Текст книги "Брежнев. Разочарование России"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Организована же вся раскраска-перекраска города так: распределили улицы, по которым пролегает маршрут Высокого лица, между предприятиями и сказали: красьте. Естественно, все было сделано, не без глупостей, но сделано. Работали на улицах и солдаты.
Уже сегодня можно было видеть, как проносился по улицам черный “ЗИМ” с занавесками, опережаемый двумя желтыми машинами ГАИ, откуда несся крик:
– На обочину!
Возможно, это помощник премьера обследовал объекты. Все это похоже на спектакль, и театра вокруг так много, что пора вроде бы и привыкнуть, но и в этом театре хочется видеть более талантливых исполнителей…
Вот ведь герои власти… Все время приходит, не дает покоя годами мысль: почему они так боятся – в своей стране, на своей земле, своего народа? Отчего так быстро носятся по улицам? Зачем огораживают трибуну в дни праздников шеренгой офицеров госбезопасности? Отчего так болезненно нетерпимо воспринимают мысль других? Отчего так оберегают от малейшей критики партийный аппарат, а также руководителей в любых сферах? Чего же они так боятся?..
Косыгин был в Костроме 5–6 июня…
Сегодня на исполкоме горсовета отчитывался костромской хлебозавод. Его там за что-то ругали и заодно припомнили, что завод не смог выполнить “спецзаказ” – испечь каравай для Косыгина (как же, хлеб-соль): пятнадцать раз перепекали, но не смогли. Наконец испекли в каком-то ресторане.
Еще любопытная подробность: в Заволжье вдоль московской дороги тянутся газоны. Перед приездом Косыгина на газонах обрывали одуванчики – ходили два мужика с ведрами и обрывали. Говорят, что когда в позапрошлом году приезжал Соломенцев, то сделал замечание насчет сорняков (видимо, на газонах); так что теперь постарались. А одуванчики сейчас желтые, яркие, весна поздняя, все только-только раззеленелось, расцвело.
В день приезда, когда состоялось торжественное заседание, Косыгин был нагримирован – телевидение показывало заседание на Костромскую область, видимо, для телевидения и был наложен грим. Но еще до заседания Косыгин ездил в опытно-показательное хозяйство и прошелся по улице. Грим был заметен, и Косыгин выглядел (цвет лица) лучше всего окружения. Но было в гладкости и розовости что-то физически неприятное. Что-то от благообразия человека, убранного в последний путь».
Позиции главы правительства в руководстве ослабли.
В том же 1978 году с Косыгиным приключилась немыслимая прежде история. Он ездил по Тюменской области и Краснодарскому краю. На обратном пути решил заехать в Свердловск. Сопровождавший его заместитель начальника 9-го управления КГБ генерал Михаил Степанович Докучаев, как положено, согласовал маршрут с Москвой и свердловскими руководителями.
Накануне вылета из Норильска Докучаев еще раз позвонил в свердловское управление КГБ. Первый заместитель начальника управления изумленно переспросил:
– Как? Вы завтра летите в Свердловск? Вы что, ничего не знаете?
– Нет.
– Слушай, – сказал свердловчанин, – я тебе сообщаю, но на наш разговор нигде не ссылайся. Считай, что я тебе этого не говорил. Завтра, в четырнадцать часов в Свердловск прибывает из Москвы Брежнев. Отсюда он полетит дальше, а потом поедет поездом во Владивосток. Что означает их стыковка в Свердловске, ты сам понимаешь. Принимайте решение на свое усмотрение…
Генерал Докучаев был поражен, что Косыгина, члена политбюро и главу государства, даже не поставили в известность о поездке Брежнева. Ясно было, что случайная встреча Леонида Ильича и Алексея Николаевича в Свердловске породит массу ненужных слухов и разговоров. Прежде всего будет недоволен сам Брежнев – появление рядом с ним главы правительства отвлечет внимание от генерального секретаря.
