Текст книги "Юрка"

Автор книги: Леонид Кормчий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава IV
Юрка покидает порт

Первые минуты неожиданного заключения на Юрку точно столбняк напал: до того непостижимым казалось ему все происшествие. Опустившись на сено, он сидел не двигаясь, ни о чем не думая и только ловя звуки, долетавшие к нему в чулан. Сперва слышалось громкое и как бы жалобное скрипение ступеней под ногами удалявшегося таможенника, потом глухо хлопнула дверь внизу и донесся звук двух голосов, сдавленный, глухой, точно говорили под землей. О чем говорили, нельзя было разобрать.

Вскоре голоса стихли, и Юрку обступила со всех сторон тишина, жуткая, мрачная.

В чулане было совсем темно, так что, сидя перед самой дверью, мальчик не в состоянии был рассмотреть грубых шероховатых досок, из которых она была сколочена, и эта темнота угнетала Юрку.

С полчаса он сидел тихо, не шевелясь, прислушиваясь к чему-то… В стене, где-то неподалеку, скреблась мышь, упорно и чутко. Потом вдали завыла сирена, завыла протяжно и дико, точно свора побитых собак. Звук этот разнесся эхом по окрестности и ворвался к Юрке. Он вздрогнул слегка и пошевелился. Сено зашуршало под ним, и этот шелест точно вернул Юрку к действительности.

Он встал и двинулся к оконцу, в которое видна была всего одна яркая звездочка, мигавшая в темноте точно капелька светлой, прозрачной влаги. Однако не успел Юрка ступить и двух шагов, как ткнулся лбом в крышу… На мгновение потемнело в глазах от боли, и сноп ярких искорок промелькнул перед ними.

– Чёрт! – прикусил Юрка губу и уже ползком двинулся к окну.

Опершись руками на толстую перекладину, заколоченную посередине оконца, Юрка заглянул в него, насколько это было возможно. И вдруг тайное опасение прокралось к нему в душу. Стало жутко и неспокойно…

Он начал раздумывать о своем положении, старательно и серьезно, и чем больше думал, тем тревожнее и неспокойнее становилось у него на душе. Поведение Василия не предвещало ничего хорошего. Его загадочные намеки в глазах Юрки начинали приобретать зловещий смысл. Вспомнилось вдруг выражение Василия, когда они шли сюда: «Я думаю, не вернешься ты сюда больше… Сошлют тебя».

– Ну, это враки, – успокаивал себя Юрка. – Ну к тетке стащат… Отдует, и конец… Все равно ничего.

Но это не успокаивало. Здравый смысл говорил, что просто так Василий не стал бы ночью ловить его… Ведь он всегда мог бы поймать и днем.

«Поди раз пятьдесят на день видимся… Неспроста это».

И в дальнейшем Юрка ничего, кроме скверного, не видел. Правда, он не мог определить точно это скверное, но это еще хуже мучило.

«Сбежать бы!» – это было единственным выходом из печального положения. Он подобрался к двери и попробовал толкнуть ее. Крепко припертая чем-то снаружи, она не поддалась ни на капельку. Юрка понял, что в этом направлении попытки его не увенчаются успехом, и обратил свое внимание на окно. В него пролезть было можно, правда, с трудом, но Юрка не обладал тучностью, а пара ссадин и царапин да две-три лишние прорехи на одежде слишком мало беспокоили его. Вот только палка, перегораживавшая окно, сильно мешала. Юрка старательно ощупал ее, потом сильно рванул к себе. Старое дерево хрустнуло и слегка подалось под усилием мальчика… Сердце стукнуло от радости, и Юрка, слегка дрожащими руками добыв из кармана спички, чиркнул одну из них. Он только теперь вспомнил о них и вздумал осмотреть препятствие. Палка оказалась прикрепленной только с одного конца. На другом же чернела темная дырка – гнездо от гвоздя, а сам гвоздь отсутствовал. Это была крупная удача. Юрка радостно засмеялся и, старательно погасив при помощи плевка спичку, обеими руками ухватился за свободный конец палки, оттягивая ее назад. С секунду палка только скрипела, но потом потихоньку начала поддаваться усилиям мальчика и отгибаться назад. Юрка удвоил усилия… Пот покрыл его лицо и шею, к телу прилипла рубашка… Наконец палка с треском отскочила от окна, и Юрка со всего размаха бухнулся спиной в сено. Шуму было много, по крайней мере так показалось Юрке, и он на минуту замер в сене, судорожно сжав в руке оторванную палку. Ему показалось, будто внизу, у Василия кто-то закашлял, и от мысли, что его могли услышать, холодом пахнуло на мальчугана.

