Текст книги "Картины города при вечернем освещении"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Я решил отказаться.

Он заискивающе посмотрел на собеседника, но Ватанабэ молчал.

– Опасаюсь я, – продолжал сторож, – вдруг узнают, кто вам ключи дал. Если за меня возьмется полиция, я все расскажу. Уволят. А здесь служба постоянная. Хоть и платят мало... Так что решил я отказаться, – опять повторил он, но уже не так уверенно.

Ватанабэ, нагнувшись над столиком, внятно сказал:

– Триста тысяч сразу, еще триста потом.

Сторож открыл рот...

– А вы обещаете, что все будет аккуратно, никто не заметит и вообще...

– Деньги отдам в машине, – сказал Ватанабэ, поднимаясь.

Сторож засеменил за ним.

Проехав пару улиц, Ватанабэ остановил машину. Протянул сторожу конверт.

– Давай ключи. Я сейчас пойду сделаю дубликаты.

– Не надо, – ответил сторож, вынимая из кармана пиджака завернутые в газету ключи. – Это я сам сделал для вас.

Ватанабэ не удивился. Пока сторож пересчитывал деньги, он расправил на твердой папке большой лист бумаги.

– Мне нужна схема, – объяснил он, – где находится сигнализация и как добраться до кабинета.

К сторожу вернулась боязливость. Рука, которой он взял карандаш, дрожала.

– От ворот метров четыреста – главный корпус. Его нужно обойти с правой стороны. Там увидите маленький домик. В двери один замок. – Он показал Ватанабэ ключ. – Два поворота против часовой стрелки. Сигнализация есть только в главном корпусе. Кабинет его – как войдете, чуть вперед по коридору и направо. Ключ от кабинета сторожам не дают. Я за пять лет там ни разу не был.

– Ночью ты один?

– В летнее время, кроме сторожа, ночью ни души, – подтвердил он.

Часов в одиннадцать Росовски стал шарить по книжным полкам, раздумывая над тем, что бы ему почитать на сон грядущий. Он равнодушно перебрал несколько новых романов, но ни на одном из них не остановился, а вытащил книгу, в свое время прочитанную с карандашом в руках. Росовски заканчивал университет, готовился посвятить себя изучению Японии и выпущенную гарвардскими профессорами монографию "Ближайшие шаги в Азии" изучил досконально. В Японии еще стояли оккупационные войска, и в книге обсуждалась текущая американская политика.

Росовски перелистал несколько страниц.

"...Американцы рассматривали оккупацию Японии как альтруистическую попытку, предпринимаемую Соединенными Штатами ради спасения преступной нации и ее исправления, с тем чтобы в будущем она стала полезным членом семьи народов".

Росовски даже улыбнулся, читая эти отчеркнутые карандашом строчки. Как бы не так! Может быть, в штабе командующего американскими оккупационными войсками генерала Макартура и было несколько человек, искренне стремившихся способствовать демократизации Японии, ее освобождению на веки вечные от милитаризма, да их достаточно быстро отправили обратно в США.

"Поскольку Соединенные Штаты нанесли Японии поражение почти без посторонней помощи, американцы считали, что будет логично, если они от имени всего мира возьмут на себя задачу преобразования Японии... Американцы ревностно охраняли свое исключительное право формулировать и осуществлять оккупационную политику в Японии".

"Что ж, – подумал Росовски, – дело историков переосмыслять историю. Конечно, приятнее считать, что Америка справилась с японцами сама, и забыть, как русские разгромили основные сухопутные силы императорской армии. Впрочем, – пожал плечами Росовски, – мы первыми высадились на Японских островах, и естественно, что мы старались сделать из этой страны нашего союзника. Цель стоила средств".

