Текст книги "Профсоюз сумасшедших: Стихи и проза"

Автор книги: Леонид Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

КАРУСЕЛЬ СЕРДЕЦ

В этой жизни, построенной с точностью ватера,

Слишком сильно мы любим, чтоб можно вдвоем.

А Любовь копошится ножом оператора

В деревянеющем сердце моем.

Пусть еще бы надела мне сладкую маску,

Пропитав хлороформом легенд и баллад, —

А то начинила мне сердце сказкой

И швырнула в помойку, как мертвых котят.

В каждом дне (фаршированном болью) не верится,

Что на роже Земли

Загораются сны.

Нафталином Любви пересыпать бы сердце

И во сне ожидать настоящей весны.

Ну а как? —

Если сердце – гимназист-непоседа —

Всюду жадно суёт любопытный свой нос,

Если бойким мальчишкою сердце поэта —

В карусель сумасшествий,

Кричаний

И грез.

Вейся в свист, серпантин обжигающих нервов!

Конфетти из сердец,

В карнавале кружись!

Пусть веселый поэт захихикает первый,

Что задохлась от вони «нормальная» жизнь!

Ветер – вечный союзник – целует нам волосы,

Солнце – путь нам сиренью, как добрый отец.

Засвисти,

Завизжи от экватора к полюсу,

Карусель сумасшедших сердец!

Январь 1923.

ДИНАМО-СЕРДЦЕ

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Опыт динамизма скульптуры.

Тебе, спалившей моноплан моей кровати,

Чтоб заживо-горящим авиаторам —

Нам к Вечности лететь,

Тебе в Евангельи страстей – «Вторая Богоматерь,

Единая в Любви среди людей».

Звеня трепещет тела Твоего динамо,

В электро-стул на казнь меня, преступника, влача.

А я проводку губ —

На раскаленный мрамор,

Благословляя смерть и Палача.

В Твоем бушующем Великом Океане тела

Моей подводной лодки перископ.

И вдруг —

Комета губ Твоих

Над грудью просвистела,

И капитана – белым метеором в лоб.

Но на холмах грудей – рубиновые вышки —

Беспроволочный радио сердец.

И телеграфом губ – отчаянные вспышки: —

…корабль… огне…..крушение…. конец…

И захлебнувшись кипятке Твоих дрожаний,

Я мертвым был всю ночь,

Которая как миг.

А утром – Твой живот, аэродром желаний,

Где каждый день —

Бипланы губ моих.

И богомольцы рук молитвенно и бодро —

Крутым изгибам пламенных основ,

Туда где Альпами трепещущие бедра —

Червоной радугой

Следы моих зубов.

А дальше —

Алой кровью поцелуев отпечаток,

Где прячется ночей моих тоска,

Верблюдом губ

Господню Гробу пяток,

Чтоб там возжечь, рыдая, свечку языка.

Прожектор глаз моих и губ мотоциклеты

В лучах волос Твоих – как в зарослях челнок.

Через китайский фарфор чашечек коленных —

Христом Скорбящим

В Мраморное Море ног.

И электро-магниты наших переносиц

Не удержать ни зверю ни врагу.

Язык мой, как горящий броненосец,

Спасенья ищет в гавани Твоих скользящих губ.

И там, где от затылка меж лопаток

От шеи вниз

Спины Твоей шоссе —

Автомобилю губ моих лететь как вихрь и падать

И над волнами бедер в воздухе висеть.

Какой же бог мне предназначил муки —

Взобраться санкам губ

На горы снежных плеч?

Но там как змеи жаждущие руки,

И мне на них

Сгоревшим солнцем лечь.

Взбешонный сплетнями и шамканьем базара

Себя к Тебе

Гвоздями слез прибить, —

Чтоб в этом Мире все, не исключая комиссаров,

Умели боль растить

И так как я Любить.

