Текст книги "Против справедливости"
Автор книги: Леонид Гиршович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Леонид Гиршович
Против справедливости
© Л. Гиршович, 2021
© Н. Агапова, дизайн обложки, 2021
© ООО «Новое литературное обозрение», 2021
«Радуйся…»
Повесть
От евреев святое благовествование
Все события и имена в этой повести вымышлены. Сходство с реально существовавшими лицами случайно.
1
– Яшка!
Нет ответа.
– Яшка!
Она стояла на пороге. Пора класть засов. Опять ему на крыше спать.
– Я-а-а-шка!!
– Да хорош разоряться, – послышался за спиной голос Якова – Кубы по-домашнему. Яшками кличут в этих краях Иосифов. Но и Иошуа – тоже Яшка. Пишется «Иошуа», говорится «Яшуа» – как «Ярусалим», как «явреи». Галилею, сиречь губернию, выдавало аканье. Завидя паломников из Галилеи, обыкновенно на Пасху, жители Иудина града говорили: «Ясусики п’нааехали с губернии».
– Я-а-а-шка! – Мэрим в последний раз вгляделась во тьму, после чего со знакомым грохотом заложила засов. Дом заперт до рассвета – от грабителей, от бесов. «Слава Богу, что не от змей и скорпионов, как в горах Иудейских», – и она трижды прошептала:
– Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира… – дальше она не знала и произносила это троекратно. Она совсем не знала еврейского. Яшка – тот знал, лучше их всех. Поэтому Куба и злился. Взрослый мужчина, а ребенок больше евонова знает. Реб Ёсл говорит, что подзабыл с годами, но ясно, что никогда и не знал, иначе б не забыл.
Она легла, закрыла глаза и стала ждать. Наконец-то! Скребущий звук с наружной стороны скоро сменился шумом и возней на крыше. «Как всегда немытый спать пошел. Ничего, скоро начнутся дожди. Ладно, главное, что он дома».
Облегченно вздохнула, повернулась на другой, счастливый, бок и заснула. Ей снилось, что Яшка маленький еще, а крыша – его кроватка, чуть покатая, чтоб зимой вода стекала. А чтоб Яшка не скатился, по краю загородка, Юдька хочет ее спилить. «Он уже большой, ему не нужно». – «Да ты что! Сам ты большой». Но Юдька смеется:
Идише мамэ
Писается самэ…
– пока загородка не грянулась оземь, отчего она проснулась.
Это реб Ёсл отодвинул запор. Он раньше всех встает – она позже всех ложится. Поэтому запирает она, отпирает он. Женское помещение было очень маленьким, Мэрим – единственная женщина в доме.
Уже светло, уже реб Ёсл помолился, он человек богобоязненный. Но больше всех, кажется, он боится своего сына Якова – Кубы, который старше Мэрим. Она родила Яшку в четырнадцать, и ребята кричали хором – и Куба, и Юдька, и Шимик, и другой Яшка – Ёсий, младший из братьев: «Идише мамэ писается самэ, какается тоже, никуда не гоже».
Яшка всегда спал отдельно, сперва с нею, потом в прихожей. Ей казалось, что маленьким он вообще не засыпал – эдакий яхи-встахи. Всё, уже вроде бы тихо – а стоит ей только повернуться: «Мати!»
Она рассказывала ему истории на сон грядущий, которые складывались в одно целое. Сама Мэрим не могла больше отличить быль от выдумки. Звездный песок запорошил глаза. Месяц в игольчатой радуге. По ночной пустыне шли верблюды, груженные царскими дарами, а звездочеты прорицали с башен: «Новый царь родился в Вифлееме…».
– Это не в том, в другом Вифлееме, да мам? В настоящем.
– Да, Яшенька, да, мир зол зайн[1]1
Мне воздастся (за тебя).
[Закрыть].
Галилейский Вифлеем, что располагался по соседству и в котором, по правде говоря, родился Яшка, – дыра вроде Ноцерета. Но в ее фантазиях он превращался в далекого иудейского тезку, куда они якобы ходили переписываться в царствование Ирода.
– Это не тот Ирод, который у нас сейчас, да, мам? А страшный-престрашный…
– Да, майн кинд. Сейчас Ирод хороший. Спи. А про того я тебе потом расскажу.
– Нет, сейчас, пожалуйста. А то я никогда больше не усну.
