Текст книги "Стальная эскадрилья"

Автор книги: Леонид Жолудев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Вскоре после того неудачного полета Борцова отозвали. Командиром полка назначили гвардии майора П. А. Папкова. В отлично от двух своих предшественников летать он умел и обладал боевым опытом. Однако как ведущий группы не выделялся в лучшую сторону.

До конца пребывания на должности он использовал один и тот же, причем не совсем удачный, тактический прием – увеличение скорости после сбрасывания бомб. Новый командир отличался неуравновешенностью. Он был не так строг и требователен, как придирчив, мог устроить подчиненному разнос, которого тот вовсе не заслуживал. Это отрицательно сказывалось и на его авторитете, и на настроении подчиненных, а в конечном итоге мешало боевой работе.

Приходилось только сожалеть, что далеко не все командиры, даже обладавшие хорошими данными, владели основами педагогики и психологии, умело применяли их на практике. Подчас они забывали, что отношение между начальником и подчиненными – не их личное дело, не сумма случайностей, неуправляемых обстоятельств, а один из важнейших показателей стиля работы командира, его военной культуры, личной выучки и партийных качеств.

В этом деле беспочвенны ссылки на то, что якобы "на войне люди грубеют". Такой тезис в свое оправдание выдвинули слабые руководители, любители администрирования, подменяющие деловой разговор резким окриком, унижающим человеческое достоинство. Жизнь опровергла их выдумки.

Мы, как известно, не выбираем себе командиров. И это справедливо, это укрепляет единоначалие, дисциплинирует армию, повышает ее боеспособность. И все-таки нет воина, которому безразлично, каков у него начальник, нет солдата и офицера, который не мечтал бы служить под руководством мудрого, пусть строгого, но справедливого, смелого и человечного командира. Мечтал об этом и я, ничуть не утаивая, за кем и почему готов идти в огонь и воду.

Генерал Полбин уже командовал авиакорпусом 2-й воздушной армии. Он регулярно писал мне короткие, но по-отечески теплые письма.

В одном из писем Полбин спросил, не соглашусь ли я на перевод в его корпус с повышением. Кажется, и на фронте сбываются мечты. Хотелось немедленно сообщить ему, что готов перевестись хоть сию минуту. Но первому порыву я не поддался, решил все продумать и взвесить. II чем больше размышлял об этом, тем труднее представлял себе расставание с полком, со своим подразделением. В самом деле, как можно покинуть эскадрилью, которой командовал сам Александр Архипович Пасхин. Она и теперь, пополнившись молодежью, успешно выполняла самые ответственные боевые задания. Вывод, к которому привели меня раздумья, даже для самого оказался неожиданным: не могу покинуть родной полк, в котором начинал летную службу.

Моим заместителем был старший лейтенант С. Г. Браушкин, вместе с которым я учился в 3-й Военной школе летчиков и летчиков-наблюдателей имени К. Е. Ворошилова. Он отличался высокой летной культурой, трудолюбием и командирской требовательностью. Эти качества в нем счастливо сочетались с исключительной скромностью и человечностью.

Посоветовался я со Степаном Григорьевичем, и он тоже решительно высказался за то, что уходить мне из коллектива не надо. Обо всем этом честно написал Ивану Семеновичу, нисколько не сомневаясь в том, что он поймет меня правильно. И не ошибся.

После некоторой передышки наши войска возобновили наступление, полк снова включился в активную боевую работу. Наученные горьким опытом, мы стали строже подходить к организации взаимодействия с истребителями прикрытия. В результате потери сократились до минимума.

Но как раз именно в таких благоприятных условиях мы внезапно понесли большую утрату. 4 сентября в результате столкновения со стаей перелетных птиц прямо над аэродромом погиб возвращавшийся с задания экипаж заместителя командира 2-й эскадрильи старшего лейтенанта В. А. Малыцукова. Крупная птица пробила лобовое стекло, тяжело ранила летчика, и неуправляемый самолет врезался в землю. Вместе с Мальщуковым погибли штурман звена старший лейтенант Иванов и воздушный стрелок-радист старший сержант Герас. Валентин Малыпуков, как и Браушкин, был моим "однокашником" по летному училищу. Таких друзей в сердце заменить уже некем.

