Текст книги "Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду"

Автор книги: Леонид Фиалковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Штаб бригады, рота управления и медсанвзвод расположились в деревне Елхи. Личный состав роты технического обеспечения занял участок обороны вдоль правого края балки, рядом с «пэтээровцами», где вырыли за ночь ячейки и траншеи с ходами сообщения в балку.

На рассвете авиация противника нанесла бомбовый удар по боевым порядкам наших войск. Особого урона не причинила – почти всё и все были зарыты в землю. К бомбежкам привыкли. Следили за самолетами, и видно было, куда падают бомбы. Но каждый взрыв если не тело, то душу раздирал. Ответной стрельбы не было. Молчали зенитки. Возможно, их на этом направлении и не было. В последующем интенсивный артиллерийский и минометный огонь противника, особенно по балке, стал выводить из строя технику, загорались машины, появились раненые и убитые. Место падения снарядов и мин заранее нельзя было определить, и приходилось все время вжиматься в землю.

Под открытым небом в одном из ответвлений от балки развернул пункт сбора раненых, где оказывал им первую медицинскую помощь. Были у меня всего одни носилки. На землю расстелил один из тентов транспортной автомашины. Положил на край брезента комплекты шин и перевязочного материала, комплект «ПФ». Через плечо, как всегда, висела санитарная сумка. У повара выпросил котелок воды литра на два. Вот и все снаряжение и оборудование медицинского пункта. Венчал все это белый флажок с красным крестом, привязанный к деревцу.

Поступали раненые не только из нашей роты или бригады, но и из других частей. После оказанной медицинской помощи раненых отправлял на восток по балке на проходившие мимо любые транспортные автомашины других частей. Не все соглашались брать раненых. Воентехник Ген Александр направленным в водителя автоматом остановил одну бортовую машину, и под автоматом догрузили машину ранеными. «Куда их девать?» – спрашивал старший машины. Посоветовал в первый попавшийся на его пути медсанбат или госпиталь. Легко было советовать, а практически осуществить было очень сложно, как я неоднократно убеждался. Все это было не так просто. У них были свои задания. Предстояло отклоняться от основного маршрута движения, но что делать? Раненых нужно было вывозить из района боев, тем более что мы все отступали. Очень неохотно брали медицинские учреждения раненых из других частей и соединений. Сами задыхались. Объем помощи оказывался сокращенный из-за большого потока раненых и отсутствия хоть мало-мальски подходящих условий. Не хватало транспорта для эвакуации, ибо войска отступали с грузами и техникой.

Оставляли раненых проходившие мимо отступающие части. Мои протесты не помогали. Оставляли и уходили. Отправлять их в наш медсанвзвод не представлялось возможным. Он был где-то в Елхах, несколько в стороне от балки. Командир знал, что я с ранеными, но ни людей, ни транспорта мне не выделили. Не до меня, видно, было. Кто был в состоянии самостоятельно двигаться, отправлялся по дну балки на восток. Должны были как-нибудь выбраться. Я не мог отойти от раненых, не создал даже запаса воды. Имевшуюся в котелке воду давно выпили. В фляге осталось на несколько глотков, а раненые все просили пить. Да и солнце уже припекало.

Через небольшой промежуток времени сильные взрывы потрясли вокруг землю. Самолеты противника вновь бомбили район расположения наших танковых батальонов и других подразделений и частей. Подвергались бомбежке не первый раз. Каждая новая переносилась еще труднее. Вой входивших и выходивших из пике самолетов, свист летящих к земле бомб и сильные близкие взрывы в короткие промежутки времени, обдававшая жаром взрывная волна и колебания земли, передававшиеся телу, оказывали страшное парализующее воздействие. Внезапно вокруг все стихло. До сознания доходило, что прекратилась бомбежка, но оторваться от земли не было сил. Казалось, что не успеешь вновь прильнуть к ней и пощадившие тебя на этот раз осколки или пуля найдут тебя. Но тишина мгновенно прошла, будто вытащили затычки из слуховых проходов, и звуки войны вновь заполнили мое сознание и ощущение.

