков в том, что они «империалистическим путем во имя своих экономических целей совершили насилие над социалистической Грузией» [4]4
  Пять лет Коминтерна в решениях и цифрах. – М., 1924. С.73.


[Закрыть] . Народный комиссар по делам национальностей И.Сталин, безусловно, намотал себе это на ус, равно как и другие акции Социалистического интернационала.

Известно очень мало прямых высказываний Сталина о Гитлере. Со слов Анастаса Микояна (сказанных им Валентину Бережкову), известна сталинская реплика по поводу «путча» 1934 года, когда Гитлер расправился с неугодным ему крылом собственной партии (Эрнстом Ремом, Грегором Штрассером и др.). На заседании Политбюро Сталин сказал своим коллегам:

– Вот, смотрите, как надо расправляться с оппозицией…

Это высказывание тем более примечательно, если учесть, что в Москве знали о событиях «ночи длинных ножей» – 30 июня 1934 года не понаслышке и не только по противоречивым сообщениям западной печати. В непосредственном окружении Германа Геринга, который осуществлял расправы с неугодными штурмовиками в Берлине, находился криминальный комиссар и давний член НСДАП Вилли Леман, с 1929 года являвшийся секретным агентом советской резидентуры в Берлине под псевдонимом «Брайтенбах». В тот же вечер Леман проинформировал советского резидента Василия Зарубина о событиях и впоследствии представил для ОГПУ подробный анализ действий Гитлера и Геринга. Такого отчета не имели ни в Лондоне, ни в Париже…

Своих «специальных источников» у Сталина было достаточно. Недавно, благодаря розыскам моего друга, московского медика Виктора Малкина, стал известен источник совершенно необычный. В 1932 году Гитлер предстал перед мюнхенским судом – на этот раз не как подсудимый в 1923 году, а как истец к журналисту, который якобы оклеветал его. Суд велся фундаментально, включая психоневрологическую экспертизу, для которой из Берлина был приглашен крупнейший психиатр, профессор Артур Кронфельд. Он несколько дней наблюдал Гитлера с «ближайшей дистанции» и сделал для себя подробные записи. И вот этот самый Кронфельд в 1935 году оказался… в Москве. В отличие от иных политэмигрантов, он не испытал никаких сложностей при переезде; ему даже удалось перевезти (через Швейцарию) свою огромную библиотеку. В Москве Кронфельд стал ведущим исследователем в крупнейшей психиатрической клинике (знаменитая «Канатчикова дача»), причем ее сотрудники между собой поговаривали, что Кронфельд находится под особым патронажем Кремля, консультируя его по интересующим Сталина вопросам, в том числе и о личности Гитлера. В 1941 году в Москве вышла книга Кронфельда, в которой были опубликованы его медицинские суждения по поводу психических особенностей фюрера. Кронфельд писал:

«Гитлер среднего роста, узкие плечи, широкий таз, толстые ноги, тяжелая походка подчеркивает безобразное строение тела. Незначительный рост, небольшие мутные глаза, короткий череп, слишком большой подбородок подчеркивают известную дегенеративную примитивность… Он невероятно гримасничает, постоянно в каком-то беспокойном движении. Как многие резко выраженные психопатические личности, Гитлер ненормален в половом отношении… У Гитлера бывают судорожные эпилептические припадки» [5]5
  Кронфельд А. Дегенераты у власти. М., 1941. -С. 5.


[Закрыть].

Подобная характеристика с медицинской точки зрения была очень важна. Строение тела, организация речи и ее мимическое сопровождение представляют для психиатров огромный интерес, что дало Кронфельду основания для своих выводов. Кроме того, книга содержала подробности, касающиеся интимной сферы жизни Гитлера. Свидетельство Кронфельда было хотя и спорно, но интересно, потому что, по словам медика, основывалось как на личных впечатлениях от пациента, так и на беседах с ближайшими соратниками Гитлера. Имена их он не назвал, ссылаясь на врачебную тайну. Кронфельд писал:

«Можно считать установленным, что чувство любви к женщине ему недоступно. В прошлом он был в половой связи с Гейнесом и Эрнстом. Оба были убиты по приказу рейхсканцлера 30 июня 1934 года. Я располагаю следующими сведениями о его интимной жизни: в конце 1932 года известный в Берлине „телепат-гипнотизер“ Гануссен, сторонник Гитлера и человек, близкий к фашистскому берлинскому начальнику полиции графу Гелъдорфу, передавал мне, что Эрнст сам очень подробно рассказывал ему о его гомосексуальной близости с Гитлером в 1933 году» [6]6
  Там же. – С. 8.


[Закрыть].