Голгофах Страсти жизнь моя висела,

Но знаю —

Из груди Твоей мне высосать Весну, —

И на кресте Твоего жаждущего тела

Себя, Христа,

Гвоздями мук распну.

Декабрь 1922.

Украина.

ЛЮБИТЬ

Трилогия.

1. МЕСЯЦ-ФОНАРЩИК.

Прыгнет месяц-апаш в небесную синюю чашу,

Серебром белых тучек размечет свою шевелюру,

Золотым фонарем хулиганя помашет, —

А людские сердца – любви увертюру.

И еще не успеет любовь

Из гробов

Набухающих (радостью) почек

Треснуть в день, распирая улыбками мрак, —

А уже два свидетеля,

Ломаной змейкою росчерк —

И уже сфабрикован Брак.

В ту же ночь – его страсти голодной собака

В золотую помойку, откуда наследник потом.

А на утро ей – женщине – глупо заплакать

И бояться в отцовский дом.

А на утро—

В окошко истерзанный ночью платочек,

За столом в Губпродкоме —

Огрызок щемящих страстей.

Неизбежный обед, под кроватью какой-то горшочек,

И они – фабриканты пищащих детей.

И опять прыгнет месяц-фонарщик

В небесную синюю чашу,

Зафутболит мячом золотого огня, —

Но супругам обиженный что он расскажет?

Разве только – пеленки менять…

2. БЕЗ ДВУСПАЛЬНОЙ КРОВАТИ.

Мещанин без подтяжек

Провинцией в доску пропревший,

Обнаглевший, актерски-невежливый трус,

Оцилиндренный жулик

В последней игре прогоревший:

– Если деньги – женюсь.

Длинноногий студент, искалеченный римским правом,

Идеальный бездарник, лизака научных блюд, —

Подбоченясь в кафе громогласно и браво:

– Я женюсь – потому что люблю.

Ну, а я?

Как мне думать об этом браке

С той, что в сердце – хирурга ножом, – Е

сли даже чернилами плакать

Страшно ночами об имени Твоем.

Мне б только губ электрическим током

К алым рубинам грудных куполов.

Мне бы молчанья – долго и много,

Мне бы – из клетки любовных стихов.

Милая – милая!

Ты думаешь – легка мне

Мысль о понедельниках Любви моей? —

Сердце букашкой под мельничным камнем

Серой громады придущих дней.

И пока не прокрались – облезлые, старые

Будней коты

Птиц Любви задушить —

Смычок Твоего имени неслыханные арии

На скрипке моей души.

И – честное слово – не нужно истерик,

Рычаний, взвизгов и медных труб.

В поисках новых, незнанных Америк

В океан Твоего тела

Корабли моих губ.

3. ПОТОМУ ЧТО ЛЮБЛЮ.

Когда канцелярщик, прогнивший входящими,

Гнилью чернил – скуки итог, —

До любви ли ему, одуренному чащами

Леса балансов и треска тревог?

Когда инженер – иглы зданий в небо,

Врач – рыцарь смерти – на страже гробов,—

Им бы вина, комфорта, хлеба, —

На чорта тогда им душа и любовь?

Когда тихий поэт в поэзном смерче,

Так что воздух огнем и больно дышать, —

Призрак любви в отдаленность заверчен

И колючею мухой только мешать.

Но зато когда по черному бархату – свечи,

Когда лодка луны – облака в рассвет —

Посмотрите, какими огнями засвечен

Канцелярщик – врач – инженер – поэт!

Покрывало их – звездоблесков полог,

Ложе у них – поцелуи трав,

Знамя Любви – сумасшедший астролог

На подушках любовных прав.

А днем Любовь – боль зубная,

И альков у нее – хлеб.

Но каждый рассвет – милая, знаю —

Вдовьей ночи прозрачный креп.

И когда едва касаясь губами

Пьяных букв, Твое имя ночью шепчу —

Только в эту минуту я слышу меж нами

Любовных узлов золотую парчу.