Нас еще обсыпало комьями земли, камушками, осколками предметов. По правой стороне балки услышали шум танковых моторов, более редкие пулеметные и автоматные очереди. Наверху балки заканчивался бой. Я приподнялся к верхнему краю. По ходу сообщения добрался до траншей, ранее выкопанных нами. Они были пустые. Наши, должно быть, отошли, хотя еще недавно занимали здесь оборону. Рядом со мной лег старший лейтенант – начфин роты.

– Где наши? – спросил я его.

– Недавно были здесь. Не знаю. Возможно, отошли к машинам.

Я застыл или окаменел от ужаса или страха. А возможно, это и не был страх. Появилась какая-то отрешенность, ватными стали руки, ноги. Не пытался ползти в овраг, да и не слушались ноги. Все всматривался вперед – считал. Мимо нас на восток ползли немецкие танки с белыми крестами, бронетранспортеры и колесные машины с автоматчиками. У некоторых машин были на прицепе пушки. Мы остаемся в тылу врага…

В степи дымились догоравшие немецкие и наши танки и машины. Вывороченная, искореженная в разных положениях и с колесами вверх разбросана была военная техника. Бой заканчивался в нашем районе и переместился влево от нас. Шел где-то возле поселка Елхи или еще восточнее. Стрельба слышалась глуше и дальше. Оцепенение прошло. Дошло, что наши отошли, вернее, сбежали и оставили нас.

Стал спускаться по ходу сообщения в балку, позвал начфина.

Старший лейтенант остался лежать. На оклик не отозвался. Вернулся к нему, перевернул лицом вверх. От переносицы маленькая струйка крови залила лицо. Он был мертв. Случайная пуля. На войне в подавляющем большинстве средства уничтожения случайные для каждого в отдельности и намеренные для всех. Я оттянул его из траншеи через ход сообщения в балку. Отходившие небольшими группами по балке красноармейцы помогли мне отнести тело его к пункту сбора раненых. Мимо отходила группа «пэтээровцев» из другой части. Увидев белый флажок с красным крестом, свернули с основной балки ко мне. Они несли на плащ-палатке тяжело раненного осколком в бедро, опустили его на тент и стали уходить. Я просил их не оставлять его, что исправлю повязку, наложу шину и пусть забирают, но они его оставили. Ответил лейтенант, видно старший группы, что как с остальными ранеными, так поступишь и с нашим, что очень спешат. И они ушли по балке.

Я побежал от ответвления к основной балке, к месту стоянки нашей роты. Никого не было. Машины, летучки, тягач ушли по дну оврага на восток. Я вернулся к раненым. Поправил повязку и наложил из ветвей шину раненному в бедро. Только сейчас заметил, какая необычная тишина стояла вокруг. Как могли меня оставить? Присел и задумался. Как же выбраться? Что я мог придумать? Можно было по балке уйти на восток к своим, как же быть с ранеными?

Двух сравнительно легко раненных отправил своим ходом, они могли идти. Сказал им, что помогут им в пути. Остались двое наших раненных в нижние конечности, один в плечо и лопаточную область, тяжело раненный в бедро и труп начфина.