Генерал Докучаев доложил Косыгину. Алексей Николаевич побледнел:
– Почему я ничего об этом не знаю?
Докучаев ответил, что информация точная – получена из 9-го управления КГБ.
– Что вы думаете по этому поводу? – спросил глава правительства.
– Мне кажется, нам необходимо срочно вылетать в Москву и успеть туда до отлета Брежнева. У нас мало времени, но мы успеем.
Косыгин распорядился лететь. Докучаеву позвонил начальник свердловского управления госбезопасности, деликатно поинтересовался планами. Генерал ответил, что Косыгин летит, но не в Свердловск, а в Москву. Свердловский чекист вздохнул с облегчением:
– Мы-то решили, что Косыгин приезжает в Свердловск раньше, чтобы встретить Брежнева и затем вместе следовать дальше во Владивосток. Но странно, что ЦК не дает в обком информации. Теперь у нас свалилась гора с плеч. Сейчас доложу первому секретарю…
Утром Косыгин был в Москве и, как положено, в назначенное время в правительственном аэропорте Внуково-2 провожал Брежнева.
Напряжение на работе закончилось для Алексея Николаевича обширным инфарктом. В октябре 1979 года Косыгина уложили в спецбольницу на Мичуринском проспекте. Он свалился надолго. Десять дней не приходил в сознание. Фактически он уже не мог работать. Но не хотел этого признавать и не хотел уходить на пенсию. Ему было обидно. Брежнев был в столь же плохой форме. У Кириленко были тяжелые мозговые нарушения. Почему же он один должен уходить?
Пока он лежал в больнице, убрали из правительства единственного друга Косыгина – Владимира Алексеевича Кириллина. Вместо него заместителем председателя Совета министров и председателем Госкомитета по науке и технике назначили переведенного из Сибири академика Гурия Ивановича Марчука. Когда Косыгин вышел из больницы, он был весьма раздосадован. Своего нового заместителя встретил не слишком благожелательно. Но поделать ничего не мог. Все вопросы решали уже без него.
Брежнев попросил врачей уговорить Косыгина уйти на пенсию. Семья Алексея Николаевича обиделась за это на медиков.
– Но если бы он умер в кабинете, – сказал мне академик Чазов, – я бы себе этого никогда не простил.
Тем временем Брежнев предложил руководителю Украины Щербицкому возглавить правительство. Они вместе ездили в Кишинев. Леонид Ильич был в угнетенном состоянии, думал о том, кто станет председателем Совета министров. Поздно вечером уже в пижаме он зашел к Щербицкому:
– Володя, ты должен заменить Косыгина, больше некому.
Владимир Васильевич отказался. Во всяком случае, так он потом рассказывал.
– Эту разболтанную телегу было уже не вывезти, – объяснил Щербицкий своему помощнику. – Да и в московские игры я не играю.
Вероятно, считал кресло союзного предсовмина опасным, со всех сторон открытым для критики: вину за бедственное состояние экономики партийный аппарат ловко переваливал на правительство.
В октябре 1980 года Косыгину пришлось уйти в отставку. Он отправил в политбюро пространное письмо, в котором говорил о необходимости обновления кадров и выдвижения молодежи. Эта была парфянская стрела. Алексей Николаевич напоминал своим соратникам-ровесникам, что и им пора на пенсию. Брежнев, прочитав письмо, приказал Черненко переписать его.
21 октября 1980 года на пленуме ЦК Косыгина вывели из политбюро с традиционной формулировкой – «по состоянию здоровья и в связи с его просьбой».
23 октября на сессии Верховного Совета Леонид Ильич зачитал просьбу Косыгина об отставке, состоявшую теперь только из благодарственных слов Брежневу за оказанное ему высокое доверие.