Вслед за ушедшими на запад наземными войсками пришлось перемещаться и авиации. 9 сентября полк перебазировался на аэродром Васильевское, расположенный в 70 километрах восточное Спас-Демянска. Основными целями в этот период были для нас резервы врага. Их, как правило, прикрывали крупные силы истребителей и зенитной артиллерии. В одном из таких вылетов огнем "фокке-вульфа" был убит в воздухе командир экипажа лейтенант Дрозд. Его опытный и мужественный штурман старший лейтенант В. Оридорога повторил подвиг Ивана Жмурко. Он вырвал самолет из неуправляемого снижения и привел его на свой аэродром. За самообладание и умелые действия в крайне сложной боевой обстановке В. Оридорога был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Выполнив около десятка боевых вылетов с аэродрома Васильевское, полк 30 сентября перебазировался еще ближе к линии фронта – на аэродром Ключи, что южнее Спас-Демянска. Здесь мы пополнились хорошо подготовленной молодежью. Из запасного полка прибыли младшие лейтенанты Ведерников, Малеев, Климов, Сипев, Участко, Тарасенко, Шебско и другие.

Осень в Белоруссии в этом году выдалась непогожей. Из-за низкой облачности и плохой видимости мы действовали в основном небольшими группами, скомплектованными из наиболее подготовленных экипажей.

В перерывах между боевыми вылетами занимались вводом в строй молодого летного состава. Ребята, получившие в авиационных школах хорошую выучку, чувствовали себя уверенно в воздухе. В одном из тренировочных полетов меня и самолет буквально спас молодой штурман Шаповалов. При взлете с ограниченного по размерам аэродрома на высоте трех метров оборвался винт левого мотора вместе с редуктором. Машину резко бросило влево. Давление на правую педаль с каждой секундой возрастало, а тут еще под напором косого потока воздуха раскрылись капоты левого мотора. Теперь, чтобы удержать машину от сваливания на крыло, пришлось переставить обе ноги на правую педаль. Спасение было в одном: немедленно убрать шасси. Но рвущийся из ладоней штурвал можно было удерживать, только намертво зажав обеими руками, и я не мог даже нажать кнопку СПУ для передачи команды штурману.

Молодой штурман младший лейтенант Шаповалов правильно оценил сложившуюся обстановку. Не дожидаясь распоряжения, он сам убрал шасси и тем обеспечил благополучный исход полета. Срубив крыльями самолета несколько столбов и деревьев, мы приземлились на заснеженном поле. Через несколько дней машина благодаря усилиям технического состава была введена в строй. Шаповалов и в дальнейшем проявлял себя умелым и мужественным воином, был награжден несколькими орденами и медалями.

В ноябре из полка убыл один из его ветеранов С. Г. Браушкин. Он давно чувствовал себя неважно. Я замечал, что иногда Степан Григорьевич с трудом садится в кабину самолета, и неоднократно предлагал ему лечь в госпиталь на обследование. Но он все отнекивался, откладывал заботу о своем здоровье "до лучших времен". И вот у Браушкина приключилась язва желудка. Теперь он уже вынужден был поехать в глубокий тыл.

Расставались мы трудно: Браушкину не хотелось оставлять фронт, а мне, пусть даже на время, – терять близкого друга и падежного заместителя. Я не знал тогда, что дороги военной службы вновь сведут нас через 15 лот и Степан Григорьевич предстанет уже в новом качестве – квалифицированным штабным офицером.

Вскоре после того как уехал Браушкин, в полк из госпиталя вернулся Петр Андреевич Карпов. Настроение у него было далеко не веселое. У летчика ампутировали два пальца и часть ладони левой руки, и врачи запретили ему летать на боевых самолетах. Переубедить медкомиссию Карпову не удалось.

"Зачем же он вернулся? – подумал я. – На какую должность? "

Петр Андреевич не стал "темнить" и сразу же признался, что рассчитывает с моей помощью отстоять свое право остаться в боевом строю.

Я посоветовался с полковым врачом майором медицинской службы А. А. Корешковым. Он осмотрел Карпова с пристрастием, исследовал возможности его левой руки, как он выразился, "хватательную" способность оставшихся трех пальцев. Подумал, взвесил все, а потом решительно заявил, что, по его мнению, пациент может летать на чем угодно – "от метлы до ковра-самолета".

Сказочной авиатехникой нас, конечно, не снабжали, и я, ободренный заключением врача, решил полетать с Карповым, чтобы окончательно убедиться в его возможностях. Когда доложил об этом командиру полка, тот даже в лице изменился. Отругав меня за "гнилой либерализм" и "пустое фантазерство", он категорически запретил даже говорить о допуске инвалидов к полетам.

