Текст книги "Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Разговаривая с председателем Совета министров России Воротниковым, Андропов недоумевал:
– Зачем продавать товары, которые не продаются? Почему нет носков, полотенец? Почему в ЦК идут простейшие просьбы – до гуталина и зубных щеток. Все просят, ноют, уповают на центр. Так легче.
Но не понимал, что существующая экономическая система не в состоянии обеспечить людей тем, что им нужно, и не пытался понять.
Один из руководителей отдела ЦК по соцстранам Георгий Хосроевич Шахназаров осторожно заговорил с Андроповым о том, что военные расходы очень велики, стране трудно. Зачем тратить такие деньги на создание океанского флота, строить авианосцы, заводить военно-морские базы в странах третьего мира?
– Все дело как раз в том, что основные события могут разгореться на океанах и в третьем мире, – возразил Андропов. – Туда, в развивающиеся страны, перемещается поле битвы. Там поднимаются силы, которых империализму не одолеть. И наш долг им помочь. А как мы сумеем сделать это без сильного флота, в том числе способного высаживать десанты?
– Юрий Владимирович, – взмолился Шахназаров, – ведь мы себе живот надорвем. Мыслимо ли соревноваться в гонке вооружений по существу со всеми развитыми странами, вместе взятыми?
Андропов ему ответил:
– Ты прав, нам трудно. Но мы еще по-настоящему не раскрыли и сотой доли тех резервов, какие есть в социалистическом строе. Много у нас безобразий, беспорядка, пьянства, воровства. Вот за все это взяться по-настоящему, и я тебя уверяю, силенок у нас хватит.
Георгий Шахназаров понял, что продолжение разговора бессмысленно.
– Он поддержал тезис, – вспоминал начальник информационно-аналитического управления разведки генерал-лейтенант Николай Сергеевич Леонов, – что Советский Союз должен иметь военный потенциал, равный суммарному потенциалу Соединенных Штатов, остальных стран НАТО и Китая. Когда мы услышали от него эту формулу, то, скажу честно, потеряли дар речи.
А ведь положение было катастрофическим. К моменту избрания Андропова генсеком в ряде областей ввели талоны на продукты. Даже по признанию тогдашнего главы Совета министров РСФСР Виталия Воротникова, уже невозможно стало вести огромное народное хозяйство страны старыми методами. Госплан, Госснаб, министерство финансов были не в состоянии проворачивать маховик экономического механизма. Настоятельно требовались реформы…
Увы! «Единственное, – писал Крючков об Андропове, – в чем он, пожалуй, не без некоторых оснований, считал себя профаном, так это область экономики, чего он, кстати, и не скрывал».
Писатель Юрий Маркович Нагибин отметил в дневнике:
«Вопреки обычной доверчивости советских людей к приходу новых руководителей, не возникло ни одного доброго слуха. Все ждут только зажима, роста цен, обнищания, репрессий. Никто не верит, что поезд, идущий под откос, можно вернуть на рельсы».
Скорый уход Андропова из жизни был опасен для карьеры Горбачева. Михаил Сергеевич поделился с Виталием Воротниковым впечатлениями от беседы с Андроповым в Центральной клинической больнице 4-го главного управления при министерстве здравоохранения СССР:
– Состояние его не улучшается. Выглядит очень плохо. Исхудал. Ослаб. Юрий Владимирович предложил провести изменения в составе политбюро, в том числе перевести тебя в члены политбюро.
Воротников пометил в дневнике: «Горбачев якобы поддержал это предложение». Виталий Иванович напрасно сомневался в искренности Горбачева. Более того, Михаил Сергеевич и был инициатором кадровых перемен. Воротников, разумеется, не мог тогда знать, что Горбачев попросил академика Чазова положить его на диспансеризацию в ЦКБ, чтобы оказаться рядом с генеральным секретарем – палаты для членов политбюро находились на четвертом этаже главного здания.
