Текст книги "Зеленое море, красная рыба, черная икра"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Баларгимова знаете?

– Да.

– Много лет?

– С год или два… – Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.

– Кем он работает?

– Проведен как электромонтер первого разряда.

– А в действительности?

– Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля…

Я усомнился – ориентируясь только на интонацию Рахимова.

– Существует такая должность?

– Вообще-то нет, но…

– В чем его обязанности?

– Он должен обходить или объезжать участок магистрального телефонного кабеля… – Рахимов снова был не уверен. – Проверять трассу. Предупреждать, чтобы не производились земляные работы, где проходит кабель…

– Вы видели его на работе?

Он помялся:

– Трасса большая!..

– Видели или нет?

– Не видел.

– Чем можно это объяснить?

– Не знаю. Может, это лучше Сабиров знает.

– В конторе вы Баларгимова видели?

– Несколько раз. Он приходил к Сабирову.

– Зачем?

– Этого я не знаю. Может, зарплату получал.

– Вы сами выдаете зарплату?

– Да.

– Вам приходилось платить Баларгимову?

– Сабиров сказал, что сам ему отдаст. Взял себе платежку и деньги.

Мы подошли к выяснению весьма щепетильного для Рахимова обстоятельства.

– Две недели, как вы исполняете обязанности… В табеле Баларгимову ставите рабочие дни?

На моих глазах он почернел еще сильнее, а в щелочках глаз появились красноватые прожилки.

– Да. – Рахимов колебался. – Сабиров приказал ставить ему рабочие дни. Я ставлю…

В приемную кто-то вошел, о чем-то спросил моего секретаря. Рахимов обрадовался:

– Вот и Сабиров! Он знает…

Начальник связи – седой узкоплечий человек с тонкими губами и землистым лицом – оказался крайне неудобным свидетелем.

Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.

Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производ – ственную деятельность Восточнокаспийскнефтегаза. Наконец я принужден был ограничить маневренность моего собеседника.

– Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак… Как оплачивался труд Баларгимова?

– По часовой тарифной ставке – сорок и четыре десятых копейки…

– Что это составляло в месяц?

– По-разному, – он заговорил чуть быстрее. – Шестьдесят и восемьдесят рублей…

– Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..

– Обязательно.

– Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?

Сабиров не мог припомнить.

– Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?

– Он работал полный день, как все.

– Должен он был ежедневно являться в контору?

– Нет.

– Вы все равно ставили ему рабочий день…

– Да.

– И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни… Почему?

Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.

Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.

Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжать сидеть.

– Могут меня исключить из партии? – спросил он неожиданно. – И даже отдать под суд?

– Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, – это хищение.

– А если меня к этому принудили?

– Кто? Назовите!

– Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! – Он смотрел зло. – Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться… Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом… А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!

– Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?

– Бураков тоже знал. А приказал не он. «Баларгимова оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди». – Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. – Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?

На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.

Прозвенел телефон.

– Простите: у вас нет Эдуарда Гусейновича? – Женщина почему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.

Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена – стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей. Уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.

Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными – встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки – то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.

– Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, – сказал я.

– А кто со мной говорит? – спросила Агаева.

Я назвал себя.

– Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна…

Я знал эту школу:

– И моя сестра там училась.

– Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома…

При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.

– Почему вы никогда к нам не зайдете? – спросила жена Агаева. – Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.

Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру. Раздумывая, я вышел в приемную.

– Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Халиловой. Скоро буду.

На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи – они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.

– Идете? – Я показал во двор.

Он покачал головой.

За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрестку.

Их появление здесь показалось мне не случайным – между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.

Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход – транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.

Я подумал: «Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!»

– Вы Римма Халилова? – Я представился.

Ее первое желание было – удостовериться, что никто нас не слышит.

Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это ее не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Все становилось известным – приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всем говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.

– Проходите.

В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется в доме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла – все миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.

– Садитесь, – предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.

– Спасибо. – Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. – В свое время вы жили на даче Баларгимова…

– Ах, это… – Она не испытала смущения.

– Долго вы жили там?

– Всю осень. С мужем я разошлась. Он жил здесь, а я с дочкой у Баларгимовых. Потом он уехал на родину, к родителям, – я сюда перебралась.

– Вы давно знаете Баларгимова?

– Я с его сыном – Миришем – вместе училась. Потом, в классе шестом, их посадили. Пятерых. Все из нашего класса. Они дочку завуча изнасиловали, а она пожаловалась…

– Баларгимов часто приезжал на дачу?

