Текст книги "Месяц в демократической Германии"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

6. Улыбка Дрездена

Саксонская Швейцария встретила нас светлыми – бирюза с золотом – красками пригожей поздней осени, солнечным теплом и льдистой свежестью естественных горных сквозняков.

Мы пообедали в ресторане, закинутом на вершину самой высокой горы в окрестностях Дрездена, побродили по дорожкам, проложенным в скалах с чисто немецкой аккуратной добротностью, полюбовались пейзажем, который тут был красив настолько, что до олеографии оставалось каких-нибудь полшага. Но природа, этот умнейший и тактичнейший художник, как раз и не сделала эти полшага – она бросила вниз, на камни, пенящуюся, широкую, стремительную Эльбу, и беспокойная река как бы взорвала изнутри буколическую прелесть ландшафта. Я смотрел на реку с высоты и мысленно повторял любимые с детства строки – они возникли в памяти автоматически, сразу, как только я увидел внизу Эльбу:

 
Но спят усачи-гренадеры
В долине, где Эльба шумит…
 

А кругом стояли скалы, испещренные автографами изобретательных скалолазов, и невольно вспомнились другие стихи, теперь уже Маяковского, о том, что некий Лебензон расписался «превыше орлиных зон». Здесь же, на скалах Саксонской Швейцарии, расписывались Лебензоны всех времен и народов. Немцы, австрийцы, итальянцы, шведы, французы ставили свои подписи на отвесных кручах. Мое патриотическое чувство было, однако, удовлетворено, когда я увидел русское имя, заброшенное выше всех. К тому же имя это было – Леня!

«Ай да Леня!» – подумал я и решил про себя, что, наверное, не глупое тщеславие заставило моего неведомого тезку карабкаться с риском сломать себе шею по скалистой стене, а иное – благородное, спортивное – чувство.

В Саксонскую Швейцарию и в Дрезден мы приехали из Берлина с супругами Нелькенами. У Петера Нелькена, редактора «Ойленшпигеля», в Дрездене было дело. Дрезденский театр-кабаре «У Геркулеса» показывал новое сатирическое обозрение, и «Ойленшпигель», как шеф эстрадной сатиры во всех ее видах и формах, не мог не откликнуться на сатирическую премьеру на своих страницах.

Нелькены – это, наверное, одна из самых счастливых и самых нежных супружеских пар на свете. В ГДР, во всяком случае. А внешне это удивительно разные люди.

Петер, бледный блондин с полными губами, с тронутыми ранней сединой висками, похож на располневшего добродушного немецкого мальчика.

Агнесса Нелькен – или просто Аги – знойная брюнетка итальянско-венгерского типа, вылитая Анна Маньяни, знаменитая итальянская комическая киноактриса. И юмор у Аги такой же – едкий, острый, «с перчиком».

Дочь венгерского политического эмигранта, большевика-ленинца, друга и сподвижника Бела Куна и Варги, она училась в школе в Берлине и состояла в одном пионерском отряде с Петером, своим будущим мужем.

– Мы с ним целовались, когда нам было еще по десять лет! – говорит Аги, оставаясь невозмутимо серьезной.

После того, как к власти пришел фашизм, Аги с родителями уехала в Советский Союз. Свое образование она завершила уже в Москве.

В 1937 году ее отец по клеветническому доносу был арестован. Попытки влиятельных друзей спасти его (о нем говорили с самим Сталиным) оказались тщетными, и он погиб в магаданских лагерях в самом начале войны.

С большим трудом Аги – тогда почти девочка – с помощью тех же друзей добилась того, что стала разведчицей в тылу врага.

Аги забросили в немецкий тыл, в леса, она воевала, получала боевые награды. На ее глазах гибли друзья по школе и фронту, веселые храбрецы-парни и отчаянные светлокосые девчонки, дочери и внучки тех девушек времен гражданской войны, что «с песней падали под ножом, на высоких кострах горели».

Вернувшись невредимой с войны, она вышла замуж за немца-эмигранта, антифашиста и потом вместе с ним очутилась в Берлине. И здесь встретилась с Петером, который тогда работал в аппарате Центрального Комитета партии.

– Я поехала просто навестить друга детства в дом отдыха, где он проводил свой отпуск, но… к мужу больше не вернулась! – с той же невозмутимостью говорит Аги, закуривая новую сигарету.

У Нелькенов шестеро ребят – четыре девочки и два мальчика. Дети – один лучше другого!

Аги не только ведет дом, хозяйничает, возится с детьми, но и работает – переводит с русского.