Росовски выключил верхний свет и лег. "Самое удивительное, – подумал он, – что многие японцы после оккупации изъявили желание сотрудничать с новой властью. Это было полной неожиданностью для американцев, ожидавших от фанатически сражавшихся японцев чего-то вроде партизанской борьбы. Подозревали, что японцы маскируют своей готовностью сотрудничать с американцами некий дьявольски хитрый замысел с целью усыпить их бдительность и обмануть. Американцы недооценили приспособленческий характер этики японцев, – продолжал размышлять Росовски. – Во время войны рядовой японец сражался главным образом из чувства долга. Его святой обязанностью было в случае необходимости безмолвно умереть, пожертвовать жизнью ради процветания императорского дома. Однако, когда капитуляция была должным образом оформлена японским правительством, все изменилось. Сказалась привычка к подчинению властям. Американцы стали властью, и большинство японцев без внутреннего сопротивления им покорилось".

У Росовски совсем прошел сон. Он лежал с необыкновенно ясной головой и размышлял. Он приехал в Японию, когда нанесенные войной раны уже зарубцевались. Разрушенные бомбардировками кварталы отстроили заново, нищета уже не бросалась в глаза. Что здесь творилось сразу после войны, он мог себе представить только по рассказам ветеранов и "Японскому дневнику" Марка Гейна. О бедственном положении страны – итог развязанной Токио войны – свидетельствовала впечатляющая деталь тогдашнего японского быта, воспроизведенная Гейном: в ясный солнечный день мужчины высовывались из окон и старались прикурить сигарету при помощи увеличительного стекла...

Японцы долгие годы были самыми преданными союзниками США. Что же происходит теперь? На словах правительство еще раскланивается перед Вашингтоном, но по сути гнет свою линию.

Значит, японцы считают, что Америка больше не олицетворяет некую власть, которой приходится покориться? Америка слабеет, а Япония крепнет.

Росовски сумел уснуть, только приняв снотворные пилюли жены – их рекомендовал посольский врач как наименее вредные.

...Ватанабэ нажал кнопку на часах – красные точечки сложились в цифру три. Глаза уже привыкли к темноте, и он хорошо различал силуэты деревьев, высокий забор. Вслушиваясь в тишину, он минут пятнадцать стоял не двигаясь, но вокруг было спокойно. Осторожно ступая, подошел к забору, подпрыгнув, подтянулся, в два приема легко перебросил тренированное тело на ту сторону. Осмотрелся. Поодаль светилось окно в домике сторожа. Под ногами он чувствовал мягкую землю, садовники аккуратно очищали территорию от листьев и сучьев.

Через минуту он достиг главного корпуса. Трехэтажное здание без единого огонька казалось мрачным. Также легко он отыскал маленький домик. Обошел его со всех сторон. Вход один. Все шесть окон заперты.

Он надел перчатки, мягким движением сунул в замочную скважину ключ, переданный сторожем, дважды повернул. Нажал на ручку. Дверь бесшумно отворилась.

Компактный фонарик, умещающийся в ладони, давал достаточно света. Плотно притворив дверь, он вдруг решил запереть ее на ключ, хотя сначала не собирался этого делать.

Кабинет представлял собой небольшую квадратную комнату, обставленную по-европейски. С письменным столом, несколькими стульями, большим книжным шкафом, которые он не торопясь обследовал под острым лучом фонарика. Просмотрел бумаги на письменном столе, с помощью универсальной отмычки вскрыл ящики стола. Ничего интересного. Но это его не обескуражило.

Он подошел к незастекленному шкафу, уставленному солидными томами. Несколько минут тщательно осматривал и ощупывал полки. Потом резким движением потянул одну из них на себя. Три фальшивые полки, скрепленные между собой, откинулись на петлях, открыв прямоугольник сейфа.

Сейф был не номерной – просто большой несгораемый шкаф, но с массивными стенками. Он посмотрел на часы: 3.30. Прошло всего полчаса. Можно повозиться. Набор инструментов у него был с собой. Он установил фонарик так, чтобы замок сейфа был освещен, и принялся за дело. Работать было неудобно, потому что мешали нависавшие со всех сторон книжные полки.

