Текст книги "Том 2. Республика Шкид"
Автор книги: Леонид Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Халдеи
Человек в котелке. – Исчезновение в бане. – Опера и оперетта. – Война до победного конца. – Кое-что о Пессимисте со Спичкой. – Безумство храбрых.
Халдей – это по-шкидски воспитатель.
Много их перевидала Шкида. Хороших и скверных, злых и мягких, умных и глупых, и, наконец, просто неопытных, приходивших в детдом для того, чтобы получить паек и трудовую книжку. Голод ставил на пост педагога и воспитателя людей, раньше не имевших и представления об этой работе, а работа среди дефективных подростков – дело тяжелое. Чтобы быть хорошим воспитателем, нужно было, кроме педагогического таланта, иметь еще железные нервы, выдержку и громадную силу воли.
Только истинно преданные своему делу работники могли в девятнадцатом году сохранить эти качества, и только такие люди работали в Шкиде, а остальные, пай-коеды или слабовольные, приходили, осматривались день – два и убегали прочь, чувствуя свое бессилие перед табуном задорных и дерзких воспитанников.
Много их перевидала Шкида.
* * *
Однажды в плохо окрашенную дверь Шкиды вошел человек в котелке. Он был маленький, щуплый. Птичье личико его заросло бурой бородкой. Во всей фигуре новопришедшего было что-то пришибленное, робкое. Он вздрагивал от малейшего шороха, и тогда маленькие водянистые глаза на птичьем личике испуганно расширялись, а веки, помимо воли, опускались и закрывали их, словно в ожидании удара. Одет человек был очень бедно. Грязно-темное драповое пальто, давно просившееся на покой, мешком сидело на худеньких плечах, бумажные неглаженные брюки свисали из-под пальто и прикрывали порыжевшие сапоги солдатского образца. Это был новый воспитатель, уже зачисленный в штат, и теперь он пришел посмотреть и познакомиться с детьми, среди которых должен был работать. Скитаясь по комнатам безмолвной тенью, маленький человек зашел в спальню.
В спальне топилась печка, и возле нее грелись Японец, Горбушка и Янкель.
Маленький человек осмотрел ряды кроватей, и, хотя было ясно видно, что это спальня, он спросил:
– Это что, спальня?
Ребята изумленно переглянулись, потом Япошка скорчил подобострастную мину и приторно ответил:
– Да, это – спальня.
Человек тихо кашлянул.
– Так. Так. Гм… Это вы печку топите?
– Да, это мы печку топим. Дровами, – уже язвительно ответил Японец, но человек не обратил внимания.
– Гм… И вы здесь спите?
– Да, и мы здесь спим.
Человек минуту походил по комнате, потом подошел к стене и пощупал портрет Ленина.
– Это что же – сами рисовали? – снова спросил он.
В воздухе запахло комедией. Янкель подмигнул ребятам и ответил:
– Да, это тоже сами рисовали.
– А кто же рисовал?
– А я рисовал. – Янкель с серьезным видом подошел к воспитателю и молча уставился в него, ожидая вопросов.
Маленький человек оглядел комнату еще раз и остановил взгляд на кроватях.
– Это – ваши кровати?
– Да, наши кровати.
– Вы спите на них?
– Мы спим на них.
Потом Янкель с невинным видом добавил:
– Между прочим, они деревянные.
– Кто? – не понял воспитатель.
– Да кровати наши.
– Ах, они деревянные! Так, так, – бормотал человек, не зная, что сказать, а Янкель уже зарвался и с тем же невинным видом продолжал:
– Да, они деревянные. И на четырех ножках. И покрыты одеялами. И стоят на полу. И пол тоже деревянный.
– Да, пол деревянный, – машинально поддакнул халдей.
Японец хихикнул. Шутка показалась забавной, и он, подражая Викниксору, непомерно растягивая слова, с серьезной важностью проговорил, обращаясь к воспитателю:
– Обратите внимание. Это – печка.
Халдей уже нервничал, но шутка продолжалась.
– А печка – каменная. А это – дверцы. А сюда дрова суют.
Маленький человек начал понимать, что над ним смеются, и поспешил выйти из комнаты.
Скоро вся Шкида уже знала, что по зданию ходит человек, который обо всем спрашивает.