– И вам не трудно, Аги? – сочувственно спросила ее моя жена. – Такая большая семья!..

Помолчав, она сказала очень просто и тихо, без тени рисовки и пафоса:

– После войны я мечтала, чтобы у меня было как можно больше детей! Ведь на моих глазах погибло столько хороших людей! Я решила, что мой долг – пополнить убыль (она улыбнулась), в меру, конечно, моих личных способностей и возможностей в этом смысле. И воспитать своих ребят так, чтобы они были хоть немного похожи на моих друзей-фронтовиков.

Своим ребятам Аги дала русские имена – в честь погибших на фронте друзей.

…Маленький зал дрезденского сатирического театра «У Геркулеса» был набит битком. Закутанный в нечто похожее на звериную шкуру, обнаженный Геркулес с толстенной палицей в руке на крохотной сцене выглядел… подлинным Геркулесом.

Обозрение состояло из многих самостоятельных эпизодов-сценок.

Веселый Геркулес расправлялся с недостатками и пережитками прошлого, воинственно размахивая своей палицей.

В обозрении была занята вся труппа театра, шесть человек – три актрисы и три актера. Все они в недалеком прошлом участники художественной самодеятельности рабочего Дрездена. Они разыгрывали пародии, сценки, полные юмора и иронии, пели куплеты и песенки, танцевали. Делали они все это непринужденно, изящно и легко. Тут была и бытовая сатира, и сатира на международную тему, и просто юмор, непритязательный, но настоящий, без натуги.

Мне понравилась сценка, разыгранная одним актером. Он изображал гида, который целыми днями разъезжает в туристском автобусе и пулеметной скороговоркой рассказывает туристам про достопримечательности города.

– Это памятник тому-то, – трещал он, поворачивая голову то направо, то налево, как пьяный скворец, – это музей, это театр, это собор…

Приплясывая и все ускоряя темп своих пояснений, он добирался до края сцены и, объявив: «А это сумасшедший дом!», – исчезал за кулисами – взлохмаченный, с ошалелыми глазами, окончательно зарапортовавшийся.

Обозрение имело успех, публика смеялась и много аплодировала. Даже строгий Петер Нелькен, раскритиковавший в своем журнале предыдущую работу театра, на этот раз признал, что дрезденский Геркулес одержал победу.

После спектакля актеры пригласили нас посидеть с ними на товарищеском ужине в актерском буфете дрезденского оперного театра. Мы, конечно, согласились.

Ужин, говоря репортерским слогом, «прошел в дружеской, сердечной обстановке». Петер произнес остроумную речь, похвалил театр за новую его работу, представил актерам меня. Передав им привет от советских сатириков и юмористов, я сказал, что приехал первый раз в жизни в Дрезден и был рад тому, что вижу на лице «воскресшего из мертвых» города такую милую и такую талантливую улыбку.

Много было еще речей, тостов и шуток. Сидевший рядом со мной популярный дрезденский эстрадный конферансье, плотный, румяный здоровяк в черном смокинге, поднял рюмку, чокнулся со мной и вдруг громко пропел:

– Спа-си-по, сердце, что ты умьеешь так лю-пить! После чего пояснил:

– Я биль ваш советский плен. Я работаль Донбасс! – Он ткнул пальцем в свою грудь, прикрытую белоснежным дедеро-ном. – Я биль на-вало-отбой-шик!..

И снова пропел про сердце, умеющее «так лю-пить!».

Возвращались мы к себе в гостиницу «Астория» уже ночью. Залитый лунным светом Дрезден был красив и призрачно-страшен. Страшен город был потому, что улица, нормальная городская улица вдруг обрывалась и превращалась в огромное не то поле, не то сквер, потом снова возникало какое-то здание, вернее, черный остов здания, потом снова начиналась улица и опять провал, пустырь, ровное поле подстриженного газона, зеленовато-серого, с металлическим, неживым блеском.

Дрезден восстанавливают, но нелегко возродить огромный город, разрушенный и сожженный с такой ужасающей тщательностью. А ведь война, когда погиб Дрезден, была уже на последнем своем издыхании. Наши войска спешили к старому немецкому городу-памятнику, целому и невредимому, чтобы взять его под свою защиту. И вдруг эта огненная варфоломеевская ночь! Гудящие тучи английских и частично американских бомбардировщиков и истребителей в ночном беззащитном небе. Сначала фугаски, потом зажигалки. Бушующий океан огня. И снова фугаски, и снова зажигалки. Что это? Месть за Лондон и Ковентри? Или – и это вернее! – нежелание отдать русским союзникам такой город, как Дрезден, «в целом виде»?!