Он провозился около часа, прежде чем замок начал поддаваться. Остановившись на секунду, чтобы вытереть пот со лба, он вдруг услышал звук, заставивший его насторожиться. Он молниеносно сгреб инструменты, поставил полки на место и бросился к окну, выходившему на асфальтированную дорожку.

Теперь он уже явственно слышал звук автомобильных моторов, а затем на асфальте заиграли лучи фар.

Тишины как не бывало. Раздались громкие голоса, шаги, машины разворачивались и становились где-то рядом с домиком. Он прижался к стене, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Голоса приблизились – неизвестные явно обходили дом вокруг, проверяя сохранность оконных запоров, кто-то подергал ручку входной двери. Он мысленно похвалил себя, что догадался запереть замок.

Голоса стихли. Красные цифры на часах подавали сигнал тревоги – уже 4.30. Скоро станет светло. Он выскользнул из комнаты. Кроме кабинета, в домике были маленькая кухня, туалет и комната в японском стиле, устланная татами. Ее окно смотрело в лес. Он открыл оконные задвижки, осторожно высунул голову – никого. Спрыгнул на землю и прикрыл окно. Быстро побежал через лес к забору. Из-за деревьев осторожно выглянул. На маленькой стоянке возле главного корпуса стояли три одинаковых автомобиля. В нескольких комнатах был зажжен свет, у входа стоял человек и курил.

Ватанабэ перелез через забор довольно далеко от своей машины и побежал к ней.

Его "глория" стояла на обочине дороги, параллельной той, что вела к воротам, и ни с одной стороны не просматривалась. Однако возле нее он увидел рослого молодого парня, который стоял, засунув руки в карманы.

Полицейский? Если что-то случилось, то по номеру они легко доберутся до него. Там, в домике, он не оставил никаких следов, но машина покажется им подозрительной. Неужели сторож испугался и донес?

Ватанабэ, пригибаясь, неслышно подобрался сзади и, бросившись на парня, сильно ударил его по голове. Тот рухнул на землю. Ватанабэ быстро обшарил его карманы. Под пиджаком – наплечная кобура. Из кармана вытащил удостоверение: "Бюро расследований общественной безопасности министерства юстиции".

Он вынул небольшую ампулу с острым, как иголка, концом и сильным движением воткнул ее парню в правое ухо. Тот обмяк.

Использованная ампула исчезла в потайном кармашке брюк, и он бросился к машине.

Загородный дом Содо Итикава построил недалеко от курорта Атами, известного своими горячими источниками. Атами – местечко людное, в сезон пустого номера в отеле не найдешь, загодя надо бронировать. Но дом Итикава стоял в стороне от скоплений отдыхающей публики.

В свое время не раз избиравшийся депутатом, министр в одном из послевоенных кабинетов, Итикава лет десять как отошел от активной политической деятельности. Это произошло, когда ему перевалило за семьдесят. Широкая публика давно забыла о нем, журналисты не баловали вниманием. Но автомобильная стоянка возле его роскошного загородного дома редко пустовала, количество телефонных звонков не уменьшалось, ему даже пришлось нанять еще одного секретаря. К нему заглядывали весьма влиятельные люди, руководители фракций правящей консервативной партии, министры. Они приезжали не ради того, чтобы выказать ему уважение в День почитания престарелых, как это заведено в Японии. Они приезжали за помощью.

Итикава был своего рода крестным отцом, он пользовался большим уважением в подпольном мире, к его словам прислушивались якудза. С послевоенных времен он служил посредником между преступным миром и правыми политиками, которые весьма нуждались в помощи якудза. Однако тесные связи с организованной преступностью были не единственным источником его власти...

Перед домом, адрес которого Ватанабэ назвал Морита во время вчерашнего разговора, стояла одинокая машина синего цвета марки "королла".

За рулем сидел человек, внимательно наблюдавший за улицей в зеркало.

Когда Ватанабэ подошел, человек вылез из машины и ушел, не оглядываясь. В связку ключей была просунута записка: "Документы – в ящичке для перчаток. Когда минует надобность в машине, оставьте ее на стоянке в аэропорту".