По дну основной балки спешно еще отходили на восток одиночки, по несколько человек, и группы красноармейцев, нагруженные противотанковыми ружьями, автоматами, боеприпасами. Я упрашивал их помочь вынести раненых, но они спешили, проходили мимо. Кто-то оставил неполную флягу с водой, что оказалось очень ценным для раненых в этот знойный полдень. Особенно тяжел был раненный в бедро. Беспрерывно, тихо стонал. Все просил пить. Он и эту флягу выпил. Решил приготовить из жердей и брезента носилки, на которых можно было вынести раненых и тело убитого. В кустарнике вырубил двухметровые палки. Раненый подсказал, что удобнее применить плащ-накидки. Их можно было собрать на поле боя. По ходам сообщения выбрался из балки к траншеям. По степи метрах в трехстах от балки шли на восток немецкие войска. Когда колонна отошла на более отдаленное расстояние, я ползком пробрался к местам бывших артиллерийских батарей. Рядом с исковерканной техникой лежали трупы наших красноармейцев. Пятна крови на телах были облеплены крупными мухами, обычно досаждавшими животным. Подобрал два автомата с дисками, сумку с ручными гранатами. Плащ-накидки не решился снимать с трупов, также не посмел дотронуться до фляг на ремнях. Спешно пополз обратно в балку. Шел до раненых с трудом, ноги подкашивались, автоматы и сумка с гранатами казались непосильным грузом. Раздал раненым в ноги по автомату, рядом положил сумку с гранатами. Рассказал, что видел. Один из них предложил мне все-таки подобрать накидки на поле боя для носилок. Из них удобнее всего делать носилки. Не мог я решиться вновь вернуться к трупам. Обложились карабинами, автоматами и гранатами на случай, если враг завернет сюда. Нам ничего другого пока не оставалось. Решили живыми не сдаваться. Отрезали от тента для носилок три куска брезента приблизительно размером метр на два. Принес куски проволоки, и стали ими крепить брезент к палкам. Временами в тишину врывался справа от балки гул моторов машин, танков – шли немецкие войска на восток. Над нами пролетали «юнкерсы» и «хейнкели» с присущим только им прерывистым гулом. Шли по направлению к Сталинграду. Мы разговаривали шепотом, казалось, что нас могут услышать. Не прекращались стоны раненного в бедро. Он все просил пить, давал только ему воду маленькими глотками, наконец, вода кончилась. Носилки были готовы, но никто из наших мимо не проходил. Мы все ждали, на что-то надеялись.

Проклятое чувство жажды. Мне, здоровому человеку, очень хотелось пить, мучительно хотелось. Несмотря на всю опасность нашего положения, мысль о воде не выходила из головы. А как же раненые? У них была большая физиологическая потребность в воде. Мучительно было слушать стоны раненного в бедро и единственные различимые слова: «Пить, пить, пить…» Я все не решался обыскивать трупы ради фляги с водой, хотя эта мысль все глубже врезалась в сознание.

Где-то подспудно еще возникала мыслишка: «Ты можешь уйти по балке. Может быть, еще выберешься к своим». И тут же вторила ей другая мысль: «Как оставить раненых и таких беспомощных?» – «Ты им уже ничем не поможешь и сам погибнешь». – «Я не знаю этих людей. Они мне совсем чужие. Но почему-то я не сделал ни одного глотка воды и всю отдал им. Их жизнь в какой-то степени в моих руках, а судьба у нас общая. Оставить их – значит предать… Как же потом жить, если суждено будет остаться в живых?»

Ход моих мыслей, видно, разгадал один из раненых:

– Ты бы мог, доктор, выйти по балке к своим и взял бы раненного в плечо. Ходить он может.

– А как же вы? И он не дойдет – потерял много крови, свалится в пути.

– Ноги целые – дойдет. А нас вытащи на основную дорогу по балке, замаскируй и оставь. Если будут идти наши – окликнем.

– Может быть, тебе удастся вернуться с каким-нибудь транспортом за нами, – сказал другой.

– В суматохе нас забыли. Думаю, что вспомнят, не один же я был. Знали, что с ранеными. Если дорога по балке не перерезана немцами, то за нами придут, – не совсем уверенно ответил я им.

Солнце клонилось к горизонту. Становилось прохладнее, а пить хотелось не меньше. Невыносимо стало слышать стоны тяжелораненого и непрерывную мольбу: «Пить, пить, пить…» Я оставил их и пошел к обрывистому краю оврага, выбрался наверх и пополз к позициям одной из артиллерийских батарей. У застывших уже трупов срезал с ремня две фляги, у которых при взбалтывании определялась жидкость. Подобрал одну плащ-накидку, несколько рожков с патронами для автомата и пополз к своим. В одной фляге, более полной, была вода теплая, затхлая, но пошла по кругу. В другой фляге был разбавленный спирт. И он нашел применение.