За человеком стала ходить толпа любопытных, а более резвые шли впереди него и под общий хохот предупредительно объясняли:
– А вот тут – дверь…
– А вот – класс…
– А это вот – парты. Они деревянные.
– А это – стенка. Не расшибитесь.
Через полчаса затравленный новичок укрылся в канцелярии, а толпа ребят гоготала у дверей, издеваясь над жертвой любознательности.
Запуганный приемом, маленький человек больше уже не приходил в Шкиду. Человек в котелке понял, что ему здесь не место, и удалился так же тихо, как и пришел.
Не так просто обстояло дело с другими.
Однажды Викниксор представил ребятам нового воспитателя.
Воспитатель произвел на всех прекрасное впечатление, и даже шкидцы, которых обмануть было трудно, почувствовали в новичке какую-то силу и обаяние.
Он был молод, хорошо сложен и обладал звучным голосом. Черные непокорные кудри мохнатой шапкой трепались на гордо поднятой голове, а глаза сверкали, как у льва.
В первый же день дежурства ему выпало на долю выдержать воспитательный искус. Нужно было вести Шкиду в баню.
Однако юноша не сробел, и уже со второй перемены голос его призывно гремел в классах:
– Воспитанницы! Получайте белье. Сегодня пойдете в баню.
Шкидцы тяжелы на подъем. Любителей ходить в баню среди них – мало. Сразу же десяток гнусавых голосов застонал:
– Не могу в баню. Голова болит.
– У меня поясница ноет.
– Руку ломит.
– Чего мучаете больных! Не пойдем!
Но помер не прошел. Голос новичка загремел так внушительно и властно, что даже проходивший мимо Викниксор умилился и подумал: «Из него выйдет хороший воспитатель».
Шкидцы покорились. Ворча, шли получать белье в гардеробную, потом построились парами в зале и затихли, ожидая воспитателя.
А тот в это время получал в кладовой месячный паек продуктов в виде аванса.
Ученики ждали вместе с Викниксором, который хотел лишний раз полюбоваться энергичным новичком. Наконец тот пришел. За спиной его болтался вещевой мешок с продуктами.
Он зычно скомандовал равняться, потом вдруг замялся, нерешительно подошел к Викниксору и вполголоса проговорил:
– Виктор Николаевич, видите ли, я не знал, что ученики пойдут в баню… и поэтому не захватил белья.
– Ну, так в чем же дело?
– Да я, видите ли, хочу попросить, чтобы мне на один день отпустили казенное белье. Разумеется, как только сменюсь, я его принесу.
Обычно такие вещи не допускались, но воспитатель был так симпатичен, так понравился Викниксору, что тот невольно уступил.
Белье тотчас же подобрали, и школа тронулась в баню. Все шло благополучно.
Пары стройно поползли по улице, и даже ретивые бузачи не решались на этот раз швыряться камнями и навозом в трамвайные вагоны и в прохожих.
В бане шумно разделись и пошли мыться.
Воспитатель первый забрался на полок и, казалось, совсем забыл про воспитанников, увлекшись мытьем.
Потом ребята одевались, ругались с банщиком, стреляли у посетителей папиросы и совсем не заметили отсутствия воспитателя. Потом спохватились, стали искать, обыскали всю баню и не нашли его. Подождав полчаса, решили идти одни.
Нестройная орда, вернувшаяся в школу, взбесила Викниксора. Он решил прежде всего сделать выговор новому педагогу. Но того не было. Не явился он и на другой день. Викниксор долго разводил руками и говорил сокрушенно:
– Такой приятный, солидный вид – и такое мелкое жульничество. Спер пару белья, получил продуктов на месяц, вымылся на казенный счет и скрылся!..
Однако урок послужил на пользу, и к новичкам педагогам стали с тех пор больше приглядываться.
Галерея безнадежных не кончается этими двумя. Их было больше.
Одни приходили на смену другим, и почти у всех была единственная цель: что-нибудь заработать. Каждый, чтобы удержаться, подлаживался то к учителям, то, наоборот, к воспитанникам.
Молодой педагог Пал Ваныч, тонконосый великан с лошадиной гривой, обладал в этом отношении большими способностями.
Он с первого же дня взял курс на ученика, и, когда ему представили класс старших, он одобрительно улыбнулся и бодро сказал:
– Ну, мы с вами споемся!