У ближайшего телефона Ватанабэ остановился. Набрал токийский номер. Откликнувшийся голос был ему незнаком.

– Я хотел бы поговорить с Морита-сан.

– К сожалению, его нет. Что передать?

– А когда он будет?

– Точно не могу сказать. Возможно, через день-два.

Ватанабэ огорчился: таксист Морита был ему необходим, чтобы посоветоваться, что делать дальше.

Ему захотелось есть, да и до ночи надо было как-то убить время. Сегодня он предпримет еще одну попытку. Он зашел в небольшую закусочную, чтобы похлебать горячего супа и съесть свежей рыбы. Люди сидели под открытым небом, ожидая, когда невысокая пожилая женщина обнесет их горячими влажными салфетками, поставит чашки с дымящимся супом. Сам хозяин тут же жарил рыбу и раскладывал ее по тарелкам. Креветки были маленькими, суп чересчур жидким.

...Росовски изумленно вскинул брови: ответ пришел меньше чем через двенадцать часов. Конечно, он знал, что ФБР еще при Гувере напичкало свою штаб-квартиру всякого рода техникой и при желании требуемая информация может быть получена немедленно. Но с какой стати им стараться не для себя, а для других? Аллен, видимо, не соврал, рассказывая о своей дружбе с кем-то из начальства ФБР.

– Фотографии мы получим позже, – сообщил Аллен.

Высокий блондин с каменным выражением лица, которого Росовски видел на встрече с Норманом, согласно кивнул.

В шифровке сообщалось, что пять лет назад некий Исида, работник бюро расследований, во время пребывания в Штатах по приглашению ФБР в пьяной драке проломил бутылкой голову какому-то завсегдатаю бара, где японец очутился после целого дня "знакомств с достопримечательностями города". Исида быстро увезли из бара, а затем тихо отправили в Японию, внушив, что его вытащили, можно сказать, из тюрьмы, и получив согласие на сотрудничество. Однако его услугами пока не пользовались.

Дополнительно должен был прибыть пакет с фотографиями, где Исида запечатлен скрытой камерой в том злосчастном для него баре.

Блондин поднялся.

– И не церемоньтесь с ним, – сказал вдогонку Аллен.

– А если Исида ничего не знает о "Храме"? – поинтересовался Росовски.

– Пусть узнает, – жестко ответил Аллен, глядя ему прямо в глаза.

– Это может ему дорого стоить.

Аллен подошел вплотную к Росовски.

– Мне плевать на всех японцев, вместе взятых. Если они что-то замышляют за нашей спиной, пусть сами и расплачиваются. Мы еще достаточно сильны, чтобы поступать так, как нам угодно.

Имаи проснулся в двенадцатом часу. Во рту было сухо, ныло в висках. Он залпом выпил бутылку пива "Кирин", умылся.

За час, пристроившись за свободным столом в штабе полиции, он закончил рапорт и сдал начальнику отдела. Тот быстро просмотрел выводы: несчастный случай по вине пешехода, водитель инспектор Касуга не виноват, – и отпустил Имаи.

Имаи включил радио и тут же выключил. С тоской посмотрел на стопку книг, которые надо было прочитать, и решил просто прогуляться. Завтракать он не стал. Головная боль прошла, но есть не хотелось.

Иногда, когда дела не ладились и портилось настроение, он долго бродил по улицам. Он мог ходить час, два, пока мысли не прояснились и можно было вновь приниматься за работу.

Он побрел в обратную от центра сторону, переходя с улицы на улицу, разглядывая витрины магазинов, останавливаясь у киосков, чтобы перелистать свежие журналы. Протянул продавцу двести иен и взял номер иллюстрированного "Сюкан синтё". Этот журнал, печатавший с продолжением современных японских и зарубежных писателей, он предпочитал другим.

Прогулка по городу приободрила его. Он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, и зашел в маленькую лавочку, привлеченный запахом мисо-сиру – традиционного японского супа из перебродивших соевых бобов.