Чазов предупредил Горбачева, что жить Андропову осталось один-два месяца, не больше. Михаил Сергеевич откровенно поделился с Чазовым намерением уговорить Андропова на пленуме ввести в политбюро Воротникова и Соломенцева, кандидатом сделать Чебрикова, а секретарем ЦК – Егора Кузьмича Лигачева.
– Это наши люди, – твердо сказал Горбачев, – они будут нас поддерживать в любой ситуации.
Михаил Сергеевич попросил Андропова о встрече, и тот не мог отказать товарищу по несчастью, который лежит, что называется, в соседней палате.
«Осунувшееся, отечное лицо серовато-воскового цвета, – таким Юрий Владимирович запомнился Горбачеву. – Глаза поблекли, он почти не поднимал их, да и сидел, видимо, с большим трудом».
Умирающему Андропову было не до кадровых перемен. Но Михаил Сергеевич убедил генсека, что такие дела не откладываются на потом. Затем ему пришлось еще вести беседы с другими членами политбюро, что тоже далось непросто.
– Некоторые считают, – сказал Горбачев Воротникову, – что незачем торопиться, надо подождать и принять решение уже в присутствии Юрия Владимировича.
Михаил Сергеевич дожал коллег, ссылаясь на мнение Андропова. Горбачев больше всех был заинтересован в этих переменах. Он предпринимал все усилия, чтобы укрепить свои позиции внутри политбюро, торопясь, потому что смерть Андропова приближалась. Михаил Сергеевич боялся изоляции и подбирал себе союзников в послеандроповском политбюро.
Лигачеву он многозначительно сказал:
– Егор, я настаиваю, чтобы тебя избрали секретарем. Скоро пленум, и я над этим вопросом усиленно работаю.
Лигачев оценил заботу Михаила Сергеевича. Была ли у Горбачева возможность стать преемником Андропова? Помощник Андропова Аркадий Иванович Вольский много позже рассказал историю, показавшуюся сенсационной:
– Во время пребывания Андропова в больнице каждый помощник навещал его там в строго определенный день. Моим днем была суббота. Однажды, незадолго до пленума ЦК, я приехал к нему с проектом доклада. Андропов прочитал его и сказал: «Приезжайте ко мне через два дня». Когда я вновь приехал, то увидел в тексте доклада приписку: «Я считаю, что заседания секретариата ЦК должен вести Горбачев» и роспись на полях – «Андропов».
А тот, кто вел заседания секретариата, всегда считался вторым человеком в партии. Получается, что Андропов хотел, чтобы полномочия второго лица перешли от Черненко к Горбачеву. Я, слегка ошалевший от таких серьезных перемен, приехал к ответственному за печатание доклада заведующему общим отделом ЦК Боголюбову: «Смотрите, ребята, поправка серьезная! Надо немедленно внести!»
Прихожу как член ЦК на пленум. Черненко зачитывает доклад. Этой поправки нет! Едва я возвращаюсь на работу, как сразу звонит Андропов. Я столько выслушал незаслуженного в свой адрес: «Кто это сделал? Немедленно найти!» Сразу после этого ко мне заходит секретарь ЦК по экономике Николай Рыжков: «Он тебе тоже звонил? На меня так наорал!» До сих пор не знаю, кто выкинул эту поправку. Скорее всего, Черненко…
Рассказ Аркадия Вольского вызвал большой интерес у журналистов и историков. Обратились к самому Горбачеву.
– Сам я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию, – деликатно ответил Михаил Сергеевич. – Никакого разговора со мной со стороны Андропова, Черненко или того же Вольского не было.
Даже если бы Андропов и написал что-то подобное, это не могло сыграть сколько-нибудь значимой роли при избрании его преемника. Юрий Владимирович не успел как следует перетряхнуть кадры. Союзники Горбачева не имели того влияния, каким обладал Черненко. Партийный аппарат живет по своим законам. Даже ленинское завещание в свое время оставили без внимания, не то что предсмертную волю Андропова.