– Факт, споемся, – подтвердили ребята. Они не предполагали, что «спеваться» им придется самым буквальным образом.
«Спевка» началась на первом же уроке.
Воспитатель пришел в класс и начал спрашивать у приглядывающихся к нему ребят об их жизни. Разговор клеился туго. Старшие оказались осторожными, и тогда для сближения Пал Ваныч решил рискнуть.
– Не нравятся мне ваши педагоги. Больно уж они строги к воспитанникам. Нет товарищеского подхода.
Класс удивленно безмолвствовал, только один Горбушка процедил что-то вроде «угу».
Разговор не клеился. Все молчали. Вдруг воспитатель, походив по комнате, неожиданно сказал:
– А ведь я хороший певец.
– Ну? – удивился Громоносцев.
– Да. Неплохо пою арии. Я даже в любительских концертах выступал.
– Ишь ты! – восхищенно воскликнул Янкель.
– А вы нам спойте что-нибудь, – предложил Японец.
– Верно, спойте, – поддержали и остальные.
Пал Ваныч усмехнулся.
– Говорите, спеть? Гм… А урок?..
– Ладно, урок потом. Успеется, – успокоил Мамочка, не отличавшийся большой любовью к урокам.
– Ну ладно, будь по-вашему, – сдался воспитатель. – Только что же вам спеть? – нахмурился он, потирая лоб.
– Да ладно. Спойте что-нибудь из оперы, – раздались нетерпеливые голоса.
– Арию какую-нибудь!
– Арию! Арию!
– Ну, хорошо. Арию так арию. Я спою арию Ленского из оперы «Евгений Онегин». Ладно?
– Валите, пойте!
– Даешь! Чего там.
Пал Ваныч откашлялся и запел вполголоса:
Куда, куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит…
Пел он довольно хорошо. Мягкий голос звучал верно, и, когда были пропеты заключительные строки, класс шумно зааплодировал.
Только Мамочке ария не поправилась.
– Пал Ваныч! Дружище! Дерните что-нибудь еще, только повеселей.
– Верно, Пал Ваныч. Песенку какую-нибудь.
Тот попробовал протестовать, но потом сдался.
– Что уж с вами делать, мерзавцы этакие! Так и быть, спою вам сейчас студенческие куплеты. Когда, бывало, я учился, мы всегда их певали.
Он опять откашлялся и вдруг, отбивая ногой такт, рассыпался в задорном мотиве:
Не женитесь на курсистках,
Они толсты, как сосиски,
Коль жениться вы хотите,
Раньше женку подыщите,
Эх-эх труля-ля…
Раньше женку подыщите…
Класс гоготал и взвизгивал.
Мамочка, тихо всхлипывая короткими смешками, твердил, восхищаясь:
– Вот это здорово! Сосиски.
Бурный такт песни закружил питомцев. Горбушка, сорвавшись с парты, вдруг засеменил посреди класса, отбивая русского.
А Пал Ваныч все пел:
Поищи жену в медичках,
Они тоненьки, как спички,
Но зато резвы, как птички.
Все женитесь на медичках.
Ребята развеселились и припев пели уже хором, прихлопывая в ладоши, гремя партами и подсвистывая. По классу металось безудержное:
Эх-эх, труля-ля…
Все женитесь на медичках…
Песню оборвал внезапный звонок за стеной. Урок был кончен.
Когда Пал Ваныч уходил из класса, его провожали гурьбой.
– Вот это да! Это свой парень! – восхищался Янкель, дотягиваясь до плеча воспитателя и дружески хлопая его по плечу кончиками пальцев.
– Почаще бы ваши уроки.
– Полюбили мы вас, Пал Ваныч, – изливал свои чувства Японец. – Друг вы нам теперь. Можно сказать, прямо брат кровный.
Пал Ваныч, ободренный успехом, снисходительно улыбнулся.
– Мы с вами теперь заживем, ребята. Я вас в театры водить буду.
Скоро Пал Ваныч стал своим парнем. Он добывал где-то билеты, водил воспитанников в театр, делился с ними школьными новостями, никого не наказывал, а главное – не проводил никаких занятий: устраивал «вольное чтение» или попросту объявлял, что сегодня свободный урок и желающие могут заняться чем угодно.