И когда моих рук обезумевший Цельсий

На солнцах груди твоей плюс 100, —

Твое тело экспрессом на губ моих рельсы

В сжигающий будни Восток.

И когда на трещащей лодке кровати

Извиваясь в волнах кипятка – к нулю, —

На Твоих

И моих губ

Кровавом закате —

Не женюсь – потому что люблю.

Август 1922.

Махудрам.

ПЕРВАЯ КОНСТРУКЦИЯ МОСКВЫ

Эти пятна огней и реклам по Арбату —

Словно язвы

На теле ночной синевы.

Я тащусь

Этой пущей

Верблюдом горбатым

В цепком капкане Москвы.

Я трублю паровозным гудком этих строчек

Прямо в уши разорванных болью дней.

Красной молнией бунтов

Чернильные ночи

Разостлались над скукой моей.

И всегда мне проклятое «бы» и «почти»

В этом грязном дырявом корыте-ль нести?

Знаю,

Что свет самой тусклой мечты

Ярче ярчайшей действительности.

И окончив работу – желудок наполнить —

Зажигаю огни своих глаз на Тверской,

И швыряю снопы фиолетовых молний,

Убивая тоску тоской.

И топча каблуком своей славы цветы,

Рысаков моей юности взмылить —

Потому что огни самой тусклой мечты

Ярче ярчайшей были.

И в душе моей пятна реклам по Арбату —

Словно трели бича на спине синевы.

Возвещая

Час пятый —

Умираю

Распятый

На перекрестках Москвы.

Июнь 1923. Москва.

ВТОРАЯ КОНСТРУКЦИЯ МОСКВЫ

 
Есть-ли такие Голгофы,
На которых еще не висел я?
 

Леонид Чернов.

Утопая в кипучей моче,

Где скрежещет огнями Арбат —

По из’езженным кочкам ночей

Расшвырялся по свету набат.

Пусть исступлённых стихов коса

Сбрить эту оспу спрессованных пней…

Мне ли, поэту, окурки сосать

Испепелённых дней?

Мне ли для юности строить гробы

Словно голодный индус,

Если на черном столе судьбы

Бит моей жизни туз?

И суждено-ль мне средь грома «распни»

Вспенив стихов кипяток —

Вымыть прогорклые дни

Как носовой платок?

Распахнувшись рекламой

О хламе

Мострест

Над потухшей кометой своей головы —

Добровольцем полезу на крест

Всех перекрестков Москвы.

Лишь бы земной

Измотавшийся Шар

Нежно притиснуть к груди

Лишь бы со мной

Вселенский пожар

Новых людей родить!

Дальше – хоть рельсы,

Хоть кожу виска,

Браунинг, пулей целуй.

Лишь бы белье этих дней полоскать

Ядом поэзных струй…

Июнь 1923.

Москва.

ЧЕРТОПОЛОХИ ЗЕМЛИ

Хорошо вам, серенькие, тихенькие,

Каждый день на службах в жвачку слов влезать.

Вечерами – порцию Чехова и Киплинга

И жену покорную нехотя лизать.

Хорошо вам, люди серой масти! Вам мигнут десятки

парой желтых глаз —

И рассветом маленького счастья

Вам сверкает раскаленный час.

За сиденье в канцелярии вы купите

Дров, кровать,

И для нее – жену.

И ночами будете сосать умильно губы те,

Что раскрылись в первую весну.

Хорошо вам.

Ну а мне-то как же

В этих днях найти заветное кольцо,

Если каждый день морщинкой мажет

Потускневшее как зеркало лицо?

Если в топи дней

Загруз по горло весь я,

И до новых маков мне едва-ль дожить.

Ах, какая сумасшедшая профессия —

Перед каждым олухом открыть врата души!

Петь и знать,

Что песни (мои дети) – только ворох

Никому ненужных черканных бумаг.