Мы ждали и на что-то надеялись. За разговорами наступили сумерки. Тишину прорвал возрастающий гул мотора. Раздавался он с востока. Я взял автомат, вышел из ответвления к основной балке и затаился. По балке шел тягач, остановился там, где раньше располагалась рота. Раздался голос:

– Доктор! Где вы там? Я за вами!

Я узнал голос Саши Цветкова. Он приподнялся над сиденьем и всматривался в нашу сторону.

Вышел из укрытия к нему.

– Вы с ранеными?

Я кивнул и показал рукой, где они расположены.

– Быстро надо выехать, пока дорогу не перерезали.

Погрузили раненых, тело старшего лейтенанта, медицинское имущество, примитивные носилки, оружие и по дну балки последовали на восток.

– Наши выходят из боев и собираются в Бекетовке. И мы туда поедем, – объяснил мне обстановку Саша.

Ехали уже в темноте. К полуночи добрались без приключений до Бекетовки, где был пункт сосредоточения остатков бригады. По приезде спросил Сашу, кто его послал за нами. Он ответил, что услышал от ребят, что доктор с ранеными остался в балке, и поспешил на выручку. Хотел обратиться к командиру, но передумал, побоялся, что не разрешит. Поделился с Воропаевым. Тот направил его к командиру. Через какое-то время сказал Воропаеву, что не нашел командира, но решил ехать.

– Ты мне ничего не говорил, и я об этом ничего не знаю, – сказал Воропаев ему.

Решение Саша принял самостоятельно, поехал один на свой риск уже в тыл врага выручать товарищей. Возможно, этим поступком он нарушил что-то уставное. И в то же время совершил героический поступок. Он не думал о подвиге. Товарищ был в беде, и он бросился на выручку. Я не связан с Сашей ни родством, ни особой дружбой. Мы просто однополчане, люди одной судьбы и цели.

В подавляющем большинстве воины старались делать свое дело как можно лучше. Некоторые делали больше, чем могли, и становились героями заметными или скромными, оставшимися в тени. Саша принадлежал к последним.

Среда, 2 сентября 1942 г. Южная окраина Бекетовки.

Всю ночь на 2 сентября остатки бригады с боями выходили из занимаемых позиций, отбиваясь от наседавшего врага, и собирались на юго-западной окраине Бекетовки. Оставшиеся в живых командиры батальонов, рот и взводов или заменившие их курсировали по намеченным маршрутам выхода своих подразделений из боев и направляли их в назначенные пункты. При возможности вытягивали технику, в основном летучки и автотранспорт – средство передвижения личного состава. Танки, покореженные и горевшие, остались на поле боя. Боеприпасы, противотанковую батарею сдали 13-й танковой бригаде. Все горючее, а его осталось мало, вывозили с собой. Происходило это под пулями, снарядами и бомбами наседавшего противника. Вскоре стал ощущаться недостаток в бензине. Начальнику ГСМ получить его не удалось – приехал ни с чем. Склады горели, и горючее выдавали по особой разнарядке, в которую наша часть не попала.

К утру несколько прояснилась обстановка. Все танки, тягачи, тракторы остались на полях сражения на подступах к Сталинграду, как и большая половина колесных и специальных машин-летучек. Танкисты в большинстве своем погибли. Часть из них, раненые и обожженные, попали в медсанбаты дивизий, с которыми взаимодействовала бригада, и в полевые госпитали 64-й армии, минуя медико-санитарный взвод, где велся учет раненых. Таким образом, многие попали в число пропавших без вести. Оставшихся в живых членов танковых экипажей в батальонах можно было пересчитать по пальцам. Более двух третей состава потеряли танковые батальоны. Немногим меньше половины – рота управления, инженерно-саперная рота. Более одной трети – рота технического обеспечения. Всего за неполный месяц 363 человека: убитыми – 83, ранеными и обожженными – 181, пропавших без вести – 99 (данные из формуляра).