– Да нет. Раз или два в неделю…

– Вы помните, когда сожгли рыбнадзор? Вы в тот день были здесь или на даче?

– Днем на даче. С дочкой. А к вечеру Садык нас домой привез.

– Баларгимов в тот день выпивал?

– Он всегда поддатый…

– А еще кто с ним выпивал? Помните?

– Адыл. Еще кто-то… Дурачок этот – Бокасса. Все – с поселка. У них в тот день неприятность случилась – лодки сожгли! – Халилова засмеялась, подтвердив мою догадку о ее характере – бесхитростном и отходчивом. – Рыбнадзор – с моря, милиция с суши. Привезли канистры с бензином. Они и заполыхали.

– Много лодок?

– Три или четыре.

– А как Баларгимов об этом узнал?

– Мы как раз ехали мимо метеостанции, а тут мужики эти…

– Баларгимов ездил к лодкам?

– Нет, послал дурачка на велосипеде.

– Бокассу? – Я вспомнил следы велосипедных покрышек на берегу недалеко от места убийства Пухова.

– Ну да. Он вернулся, подтвердил. Садык ему не поверил, договорился с Адылом, что тот сходит… Пообещал бутылку.

Показания обрастали подробностями.

– Адыл пошел?

– Да. А Садык послал кого-то за водкой. Потом Адыл вернулся. Сказал: там одни угли. И компас привез.

– А Баларгимов?

– Он не показал сначала, что расстроился. Тут водку принесли, выпили… Садык сказал – за эту лодку надо бы сжечь и милицию, и рыбнадзор. «Платишь-платишь – и никак не выплатишь… Все мало!»

– До этого Баларгимов говорил, что дает взятки милиции и рыбнадзору?

– Все и так знали! – Халилова вздернула плечи, грудь ее поднялась. Почему же они к нему приезжали? Пьянствовали! Машины ставили у магазина, Мириш их охранял.

– Вы получали какие-нибудь подарки от Баларгимова?

Она задумалась.

– Да нет. Как-то дал на платье. Еще – икру, конфеты. Пару раз съездили в кафе «Сахиль»…

Взгляд ее прошел по кукольному ряду. Игрушечные модницы из картонных коробок – в шляпках, в черном кружевном белье, в боа – смотрели на нас. Я опять почувствовал себя Гулливером, боящимся неосторожным движением причинить боль крохотным созданиям.

– …Можно сказать, подарков не было.

– Баларгимова там знали, в «Сахиле»?

– Он пользовался их холодильником. Там молоденький официант – Уктем… Баларгимов оставлял у него рыбу для начальства…

Мир тесен. А восточнокаспийский – ну просто сжат. До размеров малогабаритной квартиры.

– У вас в доме нет вещей Баларгимова?

– Есть. – Не вставая, Халилова нащупала под креслом что-то тяжелое. Перегнулась, держа в обеих руках, поставила на стол.

– Адыл привез с места, где сожгли лодку…

Я увидел компас, которым пользуются рыбаки, – ориентированную по странам света плавающую, как домашний гриб в банке, большую черную шайбу. Колыхнувшись, она почти мгновенно заняла снова горизонтальное положение.

– Откуда он у вас?

Халилова объяснила:

– Я положила в хозяйственную сумку, он так и остался.

– После того вы сразу уехали из поселка?

– Нет! Купили еще водки. Потом еще. Еле угомонились! Всю дорогу гнал, как сумасшедший. Я просила: «Высади нас! Ну, мы погибнем, а ребенок-то за что?!»

– Баларгимов заезжал куда-нибудь?

– Только в водную милицию.

– В милицию? – Я подумал, что ослышался.

– Ну да! Кричал там на весь двор: «Убью Буракова!»

– А потом?

– Мы с дочкой остались в машине, а он побежал наверх, на второй этаж. Стал бить ногами в дверь и орать: «Где Бураксв? Где Цаххан Алиев? Сейчас они у меня узнают, как брать деньги и сжигать лодки!..» Его еле оттуда выкинули.

– Кто? Помните?

– Дежурный…

– И что Баларгимов?

– Метался, как бешеный! Готов был любого разорвать, уничтожить.

– Кому-нибудь еще грозил?

– Мазуту. «Это его работа! Его и Цаххана!»

– А дальше?