Жить, любить и знать, что очень,

Очень скоро

Все-равно мне соскочить с ума.

Но не все еще сонеты

Перепеты,

И не всю Любовь швырнул Земле поэт.

……………………….

…Хорошо нам, граждане-поэты,

Покупать за кровь ботинки и обед!

Март 1923.

ТАЙФУН У СЕРДЦА

Опыт динамичной статики.

Третью ночь

Нашим бешенством пляшут бесстыдные очи,

Очумелым тайфуном у сердца —

Набаты и взрывы,

И лязги и стук.

Пусть для других это – вкусный постельный кусочек,

Для меня – Магдалина, Пришедшая ночью к Христу.

Соскочивши с ума, мы у жизни легенду украли,

Цепи с ночи сорвали,

Блеснули уйти в Навсегда.

В серых сукнах недель

Менестрель

С гениальной актрисой сыграли

Перевитый огнями безумный последний спектакль.

Разве важно, что я – Дон-Кихот и игрушечный рыцарь?

Я же знаю, что стоит мне в Мир прокричать—

Сотням девушек пальцы кусать

И в истерике биться

От пылающей зависти к нашим угарным ночам.

Наши крики плетутся призывным узором фазановым,

Раскалённая сталь наших тел —

Ни стоять, ни лежать, ни сидеть.

И когда опустился шурша примелькавшийся занавес,

Вместо нас—

Только пепел сгоревших живыми людей.

Вы ушли как и те…

Как десятки, как сотни, как тысячи…

Будет снова мне сердце кровавить весна.

Но резцом Вашей страсти на многие месяцы высечен

На надгробии сердца кроваво-уродливый знак.

Вы ушли —

И усталые стуки реже.

И какое мне в эту минуту до гибнущих в буре Европ,

Если только что Я, понимаете – Я пережил

Новый всемирный потоп?

От махрового цвета души – обгорелые клочья,

Даже пепел

Танцующий ветер раздул.

…Пусть для других это – только постельный кусочек,

Для меня —

Магдалина, пришедшая ночью к Христу.

Март 1923.

Кременчуг.

ОХОТНИЧЬЯ АНАЛОГИЯ

Золотые щупальцы лунного шарика

Бороздят мою голову пятнами снов.

А в душе моей розовой – Южная Африка,

И я —

Охотник на глупых слонов.

Увешанный с пяток до носа оружием,

На лошадь – как в лодку веселый моряк.

А луна оплетет серебреющим кружевом

Эластичный (как женские груди) мрак.

Встречу тигра-ль, слона или точку колибри —

Эта ночь в меня дышет

Чудесами

Чудес.

Туда, где бритвой культуры выбрит

Для железной дороги девственный лес!

Из кадильницы далей

Мне ладаном,

Ладаном

Задышал огнегрудый циклоп-паровоз.

А на фраке небес – луною залатанном —

Муравьи голубые испуганных звезд.

И вдруг – кино-лентой – шумы, скакания!

Кашель ружей!

Упал карабин!

Под конем!

И над клеткой груди – чьей-то пулею раненый —

Слон уж лапу занес, обдавая огнем.

И слоновые глазки горят, как бенгальские свечи,

Предвещая, что хрустнет коробкой от спичек

Хоровод моих будущих дней.

…….

Как же мне проклинать тебя, жизнь и судьба сумасшедшая,

Что свою стопудовую лапу

Ты так часто заносишь над грудью моей?

Январь 1923.

Золотой кипяток

Этот сон – как ночь.

Эта ночь – как сон

Зацвела, чтоб меня душить.

Кто же я? – сумасшедший Поксон?

Гариссон

На экране твоей души?

А секунды летели расплавленным оловом

В нервы и в сердце, —

А сердце в крови.

И футбольным мячом я швырнул свою голову

В золотой кипяток Любви.

Раз’ярённые мысли (монопланы в аварии) —

Вверх ногами Шекспира, Ницше, Дюма.