Тогда я надумал обратиться к комдиву – генералу Сандалову. Ведь речь шла пока только о проверке возможностей летчика; никто и ничем не рисковал. Теперь у нас было достаточно учебно-боевых самолетов с двойным управлением.

Благоприятный случай подвернулся буквально на следующий день. Генерал Сандалов прилетел к нам проверить, как идет подготовка молодых летчиков. Я как раз руководил полетами. Комдив ознакомился с плановой таблицей н попросил рассказать, что у нас нового, каковы планы, нет ли вопросов.

Мы любили генерала за то, что он хорошо и часто водил группы в бой, умел просто и задушевно говорить с подчиненными, был требователен и справедлив. Я тут же доложил о возвращении в полк Карпова, о его прежних боевых заслугах, дающих право на более внимательное к нему отношение. А потом изложил план индивидуальной летной подготовки. Меня горячо поддержал Корешков, появившийся на старте в самую нужную минуту.

Командир дивизии проявил живейший интерес к судьбе летчика. Взвесив все "за" и "против", он разрешил мне проверить Карпова, а затем поступать по моему усмотрению, сообразуясь с выявленными результатами.

Наутро сияющий от счастья Петр Карпов занял место в кабине учебно-тренировочного самолета. Даю ему разрешение на взлет, "мягко" держусь за штурвал. Уверен, что человек, с таким трудом добившийся желанной цели, не подведет. И не ошибся. Достаточно сказать, что уже через полмесяца мой подопечный был назначен командиром звена и с исключительным умением водил его в бой.

К декабрю, когда наши войска освободили уже около шестой части территории Белоруссии, на фронте наступило затишье, но именно такое, которое, как говорят, предшествует буре. Обе стороны готовились к решающим сражениям 1944 года. Нам было ясно, что зубы у фашистского зверя, хотя он и огрызается, уже изрядно притупились, его бесславный конец не за горами.

После отъезда на лечение Браушкина моим заместителем назначили капитана Алексея Алексеевича Сотникова. Было ему уже лет за сорок, и, честно говоря, я сначала испытывал неловкость, давая ему какое-нибудь указание. К тому же он считался летчиком экстра-класса, в строю летал как припаянный к ведущему, почти без зазоров. Это, конечно, импонировало молодым летчикам, создавало вокруг капитана радужный ореол. Странно, однако, что при таких редких способностях сам Сотников водить группы не любил, а как выяснилось немного позже, и не умел. Все у него получалось резко, угловато. Пожалуй, за таким ведущим, как сам, он не удержался бы в строю и минуты.

Обладал мой заместитель и еще одной странностью: взлетал на Пе-2 с трех точек, отрывал самолет на предельно малой, просто недопустимой скорости. Только какое-то чудо всякий раз помогало ему выдерживать машину в нескольких сантиметрах от земли, пока она не начинала слушаться рулей. Откуда взялась эта привычка – неизвестно.

Пытался я было воздействовать на Алексея Алексеевича, убедить его, что нельзя так рисковать, издеваться над самолетом, игнорировать аэродинамику. Терпеливо рисовал схемы, делал расчеты, показывая, что, пренебрегая законами физики, летчик становится игрушкой в руках случайностей.

Ничего не помогало. Сотников продолжал делать по-своему. В конце концов я махнул на него рукой – пусть летает, как может. Ведь получалось же у него до сих пор, может быть, повезет и дальше! И жаль, что не смог я тогда настоять на своем, не сумел, в конце концов как командир, заставить подчиненного четко выполнять указания. А жалею об этом вот почему.

Вскоре я стал замечать, что "почерк" моего заместителя, причем не весь, а самый сомнительный его завиток – манера взлета, стал достоянием молодых летчиков. Теперь ту работу, которую раньше проводил только с Сотниковым, пришлось вести с другими подчиненными. Довольно скоро все внешне пришло в норму, но тут вдруг выяснилось, что случившееся – не самодеятельность подчиненных, а результат активной методической деятельности моего заместителя. Иначе говоря, он внушал молодым авиаторам, что с него стоит брать пример. Нарушение единства обучения было нетерпимо, а в данном случае и чревато весьма серьезными последствиями. Я вынужден был поставить перед командованием вопрос о переводе очень талантливого, но крайне недисциплинированного летчика и, прямо скажем, безответственного командира в другую часть.