– Политбюро, – читал Брежнев по бумажке, – рассмотрело вопрос, поставленный товарищем Косыгиным. Учитывая состояние его здоровья, Центральный комитет КПСС выносит на обсуждение Верховного Совета СССР предложение удовлетворить просьбу товарища Косыгина об освобождении от обязанностей председателя Совета министров СССР. Одновременно Центральный комитет КПСС представляет на рассмотрение Верховного Совета СССР предложение о назначении председателем Совета министров СССР члена политбюро ЦК КПСС Николая Александровича Тихонова.
Леонид Ильич даже не счел необходимым поблагодарить за работу соратника, который почти шестнадцать лет руководил правительством.
Тихонов был всего на год моложе Косыгина, ему самому уже исполнилось семьдесят пять лет, и он, конечно, не мог работать полноценно. Тем не менее Николай Александрович, страдавший атеросклерозом мозговых сосудов, дожил до девяносто трех лет. Тихонов, отправленный на пенсию Горбачевым, скончался 1 июня 1997 года. Некоторые западные газеты, поместив некролог, сопроводили его портретом другого Николая Тихонова – известного в прошлом поэта…
5 ноября личные вещи Косыгина вывезли с совминовской дачи в Архангельском, что было крайне болезненно и напомнило недавнему главе правительства, что в советской иерархии он отныне никто, никому не нужный пенсионер. Его лишили «ЗиЛа», правительственной связи, Косыгина это обидело, хотя, будучи председателем Совета министров, сам лишал недавних товарищей по политбюро, отправленных на пенсию, атрибутов высокого положения.
Косыгин был очень болен и прожил еще всего два месяца. Его вновь положили в больницу на Мичуринском проспекте, откуда ему не суждено было выйти. Там он встретил другого бывшего члена политбюро Шелеста, пожаловался:
– Вот видишь, Петр Ефимович, я тоже остался ни с чем. Ну ничего, буду чем-нибудь заниматься. Есть что вспомнить. Буду перебирать архивы.
Но Шелест 18 декабря выписался из больницы и прожил еще много лет, а у Косыгина в тот же день, 18 декабря 1980 года, произошла внезапная остановка сердца. Усилия бригады реаниматоров не увенчались успехом. На следующий день Брежнев отмечал свой день рождения. Чтобы не портить Леониду Ильичу праздник, сообщение о смерти Косыгина отложили.
23 декабря Косыгина похоронили на Красной площади.
В последние годы Алексей Николаевич стал вспоминать свое кооперативное прошлое. Прямо из больницы дал указание председателю правления Центросоюза подготовить предложения о развитии потребительской кооперации. При этом председатель Совета министров ссылался на работы Ленина о кооперации. Неужели всерьез полагал, что ленинские статьи полувековой давности могут быть подспорьем в современной экономике?
Знакомым Косыгин с воодушевлением рассказывал об успехах потребительской кооперации в годы нэпа:
– Вы представляете, как были обустроены сибирские тракты? На постоялых дворах чисто и уютно. В придорожных трактирах хорошо, сытно кормили. Человек должен иметь возможность каждый день попить пивка, чайку в недорогом кафе… Мы после нэпа лишились мастеров – портных, сапожников. Где сегодня хороший костюм сшить? Мне-то сошьют в кремлевской мастерской. А другим? Раньше в Москве на каждом шагу сидел сапожник в будке. Мелкий ремонт, почистить обувь за копейки – пожалуйста. Пирожки горячие на каждом углу предлагали…
Похоже, к концу жизни глава советского правительства пришел к неутешительному выводу, что все им сделанное пошло прахом – раньше было лучше.
Особая роль Комитета госбезопасности и Юрий Андропов
Одиночка без корней и связей
После отставки Хрущева секретарь ЦК Юрий Владимирович Андропов остался в неприятном одиночестве и не знал, как сложится его судьба, не избавится ли от него новое руководство. Тогда еще расклад сил в президиуме ЦК не определился. Существовали различные центры силы. В мощную группу «комсомольцев», лидером которой был молодой секретарь ЦК Александр Шелепин, он не входил. С председателем правительства Косыгиным у него были и вовсе плохие отношения. Суслов, главный идеолог, Андропову почему-то не симпатизировал.
