Текст книги "Странные сближения. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Леонид Поторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Н-да… – Инзов грузно опустился в кресло. – Достались же вы мне за какие-то грехи. Где ваша гадюка, показывайте. Афанасий!

Прибежал дворецкий.

– Пойдём, – Инзов зашаркал по широким ступеням, накрытым ковровою дорожкой, на первый этаж. – Будем змею ловить.

Афанасий оказался не то безумно храбрым, не то просто безумным. Он спокойно снял гору вещей, статуэтку и казанок, затем и ведро.

– Тут-с? – похлопал по крышке сундучка.

– Да, – сказал Пушкин, выглядывая из-за плеча Инзова.

Афанасий, зажав под мышкой длинный ухват, принесённый с кухни, отщёлкнул замочки и пинком перевернул сундук.

– А! – Француз отпрыгнул, кажется, сажени на две и выхватил из жилетного кармана маленький пистолет, с которым не расставался никогда.

На пол вывалилось что-то серое и вытянутое, длиной от силы в полруки. Афанасий пошевелил гадюку ухватом, – та безжизненно лежала, не пытаясь напасть и убить собравшихся в комнате.

– Издохла, – жалостливо сказал Инзов. – Оно понятно. Без воздуха-то.

Пушкин сделал шажок к змее, но тут серое тонкое тело зашевелилось само, без помощи Афанасия, и над полом приподнялась тёмная головка. Пушкин вылетел в коридор.

– Не бойтесь, вашблагородие, – Афанасий прижимал пресмыкающееся к полу концом ухвата. – Она сонная.

На крики Пушкина прибежал Никита и, схватив барина за плечи, стал оттаскивать подальше от опасного места.

– Погоди, – Александр оттолкнул его и подошёл ближе. Змея была и правда короткой и тонкой и, в общем-то, не вызывала ужаса. Решив, что, по-видимому, не принадлежит к числу боящихся змей, Александр наклонился и рассмотрел светло-серую с коричневым зигзагом спину гадюки.

– Вот что, – Инзов топтался посреди комнаты, прикидывая, что делать со змеёй и Пушкиным. – Вы, Пушкин, доложите своим этим… доложите, что змею мне подбросили, всё честно. А дальше я сам… Афанасий, сможешь её поднять?

– Чего ж не смочь, – Афанасий присел и схватил прижатую змею.

– Неси ко мне, – Инзов развернулся и двинулся к двери. – И попроси кого-нибудь водки налить.

– Непременно-с.

– Что? – Александр завертел головой. – Что вы задумали?

– Выпустить её, – не оборачиваясь ответил Инзов. Из окна моей спальни. Вдруг за домом следят? Должно выглядеть правдоподобно.

Чёрт. А ведь он прав. И рассудителен, в отличие от меня. Что ж ты за человек такой, Инзов?

Вскоре сверху раздались довольно убедительные вскрики и причитания слуг. Настолько убедительные, что Пушкин кинулся за звук, но застал абсолютно спокойных Инзова, Афанасия и горничную. Окно было открыто, свесившаяся к самому подоконнику сухая ветка винограда, оплетшего дом, покачивалась.

Комната Инзова минутой ранее, б е з п о с т о р о н н и х:

Инзов, одним глотком осушив стопку, подвернул рукава и попросил Афанасия:

– Дай-ка мне её.

– Господь с вами, – горничная Маруся, собирающая сор из углов, замахала на Инзова. – А ну как ужалит?

– Дай, не бойся.

– Тут вот хватайте-съ, – Афанасий, держа гадюку позади головы, показал Инзову, где надо хватать.

Взяв змею, Инзов оглядел её вздохнул: «маленькая такая» и крикнул в потолок: «А-а!»

– Змея! – поддержал его Афанасій. – Спасайся! Бегите отсюдова, Иван Никитич!

И – уже за секунды до того, какъ Пушкин прибежал на крики, – Инзов открыл окно и вышвырнул змею прочь. Извернувшись, гадюка ударилась о подоконник, и, подняв треугольную головку, почувствовала нечто тёплое и угрожающее, то же, что мгновение назад держало её за шею (если, конечно, допустить наличие шеи у змей). Серое тонкое тело выстрелило навстречу тёплому и угрожающему, но деревянная створка окна помешала дотянуться. Всё, что гадюка успела – прокусить левым зубом рукав Инзова; полая игла зуба вошла чуть загнутым концом под кожу и выпустила яд. Потом створка хлопнула, отбросив змею далеко от подоконника, в холодный, гибельный мартовский простор.