Мои аргументы сочли убедительными, просьбу удовлетворили. Сотникова направили в другой полк и назначили командиром эскадрильи. И там же вскоре он погиб при взлете с большой бомбовой нагрузкой, допустив на выдерживании почти неуловимую для глаза ошибку.

И что бы там ни было между нами, меня и сейчас охватывает чувство горечи, когда вспоминаю об этом, в общем, хорошем человеке, храбром воине, летчике с большими задатками, ставшем жертвой собственного упрямства, нежелания прислушаться к голосу разума. Да, право, один ли он был таким, и только ли в то далекие годы слушались подобные катастрофы?

Том временем у меня появился новый заместитель – старший лейтенант Валентин Филиппович Островский. В технике пилотирования он уступал Сотникову, и, пожалуй, довольно значительно. Но зато как помощник, как правая рука командира он проявил себя с самой лучшей стороны.

Его военная судьба складывалась не совсем счастливо. Уже в 1941 году при выполнении боевого задания над линией фронта вражеский снаряд угодил в бомболюк. Бомбы взорвались, и на высоте около двух километров самолет рассыпался на мелкие части. Штурман и стрелок погибли, а Островского паши солдаты нашли в глубоком снежном сугробе без сознания. Парашют был при нем, но... не раскрытый, в ранце. "На память" о том редчайшем событии у летчика остался неустранимый вывих ноги. Но вывихнуть ногу можно, споткнувшись и на ровном месте, а здесь – два километра неуправляемого падения! Островского можно бы поздравить со вторым рождением, а он – в прошлом классный футболист – больше всего, кажется, переживал, что теперь нельзя будет делать резких движений. В воздухе старший лейтенант чувствовал себя, как когда-то на футбольном поле: при атаках вражеских истребителей маневрировал умело, подставляя их под огонь бортовых пулеметов, А позже, рассказывая о воздушном бое, по футбольной привычке называл фигуры пилотажа "финтами" и "дриблингом", причем, как говорится, на полном серьезе.

Островский и в самом деле был человеком рассудительным, опытным. В дальнейшем он возглавил 3-ю эскадрилью нашего полка, а моим заместителем назначили С. А. Носова. Общительный и всегда жизнерадостный, Сергей Акимович обладал высоким мастерством в технике пилотирования и неутомимостью в любой работе.

Той же осенью вернулся в полк Иван Стволов. Пришел тихо, незаметно и, как бы упреждая мой вопрос о дальнейшей летной работе, протянул ворох документов. К сожалению, не всем летчикам, которым довелось выжить в самых критических обстоятельствах, удалось снова сесть за штурвал. Стволову не повезло – его списали "но чистой", надежд на возвращение в строй крылатых не оставалось, и он принял штаб эскадрильи. Правда, затем ему удалось перейти на летную работу в корпусную эскадрилью связи, вооруженную самолетами У 2.

Середина января 1944 года застала нас уже под Ярцево, на аэродроме Сермелево. Война шла своим чередом и как бы в стороне от нашего нового места базирования, которое нельзя было назвать ни фронтовым, ни тыловым. Зато сами мы называли свой полк "кузницей кадров", что больше подходит для авиационного училища, чем для боевой гвардейской части. Но, обучая молодежь летному и тактическому мастерству, мы не забывали и о боевой готовности, о возможности в любую минуту, подвесив бомбы, лететь по приказу на уничтожение заданной цели. Такова уж участь полка, волею судьбы числящегося в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. Наверное, у нас условия для ввода молодых летчиков в строй были получше, чем в других авиационных частях. Даже учебно-тренировочные самолеты имелись теперь в каждой эскадрилье. И все же время от времени мы испытывали дефицит в летном составе.

К предстоящим решающим боям мы готовились тщательно, как никогда раньше. Все молодые экипажи не только выпустили самостоятельно, но научили летать в облаках и ходить строем. Провели даже летно-тактические учения для отработки маневра в группах, отыскания с воздуха различных объектов и поражения их как с горизонтального полета, так и с пикирования.

И все-таки летного состава у нас не хватало. В значительной мере это объяснялось еще и тем, что теперь, когда гвардейским стал весь наш авиакорпус, штатная численность полков несколько возросла. Командование постоянно занималось вопросами доукомплектования частей. Самые подготовленные экипажи собирали в соседнем полку, которым командовал талантливый методист и умелый тактик полковник А. А. Калачиков. Судя по всему, там готовились к действиям в наиболее сложной метеорологической обстановке. Забрали и у нас несколько экипажей, в том числе два из нашей первой эскадрильи.