Роль второго секретаря оспаривали Суслов и Кириленко. Они оба заняли кабинеты на пятом этаже главного здания ЦК, то есть сидели на одном этаже с Брежневым. Это зримо подчеркивало их аппаратный вес. Первые брежневские годы они сражались за право быть рядом с генеральным и рвали друг у друга полномочия. Леонид Ильич не спешил отдать одному из них пальму первенства. Это порождало дополнительные трудности для аппарата.
Андропов пребывал в растерянности: согласовав вопрос с Сусловым, он должен был решить его и с Кириленко, чтобы избежать неприятностей. Но Андрей Павлович мог дать указание, прямо противоположное сусловскому, и тогда Андропов и вовсе оказывался в дурацком положении, не зная, чей приказ выполнять.
Академик Георгий Аркадьевич Арбатов вспоминает, что Андропов очень расстраивался, даже терялся, когда его критиковало начальство. Он боялся начальства. В январе 1965 года на президиуме ЦК обсуждалась советская внешняя политика. Андропова обвиняли, что он мало руководствуется классовым принципом. Особенно резко его критиковали Шелепин и Косыгин, занимавшие во внешней политике жесткие позиции. Андропов попал в опалу. Эти переживания обошлись ему дорого.
Летом 1966 года его положили в Центральную клиническую больницу с диагнозом «гипертоническая болезнь, инфаркт миокарда». Там, на больничной койке, он отметил свое пятидесятилетие. Это было дурное предзнаменование. Отлежавшись, он почувствовал себя хорошо, но изменения в кардиограмме пугали врачей. Медики предложили перевести Андропова на инвалидность. Это означало конец политической карьеры.
Именно тогда к Андропову привели молодого кардиолога Евгения Ивановича Чазова, который со временем станет академиком и возглавит 4-е главное управление при Министерстве здравоохранения СССР – кремлевскую медицину.
Чазов, известный работами в области диагностики и лечения инфарктов миокарда, пришел к выводу, что ни инфаркта, ни гипертонической болезни у Андропова нет. И оказался прав. Исследования показали, что опасные симптомы – результат тяжелой болезни почек и реакции надпочечников. Чазов правильно подобрал лекарства, и через несколько дней кардиограмма нормализовалась.
Андропов, пролежав несколько месяцев в больнице, вернулся к работе и весной 1967 года считал себя здоровым человеком. Постепенно у него наладились отношения с Брежневым, который оценил его как знающего человека, незаменимого при сочинении различных выступлений. Первые годы на посту генерального секретаря Леониду Ильичу пришлось трудно. Он должен был выработать позицию относительно множества вопросов внутренней и международной жизни. В одиночку это была непосильная работа. Ему понадобились надежные люди, которым он мог бы доверить такую работу. Андропов вошел в их число.
Именно Андропову Брежнев доверил ключевой пост в государстве, сделал его в 1967 году председателем КГБ. А глава Комитета госбезопасности – личная номенклатура генерального секретаря, ни перед кем другим он не отчитывался.
Назначение было для Андропова сюрпризом. После разговора о новой должности Андропов вышел из кабинета Леонида Ильича совершенно ошарашенный. Александров-Агентов, находившийся в приемной генерального секретаря, спросил:
– Ну что, Юрий Владимирович, поздравить вас? Или как?
– Не знаю, – обреченно ответил он. – Знаю только, что меня еще раз переехало колесо истории.
В те годы перейти из секретарей ЦК в председатели КГБ считалось понижением. Хрущев сознательно понизил уровень ведомства госбезопасности, при нем председатель комитета Владимир Ефимович Семичастный был всего кандидатом в члены ЦК. Андропов в тот момент и не догадывался, что эта должность сделает его одним из самых влиятельных в стране людей и со временем приведет в кресло генерального секретаря.