В последующем некоторые из пропавших без вести как-то находили бригаду и возвращались в подразделения. Существовала особая тяга выздоровевших раненых к своим частям. Шли на разные ухищрения, большой риск, иногда и на дезертирство из госпиталей или резервных частей, чтобы вернуться в свою часть.

Подполковник Иванов зачитал личному составу роты выписку из приказа командующего Юго-Восточным фронтом от 1 сентября 1942 года, где указывалось, что 254-я танковая бригада выводится в резерв фронта для пополнения. Бригаду переправить на левый берег Волги в поселок Рыбачий (Новый) для доукомплектования личным составом и материальной частью.

Нам стало официально известно, что вышли из боев, что будем переправляться на левый берег Волги, что получим пополнение и что предстоят новые схватки с врагом.

К рассвету людно стало возле полевой кухни. Все с нетерпением ждали горячей пищи, которую за последние несколько суток и в глаза не видели. С завтраком запаздывали, так как с большим трудом нашли пригодную для приготовления пищи воду. По пути следования и в районе расположения вода из колодцев была вычерпана проходившими воинскими частями и беженцами.

Неподалеку от кухни сидели группками в одинаковых темно-синих пилотках дети школьного возраста, укутанные не по росту большими пальто, одеялами, платками, из-под которых выглядывали шустрые глазенки. Ночь была прохладной, и дети, видно, подзастыли. Некоторые стали вылезать из своих теремков – и, поеживаясь, бегали в кусты. На многих были надеты когда-то белые сорочки. На шее красные галстуки. Ребята грязные, измученные и очень голодные. Две девушки постарше, должно быть пионервожатые, подошли к кухне и попросили для ребят кипяток. У них остались только сухари, которые им дали в одной воинской части. Дети уже много дней не ели ничего горячего. Как они рассказали – это уходил на восток к Волге от наступавшего врага один из эвакуированных пионерских лагерей из какого-то района Черноморского побережья. Вначале их эвакуировали поездом, но его бомбили под Ростовом, где они на какое-то время застряли. Погибло там немало ребят и воспитателей. Когда враг подходил к Ростову, их отправили на грузовых машинах. Потом и машины обстреляли из самолетов в междуречье между Доном и Волгой, где похоронили несколько ребят. Машины и запас продуктов сгорели. Много десятков километров они шли пешком по калмыцкой степи вместе с толпами беженцев. Обувь износилась, запасная одежда и смена белья сгорели при бомбежке. Трудно было без пищи и воды. Среди них было много детей других государств, не знавших русского языка. Они отдыхали в пионерском лагере вместе с нашими детьми. Старшие этой группы – женщины ушли куда-то хлопотать о дальнейшей судьбе детей. Красноармейцы и командиры окружили детей, начали раздавать им небогатые свои сбережения: то сухари, то консервы, то пачки концентратов, то кусок мыла. Вдруг раздался голос: «Накормим детей горячей пищей! Это же наши дети!» Поддержали и остальные. Дежурный по роте по поручению всех присутствующих доложил командиру о решении личного состава. Он предупредил, что времени не будет приготовить еще один завтрак, скоро выступать. Согласились. Тогда он дал добро. Красноармейцы стали отходить от котлов, кое-кто захватил только кипяток в котелок и сухари. Одиночками еще подходили воины к кухне и шумно спрашивали у поваров, почему не кормят «служивых», и когда повар Харитонов отвечал, что «служивый» народ отказался от завтрака в пользу детей и когда доходил смысл сказанного, остальные «служивые» молча отходили от котлов.