Он чутко прислушался. Все было тихо. Прекратившая свою работу мышь снова начала скрестись, неуверенно и осторожно, – скребнет несколько раз и перестанет, прислушиваясь к тишине, и потом начнет снова.

Юрка успокоился и тихо, с предосторожностями, стараясь даже не шуметь сеном, снова подполз к окну.

Кругом было темно и пусто. Отсвечивали полоски рельсов направо, терялись за неуклюжей грудой какого-то товара, да яркой полосой шнырял в воздухе луч прожектора.

Юрка оглядел стену. Ровными бревнами опускалась она вниз, и вокруг окна не было заметно и признака каких бы то ни было выступов, что могли бы заменить лестницу. Все было гладко, ровно, и Юрка напрасно высовывался в окно и щупал вокруг него руками: только гладкие бревна без малейшего намека на какой бы то ни было уступ попадались ему под ладони…

А до земли было довольно высоко; правда, не настолько уж и высоко, чтобы не попытаться прыгнуть: каких-нибудь полторы-две сажени.

И Юрка решил прыгнуть.

Протискиваясь с неимоверными усилиями в оконце ногами наперед, Юрка только одну секунду подумал:

«А ну ногу сломишь? Бывает», – но сразу же и прибавил вслух:

– Ну и чёрт с ней… Все равно ведь.

Пролез Юрка довольно благополучно, если не считать клочка рубахи, оставшегося в виде дани за проход на обшивке оконца…

Несколько секунд мальчик висел, держась руками за оконце. Ему было слегка страшно, жутко в темноте, которая увеличивала расстояние, отделявшее его ноги от земли.

Ему почудилось, будто висит он над бездной, глубокой и страшной, и даже закружилась слегка голова. Он крепче зажал пальцы… Потом еще раз смерил взглядом расстояние и мысленно помолился, как всегда делал в решительные минуты своей жизни, оттолкнулся с силой от оконца, чтобы отпрыгнуть подальше от дома, – и через мгновение уже с глухим шумом покатился по земле…

Он ударился боком о что-то твердое и почувствовал сильную боль в ребрах, но потираться было некогда, и, поднявшись с земли, Юрка быстро заковылял прочь от дома «гостеприимного» Василия.

Несмотря на боль в боку, Юрка чувствовал себя великолепно, и радость, бурная радость охватывала его всего. От радости что-то прыгало у него внутри, и ему самому хотелось прыгать и кричать громко и весело; но кричать было невозможно, прыгать тоже, и Юрке волей-неволей приходилось сдерживать порывы своей радости и осторожно прокрадываться к товарам, чтобы укрыться за ними от взглядов не совсем скромных таможенников. Одно только мог позволить себе Юрка: это внутренне смеяться над Василием, и он искренне злорадствовал над ним:

«Поймал, а? – повторял он про себя. – Юрку-то не сразу возьмешь!» – с самодовольством прибавил он и старался себе представить «черную бороду» утром: «То-то обрадуется! Думал, что запер, так и все тут. Нет, дяденька, не такой Юрка-то!»

Груда бочек укрыла Юрку и, пробираясь среди них, он не переставал предаваться своей радости. С восторгом вдыхал мальчик запах порта, словно впервые очутился в нем, и как-то любовно ощупывал бочки, среди которых скользил неслышно, как тень.

«Милые, – шептал он, и что-то очень похожее на слезы навертывалось у него на глаза. – Это меня-то выслать! Нет, не пройдет!»

Однако в порту оставаться было нельзя. Это Юрка прекрасно сознавал, и, когда прошел у него первый приступ радости по поводу освобождения, сердце защемило какой-то тоской.

«Уйтить надо, – рассуждал он, приютившись среди бочек. – Теперь, поди, нескоро показаться можно будет».

Юрка вздохнул при мысли, что порт закрыт для него.