С момента последней болезни Андропова именно в руках Константина Устиновича Черненко оказались рычаги управления страной. Он заменил Андропова, работал с аппаратом. Партийный аппарат ориентировался только на второго секретаря. Приход к власти Черненко после смерти Юрия Владимировича был так же предрешен, как и утверждение самого Андропова генсеком после смерти Брежнева.
Черненко продержался еще год. В определенном смысле избрание его было подарком судьбы для Горбачева. Если бы генеральным избрали, скажем, более крепкого Андрея Андреевича Громыко, он бы надолго занял это кресло. Михаил Сергеевич мог бы и не дождаться, пока оно освободится. Черненко, надо отдать ему должное, не пытался отодвинуть Горбачева, как многие поступили бы на его месте. К Михаилу Сергеевичу у него могло быть завистливое и неприязненное отношение – молодой, здоровый, я скоро уйду, а он сядет на мое место. Но он поддерживал Горбачева.
Михаил Сергеевич смог стать генеральным только потому, что Черненко настоял на том, чтобы в его отсутствие именно Горбачев вел заседания секретариата и политбюро. Константин Устинович сделал еще один символический шаг. Пересадил Горбачева в кресло справа от себя, которое традиционно занимал второй человек в партии. Но Михаил Сергеевич чувствовал себя неуверенно.
Профессор Вадим Печенев, помощник Черненко, рассказывал мне:
– Мы пытались изнутри какие-то вещи реформировать. Я считал, что надо отказаться от идеи строительства коммунизма и строить социализм, соответствующий тем идеалам, которые присущи русскому народу, например стремлению к социальной справедливости. У нас был серьезный разговор с Горбачевым, который сидел тогда в кабинете Суслова. Я сказал ему, глядя в его располагающие к доверию глаза: «Надо отказаться от идеи строительства развитого социализма».
Горбачев задумчиво ответил:
– Вадим Алексеевич, мы уже отказались от построения коммунизма, сейчас мы отказываемся строить развитой социализм. Нас не поймут.
Работать с ним тогда было очень трудно, вспоминал Печенев:
– Я понимал, какие перед ним стояли личные задачи, поэтому ему мои усилия что-то изменить были безразличны. Все наши предложения он блокировал с консервативных позиций. Я этому удивлялся, не понимал, как может человек нашего поколения занимать такую консервативную позицию. Но он уже чувствовал близкую власть и не хотел делать ничего, что могло бы ему помешать.
До того момента, как Горбачев стал генеральным секретарем, он держался фантастически осторожно. А вот когда стал хозяином страны, то решительно отринул прошлое.
11 марта 1985 года был пасмурный и тоскливый день. Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко умер накануне в 19:40. Печалились, похоже, только его семья и ближайшее окружение. Как ни странно это звучит, на Старой площади, где располагался аппарат ЦК партии, царило приподнятое настроение.
В три часа дня в Кремле собралось политбюро – определяли преемника. Через два часа на пленуме ЦК избирали нового генерального секретаря – единоличного хозяина страны. Когда прозвучало имя Михаила Сергеевича Горбачева, зал взорвался овацией. Судьба государства решилась. И вот уже четверть века политики и историки пытаются понять, чем было избрание Михаила Сергеевича – случайностью или закономерностью?
В последние два месяца жизни Черненко Горбачев уже руководил страной. Он и был кандидатом номер один. И все-таки в марте 1985 года ему необходим был союзник среди старой гвардии, который в момент решающего голосования выдвинул бы его кандидатуру. Кто-то из сильных мира сего должен был прийти ему на помощь. Иначе кресло достанется другому.
Все шансы сменить Черненко были у министра обороны Дмитрия Федоровича Устинова, самого влиятельного члена политбюро. Уже Горбачев говорил Устинову:
– Беритесь, Дмитрий Федорович. Поддержим вас на посту генерального секретаря.