Когда на заседании политбюро Брежнев предложил назначить Андропова председателем КГБ, Юрий Владимирович, еще не смирившийся с новой должностью, промямлил:
– Может быть, не надо этого делать? Я в этих вопросах не разбираюсь, и мне будет очень трудно освоить эту трудную работу.
Разумеется, его слова все пропустили мимо ушей. С основными членами политбюро Брежнев договорился заранее. Фигуры помельче не смели и слова сказать – раз генеральный секретарь решил, значит, так и будет.
По словам его верного помощника Крючкова, Андропов узнал, что станет председателем КГБ, только в тот день, когда ему было сделано такое предложение. Крючков считал, что Брежнев убрал Андропова из аппарата ЦК, дабы сделать приятное Косыгину. У главы правительства и Андропова отношения складывались крайне сложно.
Но Брежнев пересадил Андропова из ЦК в кресло председателя КГБ для того, чтобы сделать приятное не Косыгину, а себе самому. Леонид Ильич очень хорошо разбирался в людях, точно определял, кто ему лично предан, а кто – нет. Нелюбовь же Андропова к Косыгину Брежнева более чем устраивала.
Андропов не руководил крупной парторганизацией и не имел ни поддержки в стране, ни своего землячества. Всегда ощущал себя неуверенно. Одиночка в партийном руководстве. Это определяло его слабость. Но для Брежнева в 1967 году это было очевидным плюсом, ему и нужен был на посту председателя КГБ человек без корней и связей, без спаянной когорты, стоящей за ним.
Через месяц после назначения, 20 июня 1967 года, Андропова на пленуме ЦК избрали кандидатом в члены политбюро. Это был подарок Брежнева, компенсация за назначение, которого Андропов не хотел, и одновременно аванс на будущее.
– Мы делаем это, – объяснил Леонид Ильич на пленуме, – для повышения роли такого политического органа, каким является Комитет государственной безопасности.
Андропов стал верным соратником Брежнева, никогда не позволял себе усомниться в том, что именно Леонид Ильич должен руководить партией и государством. В результате Андропов провел на Лубянке пятнадцать лет – до 1982 года, поставив абсолютный рекорд среди хозяев Лубянки. И ушел из комитета на повышение.
Бывший член политбюро ЦК КПСС Вадим Медведев пишет, что Андропов верой и правдой служил Брежневу, отбивая малейшие попытки, в частности со стороны Косыгина, высказывать самостоятельные суждения. Во всех дискуссиях Андропов был всегда на стороне генерального секретаря и следил за тем, чтобы другие тоже были лояльны к Брежневу.
Виктор Гришин, член политбюро и первый секретарь Московского горкома: «Ко всем и ко всему Андропов относился недоверчиво, подозрительно. Сугубо отрицательное отношение у него было к тем, к кому не питал симпатий Брежнев…»
Почти каждый день Андропов появлялся в кабинете Брежнева с толстой папкой. Официальные бумаги поступали в ЦК через общий отдел. Но самые важные материалы Юрий Владимирович докладывал генеральному секретарю без свидетелей.
Все высшие чиновники исходили из того, что их кабинеты и телефонные разговоры прослушивают, и были очень осторожны, в кабинетах опасных разговоров не вели. В санатории «Барвиха» построили корпус для членов политбюро. Его обслуга обязана была докладывать сотруднику КГБ, который работал в санатории, абсолютно все, что им удавалось услышать и увидеть: как себя вел член политбюро на отдыхе, с кем встречался, что и кому говорил…
Генерал-лейтенант Юрий Васильевич Сторожев девять лет, с 1974 по 1983 год, возглавлял 9-е управление КГБ. Он рассказывал в интервью «Комсомольской правде»:
– Мне лично страшно не нравилось, что Шеварднадзе с Горбачевым устанавливали, скажем так, неформальные дружеские отношения. Но я не вмешивался, зная, что при всех их встречах присутствовал председатель КГБ Грузии Инаури. Он должен был обо всем докладывать Андропову. Я посчитал, что не мое это дело. Оказалось, зря…
Слова генерала Сторожева подтверждают, что по существу личная охрана членов политбюро присматривала за ними. А начальник 9-го управления информировал председателя КГБ о поведении руководителей партии и страны.