«Куда же идти? – раздумывал он дальше. – В Шереметевку али на Бабью речку? А то на Вольный?»

Пойти домой ему ни на минуту не приходило в голову, для него словно не существовало ни дома, ни тетки, а был только один порт, родной и милый, громадный дом, готовый принять мальчика в любой уголок. Порта покидать не хотелось, но и оставаться в порту нельзя было. Юрка погрузился в размышления.

Звук шагов заставил его насторожиться и плотнее прижаться в выемку между бочек. Кто-то прошел неподалеку с фонарем, и сквозь ряды бочек Юрка увидел темно-красную полоску света, проскальзывавшую к нему сквозь щели.

«Надо идти», – подумал Юрка, когда заглохли вдали шаги, и вдруг яркая мысль снизошла в его голову.

Юрка быстро поднялся с земли.

«За кокосом, а потом на Бабью»! – решил он.

«Бабьей речкой» на жаргоне Юрки и его приятелей назывался Шкиперский проток, нечто вроде узкого, длиной с полверсты залива, впадающего в Екатерингофку. Летом конец протока, образующий нечто похожее на круглый пруд, был сборным местом для ребятишек, тянувшихся сюда чуть ли не со всех концов Петербурга купаться в теплой, нагретой солнцем воде странного желтого цвета и поваляться на мягком тонком песке, белом, как мука, и горячем от солнечных лучей. С утра и до заката бурлит и плещется вода неподвижной Бабьей речки от купающихся резвых загорелых тел, и звонкий гомон веселых голосов разносится далеко кругом по обширному кочковатому полю, вплоть до дощатого забора Гутуевки и курчавой поросли молодого березняка, холмом подступающего к Морскому каналу.

Порт здесь был рядом, в полуверсте, за узенькой лентой речки Батарейной, скрытой под сводом старых, согнутых годами к реке тополей; а с другой стороны, за ручьем высилась громадная фабрика – хмурое высокое здание из темных кирпичей.

Мысль, запавшая в голову Юрке, была далеко не сложная, как это всегда бывает с удачными мыслями, и заключалась она в следующем: Юрка решил перенести свое местожительство на Бабью речку, в старую, полуразрушенную баржу, лежавшую на береговом песке. Это было недалеко от порта, почти рядом, и ночью можно было посещать его, запасаясь кокосом на целые дни. Кроме того, у Юрки имелся еще и другой план. На поле, облегавшем Бабью речку, была раньше свалка, и теперь от нее остались груды мусору, полуистлевшего, обросшего сорной травой и мхом. В этом мусоре попадалось много костей, а их можно было продавать на фабрику.

Пробираясь знакомым путем к кокосу, Юрка раздумывал обо всем этом и снова почувствовал себя хорошо. Перемена образа жизни не угнетала его, – наоборот, даже привлекала. Правда, бродить по гудящему работой порту, среди визга лебедок, грохота и лязга тяжелых телег да гула самой отборной ругани на всех языках Старого и Нового Света, уже будет нельзя, но и тут Юрка утешал себя, думая, что переменится все само собой и его «высылка» из порта закончится когда-нибудь. «Ведь не на век же, – забудет Василий… Да и с чего он сегодня-то наскочил?»

Это «с чего» так и осталось тайной для мальчика. Никакой провинности он за собой не чувствовал, а допустить хоть на миг, что он терпит эту напасть благодаря своему самоотверженному поступку, Юрка не мог. Да, впрочем, последние приключения уже заставили его забыть о спасении мальчика.

Линия товаров прерывалась площадкой. Нужно было миновать ее, чтобы подобраться к кокосу. Юрка приостановился, прижавшись к тюку хлопка.

Все было спокойно перед ним. Темная гора прикрытых мешков с кокосом возвышалась среди мрака в трех-четырех саженях от мальчика. Кругом ни души. Протянулись только длинные подвижные корабельные краны, важные и молчаливые, похожие на могучие длинные руки. На мачтах слабо, неуверенно мерцали зелененькие огоньки, точно волчьи глаза, и вдалеке, где сами мачты поглощались теменью, они все-таки мерцали, но так слабо, что казалось, они борются с ночью и вот-вот погаснут, поглощенные мраком. Зато само темное небо горело и искрилось, точно необъятную черную гладь усыпали крупными и мелкими алмазами…

Незаметно припал Юрка к земле. Он пополз неслышно, словно кошка к птичке, к мешкам с кокосом.