Маршалу Устинову было далеко за семьдесят, но он продолжал работать в бешеном темпе, не давая пощады ни себе, ни другим. Осенью 1984 года состоялись совместные военные учения на территории Чехословакии. После маневров советская делегация задержалась, чтобы принять участие в праздновании 40-летия Словацкого национального восстания. Погода была плохая, а прием устроили на открытой террасе. На радостях генералы обнимались и целовались.
Потом пришли к выводу, что кто-то заразил Устинова инфекцией, которую приняли за обычный грипп. Тот же недуг поразил и министра обороны Чехословакии генерала Мартина Дзура…
Генерал-полковник Игорь Вячеславович Илларионов, помощник Устинова, рассказывал, что министру обороны предстояло выступать на ежегодных сборах. Чувствовал он себя плохо. Ему советовали выступить коротко, а основной доклад поручить первому заму – Сергею Леонидовичу Соколову. Устинов не соглашался. Начальник Центрального военно-медицинского управления Федор Иванович Коротков распорядился сделать ему какие-то уколы.
Минут тридцать Устинов говорил нормально. А потом стал как-то странно запинаться. Все поняли: с министром что-то неладное. Казалось, он сейчас упадет. Соколов подошел к министру:
– Дмитрий Федорович, пора нам перерыв сделать. Устинов пытался еще что-то говорить, но помощник взял его под руку и увел. Убедили Устинова, что доклад закончит Соколов. Вызвали врачей. Чазов забрал Дмитрия Федоровича к себе в Центральную клиническую больницу.
Черненко приехал его навестить. Дмитрий Федорович, лежа на больничной койке, утешал генсека:
– Держись, Костя! Твоя болезнь обязательно отступит. Нам не пристало сдаваться…
– Ты-то как сам?
– Долго здесь лежать не собираюсь. Через несколько деньков оклемаюсь и на службу. Работы невпроворот.
Первый заместитель маршал Василий Петров рассказывал, как 20 декабря 1984 года раздался звонок по аппарату правительственный связи. Маршал снял трубку и услышал чей-то слабый голос. Петров даже не узнал Устинова.
– Я должен был лететь во Вьетнам на празднование 40-летия их армии, – сказал министр обороны, – врачи не разрешают. Вопрос согласован с Ле Зуаном и Константином Устиновичем Черненко, с моей всей группой летите вы!
– Я постараюсь с честью эту задачу выполнить, срыва не будет. Петров осторожно поинтересовался:
– Как у вас дела, Дмитрий Федорович?
– Воспалились легкие, но эту болезнь я преодолею, – ответил он тихо…
Лечение не давало эффекта. Прямо во время операции началось массированное кровотечение. Обычное переливание крови не помогало, прибегли к прямому переливанию. Подошла кровь присутствовавшего в операционной анестезиолога, его сразу положили на стол. Несмотря на все усилия медицины, Устинов погиб от нарастающей интоксикации.
Для Черненко это был удар.
– Я этого не ожидал от Дмитрия Федоровича, – с горечью сказал он.
Генсеку запретили присутствовать на похоронах из-за мороза. Но и ему самому оставалось жить считанные недели.
Когда умер Устинов, Горбачев находился в Англии и поторопился вернуться домой.
Соперники и конкуренты
Всегда ходили слухи, что главным соперником Горбачева в борьбе за пост генерального секретаря ЦК КПСС был член политбюро и первый секретарь Московского горкома Виктор Васильевич Гришин.
У него были свои сторонники, которые верили в звезду своего шефа и не понимали тех, кто взял сторону Горбачева. Правда, никто точно не знает, действительно ли Виктор Васильевич Гришин рвался к власти. Возможно, он прикидывал свои шансы как многолетний руководитель самой крупной партийной организации страны. Но во всяком случае Михаил Сергеевич Горбачев точно считал своим соперником Гришина.