Выкипал золотой кипяток в самоваре,

И сереющим пледом

Тьма.

Фиолетовый нож невиданных молний

Полоснул небосвод моей головы

(Пронырнувшая мышь).

Громы, штормы и волны.

Взрыв!

…И тишь.

Гробовая могильная тишь.

И конец.

И один…

Вы, конечно, уйдете

В одинокое, скользко-больное Вчера.

И никто не поймет, что на Вашей,

Вот именно – Вашей звенящей неслыханной ноте

Оборвались умолкнуть мои вечера.

Март 1923.

Предвечерие.

КОРОЛЕВА ЭКРАНА

Почему Вы не едете в Москву, заграницу?

Почему живете в глуши?

Из письма ко мне.

Много раз уже Вены, Нью-Иорки, Берлины

Завыванием труб меня звали, маня:

– Не пора-ль

Пастораль Азиатской картины

На гременье блестящих культур обменять?

Мир бесился, что я так бездумно, так рано

Свою душу швырнул в азиатскую степь.

Мне бы быть королем мирового экрана,

А не виснуть полжизни Христом на кресте.

Я бы мог в монопланах, моторах, экспрессах,

В мягких лапах авто – серебриться вперед.

Только знаю —

Дрессированный тигр прогресса

В тот же миг азиатское сердце сожрет.

Только здесь, в голубой допотопной обители

Хищным лапам прогресса меня не сдушить.

Так позвольте же быть мне его укротителем

В этих девственных чащах дикарской души.

В Бостоне, в Бомбее и в строчках Корана,

В костюмах Пакэна, как в струях огня,

Ночами скользит Королева экрана

И ищет кого-то,

Конечно – меня.

И в блесках моноклей скучающих фраков

Она Магдалиною отражена.

И режет глазами завесы из мрака

Стотысячный раз – уже чья-то жена.

Но толпы в цилиндрах

Слезинок не видели.

Не все-ли равно ей – Иван иль Артур?

Я знаю —

Она истерзалась по мне,

Укротителе

Грозного тигра гремящих культур.

Февраль 1923.

Глушь.

МАЛЬЧИШКА В СОЧЕЛЬНИК

Сегодня вспыхнуть елочным свечам в могилах

Огнями стареньких

Забытых детских сказок. —

И мне, мальчишке, о благих и злобных силах

Словами страшного

Наивного рассказа.

Сегодня в комнатке души – я старенький отшельник

Смывать обман и ложь,

Чтоб снова настежь дверца.

Разбивши корку лет, волчком пустить в сочельник

Десятилетнее танцующее сердце.

Я знал, что здесь,

Где пахнут медом шишки,

Под коркой лжи, измен и боли злого волка —

Смеется Лелька,

Солнечный мальчишка, —

И каждый год

В лачуге сердца – елка.

И каждый год дворец тоски его разрушен,

Огни свечей – как пальцы жалящего перца.

Но в темных ветках – вместо блещущих игрушек —

Пылающее собственное сердце.

Он целый вечер поросенком возле елки

Визжащим пажем тоненькой кузины.

….Но слишком больно в душу мне зеленые иголки

Знакомым ароматом пахнущих слезинок.

…………..

И только ночью —

В узенькой трепещущей постели

Мне корчиться

И выть как волк до света

О том, что я – большой,

Что у меня – усы, долги и «цели»,

Что это все —

Рождественский кошмар поэта.

Сочельник 1922.

24 ГОДА

Тучи красною шалью

Над лесами Твоими.

Душу пчелою жалит

Твое черноземное имя.

24 года

В черном предсмертном гриме

В дикую власть Тебе отдан

Плакал слезами Твоими.

Пил я с девчонками кофе

В залах большого веселья…

Есть-ли такие Голгофы,

На которых еще не висел я?

Только что, только что завтрак,

И уже моей жизни ужин.

Ни сегодня ни завтра

Я никому не нужен.