Пал Ваныч твердо решил завоевать расположение ребят и скоро его действительно завоевал, да так крепко, что, когда пришел момент и поведение воспитателя педагогический совет признал недопустимым, Шкида, как один человек, поднялась и взбунтовалась, горой встав за своего любимца.
А любимец ходил и разжигал страсти, распространяясь о том, что враги его во главе с Викниксором хотят выгнать его из школы.
Разгорелся страшный бунт. Целую неделю дефективные шкеты дико бузили, вовсю распоясавшись и объявив решительный бой педагогам.
Создалось «Ядро защиты».
Штаб работал беспрерывно. Руководителями восстания оказались, по обыкновению, старшие: Цыган, Японец, Янкель и Воробей. Они по целым дням заседали, придумывая все новые и новые способы защиты любимого воспитателя.
По классам рассылались агитаторы, которые призывали шкидцев не подчиняться халдеям и срывать уроки.
– Не учитесь. Бойкотируйте педагогов, стремящихся прогнать нашего Пал Ваныча.
И уроки срывались.
Лишь только педагог входил в класс и приступал к уроку, в классе раздавалось тихое гудение, которое постепенно росло и переходило в рев.
Преимущество этого метода борьбы состояло в том, что нельзя было никого уличить.
Ребята сидели смирно, сжав губы, и через нос мычали.
Кто мычит, – обнаружить невозможно. Стоит педагогу подойти к одному, тот сразу замолкает и сидит, поджав губы, педагог отходит – мычание раздается снова.
Говорить невозможно.
Уроки срывались один за другим.
Учителя, выбившиеся из сил, убегали с половины урока.
Постепенно борьба за Пал Ваныча превратилась в настоящую войну. Штаб отдал приказ перейти к активным действиям. Ночью в школе вымазали чернилами ручки дверей, усыпали сажей подоконники, воспитательские столы и стулья. Набили гвоздей в сиденья, а около канцелярии устроили газовую атаку – стащили большой кусок серы из химического шкафа и, положив его под вешалку, зажгли. Едкая серная вонь заставила халдеев отступить и из канцелярии.
На уроках ребята уже открыто отказывались заниматься.
Целую неделю школа бесновалась. Педагогический состав растерялся. Он еще ни разу не встречал такого организованного сопротивления.
Воспитатели ходили грязные, вымазанные в чернилах и мелу, в порванных брюках и не знали, что делать. Общая растерянность еще больше ободряла восставших шкидцев.
Штаб работал, придумывая все новые средства для поражения халдеев. Заседали целыми днями, разрабатывая стратегические планы борьбы.
– Мы их заставим оставить у себя Пал Ваныча! – бесновался Японец.
– Правильно!
– Не отдадим Пал Ваныча!
– Надо выпустить и расклеить плакаты! – предложил Янкель, любитель печатного слова.
Этот проект тотчас же приняли, и штаб поручил Янкелю немедленно выпустить плакаты. В боевом порядке он созвал всех художников и литераторов школы.
Плакаты начали изготовлять десятками, а проворные агитаторы расклеивали на стенах классов и в коридоре грозные лозунги:
ТРЕПЕЩИТЕ, ХАЛДЕИ!
МЫ НЕ ДОПУСТИМ ИЗГНАНИЯ ЛУЧШЕГО ПЕДАГОГА.
МЫ ПРОТЕСТУЕМ!!!
Воспитатели не успевали срывать подметные листки.
Восстание разжигалось опытными и привычными к бузе руками. Уже в некоторых классах открыто задвигали двери партами и скамьями, не давая входить на урок педагогам. Строились баррикады.
Среди воспитателей появилось брожение.
Откололась группа устрашившихся, которые начали поговаривать об оставлении Пал Ваныча. Но Викниксор встал на дыбы и, чтобы укротить восстание, решил поскорее убрать педагога. Его уволили в конце недели, но надежды, что вместе с его уходом утихнет буза, не оправдались.
Пал Ваныч сделал ловкий маневр. Когда ему объявили об увольнении, он пришел в четвертое отделение и грустно поведал об этом воспитанникам.
Поднялась невероятная буря. Ребята клялись, что отстоят его, и дали торжественное обещание закатить такую бузу, какой Шкида еще ни разу не видела.