Глава 3

Полку Раевских прибыло – у Орлова – проигранные усы – новый сотрудник и страшное известие

Молчишь – мне взор понятен твой,

Для всех других неизъяснимый. В.А.Жуковский

Всю первую половину марта то и дело начинало снежить. Здесь о такой погоде почему-то говорили «баба Одокия» (после Пушкин узнал, что это нечто вроде местной сказки: баба Одокия на небе выбивает слежавшиеся за зиму перины, и перья летят весенним снегом на землю). Подступы к усадьбе Инзова, стоящей на возвышении, превратились в зеркальную сколзанку. Спуститься в город иначе, кроме как на собственном заду, стало затруднительно, и Пушкин, особенно не раздумывая, выбирал лёгкий путь. Скатываясь по гладкой горке, высоко подняв над головой трость и придерживая цилиндр, Александр был лишён возможности маневрировать и сбил поднимающегося к дому человека.

Сплетясь конечностями, они съехали к подножию горки и застряли в неглубоком сугробе.

– Господи… Прошу прощения, я не зашиб вас? – тут Александр заметил, что пострадавший никак не может ответить: его голова всё ещё находится под снегом, а ноги подёргиваются на весу. Крепко вцепившись в лодыжки жертвы столкновения, Пушкин потянул изо всех сих. Итогом сего действия стало новое падение, но на этот раз оба участника оказались способны дышать и говорить.

– А-х-тьфу! – молодой, немногим старше Пушкина, офицер отплёвывался и стряхивал снег с волос. – П-простите, мы, кажется – тьфу! – случайно…

– Вы меня извините! – Александр сел на снегу и заозирался в поискал цилиндра. – Поскользнулся, понимаете… я пытался свернуть, но…

– А вы не господин ли Пушкин? – молодой человек вытащил льдинку из воротника.

– Я, – Пушкин кое-как поднялся и помог встать офицеру. – Пушкин и есть. А мы с вами знакомы?

– Ещё нет, но я шёл именно за вами. Я Раевский.

– ?!

– Что? – удивился офицер. – Моя фамилия Раевский. Что тут удивительного?

Пушкин отряхнулся, содрогнувшись всем телом, как искупавшийся в пруду пёс.

– Ничего, хотя, думаю, когда умру, у врат меня встретит чёрт из рода Раевских. Как ваше имя, позвольте спросить?

– Владимир Феодосеевич. Я от Орлова, – Владимир Феодосеевич вытряхивал из рукавов снежные комки. – Он давеча вернулся из Киева. Южное общество у вас, Пушкин, спрашивает, жив ли Инзов. Кстати, как вас по имени-отчеству?

– Александр Сергеевич. А Инзов жив. Болеет.

– Значит, затея со змеёй не удалась? – спросил Владимир Феодосеевич, как показалось Пушкину, с надеждой.

– Я выпустил её в кровать Инзову перед тем, как он отправился на отдых. В точности не знаю, что там произошло, но он обнаружил змею и выбросил.

– Вот как, – кивнул офицер. – За домом следил один из наших солдат. Он слышал крики и видел, как змею выбросили в окно.

«Позор мне, – подумал Француз. – И хвала Инзову. И опять-таки вопрос: не странна ли такая смекалка для пожилого губернатора захолустной провинции, человека неглупого, но далёкого от разведывательной работы?»

– Слава Богу, старик выжил. Знаете, Александр Сергеич, это покушение никак не выйдет у меня из головы. Пестель с Волконским не отступятся, но мне, честное слово, не хочется думать, что Инзов умрёт.

– Как я вас понимаю. А вы не знаете, чем Инзов так помешал Южному обществу?

Владимир Феодосеевич развёл руками.

– Ни малейшего представления. Вы куда-то спешили?

– В книжную лавку.

– Успеете, – махнул рукой Владимир Феодосеевич. – Пойдёмте лучше к Орлову. Только сперва… – он с опаской ступил на ледяной склон. – Мне поручено проведать Инзова, если он жив. Подождёте?

– Вы так не подниметесь, – покачал головой Пушкин. – Ещё убьётесь, поскользнувшись. Вы меня извините, но тут один безопасный путь – на карачках.