Дети не поверили, что их вдруг будут кормить настоящей солдатской кашей, которую давно не ели и настоящие солдаты. На призыв: «Налетай к солдатским котлам!» – никто не двинулся с места, хотя глаз не сводили с исходившего паром и столь манящим запахом котла. Пионервожатые построили ребят и гуськом повели к котлам. У них оказалась и посуда: то кастрюлька, то миска, то чашка или консервная банка. Не у всех были ложки, черпали сухарями, собирались группками на одну кастрюлю и на одну ложку. Когда ребята уплетали кашу, красноармейцы и командиры стали собираться вокруг них, и надо было видеть просветлевшие лица взрослых людей – будто бы кормили собственных детей.

Возможно, каждый в это время вспоминал своего ребенка, братика или сестричку и представил их на месте этих детей. Судьба и вид исстрадавшихся детей больно пронзили сердца этих взрослых, мужественных людей, только что переживших смерть. У многих выступили слезы на глазах. Это были и слезы отчаяния, и слезы гнева, и слезы клятвы: отстоять нашу землю, нашу Родину любой ценой.

Над Сталинградом полыхало зарево пожарищ, и все отчетливее слышны были глухие взрывы авиабомб. Мы двигались туда, в это пекло, ибо должны были выйти на переправу в назначенный нам срок.

После полудня колонна наша вышла в район Купоросное, где был большой привал. Штаб и все подразделения бригады ушли дальше на север и расположились где-то на южной окраине Сталинграда. Взяли с собой столько машин, чтобы разместить оставшийся личный состав и ограниченное количество продовольствия, снаряжения, горючего. Все остальные исправные и неисправные машины, летучки, склады с остатками продовольствия и вещевого имущества оставили при нас – роте технического обеспечения. Предстояло все перетасовать и разместить на минимальное количество машин. Шел спор за ограничение на погрузку ремонтного имущества, многое оставляли. Так и наступила ночь. Рассосались по машинам и подремывали где кто сидел. Еще до рассвета последовала команда: «Заводи!», и колонна двинулась в темноту.

Четверг, 3 сентября 1942 г. Южная окраина Сталинграда.

Рано утром наша колонна прибыла на южную окраину Сталинграда, где сосредоточились остатки бригады. Двигались по горевшим улицам, среди развалин, сквозь дым, гарь. Город горел. Остановились в каком-то районе с одно– и двухэтажными домиками с садами и ягодниками. Воинских частей было вокруг много. Рядом стояли зенитные установки, возле них мелькали женщины в военной форме. Техника стояла во дворах, на улице. Нашим ремонтникам работа находилась – приводили в порядок транспорт наш и других подразделений бригады.

Мне передали, что в медсанвзводе бригадный врач Раппопорт собирает на совещание всех медицинских работников. Я направился туда. По дороге местами встречались участки улиц с уцелевшими домиками, фруктовыми садами, с палисадниками, цветниками, огороженными заборчиками. Но в подавляющем большинстве шел мимо еще дымившихся развалин. На некоторых участках улиц лежали опрокинутые деревья, столбы электропередач, преграждая путь. Единичные большие воронки от взрыва бомб. Разрушенные догоравшие домики. Стоял запах гари, пепла. Северо-восточнее нас город был окутан сплошным колпаком черного дыма. Местами, особенно сверху, – клубами белого дыма. Эта масса периодически вздрагивала от раздававшихся взрывов, как живое существо. Между домами и деревьями виднелась водная гладь Волги.

Медсанвзвод разместился в добротном большом деревянном доме с цветником у крыльца и фруктовым садом во дворе. Там же была и детская площадка: качели, карусели, игрушечные домики, зверюшки из глины, которых опоясывали рядом выкопанные траншеи. В доме развешаны рисунки зверей, реки, лодок, детишек, солнца. Рисовали, видно, дети. В шкафах – игрушки. По всей вероятности, здесь размещался детский сад. Детей и гражданского населения не было видно поблизости.