Этот день шкидцы и педагоги запомнили надолго. Старшеклассники призвали все отделения к борьбе и дали решительный бой.
Штаб обсудил план действий, и сразу после ухода Пал Ваныча на стенах школы запестрели плакаты:
ПОД СТРАХОМ СМЕРТИ
МЫ ТРЕБУЕМ
ОСТАВЛЕНИЯ В ШКОЛЕ
П. И. АРИКОВА!!!
В ответ на это за обедом Викниксор в пространной речи пробовал доказать, что Ариков никуда не годен, что он только развращает учеников, и кончил тем, что подтвердил свое решение.
– Он сюда больше не придет, ребята. Я так сказал, так и будет!
Гробовое молчание было ответом на речь зава, а после обеда начался ад, которого не видела Шкида со дня основания школы.
Во всех залах, классах и комнатах закрыли двери и устраивали из скамеек, щеток и стульев западни. Стоило только открыть дверь, как на голову входившего падало что-нибудь внушительное и оставляло заметный след в виде синяка или шишки.
Такие забавы не очень нравились педагогам, но сдаваться они не хотели; нужно было проводить уроки. Халдеи ринулись в бой, и после долгой осады баррикады были взяты штурмом. У троих педагогов на лбу и на подбородках синели фонари. Однако педагоги самоотверженно продолжали бороться.
В тот же день штаб отдал приказание начать «горячую» войну, и не одна пара воспитательских брюк прогорела от подложенных на стулья углей. Но надо отдать справедливость – держались педагоги стойко. Об уроках уже не могло быть и речи, нужно было хотя бы держать в своих руках власть, и только за это и шла теперь борьба, жестокая и упорная. Наступил вечер. За ужином Викниксор, видя угрожающее положение, предпринял рискованную контратаку и объявил школу на осадном положении. Запретил прогулки и отпуска до тех пор, пока не прекратится буза. Но, увы, это только подлило масла в огонь. Приближались сумерки, и штаб решил испробовать последнее средство. Средство было отчаянное. Штаб выкинул лозунг: «Бей халдеев».
Как стадо диких животных, взметнулась вся школа. Сразу везде погасло электричество и началась дикая расправа. В темноте по залу метались ревущие толпы. Застигнутые врасплох, халдеи оказались окруженными.
Их сразу же смяли. Подставляли ножки. Швыряли в голову книгами и чернильницами, били кулаками и дергали во все стороны.
Напрасны были старания зажечь свет. Кто-то вывинтил пробки, и орда осатанелых шпаргоцев носилась по школе, сокрушая все и всех. Стонала в темноте на кухне кухарка. Гремели котлы. Это наиболее предприимчивые и практичные ребята решили воспользоваться суматохой и грабили остатки обеда и ужина.
Наконец воспитатели не выдержали и отступили в канцелярию. И тут, оцепив всю опасность положения и поняв, кто является зачинщиком, Викниксор пошел немедля в класс старших и устроил экстренное собрание.
Для того чтобы победить, нужно было переменить тактику, и он ее переменил.
Когда все ребята сели и немного успокоились, Викниксор ласково заговорил:
– Ребята, скажите откровенно, почему вы бузите?
– А зачем Пал Ваныча выгнали? – послышался ответ.
– Ребята! Но вы поймите, что Павел Иванович не может быть воспитателем.
– Почему это не может?
– Да потому хотя бы, что он молод. Ну скажите сами, разве вы не хотите учиться?
– Так ведь он нас тоже учит! – загудели нестройные голоса, но Викниксор поднял руку, дождался наступления тишины и спросил:
– Чему же он вас учит? Ну что вы с ним прошли за месяц?
Ребята смутились.
– Да мы разное проходили… Всего не упомнишь!
А Мамочка при общем смехе добавил:
– Он здорово песни пел. Про сосиски!
Настроение заметно изменилось, и Викниксор воспользовался этим.
– Ребята, – сказал он печально, – как вам не стыдно… Вы, старшеклассники, все-таки умные, развитые мальчики, и вдруг полюбили человека за какие-то «сосиски»…
Класс нерешительно захихикал.
– Ведь Павел Иванович не педагог, – он цирковой рыжий, который только тем и интересен, что он рыжий!