Виктор Гришин:
«Думаю, что в КГБ вели досье на каждого из нас, членов и кандидатов в члены политбюро ЦК, других руководящих работников в центре и на местах. Можно предположить, что с этим было связано одно высказывание в кругу членов политбюро Брежнева:
– На каждого из вас у меня есть материалы…
Прослушивались не только телефоны. С помощью техники КГБ знал все, что говорилось на квартирах и дачах членов руководства партии и правительства. Как-то в личном разговоре Андропов сказал:
– У меня на прослушивании телефонных и просто разговоров сидят молодые девчата. Им очень трудно иногда слушать то, о чем говорят и что делается в домах людей. Ведь прослушивание ведется круглосуточно…»
Когда Андропов разобрался в сложном хозяйстве КГБ, то из оперативно-технического управления вывел 2-й отдел, занимавшийся прослушиванием телефонов и помещений. Его преобразовали в самостоятельный 12-й отдел КГБ. Он подчинялся непосредственно председателю. Это лишний раз подчеркивало важность 12-го отдела, поскольку напрямую на Андропова выходила только разведка, 9-е управление (охрана высшего руководства страны), инспекция и секретариат.
Начальником оперативно-технического управления еще оставался ставленник Семичастного Отар Давидович Гоциридзе, бывший «комсомолец». И во главе 12-го отдела Андропов поставил своего секретаря Юрия Сергеевича Плеханова. Контролеры 12-го отдела, в основном женщины, владели стенографией и машинописью, их учили распознавать голоса прослушиваемых лиц.
Сотрудники КГБ утверждали, что им запрещено прослушивать телефоны и записывать разговоры сотрудников партийного аппарата. Но эти ограничения можно было легко обойти, когда, например, подслушивались телефоны тех, с кем беседовал сотрудник парторганов. Валентин Фалин вспоминает, как одного посла Андропов сделал невыездным, потому что тот в какой-то компании сказал, что «умный человек на Западе не пропадет». Андропову показали запись разговора, и он тут же принял решение не выпускать дипломата за границу.
Самому Фалину, когда он стал первым заместителем заведующего отделом внешнеполитической пропаганды ЦК, позвонил Андропов и потребовал убрать из аппарата консультанта отдела Португалова, потому что КГБ записал его «сомнительный» разговор с немецким собеседником.
– Я познакомился с записью, – уверенно сказал Андропов, – не наш он человек.
Николай Сергеевич Португалов – один из лучших знатоков немецкого языка – воспринимался как утонченный интеллектуал. Мало кто знал, что он на самом деле был кадровым сотрудником 1-го главного управления (внешняя разведка) КГБ. Это выяснилось, когда сам Португалов, уже много позже, выпустил в Германии мемуарную книгу. Николай Сергеевич работал в Бонне под прикрытием Агентства печати «Новости» и «Литературной газеты», когда Фалин был послом.
Валентин Михайлович ценил Португалова и, перейдя на работу в аппарат ЦК, взял его к себе. Если бы Португалов уходил в любое иное учреждение, его бы просто перевели в состав действующего резерва. Но по существовавшему тогда порядку в партийном аппарате сотрудники КГБ работать не могли. Так что пришлось Португалову ради службы в ЦК покинуть комитет. Фалин спас Португалова, поскольку чувствовал себя уверенно – ему симпатизировал Брежнев.
Смертельно опасно было высказываться о генеральном секретаре. Такие записи приносили Андропову, он сам их прослушивал и принимал решение. Знаю человека, который без объяснения причин при Брежневе был снят с высокой должности. Его вызвал заведующий отделом ЦК и сказал:
– Вам нужно перейти на менее видную работу.