Виктор Васильевич Гришин окончил геодезический техникум и техникум паровозного хозяйства. Работал в депо, руководил партийной организацией родного Серпухова. Хрущев сделал его вторым секретарем Московского обкома, а потом председателем ВЦСПС. Профсоюзами Гришин руководил больше десяти лет, пока в 1967 году Брежнев не заменил им Николая Григорьевича Егорычева, первого секретаря Московского горкома, оказавшегося слишком самостоятельным.
Виктор Васильевич обещал превратить Москву в образцовый коммунистический город. Под этим лозунгом столичный партийный аппарат был выведен из зоны критики. Даже сотрудникам ЦК рекомендовали не звонить напрямую в московские райкомы, поскольку ими руководил член политбюро. Когда в горкоме узнавали, что какая-то газета готовит критический материал о столице – пусть даже по самому мелкому поводу, главному редактору звонил Гришин, и статья в свет не выходила… Городские партийные чиновники были еще хуже цековских – провинциальнее, малограмотнее, ортодоксальнее.
В феврале 1977 года заполыхал пожар в гостинице «Россия», погибли люди. Поговаривали, что это был поджог. Но следствие сразу же установило, что дежурный радиоузла, нарушая правила, работал с паяльником. Попутно выяснилось, что при строительстве гостиницы грубо нарушили правила противопожарной безопасности, она вообще не должна была эксплуатироваться до исправления роковых недостатков. Но написать об этом Гришин не позволил. Его устраивала версия о поджоге.
После смерти Брежнева позиции Гришина пошатнулись. На доме № 26 по Кутузовскому проспекту, где жил Брежнев, установили мемориальную доску. По этому случаю Московский горком организовал большой митинг, выступил Гришин. Но уже наступали иные времена, «Правда», а также другие газеты посвятили этому событию лишь коротенькие заметки. Речь столичного хозяина не опубликовали.
Шансов стать генеральным секретарем у Гришина было немного. Он нравился только узкому кругу своих приближенных. Внешность, манера вести себя выдавали в нем скучного и неинтересного человека. И, наконец, Виктор Васильевич был скомпрометирован громкими уголовными процессами.
Не любил московского секретаря и Андропов. Отношения у них, что называется, не сложились. Пока Брежнев был здоров, Юрий Владимирович держал свои чувства при себе. Когда настало время делить власть, Гришин оказался лишним.
Горбачев рассказывал, как летом 1983 года Андропов внезапно поручил ему разобраться, почему в Москве нет фруктов и овощей. Горбачев стал напрямую давать указания столичным властям. Ему немедленно позвонил Гришин:
– Нельзя же до такой степени не доверять городскому комитету партии, чтобы вопрос об огурцах решался в политбюро, да еще через мою голову.
Михаил Сергеевич ответил московскому хозяину не очень уважительно:
– Виктор Васильевич, вы чисто практический вопрос ставите в плоскость политического доверия. Давайте говорить о том, как решить этот вопрос. А мне поручено держать его под контролем.
Горбачев не сомневался, что в этой истории был политический аспект:
«В сложной, закулисной борьбе между членами руководства Гришин котировался некоторыми как вероятный претендент на “престол”. Поэтому в просьбе Андропова вмешаться в овощные дела столицы свою роль играло и желание показать неспособность московского руководителя справиться даже с проблемами городского масштаба».
Проще всего было испортить репутацию Гришина, разоблачив московскую торговую мафию. Выбрали Юрия Соколова, директора «Елисеевского» магазина. Его взяли, за ним последовали другие аресты. Комитет госбезопасности плотно занялся московскими делами. Тогда впервые заговорили о коррупции в столице. Соколова в Москве хорошо знали. В эпоху тотального дефицита все сколько-нибудь известные в столице люди старались с ним дружить – в надежде получить свою долю вожделенного дефицита.
Валерий Болдин вспоминает, как в его присутствии Горбачев разговаривал с Гришиным. Московский секретарь, вернувшись из отпуска, узнал, что в ЦК КПСС занимаются проверкой связей торговых работников столицы с партийным аппаратом.