Вот и не стало обученной, слетанной девятки. Хорошо хоть "потери" на этот раз оказались не боевыми. Да и "свято место пусто не бывает" – летчиков и штурманов теперь в училищах готовили достаточно, дадут, конечно, мне молодых, а вводить их в строй – уже не привыкать.

Наступила весна 1944-го; полевые аэродромы раскисли, стало не до полетов. Даже с места на место самолеты перетаскивались трактором. В это время занимались в основном теорией, изучали тактику. Чтобы люди не скучали в часы досуга, организовали художественную самодеятельность. Душой ее стали аккордеонист-любитель техник по авиаспецоборудованию Пронин, механик Н. И. Тяк (ныне заслуженный артист РСФСР) и лейтенант С. А. Носов.

В первых числах мая меня вызвали в штаб и предложили двухнедельный отпуск. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся... На сборы дали двое суток, хотя мои скромные пожитки всегда находились при мне. Сдав эскадрилью Носову, получил отпускной билет, проездные документы и пошел докладывать командиру полка о готовности к отъезду.

В землянке у Панкова в это время находился генерал Сандалов. Чтобы не мешать их разговору, решил подождать на скамейке. Через несколько минут дверь отворилась и из штаба вышел генерал. Увидев меня, он пожал мне руку и с загадочной улыбкой сказал:

– Вот и хорошо, что встретились. Как говорится, на ловца и зверь бежит.

Не успел я сообразить, какое отношение эта охотничья присказка имеет ко мне, как генерал сам все разъяснил. Оказывается, в дивизию прибыла группа летчиков, ранее летавших на американских "бостонах". Надо было за полтора-два месяца полностью подготовить их к боевым действиям на Пе-2. Для этого всех новичков включили в одну эскадрилью.

– Между прочим, – заметил Сандалов, – вы, насколько мне помнится, летали на "бостонах" и лучше других знаете, что необходимо летчику для освоения более сложной машины. Ну, так как же порешим?

На его вопрос ответил Панков. Он сказал, что нет никакого смысла лишать меня отдыха, на который я наверняка уже настроился. Но комдив, словно не расслышав этой реплики, продолжал испытующе смотреть мне в глаза.

Было ясно, какого ответа ждет генерал. В шутливом тоне я сказал, что готов пожертвовать этой поездкой в тыл, если сразу после войны мне предоставят трехмесячный отпуск.

– Согласен, – рассмеялся генерал. – Мы ведь задолжали вам еще больше. Значит, отпуск – за мной. А теперь берите "бостонщиков" и делайте из них настоящих пикировщиков.

Сдал я в штаб все документы и вернулся в свою эскадрилью. На душе сразу стало как-то спокойнее: не надо перестраиваться на другой режим. Да и дело, судя по всему, мне поручалось нужное, интересное.

На следующий день всех летчиков 1-й эскадрильи перевели в другие подразделения. Со мной остались лишь два офицера, умеющих водить звенья, Сергей Носов и Петр Карпов. Они же должны были помогать мне в переучивании летного состава. Боевая эскадрилья снова, в который уже раз, превратилась в учебную.

Прибывшее пополнение оказалось полностью комсомольским. С подполковником Стасишиным – заместителем командира полка по политической части – стали думать, как лучше направить все помыслы молодежи на быстрейшее освоение новой техники. Решили на открытом партийном собрании обсудить задачи, связанные с переучиванием. Выступления коммунистов были проникнуты настоящей заботой о повышении боеготовности части. Каждый брал на себя конкретные обязательства.

После собрания заметно активизировались и пропаганда боевых традиций, и обмен боевым опытом. Коммунисты эскадрильи были расставлены таким образом, что вне поля зрения партийной организации не оставалось ни одного из прибывших авиаторов. Мы с Носовым и Карповым взяли шефство над летчиками, Аргунов, Студнев и Трембовецкий – над штурманами, а Игорь Копейкин, Шиян и Гребенников в свободное время проводили дополнительные тренировки со стрелками-радистами.

Учебной базы у нас, по сути дела, не было, мы располагали лишь схемами и плакатами, изготовленными Полонским, Коровкиным и Тарасенко под руководством инженера эскадрильи Каталина. Отсутствовали и методические пособия. Мы с командирами звеньев сами составляли программы занятий, готовили конспекты лекций, дотемна просиживали за планированием летной подготовки, радуясь тому, что продолжительность дня постепенно увеличивалась.