Профессор Ямакава вышел из кабинета, на ходу натягивая на себя серый пиджак. Он сильно устал за последние дни, когда его заставляли работать по шестнадцать часов в сутки и непрерывно напоминали, что порученная ему задача требует немедленного решения. Слушая эти слова, он раздражался: не они, а он сам торопил себя, как мог, выжимая из своего мозга все, на что он был способен.

Человек в темном костюме, дежуривший у дверей, пропустил Ямакава, скользнув по нему цепким взором. Профессору не нравилось это нашествие одинаковых людей, заполонивших клинику. Он натыкался на них повсюду, но поделать ничего не мог: клиника принадлежала не ему, и он не был хозяином в своем доме. Профессор утешал себя тем, что после практических испытаний его, во-первых, оставят в покое, во-вторых, на обещанную премию он создаст свою собственную лабораторию, где сможет распоряжаться и другими и самим собой.

– На сегодня все, – сказал он человеку, сидевшему за столом со множеством телефонов и пультом радиосвязи, установленным совсем недавно в главном корпусе.

Тот кивнул и, нажав какую-то кнопку, коротко сказал:

– Машину профессора.

Это новшество тоже было неприятно профессору. Он любил – даже если засиживался в клинике допоздна – пройтись до дому пешком. Вечерняя прогулка бодрила и успокаивала его; идя неспешным шагом по знакомому маршруту, он сосредоточивался на своей работе в клинике. И немало важных мыслей пришло к нему во время таких вечерних прогулок. Теперь его возили только на машине, шофер которой даже и не пытался скрыть под пиджаком наплечную кобуру. Еще хорошо, что они не обосновались у него дома. Попытку подселить к нему охранника Ямакава отмел с порога, сославшись на то, что его домик слишком на виду и нового человека соседи сразу заметят, да еще и донесут на него в полицию, заподозрив что-нибудь. Аргумент подействовал. Всякого публичного внимания к себе эти люди боялись.

Остановив машину у калитки, шофер открыл ему дверь, потом первым вошел в дом, осмотрел комнаты, кроме одной, всегда запертой – Ямакава никому не разрешал заглядывать в нее, – и только тогда ушел. Профессора эта процедура немного смешила, но приходилось с ней мириться. В конце концов, его жизнью всегда распоряжались другие. И тогда, до войны, когда он был молодым начинающим врачом, и после войны, во время оккупации, когда он чуть не умер с голоду, потому что его нигде не брали на работу, и даже сейчас, когда стал профессором. И хотя теперь его просьбы никогда не встречали отказа и он получал все, что просил, его не покидало ощущение, что он узник чрезвычайно комфортабельной и уютной, но все же тюрьмы. Другие люди говорили ему, что делать, другие люди заставляли его переезжать с места на место. И даже дома не оставляли его одного.

Переодевшись в кимоно, он вышел в сад, потом вернулся за садовым инструментом. По дороге он открыл всегда запертую комнату без окон.

Секретарь осторожно раздвинул сёдзи. В комнату проник свежий запах цветов, испарения от нагретой солнцем земли смешивались с вечерней прохладой. День клонился к закату, и полулежавший на циновках старик укутался в плед.

Старик читал книгу, держа ее левой рукой. Рядом стояла неизменная чашка с жасминовым чаем. Раз в месяц секретарь посылал кого-нибудь на почту забрать посылку с чаем, регулярно посылаемую из Китая.

В комнате размером в восемь татами было просторно и чисто. На стене висел один-единственный пейзаж, под ним стояла этажерка с книгами. Рядом небольшой шкафчик, на нем ваза с цветами. В углу у табличек с именами умерших предков стоял лакированный ящичек с рисом. Секретарю было всего сорок лет, из них пятнадцать он служил здесь, но он знал от своего предшественника, что в этой комнате ничто не изменилось с тех пор, как дом был построен и обставлен в первый год Сёва – год восшествия на трон нового императора, чье имя – Хирохито – японцы осмелились произносить лишь после несчастий 1945 года и прихода варваров-американцев.

