Текст книги "Когти тигра(изд.1972)"
Автор книги: Леонид Платов
Жанры:
Морские приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
Дождь перестал. Уже не темно, а серо вокруг.
Стали видны лица собеседников. Один из них курит почти без перерыва, нервничает. Он еще очень молод, недавний курсант. Товарищ его постарше, но ненамного. Он, наоборот, рассудителен, спокоен. Впрочем, сказывается, наверное, и усталость после вахты. На бригаде траления до прибытия лейтенанта Кичкина он был по возрасту младше всех остальных офицеров. Поэтому в кают-компании к нему обращаются по отчеству – Петрович, шутливо и любовно подчеркивая тем крайнюю его молодость.
– Нет, возьми, к примеру, Кирилла Георгиевича! – продолжает Кичкин. – Это романтик! А ведь будет даже постарше комбрига. Лет сорока, я думаю.
Пауза. Шорох волны за бортом.
– Этот сразу, с первого своего слова, понравился мне. И знаешь чем? Ты удивишься. Цитатой. Неужели я не рассказывал тебе? Ну как же! Где я бригаду нашу нагнал?.. Ну да, в Оряхове. Нагнал я, значит, ее и отправился представляться по начальству. Вестовой указал каюту начальника походного штаба. Стучусь. «Разрешите войти?» – «Попробуйте!» Попробовал, вошел. И удивился. Каюта, оказывается, такая тесная, а сам начальник штаба такой длинный, что работает в полусогнутом положении. На столике пишущая машинка, и он, скорчившись в три погибели, выстукивает на ней одним пальцем. Ты-то видел это много раз. Но на свежего человека… При моем появлении он сразу же встал. И тут вдруг выяснилось, что начальник штаба умеет не только складываться, но и раскладываться, как складной метр.
– Да ну тебя!
– Я, конечно, ему по всей форме: «Разрешите представиться! Лейтенант Кичкин, закончил штурманский факультет высшего военно-морского, прибыл в ваше…» И так далее. А он жмется и покашливает, и шинель на нем внакидку. Я вежливо замечаю, что не мешало бы, мол, пирамидончику или аспиринчику на ночь, доктора рекомендуют. А он: «Ваши доктора – сухопутные крысы! Я бывал в странах, где жарко, как в кипящей смоле, где люди так и падали от желтой лихорадки, а землетрясения качали сушу, как морскую волну. И я жил только ромом, да! Ром был для меня и мясом, и водой, и женой, и другом. И если я сейчас не выпью рому, то буду как бедный старый корабль, выкинутый на берег штормом. Есть у вас ром, лейтенант?»
«Нету», – пробормотал я, как болван.
«Ага! Я так почему-то и думал, представьте».
И смотрит на меня, этак добродушно помаргивая. Лицо, вижу, хоть и худое, но темное от загара, очень мужественное.
«Позвольте, – говорю я. (Тут меня вроде бы осенило.) – Это же не ваше – о роме! Это Стивенсон, „Остров сокровищ“. Я вспомнил!»
«И должны были вспомнить. Читали, вероятно, совсем недавно».
– Поддел тебя насчет молодости?
– При чем тут поддел? Наоборот. Я ему представился, а он – мне. Дескать, романтики мы оба… С таким за честь примешь служить!
– Комбриг небось не цитатой тебя встретил?
– Держи карман! Замечанием, а не цитатой. Еще я и представиться не успел, а он уже мне замечание вкатил.
– Ая-яй!..
– Да. Я же тебе рассказывал. Ехал сюда, на Дунай, надеялся на бронекатера попасть. А меня – на тральщики. И в Оряхове, смотрю, что-то допотопное вырисовывается на рейде, вроде бы пакетбот или как там их в романах Жюля Верна называют? Пока на ялике до него добирался, несколько раз глаза кулаками протирал. Нет, правильно: по обоим бортам – колеса! Ну, ясно, взгрустнулось. Поднялся со своим чемоданчиком по трапу, возьми да и брякни вслух:
«Послушайте, куда я попал? Это же бандура, которая сама себе аплодирует!»
Очень точно, по-моему, сравнил. Когда плицы колес ударяют о воду, не кажется разве тебе, что кто-то хлопает в ладоши над ухом?