Немного времени понадобилось Юрке, чтобы наполнить кокосом карманы и пазуху, и через несколько минут он уже высунул голову из-под покрышки и чуть-чуть не попал под ноги таможенника, проходившего возле мешков.

– Ишь, чёрт! – испуганно ругнулся Юрка и мигом скрылся обратно.

Затем он с трепетом прислушался к звукам шагов; но грунт был мягкий, немощеный, и Юрке ничего не удалось разобрать. Все, казалось, было спокойно и тихо.

«Подождем, ладно», – подумал Юрка и решил выждать несколько минут.

Ждал он долго. От неудобного положения у не го заныла рука в плече и онемела… Он решил выбраться.

Осторожно высунув голову, Юрка осмотрелся кругом: ничего подозрительного не было…

– Поползем, – шепнул он себе и тихо, неслышно скользнул в темноту.

Но в это самое время послышался шорох неподалеку, и от мешков отделилась еще какая-то тень, а через секунду перед ней блеснул скрытый до этого времени фонарь. Было ясно, что Юрку подстерегали.

Вскочить на ноги и пуститься во весь дух было для Юрки делом одного мгновения. За ним сейчас же устремился и преследователь.

– Стой! – донеслось к Юрке.

Юрка молча прибавил бега.

– Слышишь, там? Стой!

«Как было не так, встану! – думал Юрка про себя, улепетывая во все лопатки. – Жирно будет!»

Таможенник стал отставать… Юрка кинулся прямо в ряды тюков хлопка и через несколько минут был уже у забора, отделявшего Гутуевский порт от речки Батарейной и поля.

Перебравшись через ограду, мальчик перевел дух и на минуту присел возле речки. Здесь он чувствовал себя в безопасности.

Уже ночь проходила. Побледнело слегка на востоке небо, и день, прокрадываясь оттуда, начинал поглощать яркие звезды. Они тускнели и гасли.

Белая пелена заколыхалась на громадном поле и поползла к журчащей речке, приникла местами к воде беспорядочными клочьями, и темная вода там точно дымилась. Туман поднимался вместе с тем, как тускнела ночь, и казалось от этого, что муть утра ползет по земле, оттесняя ночь кверху и с востока прогоняя ее на запад.

Юрка сидел и отдышивался от долгого бега.

Сырость травы и тумана освежала его вспотевшее тело. Ему была приятна прохлада, облегавшая его разгоряченное, пылавшее лицо; он с удовольствием сидел на выступе берега и смотрел вдаль, где светился в каком-то уединенном домике запоздалый огонь, светился тускло и желто, и Юрка думал о том, чей этот домик. Он знал наперечет все избушки на поле и за Бабьей речкой, но теперь в темноте трудно было определить, чья именно эта.

«Пожалуй, Степана-коровника, а то Боровского… Только вернее Степана, – Боровского, та правей должна быть», – раздумывал Юрка.

Но туман подполз к избушке и проглотил огонек, точно сдунул его. Он еще слабо блеснул дважды сквозь туман, а потом погас.

Хрипло и дико крикнул коростель где-то далеко у взморья. Стало светлеть, и Юрка вдруг почувствовал желание заснуть и вместе с тем холод.

Это заставило его подняться и отправиться дальше.

Когда Юрка подошел к полусломанной барже, целиком лежавшей на берегу Бабьей речки, утро совсем занялось. Седой туман сливался вдали с мутью белесого утра, а на востоке показался хрупкий, нежный румянец зари.

– Ну вот и на новом месте, – бормотал Юрка, укладываясь на доске в уголке баржи. – Худо, что ли?

Он громко крикнул последние слова, точно спрашивал кого-то, но никто не ответил Юрке, только сильнее порозовел восток, а через полчаса пробежавший по полю солнечный луч проник сквозь щелку и скользнул по лицу спавшего мальчика. Юрка спал и почему-то тихо улыбался во сне.

Глава V
За спасителем

После разговора с сыном Ихтиаров уже не ломал больше головы над вопросом, как поступить с Юркой. Искреннее желание Саши видеть своего спасителя не только растрогало Александра Львовича, но и заставило его твердо решиться позаботиться о Юркиной судьбе. По дороге в Петербург Ихтиаров подробно обдумывал план водворения маленького бродяги в свою семью.