Поймав взгляд старика, секретарь согнулся в поклоне. Уловив краем глаза, что тот отложил книгу, заговорил вполголоса, употребляя самые вежливые формулы японского языка, в котором даже грамматика подчеркивает разницу между аристократом и крестьянином.

– Сэнсэй, Фукуда-сан хотел бы приехать сегодня...

– Я жду его. Что-нибудь еще?

– Тэру Тацуока просит сэнсэя принять его. Он говорит, что для него это вопрос жизни и смерти.

Старик прикрыл глаза.

– Вопрос жизни и смерти! – проговорил он насмешливо. – Как теперь бросаются словами... Что делать, все возвышенное испоганено чуждым влиянием. То, что было уделом немногих достойных, отдано на откуп массе ничтожных. Вопрос жизни и смерти!.. – еще раз повторил он. – Я начинаю разочаровываться в этом человеке... Дело, из-за которого он рвется ко мне, – старик говорил уже так тихо, что секретарь не различал слова, напряженно следя за лицом хозяина, – никак не стоит таких высоких слов. Жаль. Он мне нравился, этот молодой человек... Хорошо, пусть приедет.

Он вновь взялся за книгу, и секретарь понял, что пора уходить. Он вытащил из кармана маленькую коробочку и поставил на низенький столик, так, чтобы старик мог дотянуться.

– Это подарок, присланный Сасихара-сан.

Секретарь исчез, задвинув за собой фусума – тонкие деревянные рамы; наклеенная на них плотная рисовая бумага не пропускала света.

Теперь он ступал уверенным шагом: за пределами комнаты старика он был важной персоной, доверенным лицом Содо Итикава, бывшего министра, пользующегося влиянием в правящей партии, сохранившего большие связи.

Оставшись один, Итикава равнодушно взглянул на коробочку. Он знал, что найдет там. Крупный бриллиант или изделие из золота ручной работы. Словом, что-то ценимое людьми типа Сасихара, которые пренебрегают духовными ценностями. Сасихара и Коно Киёси, президент компании "Тоё сого сёся", не забыли, кому они обязаны возможностью спокойно заниматься своим выгодным бизнесом.

Он даже не стал проверять, правильной ли была его догадка, а снова углубился в книгу, которую читал медленно, всматриваясь в очертания знакомых иероглифов, пытаясь угадать второй смысл слов, эпизодов, характеров. Этого второго, подлинного смысла, некоего откровения не могло не быть в книге, которую он перечитывал уже в который раз. Это был роман Мисима "Храм утренней зари".

Итикава знал все, что написал Мисима. А что не так мало: сорок романов, восемнадцать пьес, двадцать томов рассказов. Многое Итикава читал еще при жизни Мисима, который стал модным писателем в сравнительно молодом возрасте – после выхода романа "Исповедь маски". За два года до самоубийства Мисима Итикава познакомился с ним и нашел его слишком несерьезным для той роли, на которую писатель претендовал. Но после событий 1970 года Итикава переменил отношение к Мисима. Он читал и перечитывал его романы. И не потому, что ценил их художественные достоинства – Мисима слыл тонким стилистом, – а потому, что хотел понять, как Юкио Мисима пришел к идее смерти за императора. Итикава искал в книгах Мисима универсальный рецепт воспитания молодых японцев, развращаемых современной школой, телевидением, западным влиянием.

Когда Юкио Мисима в ноябре 1970 года пытался поднять солдат "сил самообороны" на мятеж ради восстановления прежней Японии с ее национальной гордостью и военной мощью, Итикава прослезился. Он не сомневался, что попытка Мисима обречена, народ не поддержит его, но смертью своей Мисима закладывал кирпич в фундамент здания, которое будет возведено рано или поздно. Итикава больше всего был благодарен Мисима за самоубийство. Останься тот жив, он бы попал на скамью подсудимых и никогда не обрел бы ореола национального героя, мученика, которым надо гордиться. Итикава даже позволил себе пошутить, переиначивая известное выражение: "Если бы Мисима не умер, его надо было бы убить".