– Верно! – раздался возглас. – Рыжий! Как в Чипизелли.
– Ну так вот, – продолжал Викниксор. – Рыжего-то вам и в цирке покажут, а литературы вы знать не будете.
Класс молчал. Сидели подперев головы руками, смотрели на разгуливающего по комнате Викниксора и молчали.
– Так что, – громко сказал Викниксор, – выбирайте: или Пал Ваныч, или литература. Если вы не кончите бузить, – Пал Ваныч, может быть, будет оставлен, но литературу мы принуждены будем вычеркнуть из программы школы.
Он задел больное место. Шкидцы все-таки хотели учиться.
– Ребята! – крикнул Японец. – Ша! Как по-вашему?
– Ша! – повторил весь класс. И все зашумели. Сразу стало легко и весело, как будто за окном утихла буря.
Буза прекратилась. Павла Ивановича изгнали из школы, и штаб повстанцев распустил сам себя.
А вечером после чая Японец сказал товарищам:
– Бузили мы здорово, но, по правде сказать, не из-за Пал Ваныча, как вы думаете?
– Это правда, – сказал Цыган. – Бузили мы просто так – ради самой бузы… А Пал Ваныч – порядочная сволочь…
– Факт, – поддакнул Янкель. – Бить таких надо, как Пал Ваныч…
– Бей его! – с возбуждением закричал Воробей, но он опоздал. Пал Ваныча уже не было в школе. Он ушел, оставив о себе сумбурное воспоминание.
* * *
Другую тактику повел некий Спичка, прозванный так за свою необыкновенную худобу. Это был несчастный человек. Боевой офицер, участник двух войн, он был контужен на фронте, навеки сделавшись полуглухим, озлобленным и угрюмым человеком.
В школу он пришел как преподаватель гимнастики и сразу принял сторону начальства, до каждой мелочи выполняя предписание Викниксора и педсовета.
Он нещадно наказывал, записывал в журнал длиннейшие замечания, оставлял без отпусков.
Хороший педагог – обычно хороший дипломат. Он рассчитывает и обдумывает, когда можно записать или наказать, а когда и не следует.
Спичка же мало задумывался и раздавал наказания направо и налево, стараясь только не очень отходить от правил.
Он расхаживал на своих длинных, худых ногах по Шкиде, хмуро оглядываясь но сторонам, и беззлобно скрипел:
– Встань к печке.
– В изолятор.
– Без обеда.
– Без прогулки.
– Без отпуска.
Его возненавидели. Началась война, которая закончилась победой шкидцев.
Школьный совет признал работу Спички непедагогичной, и Спичка ушел.
Тем же кончил и Пессимист – полуголодный студент, не имевший ни педагогической практики, ни педагогического таланта и не сумевший работать среди шкидцев.
Много их перевидела Шкида.
Около шестидесяти халдеев переменила школа только за два года.
Они приходили и уходили.
Медленно, как золото в песке, отсеивались и оставались настоящие, талантливые, преданные делу работники. Из шестидесяти человек лишь десяток сумел, не приспосабливаясь, не подделываясь под «своего парня», найти путь к сердцам испорченных шкетов. И этот десяток на своих плечах вынес на берег тяжелую шкидскую ладью, оснастил ее и отправил в далекое плавание – в широкое житейское море.
* * *
Ольга Афанасьевна – мягкая, тихая и добрая, пожалуй даже слишком добрая. Когда она представилась заведующему как преподавательница анатомии, он недоверчиво и недружелюбно посмотрел на нее и подумал, что вряд ли она справится с его буйными питомцами. Однако время показало другое. То, что другим педагогам удавалось сделать путем угроз и наказаний, у нее выходило легко, без малейшего нажима и напряжения.
Хрупкая и болезненная на вид, она, однако, обладала большим запасом хладнокровия: никогда не кричала, никому не угрожала, и все же через месяц все классы полюбили ее, и везде занятия по ее предмету пошли хорошо.
Даже самые ленивые делали успехи.
Мамочка, Янкель и Воробей – присяжные лентяи – вдруг внезапно обрели интерес к человеческому скелету и тщательно вырисовывали берцовые и теменные кости в своих тетрадях.
Ольга Афанасьевна сумела привить ученикам любовь к занятиям и сделала бы много, если бы не тяжелая болезнь, заставившая се бросить на некоторое время Шкиду.