– Хорошо. Но это последняя история. И больше не проси. Обещаешь?
– Честное слово.
– Хорошо, рассказываю. Ты еще был у меня под сердцем, когда от самого Кесаря к царю Ироду прибыл гонец: «Хочу знать, – пишет Кесарь, – сколько в земле моей человек – мужей, жен?»
– И сколько человек детей – тоже, да, мати?
– Да, всех-всех. Каждый должен переписаться по месту рождения. А реб Ёсл из колена отца Божия, как я. Мы и оправились в иудейский Вифлеем, откуда все цари…
– Но не Ирод.
– Нет, не Ирод – только хорошие цари.
– Но и хороший Ирод – тоже нет.
– Нет. Только цари иудейские, а наш – галилейский Ирод.
– Да, он Царь Галилейский. Царь Иудейский – не он. Значит, пришли вы туда…
– Ну, пока искали, где регистрируются Иосифы, пока отстояли очередь, уже стемнело. Надо где-то заночевать. Мест в гостиницах нет. Хозяин нам сдал угол, с коровами, овцами – там ты и родился. Ангелы над тобой склонились и приняли тебя из сердца моего. Им на подмогу с небес спускались рати – еще и еще, охранять тебя от змей и скорпионов, их много в земле Иудиной. Ангелы, как привидения, от них свет неземной разлился…
– А пастухи? Ты про них не рассказала.
– Да, там на поле пастухи были, ночные сторожа. Увидали свет, ни на что не похожий. Перепугались до смерти. «Бежим!» А это Ангел в пути. «Мир вам и благословение, – говорит Ангел. – Радость какая. Новый царь родился, Спаситель вам всем. Пойдите в тот коровник, там младенец спит в ясельках, запеленатый». Когда ангелы улетели обратно на небо, пастухи решили: «Надо пойти посмотреть». Погнали они свое стадо по улице, на которую Ангел указал, и там в хлеву видят: мы втроем, я с тобою и твой отец…
– Но ненастоящий.
– Нет, ненастоящий. Настоящий, ты знаешь Кто.
– Да, знаю. Ну, дальше.
– А пастухи вернулись и рассказали другим пастухам, те – третьим. Пошла молва: родился Царь Иудейский, долгожданный, и ангелов тьма-тьмущая, светло, как днем. Дошло то до Ирода. «Как, Царь Иудейский? – закричал он. – Я – Царь Иудейский». Испугался и приказал всех младенцев вифлеемских, которых кормят грудью их матери, мечами зарубить.
– Только мальчиков…
– Только. Солдаты Ирода, как звери, врывались в дома, грудных детей убивали. Я тебя сеном прикрыла. Они врываются: «Ты, дед, кто таков?» – спрашивают реб Ёсла. – «Из Ноцерета галилейского». – «Сами слышим, что галилейского». – «Пришел переписаться». – «А тут чего прячетесь?» – «Мы не прячемся. В гостиницах мест нет. Вот дочка и надоумила: пойдем, по домам поспрашиваем. Может, пустит кто старого человека. Лучше, чем на ветру под открытым небом спать». – «А она тебе дочка?» – «А кто еще? Не по силам из Галилеи одному идти, без провожатого. Жена, благословенной памяти, умерла, сыновей Бог не дал». А я ни жива ни мертва, молю Боженьку, чтоб ты, Яшенька, не заплакал. Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира, благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира, благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира… Но ты тихонечко лежал, Ангел губки тебе держал. Так и ушли они. А теперь – спать.
– Нет, еще одну историю. Расскажи, как ты родилась – сначала ходить не могла, думали: так и будешь ползать, как змееныш в пыли. А ты вдруг по ступенькам дома молитвы взбежала, не оборачиваясь.
– В следующий раз.
– Ну, мати… ну, только одну, совсем коротенькую…
– Нет. Ты обещал, что после этой будешь спать.
– Я не говорил: «да». Я сказал: «честное слово». А честное слово врать готово. Поэтому никогда не клянись. И пусть твое «да» будет «да», а «нет» – «нет». Ну, пожалуйста, вот такусенькую, с капелюшечку моей крови.
Тот еще мальчик.
2
Время, когда он не давал спать, и само уже золотой сон: «Мати, а расскажи, как…». Теперь не давал уснуть страх за него. По целым дням где-то носится, не кормленный. «Женщина, – взял за правило так ее называть, сперва в шутку, потом вошло в привычку, – женщина, Господь позаботится, чтобы птичкам небесным было что поклевати».