– Почему? – задал он резонный вопрос. – В чем я виноват? Какие ко мне претензии?
Ответа не последовало. Заведующего отделом ЦК ни во что не посвятили, и он отвечал довольно глупо:
– Вы должны сами вспомнить, в чем вы провинились перед партией.
Человек был не просто снят с должности – ему вообще запретили заниматься любимым делом. Для него это был страшный удар. Он заподозрил, что это дело рук КГБ. Написал Андропову, которого знал, с просьбой объяснить: в чем причина?
Его пригласил начальник главного управления контрразведки, заместитель председателя КГБ, пожал руку, был необыкновенно любезен и торжественно произнес:
– Юрий Владимирович просил меня передать вам, что у Комитета государственной безопасности не было, нет и, надеемся, не будет к вам никаких претензий.
А после смерти Андропова помощник Черненко, занимавшийся этим делом, обнаружил, что виновником был КГБ, что приказ снять с должности отдал лично Юрий Владимирович. Чекисты записали его разговор, в котором этот человек с болью говорил, что ввод войск в Афганистан – преступление, что Брежнев в маразме и за страну стыдно. Андропов лично прослушал запись разговора, после чего позвонил отраслевому секретарю ЦК и дал указание убрать смельчака с работы. А потом разыграл целый спектакль, демонстрируя свою непричастность…
Андропов хотел знать все обо всех.
Первый заместитель министра иностранных дел Георгий Маркович Корниенко однажды приехал к председателю КГБ. Среди прочего он рассказал Андропову о том, что в Иране опубликованы документы из захваченного студентами американского посольства в Тегеране. Там были и присланные из центрального аппарата ЦРУ биографические справки о наиболее видных советских чиновниках.
Георгий Корниенко обнаружил справку и о себе. Со смехом заметил, что ЦРУ неважно работает – не знает, что он в юности служил в органах госбезопасности и имеет звание капитана.
«И вдруг я кожей почувствовал, что сказанное мною очень расстроило Андропова, – писал Корниенко, – оказалось, что он тоже не знал этой “детали” моей биографии. Сущий пустяк, но я понял, что ему был неприятен сам факт, что он, самый информированный человек в государстве, не знал чего-то о человеке, с которым имел дело в течение многих лет».
Председатель КГБ сердито выругался в адрес своих подчиненных:
– А мои говнюки не удосужились сказать мне об этом.
Андропов сразу обнаружил непорядок во вверенном ему хозяйстве: при Хрущеве чекистский аппарат слишком сократили! Его предшественники, Шелепин и Семичастный, расформировали местные органы госбезопасности там, где иностранных шпионов не было и быть не могло, где отсутствовали военные объекты, которые следовало охранять.
Андропов руководствовался иной логикой. Он не только хотел показать чекистам, что сделает все для усиления роли комитета и его процветания. Юрий Владимирович считал необходимым усиление контроля над всей страной, восстановление структуры, существовавшей при Сталине. Главное, что сделал Андропов в КГБ, – вернул ведомству всеобъемлющий характер. Компенсировал ущерб, нанесенный сокращениями, проведенными при Хрущеве, восстановил численность и затем еще больше увеличил аппарат комитета. Комитет вновь обрел ту тайную власть, которая была подорвана пренебрежительным отношением Хрущева к чекистам и их ведомству.
Из книги бывшего первого заместителя председателя КГБ Филиппа Денисовича Бобкова можно узнать, чем же занимались местные органы КГБ. К примеру: женщина села на скамейку, не подозревая, что рядом присел иностранный турист. Ее тут же занесли в картотеку: связь с иностранцем. А это означало ограничения в приеме на работу, запрет на выезд за границу.
Служивший в инспекции КГБ Иосиф Леган пишет о том, как бригада инспекторского управления приехала в Горьковскую область, чтобы проверить работу чекистов городка Дзержинский. Выяснилось, чем занимались местные чекисты, выполняя указание областного управления.
