Текст книги "'Дао Дэ Дзин' - пелись камни"

Автор книги: Леонид Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Евдокимов Леонид
'Дао Дэ Дзин' – пелись камни

Леонид Евдокимов

"ДАО ДЭ ДЗИН" – ПЕЛИСЬ КАМНИ

"Тук-тук тук. – сквозь узкие окна-бойницы Министерства в одну из комнат первого этажа с улицы проникли звуки ударяющихся друг о друга камней.

– Стукач явился,– осклабился младший клерк, носивший дробный номер. Глоб имел двузначный номер.

– Не понимаю, куда санитарно-милицейская служба смотрит? – продолжил "дробный",– говорят, он часто на железнодорожной станции дежурит: поезд подходит он первый к нему бросается, на платформы лезет, по камням стучит. Охрана трижды стреляла, дважды ранили. Псих...

Голос младшего клерка угас: невнимание старшего чревато для низших.

– По улице Дружбы народов кортеж Первого проследует в 10.03. Всем сотрудникам Министерства действовать строго в соответствии с Указом о порядке приветствия,– прошелестел в селекторе голос информатора.

"Дробный" вперился в часы. В 10.01 он приподнялся со стула; в 10.02 метнулся к окну, поднял раму, выглянул, и почтительно отодвинулся: ему дозволялось высовываться на одну восьмую.

Глоб Точно соотнес время с действиями младшего и встал у окна как раз тогда, когда головной автомобиль кортежа вынырнул из-за поворота. Маленькое происшествие на миг отвлекло внимание Глоба: двое "серых" из охранки завернули руки Стукачу, третий коротким ударом "выключил" его, и Стукача приткнули лицом к бетонной стене.

"Превентивная мера – параграф третий Указа о порядке приветствия,всплыло в феноменальной памяти Глоба.– Хорошо сработали" Кортеж.

Впереди – машина с откинутым верхом в лобовое стекло которой уперлись сложенные крестом ноги в красных тапочках. Юродивый.

Грегор.

Покачивает носком, лица не видать. Следом – ряд наглухо задраенных лимузинов – в каком-то из них находится Первый.

Моторизованное прикрытие.

– Своей дома расскажу – она плакать от счастья будет, что я видел Первого,– прохрипел "дробный" вдруг осипшим голосом: выражать приветствие восторженными криками Указом не возбранялось.

"Серые" отпустили Стукача, и тот безвольно осел, навалился на этюдник, из которого посыпались камни...

Экземпляр неноменклатурный – глаза карие, нос прямой, крупный; волосы пепельные, на пять-шесть сантиметров длиннее нормы. Только женщинам и юродивым дозволялась такая вольность..

Стукач понемногу стал оживать, нацепил на кончики дрожащих пальцев медные наперстки, поднял к уху камень, щелкнул по нему, и лицо его потекло в блаженной улыбке..

– Эй, как там тебя – окликнул полудурка Глоб, – оклемался?

Глоб мог позволить себе роскошь разговаривать с неноменклатурой, не опасаясь подчиненных... Но принять кого-либо к себе шутом – уже не мог, так как был двузначным. А им такое право предоставлялось в исключительных случаях.

– Эй,– прямо в карие глаза,– как тебя зовут-то?

– Трут.

"Хм, это знак: каждому кремню нужен трут" – Чем занимаешься?

– Творчеством...

Глоб усмехнулся.

– Стучать по камням – творчество?

– Собственно, стучать – техника, а вот слушать и понимать..

– Любопытно.

– Правда?.. Вы первый, кому интересно, остальные издеваются. Кстати, вы слышали, что Генеральная ассамблея постановила статус с нашего города снять? Мы больше не памятник истории середины двадцатого века... Правда, постановление еще не утвердили отцы города. А Первый...

– Ты-то откуда можешь это знать? – поспешно перебил нищего Глоб.

– Камни рассказали,– сощурился Трут.

– А не пришло ли время их собирать?