За одну ночь в Дрездене погибло больше ста тысяч мирных жителей.

7. Королевский фотограф

Быть в Дрездене и не повидаться с Сикстинской Мадонной – это все равно что приехать в Париж и не побывать в Лувре.

С утра мы с женой поспешили в восстановленное здание Дрезденской картинной галереи.

Времени у нас было в обрез: Нелькен торопился в Берлин, на работу. Мы почти бегом обошли залы, где висела знаменитые полотна, знакомые по московской выставке. И наконец увидели ее, такую земную женщину-мать, стоящую на облаках в небе с сыном на руках. Морозом по коже обожгла мысль о том, что шедевр Рафаэля был на краю гибели и наверняка погиб бы, если б не совершили свой исторический подвиг наши смекалистые саперы, обнаружившие в заброшенной штольне ящики с картинами из Дрездена.

На стене здания галереи золотыми буквами выбиты слова благодарности Советскому Союзу за спасение национальных сокровищ немецкого народа.

Мы вышли из галереи на просторную солнечную площадь с конным памятником саксонскому королю Иоганну. Король поставлен спиной к тоже восстановленному прекрасному зданию дрезденской оперы. Никаких, впрочем, эстетических эмоций памятник этот у нас не вызвал. Лошадь как лошадь и всадник как всадник! На мой взгляд, самое примечательное в нем, пожалуй, лишь то, что он уцелел, усидев на своем коне в ту страшную памятную ночь, когда все вокруг рушилось и пылало под английскими и американскими бомбами.

Здесь, у памятника королю Иоганну, мы условились встретиться с Нелькенами перед отъездом в Берлин.

Мы стали высматривать знакомую машину, ее не было, но мы были рады опозданию Нелькенов: уж очень весело пригревало осеннее солнышко, да и площадь была чудо как хороша.

Подошел старик немец, в габардиновом поношенном длиннополом пальто, в каскетке с длинным козырьком. На ремешке через плечо висел у него фотоаппарат. Он церемонно приподнял каскетку, обнажив лысую голову, и сказал, улыбаясь всеми своими морщинами:

– Не желаете ли сняться на память о Дрездене у королевского фотографа?

– Почему у королевского? – спросила жена.

– Я снимаю туристов только на фоне памятника королю Иоганну, – сказал старик, – это эффектный фон, он многим нравится, поэтому меня здесь и прозвали «королевский фотограф».

Мы посмеялись. Я предложил старику советскую сигарету, он взял охотно. Мы разговорились. Вот в самом кратком изложении история жизни «королевского фотографа».

Ему 76 лет. Он служил солдатом в армии кайзера Вильгельма в первую мировую войну, воевал на Западном фронте. Во время второй войны на фронте не был – работал на транспорте. Да, он был в Дрездене в ту ночь! И остался жив, чему и удивляется до сих пор.

Вечером он пошел в магазин получить продукты по карточкам. И вдруг начался налет. Из двадцати пяти человек, бывших в магазине, кроме него, в живых остался один. Весь город пылал, как чудовищный костер.

– Какие-то капли падали с неба, и когда попадали на человека, тот вспыхивал и горел, как факел!

Жена его просидела в щели пять суток. Когда он нашел ее, она была безумной. Он увез ее во Франкфурт-на-Одере. Никто не хотел сдавать комнату беглецу из Дрездена с психически ненормальной женой на руках. Тогда он сделал так: привязал жену ремнями к скамейке в городском саду, чтобы она не убежала и не наделала беды, а сам пошел искать комнату. И нашел. А потом ночью привел туда жену. И тут уж по закону выселить их владелец квартиры права не имел. Потом, когда война кончилась, он вернулся в Дрезден. Нет, жена так и не пришла в себя. Но, правда, стала потише. Ему дали пенсию, да вот еще он научился снимать, так что ничего, жить можно. Спасибо королю Иоганну – он выручает: туристы любят сниматься на фоне конного памятника.

8. У коменданта «Мятежной совести»

Рудольф Петерсхаген, бывший полковник немецко-фашистской армии, командир 92-го грейсфвальдского моторизованного пехотного полка, кавалер железного «Рыцарского креста», написал книгу о своей необычной судьбе.

Книга называется «Мятежная совесть». Она была издана в ГДР в 1957 году и выдержала там несколько изданий. Ее перевели на многие восточноевропейские языки. У нас ее издал Воениздат в 1959 году, и эта правдивая, честная, увлекательно написанная книга имела большой успех у советского читателя. Но еще больший успех выпал на долю немецкого кинофильма, поставленного по мотивам книги «Мятежная совесть» в той же ГДР и показанного у нас по телевизору.