* * *
Гражданская война кончилась. Вступила в свои права мирная жизнь. В городе один за другим открывались новые клубы и домпросветы.
Задумались над этим и в детском доме. Свободного времени у ребят было достаточно, надо было использовать его с толком.
И вот пришла Мирра Борисовна, полная, жизнерадостная еврейка. Она пришла пасмурным осенним вечером, когда в классе царила скука, и сразу расшевелила ребят.
– Ну, ребята, я к вам. Будем вместе теперь работать.
– Добро пожаловать, – угрюмо приветствовал ее появление Мамочка. – Только насчет работы бросьте. Не загибайте. Все равно номер не пройдет.
– Почему же это? – искренне удивилась воспитательница. – Разве плохо разработать пьеску, поставить хороший спектакль? И вам будет весело, и других повеселите.
– Ого! Спектакль? Это лафа!
– Засохни, Мамочка! Дело будет! – раздались возгласы.
Работа закипела.
Подходили праздники, и поэтому Мирра Борисовна с места в карьер взялась за дело. Даже свое свободное время она проводила в Шкиде.
Сразу же подобрали пьесы. Взяли «Скупого рыцаря» и отрывки из «Бориса Годунова». Вечером, собравшись в классе, устраивали репетиции.
Япошка, разучивший два монолога царя Бориса, выходил на середину класса и открывал трагедию. Но как только монолог подходил к восклицанию:
И мальчики кровавые в глазах…
Япошка терялся. Темперамент исчезал, и он, как-то заплетаясь, заканчивал:
И мальчики кроватые в глазах…
Тогда следовал мягкий, но решительный возглас Мирры Борисовны:
– Еончик… Опять не так!..
Еончик чуть не плакал и начинал с начала. В конце концов он добился своего. В репетициях и в подвижных играх, устраиваемых неутомимой Миррой, как звали ее воспитанники, коротались долгие шкидские вечера.
Все больше и больше сближались ребята с воспитательницей и скоро так ее полюбили, что в дни, когда она не была дежурной, шкидцы по-настоящему тосковали. Стоило только показаться ее овчинному полушубку и мягкой оренбургской шали, как Шкида мгновенно оглашалась криками:
– Мирра пришла!
День спектакля был триумфом Мирры Борисовны.
Играли ребята с подъемом.
Вечер оказался лучшим вечером в школе, а после программы шкидцы устроили сюрприз.
На сцену вышел Янкель, избранный единогласно конферансье, сообщил о дополнительной программе, которую ученики приготовили от себя в честь своей воспитательницы, и прочел приветственное стихотворение:
Окончивши наш грандиозный спектакль,
Дадим ему новый на смену.
В нем чествуем Мирру Борисовну Штак,
Создавшую шкидскую сцену.
С этого дня дружба еще более окрепла, но однажды в середине зимы Мирра пришла и, смущаясь, сообщила, что она выходит замуж и уезжает из Питера. Жалко было расставаться, однако пришлось смириться, и веселая учительница в солдатском полушубке навсегда исчезла из Шкидской республики, оставив на память о себе знакомую билетершу в «Сплендид Паласе», еженедельно пропускавшую в кино двух питомцев Мирры – Янкеля и Японца.
Таковы были эти две воспитательницы, сумевшие среди дефективных детей заронить любовь к занятиям и привязанность к себе. Их любила вся школа.
Зато Амебку Шкида невзлюбила, хотя, может быть, он был и неплохим преподавателем.
Амебка – мужчина средних лет, некрасиво сложенный, с узким обезьяньим лбом – был преподавателем естествознания. Свой предмет он любил горячо и всячески старался привить эту любовь и ученикам, однако это удавалось ему с трудом. Ребята ненавидели естествознание, ненавидели и Амебку.
Амебка был слишком мрачный, склонный к педантизму человек, а Шкида таких не любила.
Идет урок в классе.
Амебка рассказывает с увлечением о микроорганизмах. Вдруг он замечает, что последняя парта, где сидит Еонин, не слушает его. Он принимает меры:
– Еонин, пересядь на первую парту.
– Зачем же это? – изумляется Япошка.
– Еонин, пересядь на первую парту.
– Да мне и здесь хорошо.