«Мы увидим, что он за птица, – рассуждал Александр Львович, – и если действительно оправдаются взгляды Эммы Романовны, то тогда во всякое время можно удалить Юрку: пансионов в Петербурге хватит. Только, вероятно, это излишние опасения, – мы с Виктором Петровичем сумеем перевоспитать его, если понадобится. А старушка наша примирится с ним со временем. Ладно».

Мысли эти вносили в душу Ихтиарова что-то успокаивающее: словно затихла под их влиянием какая-то нудная боль.

Он ни слова не сказал о своем решении ни студенту, ни Эмме Романовне. Студенту он готовил своего рода сюрприз, но Эмме Романовне он не открыл своего намерения по малодушию. Он был почему-то уверен, что немка переменит свои убеждения, поближе познакомившись с Юркой: казалось невероятным в глазах отца, чтобы спаситель его сына мог бы кому-нибудь внушить нелюбовь.

Добравшись до цели своего путешествия, Александр Львович постучал в окошко домика Василия, раздумывая о том, каково будет первое впечатление его свидания со спасителем сына.

Отворил сам Василий. Смущенный, растерянный вид таможенника несколько озадачил Ихтиарова.

– Беда, барин! Вот непоседа мальчишка! Уж, кажись, чего надежнее место… – путаясь и сбиваясь, заговорил Василий, теребя то свою густую черную бороду, то пуговицы тужурки.

– Вы нашли его? – перебил Ихтиаров.

– Нашел! Как не найти?… Да вот оказия…

– Убежал?

– Вот-вот… Как есть убежал… Да еще как угораздился шельмец, – уму непостижимо! Да вы, может, думаете, что я вру? – ловя недовольный взгляд Ихтиарова, совершенно растерялся Василий. – Вот как перед Богом! Извольте посмотреть сами… Оказия чисто!

Ихтиаров поднялся наверх вслед за Василием.

В чулане, где был заперт Юрка, кроме неубранной постели ничего не оказалось. Постель была слегка примята и на ней валялась палка – перекладина от окна. На наволочке подушки виднелись отпечатки, оставленные грязными детскими ногами.

– Во тут он и был, – поднимая палку, опять забормотал Василий. – Палкой вот окошко было заколочено. Как оторвал он ее? Уму непостижимо! Во и по подушке видно, барин, – чай, не моими ножищами замарана.

Ихтиаров убедился, что таможенник говорит правду.

– Все это хорошо, но скажите, чего ради убежал мальчик. Вы объяснили ему, зачем он вам понадобился?

Василий замялся.

– Я-то? Да… я, видите ли, барин… Попужал его малость… Так, для смеха… А он и взаправду подумал, спаси его Бог… Шустрый такой мальчонка… Уж я и то сегодня-то каялся… Бес, видно, ткнул: дай, мол, попужаю малость мальчишку, так ему потом слаще, мол, господское спасибо покажется.

– Но чем же вы запугали его? – с досадой спросил Ихтиаров.

– Да пикетом я его… – виновато улыбнулся таможенник: – Мол, как бродягу в пикет сведу: у нас на этот счет строго… Нешто я знал, что сбежит он… Да вы, господин, не беспокойтесь: изловлю я его, обязательно изловлю…

Александр Львович понял, что сердиться на Василия нечего: бедняга и так был сильно огорчен.

– Эк вас угораздило! – с легким неудовольствием в голосе заметил только он. – Ну, да ладно! Найдите мне его: ваши хлопоты вознаградятся. Вот вам мой адрес: сообщите, если узнаете что, хотя я завтра сам заеду сюда. Кстати, относительно катера нужно будет распорядиться.

Распрощавшись с таможенником, Ихтиаров решил направиться к Юркиной родственнице.

«Как же встретит мое предложение эта женщина? – отыскивая в записной книжке адрес, думал он, сидя на извозчике. – А ловкий мальчишка!»

Хотя Ихтиаров остался очень недоволен таможенником, но все-таки побег Юрки его позабавил.

Трясясь на извозчике по неровной мостовой Обводного канала, Александр Львович улыбался, вспоминая смущенное, растерянное лицо досмотрщика.