Только Восток мой новый

Знает, что в год из года

Мне, Леониду Чернову,

Плакать у черного входа.

Знает мой Друг небесный,

Что скоро народятся люди,

Для которых цветы мои – песни

Огненной Библией будут.

А сейчас мои четкие строфы

Прозвенят меня в муках веселья —

Искать невозможной Голгофы,

На которой еще не висел я.

Май 1923.

БАНТИК В БУРЬЯНЕ

Памяти Натали Волошиновой (†).

Стуки сердца – закоренелые грешники,

Рецидивисты девических мук.

Весною в жизни —

Сплошные подснежники,

А душа —

Ароматный луг.

На ковре веснопраздников – фиалки и лилии,

А садовник – малюсенький грех.

Голубые конвертики —

Ручейки легкокрылые,

Где журча кувыркается смех.

Каждый взгляд – Ниагара, куда как с разбега

Самоцветы улыбок в ресничных лучах

…Мне всю жизнь по прочитанным строчкам бегать,

Электрическим молотом

В юность стучать.

А потом

На эстраду степей—

Лето.

Визгом солнца Любовь —

В комфорта гамак.

И в душе – теплотою грудей согретый

Любовных безумий багровый мак.

И от зноя кусаний, от крика бессилий,

От пламени бедер, от вулканов в крови —

В душе увядают фиалки и лилии

Хрустальных улыбок

Робкой Любви.

А потом – Балериною осени ладан,

В паутину туманов – солнце-буян.

Каждый день тоской о весне залатан,

А на площади сердца —

Сплошной бурьян.

Барабаны души,

Бейте в смерть, барабаньте,

Все-равно мне ковра весны не соткать.

Но смотрите —

В бурьяне лихорадочный бантик

Не хотящего в смерть цветка.

Я помню – весною его потеряла

Гимназисточка с красным ртом.

Я —

Шерлоком по лугу души, а она уверяла,

Что найдем мы его

Потом…

И вот я нашел…

Но косматые ночи

Поседели снегами в алмазной глуши.

А я – как Любовь – запоздалый цветочек

В парники моей души.

И я знаю:

От зноя кричащих бессилий,

И от белых осенних туманов в крови —

В душе отцветают фиалки и лилии

Хрустальных улыбок

И первой Любви…

Сентябрь 1922.

ТОМЛЕНИЕ ДУХА

Все суета сует

И томление духа.

Соломон.

Сплетались и рвались взгляды.

Слова свистели как плети.

Хрустя скрежетали зубы

И грудь обжигала грудь.

А ты балериной черной

В каком-то кошмарном балете

Забилась в подвалы печали

И дико прервала игру.

Тонкой рукой диллетантки

Сердце как скрипку мучить,

Черным огнем твоих взглядов

Красные слезы сушить.

И вдруг, раскаленно крикнув,

Ты разорвала тучи —

Струнные нервы арфы

Нервные струны души.

Ты распахнула сердце

Визгам и лязгам конок,

В пледы тоски завернувшись.

Прыгнула в ночь – не моя.

А в мышеловке улиц

Плакал бездомный ребенок —

И всем, даже мне показалось,

Что это рыдаю я.

И мне уже странно верить,

Что в океанах жизни

В море томленья духа

Есть пароход Любви.

Сердце-маяк застонет,

Треснувший колокол взвизгнет,

И пароход забьется

В красных волнах крови.

Дернутся в небе ракеты —

Молний секундный танец,

В черном экране ночи

Вспышку уронит Борей.

И я начинаю верить,

Что Любовь – «Летучий Голландец»,

Просто – корабль-призрак,

Вечный скиталец морей.

Март 1923.

Последний концерт

Отуманенный облачной дымкою,

В иглах страсти, в терновом венце,

Я иду к вам, иду невидимкою,

Чтобы петь последний концерт.

Уже многие нити порваны

На душе у бродяги в Любовь.