Итикава не жалел денег на новые издания книг Мисима и книг о нем, на создание легенды об истинном японце, примере, достойном подражания. Итикава собирал все относящееся к жизни Мисима, надеясь отыскать ключ к жизни писателя, ключ, который подошел бы и к юношеским сердцам.

Многое претило ему в жизни Мисима: его противоестественные наклонности, его стремление выставлять себя напоказ. Он хорошо помнил скандальные фотографии, на которых Мисима запечатлен полуголым на мотоцикле, – символ западного образа жизни. Однако об этом следовало забыть. Итикава приводил пример с Хорстом Весселем, немецким студентом, убитым в пьяной драке в кабаке, что, однако, не помешало нацистам сделать из него национального героя.

Итикава подчеркивал другие, важные для его замысла детали жизни Мисима. Когда будущему писателю было четыре года, отец, жесткий и властный человек, решил воспитать в нем мужественность. Он держал его на предельно близком расстоянии от мчащегося поезда, следя за тем, чтобы лицо ребенка оставалось таким же бесстрастным, как маска в театре Но.

Для альбома Мисима он сам отбирал фотографии. На одной из них писатель в каске и униформе. У него была собственная небольшая армия, которая проводила настоящие учения (ее командир Масакацу Морита покончил с собой одновременно с Мисима – для Итикава это был прекрасный образец мужской дружбы). Эта армия участвовала в маневрах "сил самообороны".

Когда стемнело, секретарь зажег свет. Итикава по-прежнему читал "Храм утренней зари".

Имаи сразу вспомнил этого человека. Ожидая, пока ему принесут суп, он оглянулся, рассматривая немногочисленных посетителей, пожелавших поесть в неурочный час. Имаи еще тогда в баре заметил молодого парня с холодным и спокойным взглядом. Потом тот мгновенно исчез, и Имаи не успел попросить кого-нибудь из полицейских проверить его документы.

Имаи не мог объяснить даже самому себе, что именно его настораживало в этом человеке с уверенными движениями, но, когда тот поднялся, инспектор, расплатившись за суп, к которому не притронулся, осторожно последовал за ним. Имаи встал за углом и увидел, что неизвестный, приостановившись у витрины, проверился, и сделал это вполне профессионально. Это усилило подозрения Имаи.

В соседнем переулке человек сел в синюю "короллу" и уехал. Имаи отыскал ближайший полицейский пост и попросил установить, кому принадлежит автомобиль – номер он запомнил.

Был дан приказ всем постам и патрулям найти синюю "короллу", номер которой сообщил Имаи. Однако никаких сведений не поступило. Машина и ее водитель исчезли.

Имаи не находил себе места, то и дело заглядывал к сотрудникам дежурной службы, которые однозначно качали головой. В отделе ему сказали, что из Токио звонил его старший брат, но Имаи был в таком напряжении, что не обратил на это внимания. Синяя "королла" принадлежала солидной прокатной фирме.

– Тут явно какая-то махинация. Тот, кто брал машину, записал на карточке свой адрес, – рассказывал младший инспектор, который по просьбе Имаи ходил в офис фирмы. – Я проверил: там находится склад известной торговой компании.

Не дослушав, Имаи опять пошел к дежурным – новостей по-прежнему не было.

– Может быть, он сменил номер? – предположил кто-то. – Он не мог заметить, что ты за ним следишь?

Имаи пожал плечами. Гадать бессмысленно.

В десять часов вечера, когда Имаи, одурев от многочасового ожидания, задремал в кресле, его разбудили. Машину, которую он разыскивал, час назад видели на той самой дороге, где Касуга сбил ночью человека.