– Ничего, – гордо ответил Владимир Феодосеевич. – Как-нибудь дойду, – и, с трудом балансируя на блестящей горке, заковылял наверх.

Змея-то, наверное, погибла на морозе, – некстати подумал Александр. – Вот и первая жертва Революции. Боги жаждут, господа.

Знакомому нам семейству Раевских Владимир Феодосеевич не приходился даже отдалённым родственником. Он происходил из курской помещичьей семьи и должен был, сделав традиционную военную карьеру, выйти однажды в отставку и зажить такой же мирной помещичьей жизнью. Судьба, однако, распорядилась по-своему, и та же неведомая сила, что подсунула Пушкину на пути очередного Раевского, определила проходящему обучение в пансионе Владимиру Феодосеевичу в однокашники весь букет будущих участников заговора. От дальнейшего хода истории было уже не увернуться.

Укушенных змеёй людей он прежде не видел, и представлял себе смерть от змеиного яда такой же, как от любого другого – пена на губах, закатывающиеся глаза и – что ещё полагается отравленным? Ни одного из приведённых симптомов у Инзова не наблюдалось: у губ его вместо пены был стаканчик ликёра, глаза, окружённые морщинистой дряблой кожей, не закатывались, а смотрели прямо на Владимира Феодосеевича.

– Завтра бы пришли, – Инзов, недовольный тем, что какой-то майор поднимает его с постели, запахнул стёганый халат. – Болею я, не видите?

– Виноват, ваше высокопревосходительство, – Владимир Федосеевич собрался повинно склонить голову, но увидел руку Инзова. Правая рука Ивана Никитича опухла, сделавшись почти вдвое толще левой, тёмно-красный, с фиолетовыми пятнами отёк начинался от локтя и шёл к запястью, захватывая раздувшийся большой палец. Шумно дыша, как при простуде, Инзов спрятал руку под складками халата. Оставил подальше ликёр и, упираясь в матрац левой рукой, сел на кровати.

– Ну говорите, – пробурчал Инзов.

Владимир Феодосеевич тряхнул головою, выходя из оцепенения.

– У меня поручение от генерала Орлова, – сказал он. – Его превосходительство просил передать, что дивизии хорошо бы выделить ещё одно помещение.

– Казарм вам, что ли, мало? – Инзов недоверчиво сощурился, отчего глаза вовсе утонули под обвисающими бровями. Видно было, что ему и впрямь нездоровится (с такой-то рукой! – и Владимир Феодосеевич заставил себя поднять взгляд от красно-фиолетового, воспалённого – того, что укрывалось под халатом).

– Хватает, но генерал Орлов открывает так называемую ланкастерскую школу для солдат. Чтобы не проводить уроки в казармах или столовых, его превосходительство просит отвести специальный дом под собрания, где старшие солдаты и офицеры могли бы передавать младшим свой опыт и свои…

– Завтра, – поморщился Инзов. – Приходите завтра, майор, я вам сейчас ничем не могу помочь. До завтра Орлов как-нибудь потерпит, не станет трогать больного губернатора?

– Виноват, ваше высокопревосходительство, – снова сказал Владимир Феодосеевич, косясь на пурпурный локоть, выглядывающий из-под складок. Более всего это походило на гангрену – частую гостью полевых медицинских шатров, убивающую даже после пустячной раны.

Что-то ещё он говорил, чтобы оправдать свой приход, пока Афанасий со словами «Сказано – завтра, так и не беспокойте их. Хворают, не хочется им сейчас беседовать-с» не выставил майора за дверь.

– Это удивительно, – сообщил Владимир Феодосеевич, соскользнув от порога и вторично въехав в злополучный сугроб, – но Инзова, кажется, всё-таки укусила змея.

– Я слышал, такое бывает, – Орлов опустошил стакан и вытер с гладкого уса капельку. – Не то люди есть особо стойкие, не то у змеи яду мало, но случается, что выживают.

Сидели в Кишинёвском доме Михаила Фёдоровича, выстроенном посреди старого яблоневого сада. Голые яблони за окнами щетинились над сероватым снегом как полчище морских чудовищ, подступающих к усадьбе. Где-то на втором этаже играли вальс – осваивалась в новом доме молодая графиня Орлова, Катерина Николаевна. Встреч с ней Пушкин избегал.

Охотников, покуривая глиняную богемскую трубку (в отличие от всех прочих, дымящих турецкими чубуками, и Пушкина, не расстающегося со своей пенковой резной трубкой) предположил:

– Холодно. Может, змеиный яд от холода слабеет?