– Пришло, пришло, я уже начал, – простодушная улыбка заискрилась в глазах Стукача. Он присел и принялся осторожно складывать камни в этюдник.

– Поразительно, как мы глухи к окружающему, – бормотал он.– Если не слышим, как плачут во время рубки деревья, значит они не плачут. Если не слышим, как стонет от взрывов гора, значит она не страдает А результат? Мы не слышим, как кричит от боли человек, не сочувствуем его боли...

– Философия...– поморщился Глоб.

– Да, философия. Старая, но не стареющая, как модно было когда-то говорить...

– И что же дает тебе это... творчество?

– О-о, многое... Просмотрите, вот великолепный экземпляр – родонит. Прежде его находили в гнездах орлов, потому и название – орлец. Звуки песен его так же чудесны, как и переплетение прожилок на нем. Мне он поет иногда: "Дао дэ цзинь'. Возможно завезен к нам из Китая, но и по-сегодня хранит память о древних мудрецах.. А это – гранит таких у меня несколько экземпляров, но все звучат о разном. Вот мелодия "Ленинграда": "Бобэоби пелись губы",– тут конечное "ы" звучит кратко из-за скола – вот, видите? Другой ведет по восходящей "Русский Киплинг Николай". А вот так постучать "Аддис-Абеба, город роз..." Слышите? Только надо осторожно: дальше звуки выстрелов, гляньте,– след от пули, не зарастает. Или этот... Жалко, что все фрагментарно, раздроблено.. А вот здесь – мрамор Очень своенравный, гордый, к нему особый подхвд нужен. Познакомьтесь: каррарский экземпляр. И не какой-то безродный: кусочек руки микеланджеловского "Гиганта". Ах, сколько помнит! Только я поитальянски, увы, не понимаю. А вы?

– Ни к чему...

– Все равно, возьмите, прислушайтесь.

– До меня доносится только "тук-тук-тук".

– Это на первых порах со всеми так. Нужно большое желание. И еще душой соотнести себя с вечностью, ведь срок жизни камней – многие тысячелетия, а мы среди них – как бабочки-однодневки Я вам помогу.

Трут примкнул тусклого цвета металлическую цепочку к колечку, вкрученному в камень, конец подал Глобу в окно.

– Вот эту пластину – кстати, чистое серебро – зажмите зубами, а я постучу.

Мельком глянув на пустынную улицу, Глоб все же нерешительно взял пластину.

– Только губами не касаясь. Неизвестно, что может получиться.

"Вжж-вж-вжж-а-а",– в десяток передних зубов впились сверла десяти краснорожих дантистов. Глоб от неожиданности сомкнул губы, и тогда в его голове вдруг мелькнула какая-то картина.

– Вы слышали?!– восторженно воскликнул бродяга.– Я по лицу вижу!

Глоб еле удержался, чтобы не швырнуть камень промеж двух всевидящих карих глаз, притушил огоньки в собственных зрачках и кивнул.

– А вы слышали, что "Черный квадрат" Малевича потрескался, и трещинки сложились в лицо матери?!

"В лицо матери?!" – Чьей матери?

– Каждого, кто смотрит!

Это было уже чересчур.

– Говоришь, супрематизм потрескался? А, может, осыпался? Или, пока мы тут беседуем, квадрат стал совсем белым?! Идиот!

Трут медленно изменился в лице.

– А эту штуку я забираю,– Глоб качнул камнем на цепочке и отвернулся. Рама с треском захлопнулась.

Игнорируя "дробного" Глоб подошел к столу придвинул к себе пачку "исходящих" и набрал на селекторе код...

Через минуту-другую с улицы донесся визг тормозящих шин, вскрик, грохот рассыпающихся камней – слово двузначного весомо.

– Хорошо ребята работают,– одобрительно, чуточку виновато заметил "дробный". Услав подчиненного с пустяковым поручением, Глоб сделал то, к чему столь тщательно подготовился.

Зажал зубами пластину, сдавил ее губами и, держа камень на весу, постучал по нему кончиком костяного ножа. И тут же вихрем унесло мысли, закружились видения...