Гришин возмутился вторжением в его епархию:
– Партийная организация МГК КПСС не может нести ответственность за всех жуликов, тем более недопустимы намеки на личные связи руководства города с Трегубовым, другими руководителями торговли…
– Забеспокоился, – положив трубку, сказал Горбачев, – наверняка там не все чисто. Надо дело довести до конца.
И Горбачев довел дело до конца. Сам Гришин считал, что все эти уголовные дела – подкоп под него, вспоминал:
«Однажды, в начале 1984 года, ко мне в горком партии пришел министр внутренних дел В. В. Федорчук. Он просил направить на работу в министерство некоторых работников МГК КПСС и горисполкома. Потом, как бы между прочим, сказал:
– Знаете ли вы, что самый большой миллионер в Москве – это начальник Главторга Н. П. Трегубов?
Я ответил, что этого не знаю и если у министра есть такие данные, то надо с этим разобраться и принять соответствующие меры.
После завершения следствия о преступлениях в магазине “Гастроном № 1” вопрос о воровстве и взяточничестве в магазине и системе Главторга Мосгорисполкома был обсужден на бюро МГК КПСС… Несколько работников были исключены из КПСС, другие (в том числе Трегубов) получили строгие партийные взыскания, сняты с занимаемых постов. Н. П. Трегубов был освобожден от должности начальника Главторга, ушел на пенсию, но стал работать в Минторге СССР».
Николай Петрович Трегубов руководил главным управлением торговли Мосгорисполкома с декабря 1967 по январь 1984 года. Летом, когда Гришин находился в отпуске, Трегубова вызвали в комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Его исключили из партии и тут же арестовали, обвинив во взяточничестве. Против Трегубова свидетельствовали его подчиненные. Но тщательный обыск на его квартире не увенчался успехом: никаких особых ценностей не нашли. На следствии и на суде он отказывался признать себя виновным.
«Я знал Н. П. Трегубова, – вспоминал Гришин. – Работал он энергично, не считаясь со временем. Он, безусловно, виноват в том, что в московской торговле были факты воровства, обмана, взяточничества. Но у меня до сих пор остается сомнение в том, что он сам брал взятки…»
Николай Петрович был известным в Москве человеком. Его арест изумил многих – даже всезнающих столичных журналистов. О том, что он брал взятки, они не подозревали. Знали, что не отказывался помочь нужным людям – то есть разрешал купить дефицитный товар, найти который в открытой продаже было невозможно. Но взамен ничего не просил. Тогда процветала не столько система взяток, когда деньги или товар вручались за конкретную услугу, а главным образом бартер. Люди, сидящие «у кормушек», обменивались кто чем владел, и делились с сильными мира сего и просто с важными и полезными людьми.
Говорили, что сыщики рыли землю носом, чтобы найти на Гришина компрометирующие материалы, но так ничего и не накопали. Виктор Васильевич был не взяточником и не махинатором, а типичным советским чиновником. Конкретных обвинений руководителям города, разумеется, не предъявили. Но к 11 марта 1985 года Гришин был выведен из игры.
Когда Черненко ушел из жизни, один из самых влиятельных членов политбюро – хозяин Украины Владимир Васильевич Щербицкий – находился в США. Горбачева избрали в его отсутствие. Считается, что если бы Щербицкий прилетел в Москву и поспел к голосованию на политбюро, результат был бы иным…
Владимир Васильевич был любимцем Брежнева. Говорили, что однажды Леонид Ильич прочувствованно сказал хозяину Украины:
– После меня ты, Володя, станешь генеральным.
Юрий Владимирович Андропов, который стал после смерти Брежнева главой партии и государства, видимо, не забыл разговоров о том, что кресло генерального предназначалось Щербицкому. Одно из первых его поручений касалось ситуации на Украине, причем речь шла не о поощрении киевских товарищей.