В школе жаловались, что Яшка не моет рук перед едой. «Лучше, – говорит, – есть грязными руками, чем питаться грязными мыслями». А еще изводит меламеда (учителя) каверзными вопросами.
– Мори́!
– Чего тебе, Яшуа?
– Не рассеет ли мори́ мрак моего неразумения?
– И чего же ты не разумеешь – чего?
– Некто взял в жены племянницу свою, доводясь ей деверем.
«Опять двадцать пять», – думает учитель.
– А сказано: наготы дочери сестры твоей не открывай, ибо это нагота сестры твоей. И наготы жены брата твоего не открывай, ибо это нагота брата твоего. Где слова осуждения?
От учителя требовалось не больше и не меньше как осудить правителя Галилеи, «хорошего Ирода».
Учитель парировал жестоко:
– А там еще сказано, что сын бляди и до десятого поколения не войдет в собрание сынов израилевых. Да или нет?
– Да. Мори́ не сказал, кто из нас бен зонá, – глядя своими ясными наглыми глазами, Яшка переходил на еврейский, который знал не хуже арамейского, одному Богу известно откуда, и уж точно своими познаниями превосходил учителя. – Ми ху бен зона?
– «Кто, кто», на кого указал Майсей-рабейну – вот кто. А ты в кого пальцем тычешь, Яшуа бен… – меламед многозначительно помолчал, пожевал как бы в сомнении, – …бен Ясеф? И не вздумай отвечать! Сперва выйди и хорошенько подумай.
Яшкины успехи из целебного масла превращались в кипящее: с такой воинственностью страшно быть первым учеником.
Рождение Яшуа – тема щекотливая, принимая во внимание годы реб Ёсла, неоперившуюся юность Мэрим и злые языки. Грех, не будучи искуплен подобающим наказанием, пятнал каждого из братьев: Якова – Кубу, который без пяти минут старший в доме; «дохлого» Яхуду – Юдьку, не вышедшего ростом, перемножавшего в уме любые числа, как настоящий грек; Симеона-заику – Шимика, заикавшегося с тех пор, как повстречал медведя на пути из Кфар Каны домой; рыжего Ёсия – еще одного Яшку в доме, который учился из рук вон плохо, зато мог на глиняной табличке, вместо цифири и письмен, изобразить медведя, как будто сам его повстречал.
Но реб Ёсл признал дитя, рожденное Мэрим. И попробовал бы кто-нибудь из них – или при них – усомниться в его отцовстве. По Закону ложное обвинение в грехе равносильно его содеянью. Поэтому ложное обвинение в прелюбодействе приравнивается к прелюбодейству, ибо не только око за око и зуб за зуб, но и грех за грех. Обидно быть побитым камнями «за грех лишь мысленный».
Насмешливое прозвище «Ёсл-обручник» все же закрепилось за дряхлым супругом четырнадцатилетней девочки, которую добрый человек не ославил «неверницей», а, жалеючи, хотел потихоньку спровадить к тете Лизе, ее тетке, в гостях у которой с нею и приключилась эта беда. Но в конце концов передумал: жена нужна в доме. Сказал же Господь: не добро быти человеку единому. И сон приснился, что оставляет ее у себя. Яшка звал Ёсла-обручника «тату», и этой щекотливой темы уже никто не смел коснуться.
Мэрим не ходила до трех лет – «змеенышем влачилась во прахе» – поздно начала говорить, ни у кого не было сомнений, что она до срока вернется в лоно Авраамово. Ее родители были бедняки с завидной родословной. Они жили подаянием, чем умножали чужое благочестие. За это им воздалось: молитвами тети Лизочки, сестры матери, удалось пристроить Мэрим в синагогальный приют для девочек из таких же честных семейств, как ее. Там учились женскому уму-разуму, для чего было довольно и одной строки молитвы, а в остальном с утра до вечера упражнялись в трудолюбии. Но ткать из пурпурной пряжи половозрелому девству в тех стенах уже было возбранно, эта ткань уже ткалась в доме мужа, которому девочка обручалась – как Мэрим реб Ёслу.
– Мати, а расскажи, как Ангел весть тебе принес, – приставал когда-то Яшка, готовый в тысячный раз слушать одно и то же, только бы не спать.