– У детского сада, на углу, остановил – мы вышли. Он всегда обычно высаживал меня раньше, чтобы соседи языки не чесали…

– Что-нибудь сказал?

– Да. Мне, говорит, надо еще сказать кое-кому пару слов…

– У него было что-нибудь с собой в машине? Ружье, нож?

– Ракетница. Он всегда ее с собой возит. И канистра с бензином… – Она словно задним часом ощутила предвестие недалекого уже преступления. – Что-то меня всю трясет!

– Много времени прошло после того, как вы вышли из машины и начался пожар?

– Минут двадцать.

– Вас допрашивали на следствии?

– Нет.

– А вы связывали поджог с угрозами Баларгимова?

Она взглянула мне в глаза.

– Связывала. Но старалась не думать. У меня дочь!

– Гусейн не звонил? – в первую очередь спросил я у Гезель. Мне крайне необходим был следователь: один я ничего не успевал.

– Я сама ему позвонила. Отвечала соседка. Гусейн на больничном, поехал на три дня к отцу, в деревню, «нервы лечить»… Не связался ни с вами, ни со мной.

– Очень странно.

– Слышали: Митрохина отозвали из отпуска. Готовится будто партактив по социалистической законности.

– Я ничего об этом не знаю.

– Жена Кулиева здесь. С отцом Умара. Они вас ждут.

– Кулиевы знают, что мы послали телеграммы об отстрочке исполнения приговора?

– Знают! Для них это – такая радость, Игорь Николаевич! Такое счастье! – Она взглянула в окно. – Вон они, кстати…

– Ваша фамилия – Кулиев, а его – Баларгимов. Вы не родные братья? – спросил я.

Человек, сидевший передо мной, был отнюдь не старый, но успевший махнуть на все рукой – с шелушащейся старческой кожей, пучками седых волос в ушах, в мятом, изношенном донельзя, пыльном костюме.

– Родные. Просто ему дали фамилию по имени нашего отца – Баларгима-Кули-оглы, а мне досталось имя деда…

– Какие у вас взаимоотношения с Баларгимовым?

– Фактически он давно уже отобрал у меня сына. Но мы – братья! Этим все сказано. У нас общие родственники. От этого никуда не денешься. Вера знает… – Он кивнул на несовершеннолетнюю сноху.

Сидящая рядом жена Умара Кулиева громко хрустнула пальцами. У нее было странное представление об этикете официальных визитов. В прокуратуру она надела самое короткое платье и максимально оголила верх.

– Вы общались с сыном до его ареста? – спросил я.

Он поднял водянистые глаза, развел руками.

– Почти нет. Садык поссорил меня с Умаром, потому что я оставил его мать. Взял другую женщину. У нас такое не прощают. Любовниц – это пожалуйста! Сколько хочешь! Да вы сами знаете!

– Давно живете отдельно?

– Я ушел, когда Умару было четырнадцать.

– У вас еще дети?

– Четверо. Младшим было: одиннадцать, девять и пять… Я помогал, как мог. Но в чем-то, конечно, они были ущемлены. Садык этим воспользовался. Как только я ушел из семьи, брат сразу начал настраивать сына против меня. Он стал брать его в море, готовить к браконьерским делам…

– Вы предостерегали брата?

– Когда я потребовал, чтобы он оставил парня в покое, его сыновья избили меня. Я месяц провалялся в больнице. Вера знает.

Он снова показал на сноху, которая опять сделала вид, словно ничего не слышит.

«Затрудненность общения – первый симптом отсутствия воcпитания…» Я не решался обращаться к ней с вопросами, чтобы не смутить.

– Садык полностью вытеснил меня из семьи. Он давал деньги моей бывшей жене. Я не мог им особенно помочь. Я работаю в вечерней школе. В Красноводске. Преподаю химию. Из моих братьев я один получил образование, и никто из них мне этого не простил.

– Кто ваша нынешняя жена?

– Она тоже учительница. Из Молдавии. Из Бельцы… Она хотела, чтоб Умар чаще бывал у нас, но он так ни разу и не приехал. Он ходил в море с моими племянниками.

– Как вы узнали об этом?

– Я приезжал из Красноводска. Мы встречались. Он рассказывал обо всем. Умар еще пацаном получал от дяди от пятисот до тысячи рублей в месяц. Он гордился этим! Пацан, а у него уже две машины! «Жигули» записаны были на двоюродного брата, «Москвич» – на тетку! Я уже старик – но у меня ни одной машины… Добром, конечно, это не могло кончиться! Потом Садык назначил его рулевым. Фактически сделал заместителем.