– Пересядь на первую парту.
– Да чего вы привязались? – вспыхивает Японец, но в ответ слышит прежнее монотонное приказание:
– Пересядь на первую парту.
– Не сяду. Халдей несчастный! – озлобленно кричит Еонин. Амебка некоторое время думает, потом начинает все с начала:
– Еонин, выйди вон из класса.
– За что же это?
– Выйди вон из класса.
– Да за что же?
– Выйди вон из класса.
Еонин озлобляется и уже яростно топает ногами. Кнопка носа его краснеет, глаза наливаются кровью.
– Еонин, выйди вон из класса, – невозмутимо повторяет Амебка, и тогда Японец разражается взрывом ругательств:
– Амебка! Халдей треклятый! Чего привязался, тупица деревянная!
Амебка спокойно выслушивает до конца и говорит:
– Еонин, ты сегодня будешь мыть уборные.
На этом обе стороны примиряются.
Вот за такое жуткое спокойствие и не любили Амебку шкидцы. Однако человек он был честный, его побаивались и уважали.
Но самыми яркими фигурами, лучшими воспитателями, на которых держалась школа, являлись два халдея: Сашкец и Костец, дядя Саша и дядя Костя, Алникпоп и Косталмед, а попросту Александр Николаевич Попов и Константин Александрович Меденников.
Оба пришли почти одновременно и сразу же сработались. Сашкец – невысокий, бодрый, пожилой воспитатель. Высокий лоб и маленькая проплешина. На носу пенсне с расколотым стеклом. Небольшая черная бородка, фигура юркая, живая. Громадный, неиссякаемый запас энергии, силы, знаний и опыта.
Сашкеца в первые дни невзлюбили.
Лишь только появилась его коренастая фигурка в потертой кожаной куртке, шкидцы начали его травить.
Во время перемен за ним носилась стая башибузуков и на все лады распевала всевозможные куплеты, сочиненные старшеклассниками:
Есть у нас один грибок:
Он не низок, не высок.
Он не блошка и не клоп,
Он горбатый Алникпоп…
– Эй, Сашкец, Алникпоп! – надрывались ребята, дергая его за полы куртки, но Сашкец словно бы и не слыхал ничего.
Перед самым носом у него останавливались толпы ребят и, глядя нахально на его порванные и небрежно залатанные сапоги, пели экспромт, тут же сочиненный:
Сапоги у дяди Саши
Просят нынче манной каши…
Бывали минуты, когда хладнокровие покидало нового воспитателя, тогда он резко оборачивался к изводившему его, но тут же брал себя в руки, усмехался и грозил пальцем:
– Ты смотри у меня, гусь лапчатый…
Гусь лапчатый – тоже сделалось одной из многих его кличек.
Однако скоро травля прекратилась. Новичок оказался сильнее воспитанников, выдержал испытание. Выдержка его ребятам понравилась. Сашкеца признали настоящим воспитателем.
Он был по-воспитательски суров, но знал меру. Ни одна шалость не проходила для ребят без последствий, однако не всегда виновные терпели наказание. Сашкец внимательно разбирал каждый проступок и только после этого или наказывал провинившегося, или отпускал его, прочитав хорошую отповедь.
Не делал он никаких поблажек, был беспощаден и строг только к тем, кто плохо занимался по его предмету – русской истории. Тут он мягкости не проявлял, и лентяи дорого платились за свою рассеянность и нежелание заниматься.
Время шло. Все больше и больше сживались ребята с Алникпопом, и скоро выяснилось, что он не только отличный воспитатель, но и добрый товарищ.
Старшие ребята по вечерам стали усиленно зазывать к себе Алникпопа, потому что с ним можно было очень хорошо и обо многом поговорить. Часто после вечернего чая приходил к ним Алникпоп, усаживался на парту и, горбясь, поблескивая расколотым пенсне, рассказывал – то анекдот, то что-нибудь о последних международных событиях, то вспомнит какой-нибудь эпизод из своей школьной или студенческой жизни, поспорит с ребятами о Маяковском, о Блоке, расскажет о том, как они издавали в гимназии подпольный журнал, или о том, как он работал рецензентом в дешевых пропперовских изданиях. Разговор затягивается и кончается только тогда, когда зазвенит звонок, призывающий спать.