Эти особенности оспаривались, в том числе и самим Гитлером. Тем не менее интересно, что до сведения советского руководства они доводились. В больнице считали, что Кронфельда использовали в Кремле, чтобы получить информацию о Гитлере «из первых рук». Что же, и это нельзя исключить…

Нелепо изображать Сталина чуть ли не давним поклонником Гитлера, который якобы спал и видел дружбу Советского Союза и Германии. Среди исконных врагов коммунизма и СССР, которые в глазах Сталина окружали «родину социализма», Гитлер занимал свое законное место. «Майн кампф» в специально сделанном для Политбюро русском переводе была прекрасно известна и Сталину, и другим советским лидерам. Антисоветская направленность германской политики с момента прихода Гитлера к власти не могла и не должна была игнорироваться в Москве. Как говорил Сталин 25 ноября 1936 года, «мутная волна фашизма оплевывает социалистическое движение рабочего класса и смешивает с грязью демократические устремления лучших людей цивилизованного мира» [7]7
  Сталин И. Вопросы ленинизма. – М., 1952. – С. 572.


[Закрыть] . Он призывал к «борьбе против фашистского варварства». Более того, Гитлер был нужен и полезен Сталину для конструирования «образа врага», который только и ждал случая напасть на СССР, в частности и тогда, когда военной опасности для советской страны не существовало.

О том, что для Сталина Гитлер был удобнейшим средством создания «образа врага», свидетельствует один архивный документ более позднего времени. В 1937 году Лев Троцкий прислал из эмиграции на имя ЦИК телеграмму с предложением принять участие в «повороте в сторону советской демократии, начиная с открытия последних судебных процессов». Телеграмму, конечно, передали Сталину. Он наложил на ней размашистую резолюцию: «Шпионская рожа! Наглый шпион Гитлера»[8]8
  Архив Президента РФ (далее: АП РФ), ф. 45, оп. 1, д. 296, л. 2.


[Закрыть].

К этой резолюции присоединились Молотов, Ворошилов и Жданов. Конечно, им удобнее всего было для компрометации Троцкого и иных оппозиционеров изображать их прислужниками Гитлера. Так поступили с Тухачевским, а на судебных процессах Вышинский сконструировал несуществовавшие контакты сына Троцкого с гестапо и т.п.

Когда же речь шла о серьезной политике, Сталин вел себя осмотрительнее. В этом смысле показательна ставшая известной уже после войны история со статьей того же М. Н.Тухачевского в «Правде», в которой маршал 31 марта 1935 года выступил с резким разоблачением военных планов Гитлера. Статья так и должна была называться: «Военные планы Гитлера». Человек опытный, Тухачевский заранее послал текст Сталину. Сразу прочитав статью, тот, во-первых, изменил ее название: вместо «Военные планы Гитлера» – «Военные планы нынешней Германии», во-вторых, сократил цитаты из Гитлера. Кроме того, Сталин вычеркнул абзацы статьи, в которых сопоставлялась военная позиция Германии в 30-е годы и после первой мировой войны и подтверждалось мнение автора об исключительно антисоветской, а не антифранцузской линии Гитлера. Наконец, Сталин снял такой «мажорный» и, видимо, слишком традиционный финал статьи:

«Неистовая, исступленная политика германского национал-социализма толкает мир в новую войну. Но в этой своей неистовой милитаристской политике национал-социализм наталкивается на твердую политику мира Советского Союза. Эту политику мира поддерживают десятки миллионов пролетариев и трудящихся всех стран. Но если, несмотря на все, капиталисты и их слуги зажгут пламя войны и рискнут на антисоветскую интервенцию, то наша Красная Армия и вся наша социалистическая индустриальная страна железными ударами любую армию вторжения обратят в армию гибели, и горе тем, кто сам нарушил свои границы. Нет силы, способной победить нашей социалистической колхозной страны, страны с ее гигантскими людскими и индустриальными ресурсами, с ее великой коммунистической партией и великим вождем тов. СТАЛИНЫМ» [9]9
  Известия ЦК КПСС. – 1990. – № 1. – С. 165.


[Закрыть].

Конечно, автор согласился с правкой.

Так что это было? Желание «не обижать» фюрера? Нет, конечно. Сталин лишь снимал те возможные дипломатические осложнения, которые могли быть следствием слишком прямолинейных обвинений в адрес Гитлера. В некотором смысле Сталин действовал в духе Литвинова, который, как выясняется из архивных документов, в 1935 году вместе со всем Политбюро еще надеялся на то, что удастся – базируясь на принципах советско-германских отношений 30-х годов – предотвратить нарастание угрозы внешнеполитической изоляции Москвы. В это время – с полного согласия Сталина – советская дипломатия и разведка осуществляли довольно глубокие зондажи, пытаясь нащупать в германских правящих кругах своих союзников. Эту миссию в 1935 – 1936 годах выполнял специальный эмиссар, тбилисский знакомый Сталина по дореволюционным временам Давид Канделаки. Вступив в контакт с банкиром, тогда еще министром, Яльмаром Шахтом и с ближайшим окружением Геринга, Канделаки зондировал возможность возобновления высокого уровня экономических отношений с Германией и возможность политического урегулирования. Была ли это попытка предвосхитить пакт Молотова – Риббентропа? Опять же не будем искажать исторические факты. Они же говорят, что в 1935 году советский расчет делался вовсе не на Гитлера, а на его оппонентов. В секретном письме на имя Сталина от 12 марта 1935 года Литвинов прямо разъяснял, что Канделаки предлагал «поддержать Шахта против Гитлера» [10]10
  Известия ЦК КПСС. – 1990. – № 2.


[Закрыть].