– Навряд ли, – Владимир Феодосеевич сидел у самого окна и покачивал ногой в такт капели. – Я видел эту жуткую oedema. Кто знал, что Инзов так крепок?

– Тем не менее, Пушкин справился с поручением, – сказал Орлов. – И я поздравляю вас, Пушкин, с окончательным, так сказать, вступлением в Южное общество.

– Заслужил доверие? – усмехнулся Александр.

– Вот именно. По меньшей мере, выполнили условия, о коих меня известил Василий. Итак, до прихода Липранди ещё полчаса, позвольте, хотя бы вкратце опишу вам, как всё обстоит на сегодняшний день.

– Давайте, – кивнул Владимир Феодосеевич.

– По предложению Пестеля в Кишинёве будет открыта масонская ложа. Всем нам предстоит сделаться масонами – разумеется, для маскировки. А под видом собраний ложи будут проходить регулярные встречи с отдельными лицами из «Этерии», для согласования действий. Каково?

– Кто разрешит открыть ложу? – Пушкин выдохнул дым и на какое-то время исчез в его клубах. – Губернатора-то вы убьёте.

– Новым губернатором станет, по всему, Вигель. А с чего бы ему не разрешить?

«Что там А.Р. говорил в осеннюю встречу? – вспомнил Пушкин. – Масоны, значит, или «Союз Благоденствия»? А вот ведь накаркал их обоих».

Разговор перетёк в обсуждение кандидатуры Вигеля, а Француз сделал первый со времени приезда в Кишинёв сколько-нибудь ценный вывод: 1) до открытия масонской ложи восстания Южного общества не будет; 2) ложа начнёт своё существование самое меньшее – в мае. Следовательно, ещё месяц на расследование. Целый месяц. Зюдена за это время не найти, но отыскать ниточки, ведущие к нему, если поднапрячься, можно.

Тут к компании присоединился новый гость – запыхавшийся юноша невзрачной наружности, влетевший в комнату, как раз когда Владимир Феодосеевич открывал дверь чтобы выйти проветриться (от табачного дыма ему становилось дурно). Дверь распахнулась навстречу Владимиру Феодосеевичу, сбив того с ног и оставив на боку болезненный синяк от бронзовой ручки, а юноша, невольно нанесший невезучему Раевскому увечье, оказался в комнате.

– Прошу прощения, – он озирался с полувиноватым-полузатравленным видом, – Иван Петрович просил кого-то из вас спуститься в сад и быть секундантом его соперника… кажется. Или наоборот. Я не вполне понял.

– Что? – Орлов вскочил. – Липранди? Опять?

Сметя юношу с дороги, Пушкин, Охотников, Владимир Раевский и Орлов сбежали во двор. Под сухой яблоней стоял смуглый военный с выпяченной по-петушиному грудью и роскошными чёрными усами, нависающим над верхней губой и расходящимися остриями чуть ли не до середины щёк. Напротив него мутнел в воздухе, мелко вибрируя от ярости, краснолицый капитан.

– Кто-нибудь, – прорычал капитан, оглянувшись на подошедших, – объясните мне, что хочет этот безумец?

– Лиранди, – вкрадчиво позвал Орлов. – Иван Петрович… Ну, полно тебе…

Смуглый усач, слегка повернув голову, издал поразительный звук.

– Что-что? – сдвинул брови Орлов.

Усы при разговоре лезли Липранди в рот, и вместо раздельной речи из уст Ивана Петровича исторгались раскатистые плевки, магнетическим образом завораживающие собеседников.

– Пвврпфффпввфффф!!! – повторил Липранди, сверкая чёрными глазами.

– Он издевается надо мною! – капитан шагнул к Липранди и крепче сжал кулаки.

– Во-первых, я запрещаю драться в моём саду, – Орлов встал между ним и Липранди. – А во-вторых, Пушкин, что вас так насмешило?

Александр, скорчившись от смеха, бился головой о яблоневый ствол.

– Держит слово, – выдавил он, наконец. – Липранди! Клянусь, вы – благороднейший из должников!

– По-моему, самое время каждому объяснить, что здесь происходит, – негромко произнёс Владимир Феодосеевич.

– Пврпфф!!!