Закружились бездомные вороны

У истлевших любовных гробов.

И какие пути мне назначены?

Пить-ли ласки арктических стуж? —

Околеть-ли у дымных прачешных

Человечьих надорванных душ?…

И теперь, отрываясь с кровью

Закружиться в земном колесе —

Выдираю сердце коровье

И швыряю над Миром висеть.

Вихревой каруселью заверчен,

В иглах страсти, в терновом венце —

Я,

Предвидя тайфуны и смерчи,

Об’являю последний концерт.

Апрель 1923.

ПОСЛЕ ШТОРМА СТРАСТЕЙ

Гению художницы Виктории Белаковской (Петроград).

Все-равно – так или иначе

После каждого шторма страстей

Мой корабль долго-долго чинится

В пристань души Твоей.

И когда от полночных бешенств

Парус в клочья и руль в куски —

Путь мой всегда намечен

В светлую гавань тоски.

Окровавлен Любовью прежней

Пью покой на Твоем плече.

Я всегда сумасшедший грешник

У престола Твоих очей.

Растерзавши меня у колонны

Те уходят, печаль затая.

Только Ты чудотворной иконой

Остаешься во мгле сиять.

И когда мое сердце – кратер,

Моя вера сильна и чиста: —

Ты придешь, Ты придешь, Богоматерь,

Чтобы снять меня с креста.

Апрель 1923.

Я ХОЧУ ЕСТЬ

Трагический примитив.

Небывалый случай!

Спешите! Недорого!

Открываю лавчонку – «Поэтическая Обитель».

Громадный выбор творческих восторгов!

Не теряйте случая!

Купите,

Купите!..

«Воскресшие Радости».

«Искание Счастья».

Спешите, покупайте за пол цены!

Для вас – за безценок.

Валитесь! Налазьте!

За фунтик ржаного —

Бессмертные сны!

Первая Любовь – немного дороже,

Но зато – какая сила,

Какая мощь!

200 кусков – купите! – ложе,

Где провел я с Музою первую ночь.

Я не смеюсь – совершенно серьезно:

Пуд вдохновенья – 300 кусков.

Покупайте! Покупайте, пока не поздно,

Самые свежие нервы и кровь!

Сахарин?

– Не имеется.

Брюки?

– Не держим.

Не хотите-ли лучше мой череп, надкостницу?

Есть самый лучший поэтический стержень.

Продаю вдохновенье —

Оптом и в розницу.

Для Вас – пол-лимончика Тоска о Небе.

(Почтенные граждане, не довольно-ли ржать?)

Полпуда крупы – За «Кометный Трепет»!

Нужно ж поэту любить и жрать.

Подходите!

Купите

Творческие муки

Совсем задаром – пуд пшена.

Вчера только с’ел

Последние брюки,

Теперь на прилавке —

Тоска…. и жена.

Золотые десятки?

Яблоки?

– Скисли!

Простите, не держим.

Зато – на вес:

Сумасшедшие взлеты гениальной мысли,

Гремучий огонь

Гениальных поэз.

Хотите? – чорт с вами! – 5 фунтов хлеба, —

Забирайте оптом:

«Динамо-любовь»,

«Квадрат решетки»,

«Дьявол на небе»

– Самые свежие нервы и кровь!…

Не хочешь, мерзавец?

Не нужно, грабитель?

Проваливай, падаль, подальше ржать!!

Гремя матерщиной,

Закрою обитель —

И снова сегодня

Не буду жрать!

Пойду в конуру

От голода пухнуть

сердце сжигать на всемирной тоске.

Но слушай, мерзавец:

– Душе не протухнуть,

Пока не почувствую сталь на виске!

…………….

…. А в голову молотом —

За сутками сутки,

Но мне-ли захныкать,

Мне-ль зарыдать?

Поцелую на камне следы проститутки

И брошу:

– Нам

Нечего больше продать…

Июль 1922

Украина.