Отворенное окно Запах улицы... Шум приближающегося кортежа.

Прямо у лица – грудь матери в синих прожилках; на вздутом потрескавшемся соске – непроглоченная им капля молока. Выше – ее лицо; рот сведен судорогой в крике... Отец у окна, как положено, высунулся на одну восьмую: " Кричи, сынок, кричи – не запрещено!" И он орет, и от этого капля, белая капля становится багровой и срывается вниз...

Он чувствует, как дробятся кости и суставы, лопаются сосуды и капилляры, вздыбливаются ногти на левой кисти, подставленной им под падающую каплю... Мраморная капля раскачивается на серебряной цепочке в его правой руке... От боли Глоб сползает со стула на пол, скрючивается, прижимает прохладный камень к полыхающему лбу..

Из бордового марева проступает площадь Синьории, ослепительное солнце, низверженный "Гигант", лицо человека с раздробленным носом..

Значит, он все-таки ударил его? Бросил камень? Не сейчас, раньше... Давно...

Злобные зрачки "дробного" – дождался-таки своего часа...

Серые костюмы... Хорошо ребята работают..

Желтые комбинезоны – этим-то что здесь нужно?

Его тащат по коридору, вталкивают в желтую с черной полосой машину санитарно-медицинской службы. Его везут в желтый дом... Он кричит во всю мощь легких – не запрещено... и получает ребром ладони по горлу...

Глаза доктора, профессионально добрые... Умные глаза.

– Не волнуйтесь, мы вас вылечим... Надо только расписаться, вот здесь...

Глоб поднимает правую руку, удивляется: она туго забинтована, только кончики пальцев со вздыбленными ногтями – посиневшие...

Ухмылка желтого: ну как?

– Ничего-ничего,– примирительно произносит доктор.– Видите, как вы себя...

Глоб машинально кивает, но тут же запрокидывает голову.

– Доктор,– говорит он через силу.– вы слышали, что Генеральная ассамблея решила прекратить эксперимент в нашем городе?!

– Ну-у, вам-то, милейший, что до того? Наврали вам камешки-то, уж будьте покойны.. М-м-м, есть какие-то желания?

– Да... Я хотел бы попасть к... Стукачу... Трут.

– Хм, что ж, можем и вас усыпить. Кстати, – доктор тряхнул волосами, которые были на пять-шесть сантиметров длиннее нормы. – для кремня -трут не обязателен... А вот без огнива не обойтись. Кремень сам необходим для топоров...

Яркая вспышка света. Группа курсантов Министерства расширенными глазами смотрит на преподавателя. Тот, наслаждаясь эффектом, дает им время прийти в себя. Никто из них не снимает нейровидеофонов, они просто не помнят про шлемы на головах. То один, то другой поднимают вверх руки и разглядывают их, лица светлеют: целы. Но вот все зашевелились, закашляли: поверили, наконец, что происшедшее было не с ними...

– Как вы уже поняли, ситуация взята не из действительности, что и потребовало ряд условностей. Например, термин "творчество" был намеренно абстрагирован...

Куранты над головой лектора, перебивая его, отсчитывают десять. Курсанты настораживаются. 10.01 – они приподнимаются; 10.02 – они бросаются к окнам, каждый к своему, поднимают рамы, почтительно сторонятся и кричат, выражая ликование...

Преподаватель довольно кивает головой, стягивает сапоги и сует ноги в тапочки. Красные тапочки. Подносит к уху камень, заменяющий ему папье-маше, щелкает по нему наперстком. Взглядом находит картину на стене, выделяет в трещинах по черному полю знакомый силуэт...

"Циа-цинг-цвилью-ций, Цвилью-ций-ций-тюрль-ю"...повторяют вслед за камнем губы преподавателя. Вздохнув, он нехотя откладывает осколок гранита и закрывает коробку, где в одном отделении застыли у нарисованных окон бумажные курсанты, а второе как раз подходит для поющих камней.