Юрий Владимирович вызвал к себе нового главного кадровика партии Егора Лигачева и поручил ему поехать на Украину, проверить, как там обстоят дела. Это был неприятный сигнал Щербицкому. Суровый характер и придирчивость Лигачева уже хорошо знали в аппарате.
Егор Кузьмич рассказывал мне позже, что, выполняя поручение генерального секретаря, он ездил по Украине неделю. Побывал в четырех областях – Киевской, Херсонской, Одесской и Днепропетровской. Свое мнение подробно и откровенно доложил Андропову. Когда закончил доклад, Юрий Владимирович спросил:
– Ты все мне доложил?
– Думаю, все.
– Нет, ты мне не все доложил. А с чем ты столкнулся, когда вернулся в Москву?
Выяснилось, что Андропову уже доложили о том, что с Украины Лигачеву прислали щедрый подарок. Егор Кузьмич не успел долететь до Москвы, а ему прямо на квартиру доставили целый сундук разных вещей: домашняя утварь, радиоаппаратура.
Встречает его жена Зинаида Ивановна и говорит:
– Юрий (Лигачева в семье звали Юрием. – Л. М.), тут тебе какая-то посылка большая. Целый сундук.
Удивленный Лигачев поставил чемоданы, открыл сундук и все сразу понял. Он вызвал двух сотрудников из ЦК КПСС и сказал:
– Украинские товарищи сотворили со мной безобразие. Прошу вас приехать ко мне домой, описать все вещи и немедленно отправить их назад.
После этого снял трубку аппарата междугородной правительственной связи и позвонил в Киев Щербицкому:
– Меня страшно обидели – и вы, и ваши товарищи, отправив эти вещи. Я считаю это оскорблением. Прошу вас разобраться, навести порядок и, если вы сочтете нужным, через неделю-полторы мне позвоните.
Эта история стала известна Андропову. Он был доволен. Сказал Лигачеву:
– Хочу тебе сказать – ты молодец, правильно поступил.
В Киеве поняли, что недооценили Егора Кузьмича.
Помощник Щербицкого Виталий Врублевский вспоминает, что Владимир Васильевич сначала не воспринял всерьез Лигачева с его напористостью и шумливостью. Егору Кузьмичу, как и другим московским руководителям, послали к празднику горилку с перцем и другие подарки из Киева. Лигачев все подарки вернул в постоянное представительство Украины в Москве. В Киеве сначала посмеялись: он, наверное, старовер, не пьет… Потом им стало не до смеха.
Щербицкий перезвонил Лигачеву, еще раз извинился за своих подчиненных, уверил, что меры приняты. Егор Кузьмич по своей привычке перепроверил: склад подарков нужным людям на Украине действительно ликвидировали. История эта широко разнеслась по ЦК. Аппарат сделал свои выводы: украинское руководство у Юрия Владимировича не в чести.
Последний шанс повлиять на историю страны у Щербицкого появился в марте 1985 года. Когда ушел из жизни Черненко, Щербицкий находился в США во главе представительной делегации Верховного Совета.
В Вашингтоне Щербицкого принял президент Соединенных Штатов Рональд Рейган, но разговор носил формальный характер. «Отличился» во время визита заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Борис Иванович Стукалин. Он решил дать отпор американским империалистам и в конгрессе сказал, что в Америке еще встречаются таблички с надписью «Неграм и евреям вход запрещен». Изумленные американцы попросили назвать хотя бы одно место, где висит такая табличка. Стукалин не смог. Вышел конфуз.
Из Москвы членам делегации сообщили о смерти генерального секретаря.
Владимир Васильевич Щербицкий считался влиятельным членом политбюро, он распоряжался голосами членов ЦК от Украины, которым предстояло голосовать на пленуме. Но после смерти Брежнева у Щербицкого в Москве союзников не было. Разговоры о его возможном переезде в столицу вызывали настороженность: выходцев с Украины московские аппаратчики опасались. Помнили, как хамовато вел себя Алексей Илларионович Кириченко, которого Хрущев взял из Киева на роль второго секретаря ЦК КПСС, но увидев, что тот не тянет, быстро с ним расстался. Безмерно амбициозный и фантастически бесцеремонный Николай Викторович Подгорный, еще один бывший первый секретарь ЦК компартии Украины, тоже оставил по себе плохую память, потому что имел привычку в унизительной форме разговаривать даже с членами политбюро.