– Тку я пурпурный покров и вижу: золотая игла проткнула комнату. На острие иглы Ангел. «Мирэлэ, – говорит, – радуйся». А я не Мирэлэ. У нас так одну девочку звали – меня никогда. Я думала, он меня за нее принял. Смутилась и говорю: «Мирэлэ – это не я, это недоразумение». А он: «Нет, ты. Царь Небес к тебе меня послал, потому что ты обрела прелесть в Его очах». – «Но как же, – говорю я ему, – я замужем, мой муж хоть и старенький старичок, но все равно разве так можно?» – «От Духа Святого можно. Он снизойдет на тебя, и понесешь дитя под сердцем, которого назовешь Яшуа. Твой Яшуа будет вылитый Отец, а когда вырастет большой, то займет трон царя Давида. Царь Давид ему тоже отец – по материнской линии. Поздравляю, Мирэлэ, с Царем Иудейским, царству которого не будет конца. И помни, у Всевышнего слово с делом не расходится. Твоя тетка страдала бесплодием, а теперь с Божьей помощью на шестом месяце». – «Хорошо, – говорю, – я согласна. Как скажешь». Но для этого, оказывается, надо было пойти в Хеврон иудейский. Муж тети Лизы, человек великой праведности, служил дежурным коэном[2]2
Коэны (Аарониды) – священнический род.
[Закрыть] при хевронской пещере. Вот тогда и снизошел на меня Святой Дух.
Известие, пришедшее из Кфар Яты, что тетка Мэрим ждет ребенка, пронзило реб Ёсла до глубины сердца. Выходит, можно и в наши лета? Под впечатлением этой новости он поспешил отослать туда Мэрим со словами: «Ступай, поживи вблизи благочестивых, переймешь у них благодати, а через тебя и нам передастся».
В область Иудину из Галилеи всегда большое движение по части людей и скота. Тогда еще можно было через Самарию. С зеленого севера на каменистый юг поступал тук жизни, непрерывно сжигавшийся, дабы дух его, воспаряя над жертвенником, свидетельствовал о нашем подобии Господу. За Иерусалимом, куда устремлялась эта полноводная река, текущая молоком и медом, хлебом и маслом, рыбой и мясом, отдельные ручейки еще журчали в направлении Вифлеема, Хеврона, достигали Идумеи, где народились Ироды. Там все уходило в песок.
В Хевроне Мэрим разузнала про Захарию – дядю Захара, мужа тети Лизы. Потомок иереев, приносивших всесожжения Господу еще в Давидовы времена, он потерял голос, и его подменял другой. «Ты найдешь его в Кфар Яте, женщина. Это в полутора часах ходьбы отсюда. А твоя тетя действительно отяжелела, Господь сотворил им чудо», – старый левит окинул Мэрим взглядом с ног до головы и, не найдя ничего предосудительного, досадливо отвернулся.
Тогда же она впервые увидала, как побивают камнями. В Галилее «языческой», где в Законе не тверды, можно жизнь прожить и такого не увидишь. Не означает, конечно, что в городах Давидовых это случалось с частотою закатов. Людям пришлым вообще везет на впечатления, которыми сами местные не избалованы, вопреки устоявшемуся мнению об «их нравах». Что, Санедрин[3]3
Синедрион – высший религиозно-законодательный орган в Иерусалиме.
[Закрыть] так уж скор на расправу и кровожаден, как думают? Но довольно путешественнику один раз подгадать с публичной казнью, чтобы увериться в этом навсегда.
Позади пещеры, упокоившей патриархов, собралась возбужденная толпа. Мэрим, сдвинув брови, прилежно наблюдала за всем и ко всему прислушивалась.
– Соседушка застукал. Смотрит, она идет куда-то не туда, а потом туда же этот необрезанный.
– Про них Закон не писан. Санедрин его не может судить. Только Квириний.
– Квириний – судить? Смеетесь. У гоев это почетно – с чужой женой спутаться. Прелюбодеи – краса и гордость нации. Хвалятся этим друг перед другом и расписывают в своих романах. У них же нет священных книг, только про это.
– К счастью, есть два свидетеля. Сосед-то не промах, сразу за мужем побежал.
Муж чем-то напомнил Мэрим реб Ёсла. Ясно чем: неверница одних с нею лет, руки связаны. А сосед похож на Кубу, только седого. Муж явно боится того, что должен сделать. Представила себе, как сосед подбадривает: «Я столкну, я. Ты только притворишься».