Одновременно шло формирование летных экипажей. Когда они были укомплектованы, за ними закрепили боевые машины и технический состав. Авиаспециалисты падали проводить занятия непосредственно в кабинах самолетов.

На изучение новичками авиатехники, теоретических дисциплин и прием от них зачетов ушел почти весь май. Только в последние дни этого месяца удалось сделать с обучаемыми по два-три провозных полета.

Зато в июне летная работа развернулась вовсю. Инструкторы буквально от зари до зари не вылезали из кабин. Стойко переносил невероятную нагрузку и наш единственный Пе-2 с двойным управлением. Как его только ни "прикладывали" молодые летчики! Тут были и "козлы", и "плюхи", и повторные касания колесами полосы после отрыва.

Большинство ошибок были, можно сказать, закономерными: взлет и посадка на "петлякове" значительно сложнее, чем на "бостоне". Поэтому инструкторы вмешивались в управление лишь в тех случаях, когда возникала угроза безопасности полета. При обучении в столь сжатые сроки только максимальное доверие к обучаемым и предоставление им возможной самостоятельности могли обеспечить успех.

Такая методика полностью себя оправдала. Почувствовав, что им доверяют, молодые летчики старались не подвести своих наставников, упорно учились на земле и в воздухе, с каждым днем летали все лучше, увереннее. Скоро все они вылетели самостоятельно, в том числе однофамильцы Петра Карпова и Игоря Копейкина. Теперь у нас Карповых и Копейкиных стал "двойной комплект", и они тут же, с легкой руки остряков, получили порядковые номера "во избежание путаницы при вызове".

Усталые, но окрыленные успехами, возвращались мы но вечерам на свои "квартиры", чтобы через 4-5 часов начать очередной, не менее сложный трудовой день. Будил нас на заре адъютант эскадрильи Стволов, успевший к этому времени даже побриться.

Групповую подготовку в составе звеньев завершили точно по графику. Молодежь уже набралась сил и летала хорошо. Начались полеты строем в составе эскадрильи и на полигон одиночно для отработки бомбометания с пикирования. К сожалению, на этом курс обучения прервался. 18 июня поступил приказ о перебазировании полка на новое место, и через два дня мы перелетели на прифронтовой аэродром Вятша. Судя по тому, что о последующих задачах нам ничего но сообщали, а только предупредили о строжайшей конспирации, мы поняли, что на нашем участке готовится наступление. Перед нами располагалась крупная оршанско-витебская группировка противника.

НАД БЕЛОРУССИЕЙ

22 июня... Какой бы год ни стоял на листке календаря с этим числом все равно сразу же вспоминается воскресное утро сорок первого, гул немецкой воздушной армады над советскими мирными городами и селами, грохот взрывов, сполохи огня на земле и в небе. Так началась кровавая авантюра германского фашизма против нашей Родины.

Теперь, когда наступила третья годовщина Великой Отечественной войны, советские войска располагались уже недалеко от своих западных границ. По всему чувствовалось, что готовится крупная наступательная операция, в результате которой гитлеровские оккупанты будут вышвырнуты с нашей священной земли.

Конечно, нас, летчиков, никто не знакомил с планами Верховного Главнокомандования. Белорусская операция под кодовым названием "Багратион" готовилась в глубокой тайне, и, как позже выяснилось, противник не сумел разгадать ни времени, ни направления главного удара. Но множество косвенных признаков, которые мы научились анализировать и оценивать, достаточно красноречиво говорили о характере предстоящих боевых действий. И когда наш полк получил боевую задачу – завтра, 23 июня 1944 года, нанести в составе авиакорпуса бомбовый удар по опорному пункту в районе Гуры, – морально мы были уже готовы к этому.

Предварительная подготовка заняла немного времени. Ведь район боевых действий летный состав изучил заранее, опыт полетов в строю у него тоже был. Правда, в боевых порядках авиакорпуса действовать приходилось не часто. Совсем недавно на организацию массированных ударов у нас просто не хватало сил. Но теперь, благодаря беспримерному героизму тружеников тыла, славных работников нашей авиационной промышленности, боевых машин стало в достатке, и притом самых современных, оборудованных и вооруженных по последнему слову техники. Как-то незаметно исчезли с аэродромов самолеты, принявшие на себя первый удар фашистов. Пусть не были они достаточно совершенными для того, чтобы на равных сражаться с модифицированной авиацией "третьего рейха", и все-таки СБ, ТБ-3, И-16 и другие наши крылатые ветераны, на мой взгляд, заслуживают признательности со стороны летного состава. Они помогли нам выстоять и набраться опыта.