«Горотдел, – вспоминает Леган, – информировал горком партии, горисполком о сборе и вывозе на колхозные и совхозные поля куриного помета, ремонте тракторов и другой техники». Бригада пришла к выводу, что горотдел занимается «вопросами, которые не относились к компетенции органов государственной безопасности».
Начальник горьковского областного управления генерал-лейтенант Юрий Георгиевич Данилов с мнением столичных проверяющих не согласился. Он упрекал их в том, что они «не понимают политику партии в отношении развития сельского хозяйства»:
– Невывоз куриного помета с птицефабрики приводит к тому, что куры отравляются и подыхают, скорлупа яиц становится тонкой, из-за этого случается большой процент их боя…
Вот еще одна история. Первый секретарь Пермского обкома Борис Всеволодович Коноплев рассказывал, как для химического завода закупили оборудование в ФРГ. Установку оборудования должна была по контракту осуществить фирма-поставщик. Но визы западным немцам не дали. Решить вопрос, объяснил Борису Коноплеву заместитель министра химической промышленности, может только председатель КГБ Андропов.
Первый секретарь обкома в тот же день позвонил Юрию Владимировичу. Председатель КГБ обещал разобраться. На следующий день перезвонил Коноплеву:
– Согласия на приезд «фирмачей» дать не могу. Ты хорошо знаешь, в окружении каких предприятий и конструкторских бюро находится завод.
До Андропова КГБ был госкомитетом при Совете министров. Он добился повышения государственного статуса своего ведомства. 5 июля 1978 года указом президиума Верховного Совета СССР КГБ при Совете министров СССР был окончательно выведен из подчинения правительству, получил особый надведомственный статус и стал называться просто: КГБ СССР. Территориальные органы госбезопасности стали именоваться управлениями по краям и областям. Указания КГБ стали обязательными для всех учреждений страны.
Андропов восстановил все районные звенья госбезопасности, которые были расформированы его предшественниками, отделы госбезопасности на крупных предприятиях и в высших учебных заведениях. Юрий Владимирович заботился о материальном благополучии своих подчиненных, и они отвечали ему полнейшей преданностью. Но еще больше были благодарны за то, что вырос престиж комитета. Разговоры о том, что творила госбезопасность при Сталине, отошли в прошлое. В истории органов остался только светлый образ рыцаря революции Дзержинского.
Юрий Владимирович выступал редко, говорил спокойно и медленно. Абсолютное большинство его подчиненных никогда живьем председателя не видели. Им рисовался образ великого человека, сидящего где-то в поднебесье. Это подкреплялось сознанием собственной исключительности, причастности к чему-то секретному, недоступному другим. Хотя низовых сотрудников ни о чем особом не информировали. Начальство и не хотело, чтобы подчиненные знали что-то, выходящее за рамки их прямых обязанностей. Зато им платили неплохую зарплату, давали квартиры, продовольственные заказы, у КГБ были свои поликлиники, госпитали, ателье, дома отдыха и санатории, куда ездили практически бесплатно.
В КГБ при Андропове появилось большое количество генеральских должностей. В системе военной контрразведки почти все должности начальников отделов преобразовали в генеральские, такого не было даже во время войны. У Андропова четыре заместителя стали генералами армии. Это полководческое звание – не все знаменитые полководцы времен Великой Отечественной его получили, а на Лубянке звезды раздавались щедро.
Леонид Ильич полностью доверял Андропову. Тем не менее ввел в руководство КГБ группу генералов, которые имели прямой доступ к генеральному секретарю и докладывали ему обо всем, что происходит в комитете. Они следили за Юрием Андроповым и друг за другом. Таким образом Брежнев обезопасил себя от КГБ.
Главными ставленниками генерального секретаря в комитете были генерал Цинев, входивший в могущественный «днепропетровский клан», и генерал Цвигун, который работал с Леонидом Ильичом в Молдавии.