А если б это были реб Ёсл и она? Мэрим жуть как испугалась. Гора вставала уступами. Ее влачат на каменный уступ высотою в семь – восемь локтей, и Куба, второй свидетель, говорит реб Ёслу: «Ты только притворишься, а толкну я… я». Она зажмурилась. А когда снова открыла глаза, толпа у подножья уже забрасывала камнями погибшую. Или еще дышавшую? Отсюда трудно было разглядеть, женщины рядом тщетно привставали на цыпочки.
3
Этот будет Иоанном.«Прайс»
После цветущей Галилеи, после Галилеи, весною устланной плащом, какой был на Иосифе Прекрасном, весна в иудейских горах – угрюмая, холодная. Нечему пробуждаться к жизни. А росы выпадало за ночь с палец, чтобы «из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». Преуспел в этом Господь, доказал, что ему все нипочем.
В Ноцерете на крыше после обеда больше не поспишь – такое солнце. Даже тем, у кого там возведен шалаш, нет спасения от полуденного припека. А в Кфар Яте без навеса прохлаждались на обнесенных оградой крышах – эти ограды строжайше предписаны Санедрином во избежание несчастных случаев.
Когда Мэрим приблизилась к дому, который ей указали, Захария спал сном праведника. Внизу, на ложе, приготовленном во дворике позади дома, почивала его жена.
– А я тебя тут же узнала, копия отца, – сказала она, открывая глаза, у беременных «сон внимательный». – Ох… – замерла, прислушиваясь, – мой хулиган встречает твоего с царскими почестями.
– Какого моего, теть Лиз? Я мужем своим не познана.
– Будешь. Бог милостив. Смотри на меня: не могла, не могла – и смогла.
От тети Лизы Мэрим узнала, как это было. Удивительно! Вот так же прилегла, уже глаза слипались. Вдруг Ангел предстал ей в сиянье дня и посулил роды. Ну, она еще не так стара, как Сарра[4]4
По преданию, Сарра родила Исаака в девяносто лет.
[Закрыть], еще ткет свой пурпур, но все равно: смех и грех. Ангел свое: «Родишь, Лисавета», – и научил ее как. Дядя Захар даже рассердился, когда она ему все пересказала. «Коль раньше не могла, куда теперь?» А она: «Давай попробуем Ангела послушаться, ты неправильно все делал». – «Еще чего, яйца курицу учат, как нестись». – «А вот Ангел говорит, ты неправильно все делал». – «Я делаю, как учил рабби Йоханан бен Дахабай: зе мимаком шенивра везо мимаком шенивреа, а не как скотина со скотиной»[5]5
«Он обращён к земле, из которой сотворён, а она обращена к месту, из которого сотворена» (то есть женщина создана из ребра мужчины). Вавилонский Талмуд. «Нида» («Удаленная, ибо нечиста»).
[Закрыть] – «А ты сделай один раз, как Ангел сказал, тахафох эт ашульхан»[6]6
«Переверни стол». Вавилонский Талмуд, «Недарим» («Обеты»). («И сказал рабби Йоханан бен Дахабай: «Безрукие дети почему родятся? Потому что родители переворачивают стол».)
[Закрыть]. И уломала. «Ну ладно, один раз по-вашему». Наступает положенное время месяца – ничего. «Может, задержка, думаю, не скажу, подожду. Еще один месяц – нет как нет, и все признаки беременности».
– Представляешь, пять месяцев скрывала, пока уже невозможно стало. Когда Захария мой услыхал, он от потрясения лишился дара речи и слова не может вымолвить. Боимся, что Бог поразил его немотою за маловерие.
Мэрим молчала. Потом, опустив глаза, сказала:
– Ко мне ведь тоже Ангел прилетал – в положенные дни. Я объясняю, что муж мой старичок старенький. А он на это, что я забеременею Святым Духом. Я поверила.
– Верь, Мири. Раз сказал, так и будет. Ой… шалун мой опять ликует… Ей-Богу, царя родишь над народами – такое ликованье. А вот и дядя Захар. Захи, посмотри. Узнаешь? Вылитый Яким.
Захария часто дышал и плохо соображал со сна, в который провалился после обеда. Первым делом он покрыл лысину пучком крашеной шерсти, поцеловав его прежде.
– Мэрим, Анечкина с Якимом дочка… ну, вспомнил?