Фильм был в пяти сериях, каждую его серию советские телезрители ожидали с нетерпением.

Роль прозревшего нацистского полковника Ёберсхагена (так в фильме был назван Петерсхаген) в картине исполнял замечательный немецкий артист Гешоннек, коммунист, бывший узник фашистского концлагеря.

Книга Петерсхагена – это человеческий документ. Такие книги находят отклик в читательской душе и живут долго лишь в том случае, если «составитель документа» – интересный человек и читатель видит это и верит автору. В человеческом образе автора «Мятежной совести» на первый план выступали такие черты его характера, как большое мужество, высокое чувство нравственного долга и готовности исполнить этот долг даже ценой собственной жизни. Таким человеком, кстати сказать, был у нас покойный Алексей Алексеевич Игнатьев, автор нестареющих мемуаров «50 лет в строю». Ведь он тоже порвал со своей военно-кастовой средой, повинуясь велению нравственного долга, будучи подлинным, а не казенно-дутым патриотом своей страны и своего народа.

Полковник Петерсхаген, комендант Грейсфвальда, чтобы избегнуть лишнего кровопролития и лишних разрушений, сдал без боя старинный университетский город советскому командованию, нарушив приказ Гиммлера. Кадровый немецкий офицер, воспитанный в традициях офицерской чести и железной дисциплины, беспрекословный раб приказа высшего начальника, взбунтовался и приказа не выполнил. Не выполнил потому, что получил иной приказ, от другого, более высшего начальника – от своей человеческой совести. Ему угрожал расстрел, эсэсовские каратели уже проникли в Грейсфвальд, чтобы выполнить распоряжение своего кровавого шефа, но… впрочем, если вы, товарищ читатель, не видели телевизионного фильма и не читали книги «Мятежная совесть», прочтите ее, избавив меня от необходимости пересказывать целую эпопею. Я хочу лишь сказать здесь, что с той минуты, как только Рудольф Петерсхаген принял решение сдать Грейсфвальд русским без боя и подписал капитуляцию, это был другой Петерсхаген – человек нравственного подвига, человек идеи, захватившей его целиком. Таким он остался и в советском лагере для военнопленных немецко-фашистских офицеров и генералов, когда многие из них не подавали ему руки, таким он был и в казематах военной тюрьмы в Западной Германии, когда его избивали и мучили американские разведчики, требуя от него: «Заставь замолчать свою совесть! Отрекись! Скажи, что ты наш!»

Рудольф Петерсхаген – член правления Союза писателей ГДР, видный общественный деятель, член национал-демократической партии. Живет и работает он в своем родном Грейсфвальде. Петерсхаген – почетный гражданин спасенного им города.

Друзья помогли мне встретиться с автором «Мятежной совести», и первое наше свидание состоялось в одном из берлинских отелей.

Артист Гешоннек, превосходно играющий полковника Ёберсхагена в фильме, внешне не похож на его прототип. Гешоннек в фильме больше немецкий офицер по выправке, по манере держаться и говорить, чем Рудольф Петерсхаген в жизни. В своем сером в клеточку костюме, худощавый, румяный, седоватый, улыбающийся, он скорее напоминал пожилого ученого, школьного учителя, музыканта, но не бывшего полковника. Вот только эта легкая хромота – последствие ранения ноги – да этот неблекнущий румянец на щеках, обожженных сталинградскими морозными ветрами. Держался Петерсхаген со мной сначала настороженно и сдержанно, стараясь, видимо, уяснить себе конкретный смысл нашего свидания. А весь его конкретный смысл заключался лишь в том, что мне просто хотелось познакомиться и поговорить с заинтересовавшим меня человеком и писателем. Потом ледок растаял. Мы познакомились с женой Петерсхагена, фрау Анжеликой, высокой видной женщиной с тонкими чертами породистого лица и безукоризненными светскими манерами. Она из семьи генерал-фельдмаршала фон Люндеквиста, личного адъютанта кайзера Вильгельма, и похожа на всех немецких принцесс сразу, включая бывшую русскую императрицу Александру Федоровну. Только у бывшей русской императрицы выражение лица было надменное, плаксивое и злое, а у фрау Анжелики оно приветливое и доброе. И кожа у нее на руках, не чуравшихся никакой работы, совсем не бархатно-принцессовская. Фрау Анжелика поддерживала своего мужа в трудные дни его исторического подвига в Грейсфвальде, а потом сделала все зависящее от нее, чтобы вырвать его из цепких лап американской разведки. Сейчас она ведет в родном Грейсфвальде большую общественную работу в городском совете.