– Когда вы узнали о поджоге рыбинспекции?

– На другой день. Вера приехала ко мне, сказала, что брат спьяна сжег контору рыбнадзора и обрабатывает Умара, чтобы он взял все на себя…

– Вы говорили с сыном?

– В тот же день. Я приехал к нему вместе с Верой. Я просил его не делать этого. Не верить никому!

– Что он?

– Сказал, чтобы я не вмешивался, потому что могу все испортить.

– А почему Баларгимов сам не решился пойти с повинной? Как ваш сын это объяснил?

– Садык много раз судим. Ему могли дать суровое наказание. Наш старший брат – Сулейман – тоже просил Умара взять все на себя. И еще один человек. Когда я приехал, они втроем как раз сидели в ресторане.

– В «Сахиле»?

– Да. На берегу.

– Умар, Баларгимов… А кто третий?

Он помялся.

– Агаев, начальник милиции…

Сила, стоящая за браконьерской мафией, не могла отправить на скамью подсудимых шефа лодок, который знал всю ее подноготную.

– Агаев сказал, что сделает все, чтобы Умару дали три года, как за неосторожное убийство… Я поверил.

Он вздохнул. Сноха его неожиданно всхлипнула и тут же неимоверным усилием воли вернула лицу прежнее сосредоточенно-спокойное выражение. Она выглядела нелепо – в своем мини, с высоко открытыми голыми коленями, с криком, который буквально сотрясал ее. Я не понимал, как ей удается со всем этим справляться.

– Вас допросили?

– Я сказал, что ничего не знаю.

– Следователь спрашивал – занимался ли Умар браконьерством?

– Нет. Умар ведь показал, что хотел отомстить Цаххану Алиеву за то, что тот не разрешил ему ловить частиковую рыбу. Меня и спрашивали только о частиковой…

– А сети?

– Перед обыском Садык бросил их к Умару в сарай…

– А где он в действительности находился, когда Баларгимов поджег рыбинспекцию?

– Смотрел футбол. Есть свидетели.

– Этих людей допросили?

– Одного. Остальные было тоже пошли в свидетели, но Садык сбил всех с толку: «Молчите!» Я тоже сказал: «Не вмешивайтесь, не ваше дело…» – Он вздохнул.

– А тот, которого допросили? Что с ним?

– Его нашли в заливе. Будто погиб на охоте. От несчастного случая…

– Ветлугин?!

– Да, Сашка.

– А кто вел вначале дело на вашего сына?

– Алиханов. Мы на него не обижаемся – он вел в нашу пользу…

– Ну, естественно.

Дело Умара Кулиева было сфальсифицировано полностью.

– Поначалу все получалось, как Садык обещал. Алиханов следствие закончил быстро. За месяц. Умара судили как за неосторожное убийство. Дали четыре года. Но тут Аббасов-старик, отец сгоревшего инспектора Саттара, поднял шум. Стал давать телеграммы. Пошли письма, митинги. «Расстрелять убийцу! Никакой пощады!» Дело принял областной суд. Вы не можете себе представить, что мы чувствовали… – Он разрыдался. – Мы ведь знали, что Умар невиновный…

Я не перебивал его.

– …Когда судья объявил: «Расстрел!» – мы все закричали… А люди хлопали: «Правильно!..»

Плач душил его. Надо было иметь каменное сердце, чтобы все это слушать. Жена Умара сидела с вытаращенными глазами, чтобы не разреветься.

– …Я попросил судью, чтоб дали свидание. Нам разрешили. Умар стал успокаивать: «Так надо! Садык все устроит! Он ехал со мной в автозаке. Все нормально!»

– А потом?

– Все от него отказались. Садык – первый. Ждут, чтобы его поскорее расстреляли – пока не начал рассказывать…

Кулиева снова всхлипнула – звучно-глубоко, маскируясь нелепой гримасой, уродовавшей ее грубоватое, простое лицо. Она держалась изо всех сил, но мне дано было слышать ее беззвучный отчаянный крик.

– …Люди передали нам письмо.

– Из тюрьмы?