– В октябре, – смахнул слёзы Пушкин, – Иван Петрович проиграл мне в карты. Это было редкое счастье, поскольку обыкновенно проигрывал ему я.

– Причём тут это?

– Пфффврпфф!!!

– Помолчите, пожалуйста. При последнем проигрыше у меня уже не было денег, и я, в качестве уплаты долга, две недели изображал страстную любовь к на редкость непривлекательной гречанке…

– Калипсе? – удивился Орлов. – Вы, помнится, говорили, что она была любовницей Байрона.

– Выдумал, – отмахнулся Пушкин. – Не признаваться же, что Калипса моя, мало того, что пила без меры, так ещё и давала всем подряд, когда была помоложе. Короче говоря, долг мне был зачтён и снова мы играли на тех же условиях – исполнение желания. Я выиграл и, желая мести, потребовал, чтобы господин Липранди сбрил свои знаменитые усы. Но поскольку Иван Петрович сказал, что предпочтёт смерть, а мы все знаем, что он редко шутит, говоря подобные вещи, я изменил требования и велел Ивану Петровичу не стричь и не ровнять усы до лета. Результат моих условий и благородства господина Липранди, как видите, находится перед вами.

– Првпрпффф пфпф!! – сдержанно кивнул Липранди.

– Он подтверждает мои слова, – пояснил Пушкин.

– Пфффрп-п-пврпф! Прпф! Прп-п! – п! – фффпф!

– Просит засвидетельствовать его вызов, адресованный господину Соколову.

– Соловьёву, – поправил капитан и спохватился. – Откуда вы узнали? Вы понимаете, что он говорит?

– Понимаю. А вы разве нет?

Орлов, Охотников и Владимир Феодосеевич переглянулись и дружно покачали головами.

– Так передайте ему, что это я вызываю его, а не он меня, – попросил капитан Соловьёв.

– Прппвфффпвф!!!

– Он говорит, что вас-то он понимает прекрасно, и вы можете обращаться к нему. И настаивает на том, что это он вызвал вас.

– Так, – Орлов приобнял капитана за плечи. – Хватит. Вы из-за чего дерётесь?

– Он издевается.

– Как именно?

Капитан замялся.

– Невнятная речь? Ну так вы теперь видите, что Иван Петрович исполняет долг чести. А ты, – он отпустил капитана и похлопал по руке Липранди, – из-за чего собрался драться?

– Прпф!!

– Он говорит, что его оскорбило нежелание капитана понимать его слова.

– Так ведь твои слова, Иван Петрович, никто не понимает. Кроме Пушкина. Так что, господа, миритесь и забудем об этом.

– Ещё семьдесят четыре дня, – сказал Липранди, когда они с Пушкиным вышли от Орлова. То есть, конечно, слова Ивана Петровича звучали буквально «пррпвввпфпф!!!», но Пушкин, как оказалось, был наделён таинственным даром, позволяющим свободно понимать хрюканье и бухтение, доносящееся из-под монументальных усов Ивана Петровича.

– Вы ведёте счёт? – Александр тут же понял, что любой бы на месте Липранди вёл счёт до того дня, когда долг будет считаться выплаченным.

Усы Липранди поползли набок, так что кончик левого уса совсем немного не достал до уха: Иван Петрович усмехался. Его неправильное лицо делалось от этого ещё более необычным, но, несмотря на усы, будто бы немного красивым. Окажись Липранди в Петербурге, в нём без труда признали бы итальянца, но в Бессарабии никого нельзя было удивить южными чертами лица, чёрными глазами и смуглой кожей. Пушкин с Иваном Петровичем оба сходили за молдаван.

– Познакомились с Раевским?

Пушкин вздрогнул:

– А, с Владимиром. Да. Везёт мне в жизни на Раевских.

– Не только вам, Александр, но и всей Коллегии. Не самая, казалось бы, распространённая в империи фамилия, а вот поди-ка… – и, видя в глазах Пушкина изумление, Липранди выдернул из рукава свёрнутый в трубку лист. – Познакомимся и мы ещё раз?

Пушкин взял бумагу, помявшуюся от ношения в рукаве, развернул и вперил взгляд в буквы.

– В прошлый ваш приезд мы занимались разными делами, – Липранди поднял меховой воротник, защищаясь от налетевшей мороси. – Я следил за «Союзом благоденствия», вы ловили турка. А ныне, как мне сообщают, работа общая.