Были ли у Горбачева другие соперники? До появления Михаила Сергеевича самым молодым членом политбюро был Григорий Васильевич Романов. Он тринадцать лет служил первым секретарем Ленинградского обкома.
В 1972 году в Москву приезжал премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Принимавший его глава правительства Косыгин заметил:
– Имейте в виду, что основной фигурой в будущей политической жизни Советского Союза будет Романов.
В 1976 году Брежнев сказал руководителю Польши Эдварду Гереку, что на роль преемника наметил Романова.
Андропов перевел Григория Васильевича в Москву и сделал секретарем ЦК по военной промышленности и членом Совета обороны, куда Горбачев, даже исполняя обязанности второго секретаря ЦК, хода не имел. В день смерти Черненко Романов находился в Паланге в отпуске. Он вернулся в столицу, когда избрание Горбачева генсеком было предрешено.
Но у Романова в любом случае не было шансов. Он был достаточно серым чиновником и не имел поддержки в политбюро.
Посол Федеративной Республики Германия в Советском Союзе Андреас Майер-Ландрут вспоминал свою незабываемую встречу с Романовым. Григорий Васильевич прочитал подготовленную ему речь насчет того, что раз ФРГ ставит у себя ракеты средней дальности, значит, желает развязать мировую войну. А Майер-Ландрут утром по транзисторному приемнику услышал, что в Женеве наконец начались переговоры советской и американской делегаций о ракетах средней дальности. И сказал Романову, что не исключает возможности компромисса в Женеве.
– Нет! Это невозможно, – отрезал Романов.
Посол вдруг предложил:
– Господин Романов, давайте пари.
Тот опешил от подобной вольности:
– Никакого пари!
Первый секретарь обкома дочитал то, что ему написали о ракетах средней дальности, и перешел к разговору о ситуации в городе. Сказал, что в Ленинграде все есть, и перечислил: есть масло, есть яйца, есть лук. Но тут поправился:
– Нет, кажется, лука нет. Но скоро будет.
Он дочитал заготовленные помощниками бумаги до конца и распорядился:
– А теперь перевод.
Майер-Ландрут, прекрасно говоривший по-русски, сказал:
– Перевода не нужно, я прекрасно вас понял.
Романов растерялся:
– А у меня написано: перевод…
«Работать с Романовым было несладко, – вспоминал тогдашний секретарь Ленинградского обкома Василий Георгиевич Захаров. – Он мог неделями не принимать, но решать вопросы самостоятельно не позволял. Нередко сам звонил по поводу какого-то проведенного мероприятия, о котором сообщалось в печати, и задавал обычный вопрос:
– Кто разрешил?
О результате он не спрашивал, главное – разрешал ли он!»
Ленинградская интеллигенция Романова ненавидела и презирала.
«Культуру он знал поверхностно, если не сказать плохо, – рассказывал Василий Захаров. – В театрах, филармонии и других культурных центрах практически не бывал… Он знакомился с культурой лишь через художественных руководителей или директоров театров, которые в его понимании были или хорошими, или плохими, причем по его сугубо субъективным оценкам… Переубедить его в чем-то было невозможно…»
Романов недовольно спрашивал Захарова:
– Зачем к тебе ходит Товстоногов?
Георгий Александрович Товстоногов, один из самых ярких советских режиссеров, возглавлял Большой драматический театр. Захаров пояснил первому секретарю обкома, что театр вернулся с длительных зарубежных гастролей, получивших высокую оценку зарубежной театральной общественности и прессы…
– Почему он к тебе ходит? – Романов подозрительно смотрел на своего подчиненного.