Мы посидели с Петерсхагенами, выпили обязательного кофе и условились, что я приеду в Грейсфвальд и там мы поговорим как следует.

Я приехал в Грейсфвальд с Карлом Кульчером из «Ойленшпигеля» и его женой Кристой. Мы осмотрели город – старенький, уютный, с очаровательным готическим силуэтом, запечатленным на поэтических полотнах известного романтика Каспара Давида Фридриха, уроженца Грейсфвальда, – вдосталь побродили по его узким улицам, заполненным веселыми студентами-медиками в военной форме. Медицинский факультет Грейсфвальдского университета превратился сейчас в военно-медицинскую академию ГДР. А существует университет в Грейсфвальде 500 лет, в нем трудятся крупные немецкие ученые. Одну из кафедр медицинского факультета вел, в частности, покойный ныне профессор Катш, талантливый ученый и педагог, мировой специалист по диабету. В 1945-м он входил в делегацию жителей города, ездил к генералу Федюнинскому договариваться о капитуляции Грейсфвальда.

В назначенный еще в Берлине час точно, минута в минуту, мы позвонили в дверь квартиры Петерсхагена. Одетый по-домашнему, в серых вельветовых брюках, в грубых шерстяных носках и коричневых сандалиях, он провел нас в свой маленький, скромно обставленный кабинет, и мы стали разговаривать «как следует». Здесь уж и следа не осталось от берлинской настороженности и сдержанности! В живом, очень непосредственном разговоре принял участие доктор Май – специалист по истории Советского Союза на факультете славистики Грейсфвальдского университета. На письменном столе лежали разные издания «Мятежной совести» – немецкие, венгерские, чешские, румынские, польские, русские – и пухлые альбомы со статьями и рецензиями о книге.

– А что пишут на Западе о «Мятежной совести»? – спросил я Петерсхагена.

– Они замалчивают мою книгу. Впрочем, в Гамбурге в одном профсоюзном журнале и в социал-демократической газете «Новая политика» появились заметки в общем положительного тона.

– А от читателей вы получаете письма?

– Великое множество и изо всех стран, в том числе и из Советского Союза. Есть письма, адресованные так: ГДР. Коменданту «Мятежной совести». И, представьте себе, доходят.

Он смеется добрым, простодушным стариковским смехом.

– Что вам известно о судьбе офицеров вашего полка?

– Большинство погибло под Сталинградом. Остался в живых мой адъютант, он живет на Западе, но мы с ним поддерживаем переписку. Несколько моих фельдфебелей живут тут, в Грейсфвальде.

– Вы довольны фильмом?

– В общем, доволен, хотя, конечно, кинофильм – и это естественно – неполно передал содержание книги. Мне пришлось пойти и на купюры и на дополнения, учитывая специфику кино. Я доволен, как решена вся линия главного героя Ёберсхагена, Гешоннек его играет великолепно. А вот Штиллер – помните, солдат-коммунист? – получился несколько схематичным и искусственным. Тема Штиллера – это особая тема самостоятельного фильма, где он мог бы стать главным героем.

– Над чем вы работаете сейчас?

– Я написал книгу о немецкой молодежи в дни войны. Но это уже не документальная книга, а полностью беллетристическая. Герой моей повести – юнец, фанатик из гитлерюгенда. Я рассказываю о его мучительном душевном кризисе, к которому он пришел постепенно, по мере разложения всей политической и военной системы фашизма.

– А еще какие у вас замыслы?

– Хочу написать роман о буржуазной семье времен Веймарской республики. Уже начал подбирать материалы. Я знаю это время и эту среду. А ведь литератор должен писать только о том, что он хорошо знает. Я хоть и молодой писатель, но эту истину усвоил твердо. Вот разгружусь от своих общественных дел и сяду за письменный стол.

– А у вас много общественного дела?

– Хватает! Я часто бываю в соединениях нашей демократической армии, встречаюсь с офицерами и солдатами, рассказываю им о своем пути.

* * *

– Вам понравился Грейсфвальд? – спросил он меня, когда разговор наш подходил к концу.

– Очень! – сказал я. – Прекрасный город! В 1945 году вы могли бы сказать, как Генрих IV, что этот город «стоит мессы»!

Он смеется, принимая шутку, и, прощаясь, мы крепко пожимаем руки друг другу.