Печать и подпись под документом, выданным в сопровождение сотрудника Коллегии Иностранных Дел Ивана Петровича Липранди, свидетельствовали о том, что оный документ выдан лично его сиятельством графом Нессельроде.

– Моя агентурная кличка Диего, – давясь усами, продолжал Липранди. – Вашу я знаю.

Пушкин поскользнулся на замёрзшей луже и едва не упал в снег.

– Давно вы узнали о моём поручении?

– Задолго до вашего первого визита.

– Безумный день, – Александр подбросил в руке трость и, перехватив её, как шпагу, поймал на себе заинтересованный взгляд Липранди. – С утра я встречаю ещё одного Раевского, будто мне мало моих, а теперь вот узнаю, что мой добрый знакомец – агент Диего.

– Это всё ничего, – Иван Петрович нахмурился. – Скажите главное – Инзов жив?

Он знает?

– Да, как ни странно. Владимир Феодосеевич видел его, и говорит, что Инзова укусила змея.

– Что вы сказали?! – длинные пальцы Ивана Петровича сомкнулись на запястьях Француза не хуже каторжных цепей. – Змея? Кто придумал эту змею? Басаргин? Охотников?

А я-то, дурак, надеялся, что имена заговорщиков известны мне одному.

Поняв, что скрывать что-либо бессмысленно, Пушкин вздохнул:

– Охотников.

– Чёрт его дери… – поморщился Липранди. – Рассказывайте всё по порядку.

– Плохо дело, – Иван Петрович и Пушкин сидели в знакомой уже нам турецкой кофейне. – Как же всё отвратительно выходит, а!

– Но он выжил.

– Если бы, – Липранди яростно обрушил чашку на стол. – Все эти бравые вояки хорошо умеют саблями рубить, а когда дело доходит до яда – тут им подавай представление, – и Иван Петрович, выпучив глаза, захрипел, изображая отравленного. Вышло недурно, но почти неотличимо от обыкновенной речи Ивана Петровича. Пушкин хмыкнул.

– А что не так с ядом?

– Змеиный яд! – вслед за чашкой по столу громыхнул стакан. – Да ещё и степной гадюки. Где они только её раздобыли зимой? Давно она его укусила?

– Вчера.

– И сегодня Раевский видел опухоль? А Инзов сказался больным? Поздравляю, Александр. Всё сходится: сперва отёк, потом жар, боли, затруднённое дыхание. Вечером, или, может быть, завтра утром Инзов умрёт.

Глава 4

Встреча в лесу – немного информации – бессмертный губернатор – о снах – штурм – пробуждение

Зачем нам спать, когда потом

Мы вдоволь выспаться успеем? П.А.Вяземский

Ствол короткого кавалерийского ружья, упёршийся в подбородок Охотникову, давил и мешал говорить. Отойти бы хоть на полшага, но сзади – он научился это узнавать, кожей чувствовать, ещё будучи во французском плену, – на него был нацелен другой ствол, и стоит отступить, колечко дула коснётся спины чуть пониже левой лопатки.

– Ну, – перебирая в уме знакомые молдавские слова, сказал Охотников. – Ну требуе. Вряу сэ… ворбеск ку атаман. Ынтцеледжець? Еу Константин Охотников. Охот-ни-ков.

– Кямэ-л пе Бурсук, – сказал человек с ружьём кому-то, стоящему за спиной Охотникова. – Кред к-а венит де ла Орлов.

– Орлов! – обрадовался Охотников. – Да, десигур.

– Эй ну, – скептически ответил сзади молодой голос, но тут изъеденная червями дверь сторожки открылась и в проёме встал коренастый мужичок в огромной овечьей шапке.

– Здравствуй, – сказал он по-русски. Глаза его были почти не видны из-под кустистых чёрно-серых бровей. – Как нас нашел.

– Добрый день, домнуле атаман, – Охотников сверкнул глазами на парня, не думающего убрать ружьё. – Я не знал, где вы, но решил попытать счастья здесь.

Атаман покачал головой, оценивая слова Охотникова и произнёс, глядя исподлобья:

– Ласэ-л сэ ынтре, – Охотников не понял сказанного, но парень перед ним наконец-то отпустил ствол и отошёл в сторону, пропуская пришельца.

– Чего тебе надо, – казалось (из-за акцента, что ли?), что гайдук Бурсук не знаком с вопросительной интонацией. Каждая фраза звучала лениво, но веско, как приговор. Блики под бровями перебежали вбок – гайдук взглядом указывал гостю на стул.