«Ловкий мальчишка! Дорога́ ему, видно, свобода, если он решился выпрыгнуть из-под крыши. Удивительно смелый ребенок!» – раздумывал Ихтиаров, и его симпатии к Юрке возрастали.

Появление Ихтиарова на заднем дворе громадного дома, носившего на языке местных жителей название «Бородулинской лавры», переполошило чуть ли не всех его обитателей.

Лазая по задворкам, Ихтиаров ужасался нищете, с которой пришлось ему столкнуться чуть ли не в первый раз в жизни.

Нищета, голая, неприкрытая, встречала его в каждой каморке, в которую он попадал, прежде чем добрался обиталища Юркиной родственницы. Горе и голод сквозили всюду. Они гляделись и с заплесневелых стен с повисшими клочьями обоев, ютились под треногими столиками, скалились даже из расшатанных стульев, стонали в унылом плаче детей, ползавших по полу, – в плаче, в котором не было невинного детского горя, что проливается, как весенняя тучка дождем, а скрывались задатки отчаяния, вырывавшиеся из слабых грудок тяжелым, ноющим стоном.

Когда наконец, взволнованный всем виденным, Ихтиаров постучал в ободранную дверь нужного ему подвала, он услышал хриплый неприятный голос:

– Войдите, не заперто.

Ихтиаров вошел. Его встретила высокая и такая тощая женщина, что ее можно было смело принять за иссохшую жердь, на которую напялено неведомо для каких целей несколько лохмотьев.

Женщина была поражена видом необыкновенного гостя: сильное удивление отразилось в ее слегка воспаленных глазах, прикрытых красными, опухшими веками без ресниц.

Александр Львович тоже был немного озадачен видом женщины: ему почему-то казалось, что в лице Юркиной родственницы он встретит более привлекательное существо.

Оба несколько секунд стояли молча, разглядывая друг друга.

– На работу, что ль, барин? – нарушила молчание женщина, почему-то вытирая костлявые руки о подобие передника, прикрепленного к ее туловищу.

– Нет, нет! – отмахнулся руками Александр Львович, словно слова женщины были покушением на его личность. – Я пришел к вам по поводу вашего племянника Юрки.

Женщина изменилась в лице. Испуг занял место недоумения.

– Господи, что натворил он? – вскрикнула она.

– Успокойтесь, ничего… Наоборот, я хотел узнать, нет ли его дома…

Однако это мало успокоило женщину.

– Нету его, окаянного, нету… Вот уже три дня нету. Что он натворил? Господи!

От волнения она закашлялась хриплым, тягучим кашлем, который, казалось, выматывал из ее груди легкие.

Порядочных трудов стоило Ихтиарову убедить ее, что Юрка не сделал ничего скверного: ей казалось немыслимым, чтобы кто-нибудь мог разыскивать Юрку без цели жаловаться на него.

Однако искренний тон собеседника успокоил ее. Тогда она охотно вступила в объяснения.

– Дальняя родственница я ему, – отвечая на вопрос Ихтиарова, пояснила она свое родственное отношение к Юрке, – десятая вода на киселе… Сирота он. Ну, взяла к себе на муку, право, на муку! Это когда померла Марья, – мне она родня по шурину приходилась, – опосля нее и остался Юрка. По второму годику мальчишке было всего… Куда ж бы деться ребятенку-то? Мне-то муж – упокой Господи душу его – и говорит: «Возьмем, Аксинья, Юрку… Божье дело сирот-то призревать». Ну, и взяли. В ту пору как покойничек муж жив был, жилось лучше, чем теперь: своих детишек не было, – Юрка один, ну ничего, жили, хлеба хватало всем. А вот как помер муж – тяжело стало… Духу не переведу, мучаюсь, барин. На постирушках руки истерла, измаялась вся… Да и от Юрки-то утехи никакой: как лето, так, почитай, и носа домой не кажет, валандается все где-то. Что бродяга какой, ни дать ни взять, а ведь не из простых каких-нибудь: отец его из хвершалов[9]9
  То есть фельдшер.


[Закрыть] был… хоть и ледащий[10]10
  Леда́щий – тщедушный, слабый.