Все были в сборе, я пришел последним – возможно, меня и ждали. Здесь собрались все те, кто был и в Костырево в момент сформирования. Бригврач открыл совещание в доме, в одной из больших комнат. Вначале выразил искреннее удовлетворение и радость, что видит всех медработников живыми в полном здравии. Военфельдшер 1-го танкового батальона получил легкое ранение и надеется, что вскоре вступит в строй. Познакомил нас с обстановкой. Далее сказал, что командирам подразделений приказано представить особо отличившихся к правительственным наградам. Считает, что все медицинские работники достойны наград. Затем объявил, что приступает к краткому разбору работы медсанвзвода и отдельных медицинских работников и поставит задачи на ближайшие дни. Более подробный разбор сделает за Волгой уже с новым пополнением. Его выступление внезапно прервало несколько сильных, хлестких взрывов. Посыпалось оконное стекло, штукатурка, тряхнуло здание. Очередная бомбежка.

Он скомандовал: «Всем в траншеи!» – и побежал во двор. Раздавался гул пролетавших самолетов, стучали зенитки. Я с санинструктором медсанвзвода Ивановым остались в комнате, где проходило совещание. Вдруг очередной сильный взрыв потряс дом: как-то в один миг сильно хлестнуло, обсыпало нас осколками оставшегося в окнах стекла, запорошило штукатуркой и отбросило нас к стене. Мы инстинктивно вжались в угол.

Все стихло, затем послышались крики во дворе. Вскочили, стряхнули с себя осколки стекла, глину, мел и выскочили во двор. Увидели развороченную траншею и наповал убитого бригврача. Рука вместе с лопаткой была выворочена из туловища. Зияла в грудной клетке сзади большая, глубокая рана с видневшейся легочной тканью. Рядом нашли небольшой сапог с частью нижней конечности и клочья обмундирования в крови и песке. Это все, что осталось от санитарного инструктора медсанвзвода Люды. Надо было так случиться – прямое попадание сравнительно небольшой бомбы в то место траншеи, куда вскочил бригврач Раппопорт и санинструктор Люда. Остальные были присыпаны землей, ранений не получили. Мы все оцепенели. Не укладывалось и не хотелось верить, что такое вдруг случилось, хотя навидались и пережили многое.

Метался по двору санинструктор Иванов – разыскивал останки Люды. Продолжались взрывы бомб в городе севернее нас, где полыхало зарево огромного пожарища. Не прекращался гул самолетов, рядом раздавалась стрельба зениток. Все это будто никого не касалось, настолько поразила случившаяся на наших глазах гибель наших коллег. Иванов ничего не нашел. Положил возле себя сапог с остатком ноги Люды. Сел возле крыльца, зажал голову руками и застыл в такой позе. Майя стояла в траншее, руки в кулачках прижаты к груди и уставилась в рядом лежащее искореженное тело Раппопорта. И мы все остальные застыли от ужаса, горя утраты, беспощадности и жестокости войны. Откуда-то вышел доктор Гасан-Заде с плащ-палаткой, халатами в руках. Подошел к телу погибшего и без слов кивком головы позвал остальных. Подошли я, Модзелевский, Шепшелев. Расстелили рядом плащ-палатку, положили тело Раппопорта, остатки одежды Люды и ее ногу, накрыли халатами. «Всем ехать к себе», – тихо сказал Гасан-Заде. Стали расходиться. Я был без машины. Решил добраться до штаба бригады, а оттуда попутными к себе. В городе продолжались взрывы бомб и снарядов.

Пока собирался идти, услышал рыдания. Майя облокотилась на край траншеи, голова лежала на руках, хрупкое тело содрогалось от рыданий. Я с ней еще не обмолвился ни словом. Хотелось подойти сейчас, успокоить, утешить. Как – еще не знал. Сам был потрясен. Подойти к ней не решился. Как она среагирует, как другие? Наваждение какое-то. Ничего не придумал – подошел к врачу Панченко и попросил, чтобы успокоила Майю. Она к ней подошла, что-то говорила ей, а та еще больше стала содрогаться от рыданий. Я подошел к ним, спрыгнул в траншею, на руках приподнял это хрупкое, трепещущее нервной дрожью создание и вынес по ступенькам из траншеи. Как ни хотелось выпускать ее из рук, но пришлось поставить ее на ноги. Она, видно, не поняла, что с ней происходит, где она. Панченко обняла ее и повела в дом. Я завидовал всем тем, кому по службе предстояло быть с ней рядом. Вздохнул глубоко и решительно направился к калитке.