– Не мне, а Орлову, – Охотников подошёл к стулу, но не сел.

– Не помогу, – Бурсук встал по другую сторону грубо сколоченного стола. Он был почти одного роста с Охотниковым, но сутулился и оттого казался ниже. Вообще в фигуре атамана было мало воинственного – не слишком крупный, не слишком плечистый, – он мог бы сойти за крестьянина, если бы не сабля на боку и пистолеты, заткнутые за вылинявший, местами побуревший кушак. – Скажи Орлову: больше не встретимся. Мы на турецкую войну уходим, не будем больше в Бессарабии грабить. Так и передай – кто захотел, ушёл в отряды Владимиреску, а кто остался в Кишинёве, я тебе не скажу.

– Нет покамест турецкой войны.

– Будет, – уверенно сказал Бурсук.

– Михаил Фёдорович просил передать, – Охотников наклонился к атаману через стол, – можем заплатить, если вам нужны деньги.

– Гайдуки – не наёмники, – возразил Бурсук. – Деньги всегда нужны, но я с Сорокой и ещё парой человек ухожу к Владимиреску, а там, фрате, в кабаке не погуляешь. Можешь спросить у моих людей, кто захочет остаться, чтобы вам помочь, но – сам понимаешь, – на то они и пришли сюда, что не хотят видеть над собой власти. Так что нас просьбы Орлова не интересуют, капитан.

Охотников с некоторым удивлением вспомнил, что Бурсук окончил прошлую войну в чине майора и, выходит, теперь может считаться вышестоящим лицом. Только навряд ли ему самому это нужно. А, чёрт их разберёт, разбойников.

– Жаль. Если бы вопрос был в цене, полагаю, Орлов бы пошел навстречу вашим желаниям. Сегодня вам бы выплатили первую часть, завтра – сколько попросите сверх.

Бурсук равнодушно кивнул.

– Завтра нас тут не будет, фрате. Эй, – гайдук выглянул из сторожки и быстро заговорил по-молдавски. Жестом он пригласил Охотникова: подойди.

– Я пойду, – по-русски и почти без акцента сказал сидящий на бревне парень; судя по голосу – тот, что прежде стоял за спиной Охотникова. – Деньги мне не лишние.

Еще один гайдук в потрепанном, но некогда весьма недешевом тулупе коротко сказал «Нет».

Третий, опираясь на ружье, подошел и негромко сказал:

– Большая слава мне мыслится, если все получится, как должно. Отчаянное дело. Пойду.

Еще двое громко заспорили между собою. Гайдук в тулупе повернулся к ним и цыкнул; спорщики притихли, и Охотникову ответили отрицательно.

Мешая молдавские и украинские слова, Бурсук обратился к соратнику, которому мыслилась слава. Пока Охотников вертел головой, настраивая музыкальное ухо на звуки почти незнакомой речи, атаман и гайдук Сорока обсудили перспективы налета по наводке Орлова, возможные последствия – задержка отъезда, большая слава и т. п. Завершив недолгое совещание, Бурсук с неожиданной для весьма преклонных лет прытью подскочил к Охотникову и ткнул его в грудь морщинистым и тёмным, как сосновая головешка, пальцем.

– Условие, – сказал атаман, прижимая Охотникова пальцем к стене. – Будем грабить. Кроме денег Орлова – вся добыча, что соберем в доме. Иначе никого не поведу.

– Многое я пережил, – рассказывал Липранди, придерживая вьющиеся по ветру усы, – но змеи меня не кусали. Хотя знавал я людей, которые остались живы после встречи с гадюками.

– Выздоровели? – с надеждой спросил Пушкин.

– Правда, – добавил Инзов, – их удача в том, что они не дали змее себя укусить.

Простим нашим героям некоторое невежество в вопросах герпетологии – яд степной гадюки, хотя и может привести к смерти и уж точно станет причиною длительной болезни, относится к далеко не самым эффективным ядам. Это, кстати, прекрасно знал Юшневский, раздобывший хилую, давно не кормленную змею у бродячего фокусника-цыгана. Расчёт Юшневского был прост – яд почти гарантировано убьёт старика, но, случись так, что гадюка укусит кого-то из своих, шанс погибнуть будет незначительный. Пушкин не знал о змеях ничего, Липранди – почти ничего, хотя никогда бы этого не признал, вот и шли они теперь к губернаторскому дому, воображая чудовищные картины смерти от укуса змеи, которая, если верить Липранди, могла за минуту-другую уничтожить целую роту.