Он кивал машинально, выпуская из кальсон выцветшие от многолетней носки цицис. Вдруг мутноватые глаза его обрели осмысленность, он наклонил голову, смиренно улыбаясь сомкнутыми губами, которых коснулся ладонью в знак своего недуга.
– Ну, вспомнил? Мэрим поживет у нас. Господь прислал нам дорогую гостью.
– Реб Ёсл прислал меня, – поспешила сказать Мэрим, чтоб дядя Захар не подумал чего. – Он как услышал, что у вас в семье долгожданное пополнение намечается, так сразу и сказал мне: «Ступай, Мэрим, в Хеврон, столицу Давидову. Сыщи там своих родственников, которым воздалось по благочестию их. Служи им, помогай по дому и в саду, и в поле, чтоб тетя твоя ни в чем не знала недостатка. Потому что Божиим изволением у такой почтенной женщины не ро́дится абы кто. Это будет великий герой или новый Илия. Глядишь, от их благочестия уделится малая толика и семейству бедного плотника из Ноцерета. Ничего, что я старичок старенький, сам немощен плотью. Господь-то Бог мой всемогущ и мышцею своей крепок. Он, который знает, как рожают дикие козы на скалах, и роды у ланей принимает и может расчислить месяцы беременности их, Он, что ли, не может дунуть на тебя ветром и опылить?» Вот я и пришла в ваш святой дом – молить Господа о том же, чего по великой милости своей Он сподобил вас, мужа и жену праведных.
– Смотри, как она красиво говорит.
– Я была первой рассказчицей среди сестер. Перед сном они всегда просили меня что-нибудь рассказать, говорили, что заснуть без этого не могут. А как начинала рассказывать, и подавно не хотели спать, до утра готовы были слушать.
– Это мы посодействовали с приютом в Сепфорисе. Ты еще говорил: не место красит человека, а человек место. А выходит, там было не так уж и плохо. И в мужья ей подыскали приличного человека… Ты, должно быть, устала, такую даль шла. Ноги разбила? Попарь на ночь.
– Спасибо, тетя Лиза. Я легонькая, как дикая козочка.
Мэрим прожила в Кфар Яте три месяца, воротясь в Ноцерет еще до рождения двоюродного братца – самую малость не дождалась. Почему? Да потому. И тетя Лиза к ней как-то переменилась. Всё потому же. То говорила с ней без умолку, показывала на сточный желобок, выходивший из-под двери на улицу: «Кораблики будет пускать», – на что Мэрим возражала: «Кто с помощью Ангела беременная, та родит не адмирала, – и будущая мать обмирала. – А вода ему, чтоб кропить во спасение души». – «А что как девочка?» – «Нет, теть Лиз, когда девочка – живот шаром, – Мэрим надула щеки, как могла, тетя Лиза даже по-девичьи прыснула. – А у тебя он дынькой остроносенькой».
Больше тетя Лиза ни о чем не спрашивает. Онемела, как дядя Захар. Да и он глаза отводит.
Еще исцелится Захария. И к дежурствам вернется при жертвеннике, где его покамест подменяли. Хотя младенца, рожденного Лисаветой, своими устами наречь не сумел, письменно подтвердил: да, пусть будет Иоанном, раз жене хочется. Все удивились: что за имя для ребенка? Не было у них в роду Иоаннов. Почему она не пожелала назвать сына по отцу – Захарией, как они и собирались? [7]7
Выбор имени новорожденного обыкновенно принадлежал матери. Впрочем, у ааронидов первенцу давалось имя деда.
[Закрыть]
Вскоре Мэрим уже будет раздумчиво обхватывать живот, воззрившись на небеса исполненным благодати взглядом.
Мэрим ушла чуть свет, никто ее не удерживал. Переступая порог, погладила косяк. По нему была вырезана надпись, часто встречающаяся на дверных косяках в Иудее:
Она уже знала, что лоно ее благословляемо плодом. В первую же ночь в Кфар Яте на нее снизошел Святой Дух. Была кромешная тьма. Помня со слов тети Лизы о наставлениях Ангела, она приготовилась перенять чужой опыт, но Святой Дух этого не поощрил.
Когда Мэрим шла по Галилее обратно, то земля, три месяца назад еще цветущая, была уже желтой, выгоревшей. Созрели посевы, отяжелели грозди винограда на почерневшей подсохшей лозе – не за горами праздник урожая.