У крыльца на корточках сидел Иванов и раскачивался с прикрытой руками головой. Я направился к нему, но меня задержал Шепшелев, взял за руку, отвел и сказал: «Не трогай его, пусть выплачется. У него с Людой была любовь».

Продолжалась массированная бомбардировка города, что становилось уже привычным и не отвлекало от случившегося. Из головы не выходила эта нелепая гибель коллег. С Раппопортом у меня был доверительный разговор еще в Костыреве, где бригада формировалась. И после разъезда 74-й километр он мне с сожалением сообщил, что командир мой забрал из штаба бригады им же оформленные на меня наградные документы. Это был рослый, симпатичный, хорошего телосложения мужчина под 30 лет, подтянутый, в ладно сидящем на нем обмундировании. В петлицах – одна шпала. Служил он в Белорусском военном округе, где и застала его война. Медсестра Люда также была в бригаде со дня формирования – месяц с небольшим.

В штабе попутной машины не оказалось, и я пешком пошел к себе в подразделение. Шли непрерывные воздушные бои над городом. Все больше встречались в пути очаги крупных пожаров, горел дом за домом. Их не тушили. Не было воды. Водоснабжение централизованное и канализация были нарушены. Встречались единичные гражданские люди, несшие в ведрах воду из Волги.

В этот вечер политрук Титов зачитал нам приказ № 4 войскам Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.

Командующий и член Военного совета этим приказом выразили крик души народа к своим воинам отстоять Сталинград.

Мы и так понимали, что положение наших войск в целом крайне тяжелое. Одного воззвания недостаточно. Нужны были новые части и вооружение. За нами не станет. И не покидала мысль, почему нас так теснят и бьют. Откуда столько сил у врага? Удержимся ли?

Пятница, 4 сентября 1942 г. В ожидании переправы.

Все жили ожиданием переправы на левый берег Волги. Разговоры и действия шли вокруг этого. Определили транспорт и имущество, которое берем с собой. Оставили самое необходимое. Назначенное нам место переправы в районе южной окраины Сталинграда отменили. Причалы и подход к ним были разбиты вражеской авиацией, и эта переправа стала непригодной для выполнения своих функций. Переключили на район Купоросное, куда убыли все подразделения бригады, кроме нас. Там постоянно дежурил и наш представитель в ожидании очереди.

Как и в нашем районе на южной окраине Сталинграда, так и в районе Купоросное подступы к переправам и местность вокруг на большом расстоянии были забиты машинами с людьми, большим количеством беженцев. Весь этот поток пытался перебраться за Волгу. Подступы к переправам были оцеплены войсками, и без специальных пропусков никого не допускали.

Вражеская авиация, артиллерийские снаряды врага вносили коррективы, выводили из строя переправы. Графики их работы нарушались, сроки эвакуации затягивались. Остатки войск, потоки раненых и гражданское население все подходили и скапливались живыми массивами на большом пространстве вдоль Волги. В эту массу вливались прибывавшие свежие войска. Все это бомбилось с воздуха и подвергалось артиллерийскому и минометному обстрелу подходившими к Волге немецкими войсками. Мы уже знали, что в северном районе Сталинграда фашисты более недели назад вышли к Волге, хотя официально об этом не говорилось и не писалось, и Совинформбюро пока ничего не сообщало.

Шли разные толки. Командование ничего не сообщало. Газет не читали, их не было. Поговаривали, что немцы заняли большую часть города и многие наши дивизии обороняются в окружении.