...Его явно били. Увидев кровоподтеки на лице, Аллен нахмурился. Японца, имя которого значилось в шифровке штаб-квартиры ФБР, привязали к креслу так, что он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Перестарались. В глазах японца, вскинувшего голову, когда появился Аллен, был страх. Исида сидел без пиджака, в одной рубашке. Аллен заметил, какой он худой и маленький. "Впрочем, – подумал он, – японцы все такие, за исключением тех, кто родился в шестидесятые годы, – они уже росли на мясе и витаминах, которые мы, американцы, принесли в эту страну".

Аллен посмотрел на часы – из-за плотно зашторенных окон и ослепительно яркого света ламп терялось чувство времени. Высокий блондин подошел к нему.

– Четыре часа с ним работали, – он кивнул на Исида, – прежде чем раскололся.

Блондин тоже был в одной рубашке, под которой бугрились мощные узлы мышц. Аллен задумчиво посмотрел ему в глаза.

– Можем заставить его рассказать еще раз специально для вас, предложил Аллену блондин, – а нет – в соседней комнате мы установили магнитофон. Сейчас ребята напечатают показания на машинке и дадут ему подписать. Магнитофонная лента ведь не документ.

Дверь в соседнюю комнату приоткрылась. Оттуда высунулась голова Росовски.

– Идите сюда, Эдвард, – хриплым голосом произнес он, – послушайте, что он рассказал. Боже мой!..

Ожидая, пока Ватанабэ спустится из своего номера (там говорить не хотелось, лучше выйти на улицу), Морита внимательно изучал свод правил, вывешенных администрацией "Саппоро гранд-отель" в просторном холле. Появившийся из раздвинувшихся дверей лифта Ватанабэ с трудом скрыл удивление по поводу внезапного приезда на Хоккайдо таксиста Морита.

Когда они вышли на улицу, Ватанабэ спросил:

– Что-то случилось?

Морита молча кивнул. Они подошли к машине Ватанабэ, он распахнул перед Морита левую дверцу. В машине Морита протянул ему несколько отпечатанных на машинке страниц.

– Нам удалось довольно много раскопать об этом человеке. Читай внимательно и запоминай. Тебе придется...

Ватанабэ напряженно слушал Морита. Его задание усложнялось.

...Внезапному появлению Морита в Саппоро предшествовали некоторые события в Токио.

Когда магнитофонная лента с записью показаний Исида о "Храме утренней зари" кончилась, Аллен поднял глаза на Росовски:

– Надо немедленно искать подходы к этому Ямакава. Немедленно. Я еду в посольство. В спецархиве должны же были остаться какие-то документы. Мы обязаны заполучить эту штуку. Ямакава надо пригрозить разоблачением его делишек. Я отправлю туда своих людей. – Он подозвал к себе одного из сотрудников резидентуры. – Как только закончат перепечатку, – Аллен кивнул на человека, десятью пальцами выбивавшего пулеметную дробь на электрической машинке, – немедленно везите в посольство. Отправьте в Лэнгли шифровку за моей подписью. – Джек, – он понизил голос, обращаясь к Росовски, – этого японца придется убрать. Может разразиться скандал.

– Опасно. – Голос Росовски сразу стал напряженным.

– А вы что предлагаете? – вдруг взорвался Аллен. – Разве есть варианты?

– Самое простое, – вмешался стоявший рядом блондин, – отвезти в какой-нибудь отель на Сибуя. Из окна может вывалиться каждый.

– Или наглотаться снотворного, – в том же деловом тоне предложил Аллен. – Но это детали, обсудите их с Росовски.

Когда Аллен вышел, Росовски сквозь зубы пробормотал:

– Скотина. Какая скотина! Втравливает меня в такое дело, а сам хочет остаться в стороне!

Блондин повернулся к нему.

– Вы что-то сказали?

Росовски плюнул на ковер.

– Давайте к делу. У вас есть подходящая гостиница на примете?

– Ты помнишь фильм "Химико"? – неожиданно спросил Итикава.

– Да.

– Его "Двойное самоубийство" не оставило во мне следа. Он сделал этот фильм на потребу иностранцам. Нам, японцам, он не сумел ничего сказать. Другое дело "Химико".