– Да. Через рыбинспектора, Сережу Пухова. У него друг… Мы заплатили… – Кулиев говорил несвязно. – Сергей искал доказательства против Цаххана Алиева. Из-за этой истории Цаххан стал чуть ли не национальным героем… А мой мальчик каждую секунду смотрит на дверь… Боится, что сейчас войдут… Только теперь, когда вы вмешались и послали телеграммы, я впервые ночью заснул… – Неудачник-старик откровенно рыдал. – Это счастье… Вот записка. Мы получили ее перед отъездом в Москву…

Умар Кулиев писал: «…Почему я должен быть этой третьей жертвой? Как он будет смотреть Вам в глаза, посчитав свою жизнь дороже моей? Смотрите, какой он человек и что мне пожелал. Если не мог уладить это дело, то почему он причинил мне такую боль? Сам сделал, сам бы и расхлебывал. Какой жестокий человек. Отец, если бы вы могли распутать это дело, я бы все доказал. Отец, сейчас моя судьба в ваших руках, смотрите, как я сглупил, поверя этому человеку, пожалел его. Надо было сначала все рассказать»[1]1
  Текст записки подлинный, заимствован из уголовного дела. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Они ушли.

– Хотите чаю? – спросила Гезель, открывая дверь.

– Хочу.

– С конфетой? – Гезель почувствовала, что мне грустно.

– С конфетой. – Я сто лет не пил чай вприкуску.

Она подала карамель. Шоколадных конфет в магазинах уже давно не было.

– Спасибо, Гезель.

Мне и в самом деле было грустно.

«Продажное правосудие, продажное следствие…»

Раздался звонок – звонила Анна, я по голосу понял, что у нее неприятности.

– Что-нибудь случилось? С Мишей Русаковым? Говори быстрее!

– Нет, нет! Я видела его…

– С тобой?

– С моим дядей… Он самый близкий мой родственник…

– Он заболел?

– Его арестовали! Потом скажу. Я сейчас еду туда.

– Когда мы увидимся?

– Я приду к тебе. Поздно…

– Буду ждать.

Я положил трубку.

«Махнуть на все! Уехать. Жениться на Анне. Подать заявление в мореходку, где учат морскому ремеслу и немногословному счастью сорокалетних балбесов, попробовавших себя на прокурорской стезе».

По закону парных случаев немедленно раздался второй звонок.

– Игорь, ты? – Звонила Лена. – Игорь. – Голос жены раздавался, словно в огромной трубе, и как бы отдавался от стен. – Я к тебе приеду. Я решила. У меня есть три дня. Я заказала каюту…

– Не приезжай! – крикнул я. – Потом! Сейчас не надо!

– Почему? Мне звонил Бала! Я хочу быть рядом с тобой. —

Каждое слово ее я услышал дважды, повторенное гулким эхом трубы. – И потом, я никогда не была в Восточнокаспийске…

– Ни в коем случае! Тем более на этой неделе… У меня не будет ни минуты свободного времени. – С большим трудом мне удалось убедить ее. – Обещаю: через три-четыре дня я приеду сам…

– Это правда? – Она немного успокоилась.

– Правда.

Но я не приехал ни через три дня, ни через четыре. Ни через пять…

Уходя, я снова увидел такси, стоящее на том же месте. На значительном отдалении виднелась и вторая машина.

В человеке, сидевшем рядом с таксистом, я узнал знакомого следователя бассейновой прокуратуры. Он показал мне на заднее сиденье. Водитель включил зажигание.

– С приездом… – Я сел, и мы быстро отъехали.

– Спасибо. Тихонов просил, чтобы я тебя привез. Завтра мы начинаем…

Бригаду возглавил начальник следственного отдела бассейновой прокуратуры. Я его тоже знал.

– Где ваша резиденция? – спросил я.

– За городом. В Доме рыбака…

– Мой помощник с вами?

– Бала? Он дома. Тихонов приказал ему не показываться. Можно все испортить…

Мы выбрались на окраину и ехали теперь мимо маленьких магазинчиков с убогим выбором товаров и по-провинциальному громкой рекламой. Так, крохотный киоск носил название «Обувь к любому сезону», а вывеска над квадратным оконцем в саманном заборе гласила: «Войсковой магазин».

– А какая роль отводится мне? – спросил я. – Тихонов говорил?

Он удивился:

– Ты разве не в курсе?

– Ничего не знаю…

Мы ехали вслед заходящему солнцу, которое медленно скрывалось за горы военного Топографа и Первооткрывателя края.

– Прокуратура Союза предлагает тебе самостоятельный большой участок. Так что заранее поздравляю…