[Закрыть] хвершал-то был, – царство ему небесное, – спился с круга, а все будто и благородный: с кокардой ходил…

Женщина утерла рукавом глаза и жалобно всхлипнула.

Александр Львович невольно улыбнулся при последних словах женщины. Заметив его улыбку, улыбнулась и она, как-то криво, точно по принуждению или приличия ради.

– А почему вы его до сих пор не пристроили куда-нибудь в учение ремеслу какому-нибудь, что ли? – сдерживая улыбку, спросил Ихтиаров.

– Юрку-то? Господь с ним! С ним разве чёрт сладит, прости Господи! Такой уж характерец, вот что кремень какой. Чего не захочет, ни в жисть не станет делать: хоть убей – все нипочем. Бей сколько влезет – не пикнет, инда злоба разбирает. Что дерево какое! А уж зато чего ему захочется, так вынь да положь, – не отступится. Загорелось ему третьего лета в школу пойти – и пошел! Ничего не помогло. Сама за него три гривенника[11]11
  Гри́венник – десять копеек.


[Закрыть] в месяц платила. Хочу – и шабаш! И исправно этак ходил. За две зимы прошел науку там всю. Другие в три зимы, а он в две угораздился: евангелие в награду получил. А всё потому, что хотел. Не захоти – так и на аркане не затащишь! А послушает он нешто кого? Ни-ни! Вот я – все какая ни на есть сродственница ему и кормлю, и одеваю, а все нипочем. Что горох об стенку, то ему и мои слова – все равно. Коли дома – молчит, насупившись, точно зло замышляет, инда страшно станет… Скажешь ему: «Чего ты, фармазон, хохлишься-то?» А он только посмотрит, да этак страшно, будто из мертвых пробудился, и молчит. Слова живого не добудешь от него. А скажет что, огрызнется только. Скука одна, прости Господи! Хоть и грешно это, а и подумаешь когда: «Хоть околел бы, что ли!» Наказал меня им Господь.

Она утерла рукавом глаза и жалобно всхлипнула.

– И жизнь-то у самой хуже каторги… Ни радости, ничего не видишь, горе одно… А тут и с ним майся, с племяшем-то моим милым. Уж соседки и то говорят: «Болезная ты, Аксинья, убил Господь-то тебя».

– А вы не отдали бы его в семью, где его бы взяли за сына? – перебивая причитания собеседницы, приступил наконец Ихтиаров к цели. На него неприятно подействовали жалобы женщины, от которых ложилось что-то тяжелое на душу.

– Да кто возьмет-то его? Кому такое добро?.. – с искренним изумлением воскликнула она.

– Может быть, и найдется кто, – уклончиво заметил Ихтиаров. – Вы скажите прямо.

Женщина окинула Ихтиарова каким-то подозрительным взглядом.

– Как не отдать! Лишь бы…

– Представьте, что мне бы хотелось освободить вас от обузы…

Прачка даже отступила на шаг. Ее глаза с недоумением уставились на Ихтиарова, точно она была не в состоянии понять его слов.

– А с чего бы вам? – опомнившись, прохрипела она, и в глазах опять скользнуло что-то подозрительное.

– Это мое дело! Вы отвечайте прямо на вопрос.

– Да, барин, как же так сразу-то… Ведь сродственник он мне, не как-нибудь, не чужой… Ведь хоть и наговорила я вам тут на него, так это больше с огорчения… А в душе-то все ж больно… Один ведь он у меня.

Она опять поднесла рукав к глазам, хотя в них не было и намека на слезы, – наоборот, они пытливо и как-то алчно поглядывали из-под опухших век на посетителя.

– Ежели к хорошему человеку, почему и не отдать… для его же счастья… Да и найти его надо, барин…

– Это предоставьте мне.

Аксинья упорно разглядывала Ихтиарова. В ее глазах светилось любопытство и подчас пробегал какой-то жадный огонек. Она, видимо, соображала что-то.

– А вы не из цирка, барин?

– Нет, – усмехнулся Ихтиаров.

Что-то похожее на сожаление отразилось на лице почтенной Юркиной родственницы. Ихтиаров заметил это и понял, куда клонится дело.

Он рассказал ей о случившемся. Лицо женщины расплылось в заискивающую, хитрую гримасу.