...На рассвете 23 июня, уточнив боевую задачу и боевой порядок, полк начал взлет. В воздухе творилось что-то невообразимое. На петле сбора к ведущей девятке одна за другой пристраивались все новые... Всего их поднялось в воздух восемнадцать. Я возглавил седьмую. Учитывая, что многие мои ведомые шли в бой впервые, старался создать им максимально благоприятные условия. Особенно строго сохранял скорость и всячески избегал попадания группы в спутную струю, образуемую впереди летящими самолетами.

Полет в таком крупном и достаточно плотном боевом порядке требует от ведущих групп мобилизации всего внимания, не дает возможности даже на короткое время отвлечься, подумать о чем-то постороннем. Все же незадолго до выхода на цель я выбрал момент и оглянулся назад, чтобы окинуть взглядом всю колонну и лишний раз ощутить мощь нашей авиации.

Да, такую армаду самолетов можно было видеть, пожалуй, только на предвоенных парадах. От горизонта до горизонта распластались девятки бомбардировщиков, готовых обрушить смертоносный груз на головы немецко-фашистских захватчиков. По сторонам следовали многочисленные группы истребителей прикрытия. Они барражировали на всех высотах, готовые отразить нападение любого воздушного противника.

Раздумья прервал яростный огонь зенитной артиллерии. Началось!

Выполняя противозенитный маневр, заметил, как откуда-то сверху вывалились несколько пар вражеских истребителей. Оли стремительно проскочили сквозь строй бомбардировщиков и одного – в соседней девятке – подожгли. По и два "мессера" тут же рухнули на землю, срезанные пушечно-пулеметными очередями.

Наблюдать за боем стало некогда: эскадрильи веером расходились на свои цели. Покачиванием самолета с крыла на крыло я подтянул ведомых, и группа легла на боевой курс. Наш объект – опорный пункт – был виден издалека, прицелиться удалось довольно точно, и бомбы легли в заданный квадрат. На обратном пути нас атаковала группа истребителей противника, но молодые ведомые дружным огнем сбили один вражеский самолет. Эскадрилья вернулась на аэродром без потерь. Это была первая, а поэтому особенно важная победа молодых экипажей. Она окрылила их, подняла боевой дух. Радостно возбужденные, еще не остывшие от недавнего боя, они быстро подготовили самолеты к повторному вылету, и вскоре эскадрилья вновь поднялась в воздух.

На очередное боевое задание мы отправились в составе полка. Это и понятно – ведь подготовка к вылету дивизией или корпусом требовала времени, а с началом наступления его всегда недоставало. К тому же в быстро меняющейся обстановке требовалось в первую очередь поражать те цели, которые представляют в данный момент наибольшую опасность для наступающих войск. Вот и этот повторный удар мы наносили по артиллерийским позициям, уцелевшим после нашей авиационной и артиллерийской подготовки. Несмотря на шквальный зенитный огонь противника, задание было выполнено успешно и без потерь.

Под вечер полк поднялся в воздух третий раз. Но едва мы успели построиться и лечь на маршрут, как по радио поступила команда вернуться на аэродром. Ведущий майор Свенский запросил у передавшего это приказание пароль и, получив подтверждение, повел колонну обратно. Садиться пришлось с полными бензобаками и бомбовой загрузкой, что на Пе-2 достаточно сложно и небезопасно. Особенно трудно пришлось молодому летному составу, но все обошлось благополучно.

После посадки вдруг выяснилось, что приказ о возвращении передала вражеская радиостанция. Каким-то образом противнику удалось раздобыть пароль, и он немедленно им воспользовался. Пришлось срочно менять код и принять другие меры, чтобы исключить возможность продолжения провокаций.

24 н 25 июня полк наносил бомбовые удары по резервам противника, а 26 получил более ответственное задание. Стало известно, что на аэродроме Докудово, расположенном близ города Борисова, враг концентрирует большие силы авиации. Нашему 35-му гвардейскому полку было приказано нанести по нему бомбовый удар, вывести из строя взлетно-посадочную полосу и уничтожить находившиеся там самолеты.