– Кстати, хотя бы вы знаете что-нибудь об Инзове?

Иван Петрович выплюнул ус и почесал острый подбородок.

– Ничего, что могло бы вас удовлетворить. Но загадки с ним определённо связаны.

– Какие? – Александр жадно уставился на Липранди.

– Повторюсь, ничего конкретного. Знаю, что Инзов – подкидыш, и его родители неизвестны, но он долгое время получал от неизвестного благодетеля огромные суммы. Достаточные, чтобы сделать приличную карьеру.

– И о происхождении Инзова ничего не известно?

Липранди пожал плечами.

– Ну, он дворянин, или, во всяком случае, у него доставало денег, чтобы этот вопрос никого не интересовал. Вообще же все, кто имел с Инзовым дело, отзывались о нём более, чем лестно. Большего мне и не нужно было знать, я тут, как-никак, по другому делу. А кто и откуда происходит – не моя, Александр, забота, – тут перед Пушкиным и Липранди отворилась дверь, и Иван Петрович, решительно отодвинув к стене Афанасия, первым вошёл в дом.

Прошло чуть менее получаса:

Инзов, Липранди и Пушкин сидели за журнальным столом у чадящего камина (повредилась труба), отмахивались от лезущего целоваться Овидия и грелись пуншем – единственным, по мнению Александра, средством, позволяющим примириться со вкусом бессарабских вин.

– Гениально, – Липранди подергал за узел бечевки, крепко стянутой на локте Инзова поверх рубашки. Инзов дрогнул от щекотки и снова спрятал опухшую конечность в рукав халата. – Вам не больно?

– Немела поначалу. Но после я узелок-то ослабил, до завтра ещё подержу.

– Как вам пришло в голову, что к вам зайдут проверить? – Пушкин отодвинул горячий кубок подальше от розового носа Овидия, привыкшего познавать мир эмпирически.

– Вы мне и подсказали. Ежели вы по моей вине не справитесь с поручением, с меня в вашей коллегии голову снимут, а я человек пожилой, мне бы покойную старость коротать. Когда и кто меня навестит, я, понятно, не знал, вот и перевязал руку заранее. Кровь-то моя медленно течет, чуть что – синяк. А от такой-то повязки разом всю руку раздуло.

Старому военному, губернатору – и пришла в голову идея, которую я, профессионал, даже не рассматривал?

– Я с ума сойду, – Пушкин, не замечая того, накручивал на палец свесившуюся со лба прядь. – Все кругом проницательны, любой из моих друзей того и гляди окажется тайным агентом, один я ничего не знаю и не догадываюсь. Всё! – он потянул за прядь и ойкнул: в руке остался зацепившийся за ноготь бронзовый волнистый волос. – Ухожу из Коллегии, а на моё место пусть встанет ваш Афанасий. Никто и не заметит разницы.

Около сорока лет назад, б е з п о с т о р о н н и х:

– Вставай, – трясут за плечи. – Выпей.

Борясь с тошнотою, поднимаюсь на постели и, зажмурившись, выплескиваю в рот содержимое стакана. Огненным обручем сжало горло; задыхаюсь и впиваюсь зубами вью угол подушки, стараясь дышать сквозь него.

– Последний раз, – голос отзывается в ушах низким, тягучим гулом. – Больше никакого спирта. Водку или коньяк.

Снова перевернувшись на спину, верчу перед лицом рукой. Запястье покраснѣло и чуть припухло, но в целом ничего ужасного с рукой не произошло. Могу даже найти в себе силы поднять вторую и рассмотреть и её, чтобы убедиться – не перепутал, рука та самая. Снова подступает тошнота – ну, к этому мы привычные, проблюемся. А пока не выворачивает, лучше сощуриться – с закрытыми глазами тошнить еще больше, с открытыми – болит голова.

– Жар спадёт к вечеру, – лба коснулось что-то влажное, холодное, на ощупь как мертвая рыба. Ах да, прикладывают к голове мокрый рушник. – А завтра пройдут последние пароксизмы, – продолжает голос из мутного небытия. Уж мне это его спокойствие, так и хочется сказать, что от одних звуков его неспешной речи тянет на рвоту. – Послезавтра повторим.