– Вы только лишь выиграете, отдав мне племянника, – закончил Александр Львович. Он понял, что Юрку попросту придется купить у Аксиньи, и потому добавил:

– Я вам в виде пенсии буду платить ежемесячно 10 рублей… Согласны?

Предложение было встречено крайне любезно, и спустя полчаса Ихтиаров покинул «Бородулинскую лавру»: с Юркиной родственницей дело сладилось как нельзя лучше. Оставалось только найти мальчика.

Слышанное о нем было далеко не в его пользу, однако Ихтиаров смотрел на вещи совершенно иными глазами, нежели родственница мальчика. Вспоминая неприятную обстановку, нужду, сквозившую из каждого угла, женщину, от которой пахло водочным перегаром, он начинал смутно понимать, что гнало мальчика из дому на волю, что заставляло его искать уединения в порту.

Отзывы Аксиньи об упрямстве Юрки нисколько не вредили ему в глазах Ихтиарова: то непоколебимое упорство, с каким он достигал намеченной цели, нравилось Александру Львовичу.

Сопоставляя все то, что он так или иначе узнал о Юрке, то есть его самоотверженность, благородство, настойчивость, с какой он добивался желаемого, и, наконец, неребяческую смелость, Александр Львович невольно приходил к заключению, что Юрка – незаурядный ребенок.

«Это вовсе не обыкновенный уличный мальчишка, – думалось ему. – Это, кажется, ребенок из того металла, из которого выковываются честные и дельные люди… Посмотрим поближе на него – там узнаем».

И Александру Львовичу хотелось как можно скорее познакомиться с мальчиком. Он искренне досадовал теперь на оплошность таможенника, так скверно выполнившего его поручение, и всю дорогу домой мысленно бранил Василия.

Дома его возвращения с нетерпением ожидал Саша.

Бедному мальчику часы казались чуть ли не вечностью – до того несносным было лежание в постели. Несмотря на то, что от него почти не отходил студент, старавшийся всячески развлекать его, Саше все-таки было страшно скучно. Он поминутно справлялся об отце и усердно расспрашивал о своем спасителе, и Виктор Петрович рассказывал ему все, что знал…

– Ну что, папочка, он приедет? – были первыми словами мальчика, когда наконец вернулся отец.

– Не знаю, дорогой, я не видел его.

Находившийся тут же студент с недоверием поглядел на Ихтиарова.

Александр Львович заметил взгляд и засмеялся.

– Вы не верите, кажется, Виктор Петрович, а я и на самом деле не видел своего маленького благодетеля. Дело в том, что он оказался изрядным непоседой и не захотел дожидаться моего приезда…

Ихтиаров подробно рассказал о своей поездке.

– Будем теперь поджидать к себе нашего юного друга, – закончил он, лукаво поглядывая на студента и сына. В их глазах он прочел почти одни и те же чувства. Виктор Петрович как-то особенно одобрительно улыбался ему; детские же глазки светились, кроме того, восторгом.

– Он у нас жить будет, папа? – подпрыгнул в постели Саша. – Вот хорошо! – блестя глазами от удовольствия и хлопнув в ладоши, прибавил мальчик.

– Чего же хорошего в этом, бутуз?

На секунду рожица сына стала серьезной.

– Много хорошего, папа… Он ведь совсем бедный… И… и… мне так хочется видеть его… И Виктор Пет…

Саша прикусил вдруг язык и, словно спохватившись чего-то, смущенно поглядел на отца и потом на студента.

– Ага! Заговор! – рассмеялся Ихтиаров. – Подкоп под меня? Ишь вы заговорщики!

Саша слегка покраснел; студент только крякнул.

– Но ведь, папочка, и ты сам… Сам ведь говоришь… – смущенно залепетал мальчик.

– Да, Саша, и я сам… И не надо краснеть, милочка, потому что мы все думали одно и то же, только каждый про себя…

Поцелуем с сыном и крепким рукопожатием студенту была заключена мировая, к общему удовольствию. Обойденной оставалась только Эмма Романовна, хлопотавшая в это время по хозяйству и не подозревавшая, какой опасности подвергаются ее исконные убеждения относительно уличных мальчишек.

За вечерним чаем заговорщики открылись и перед ней. Добрая немка искренне изумилась скоропалительному решению и даже слегка обиделась, что на ее мнение не обратили внимания.