– Скорей уж прачка лупит вальком по белью.
– Тебя, спасибо, не было там, не подсказал насчет прачки. И за «аплодирует» попало. Случился в то время у трапа сам комбриг.
– О!
– Да. Слышу неторопливый голос: «Вахтенный командир! Научите вновь прибывшего молодого офицера уважать военный корабль, на котором он будет служить. Поясните, что ему, может быть, придется умереть на этом корабле».
– А что? Это он правильно сказал.
– Пусть правильно, согласен. Но нельзя же так, Петрович! С ходу – тюк по лбу!
– Он тебя по лбу, а я бы еще и по загривку добавил. Плицы, видите ли, ему не понравились, пакетботы! А ты где был, когда мы эти трофейные пакетботы собирали? На готовенькое пришел и через нижнюю губу дуешь?
– Ну теперь ты стал мне мораль читать!
– Болтаешь зря потому что…
– Нет, все-таки он сразу меня невзлюбил, Петрович. Ну и… Слышал ты когда-нибудь, чтобы наш комбриг голос повысил? Не на меня. Вообще. А, то-то и оно! Одними своими покашливаниями и помалкиваниями всю душу из тебя вынет.
– Строгий он, это ты верно. И требовательный. А как же иначе? Легко, думаешь, такого, как ты, салагу обтесать, втолковать тебе, что война – это прежде всего труд!
– Согласен, труд. Но где у нас атаки? Где разведка боем? Где, наконец, сам бой, ответь. Я же штурман, черт меня подери! – За борт, описывая длинную дугу, летит окурок. – Зачем я здесь? Что делать штурману на Дунае, где всем, как известно, заправляют лоцманы и водят суда по своим домашним ориентирам – по какой-нибудь корове, которая в полдень всегда пасется на мысу?
– Корову еще к чему-то приплел…
Уже совсем рассвело. Видны унылые поля, посеребренные инеем. Он на вантах, и на палубе, и на прибрежном камыше, который плашмя полег от ветра. Холодный воздух тоже напоминает о приближающемся ледоставе. Вскоре Дунай побелеет, затвердеет. И движение кораблей прекратится до весны.
А наверху наступают. Стремительно продвигаясь вместе с войсками, Краснознаменная, ордена Нахимова Дунайская флотилия одним плечом своим подпирает 2-й Украинский фронт, другим – 3-й Украинский. Бронекатера, пользуясь малой осадкой и быстротой хода, промчались над минами и воюют далеко впереди.
А где же место минеров?
Увы, проходя с заведенными тралами один отрезок реки по нескольку раз, тральщики продвигаются вперед не так быстро, как хотелось бы нетерпеливому, порывистому Кичкину.
Он сердито закуривает новую папиросу.
– Ну не обидно ли, скажи! Гудков, одного со мной выпуска, к Державину получил назначение! Опять кому плохо? Мне. К Державину, это надо понимать! На бронекатера! Он в освобождении Белграда участие принимал! А я что? За полторы сотни километров от фронта телепаюсь взад-назад с тралом за кормой. Одно только и слышишь: «По местам стоять! Вправо-влево не ходить!» Фу!..
Пауза. Кичкин – мечтательно:
– А биография-то у Державина! Мне Гудков рассказывал. Был пограничником на Дальнем Востоке, водолазом, боцманом. На подготовительных курсах его вызвали к доске, велели «а» в квадрате написать. Он взял да и вывел букву «а», потом обвел ее квадратом. Но все преодолел, закончил училище одним из первых. А теперь гляди: командир бригады бронекатеров, Герой Советского Союза, признанный мастер десантов! Мне нравится, когда у человека такая биография. Чтобы взлеты были и падения – тогда интересно.
– Опять заносит тебя! Какие же взлеты и падения могут быть у минера? Первое его падение обычно и последнее.
– Насчет падений я фигурально. Но у нашего комбрига, я уверен, какая-нибудь совершенно гладенькая, успокоительно-прямолинейная биография. Все, понимаешь, приплюсовывалось одно к одному, как в старое время капиталец округлялся – по копеечке.
– А у тебя не прямолинейная?
– Что ты, Петрович! У меня прямо-таки роковая биография.
– Да ну?
– Верно говорю. У некоторых, знаешь, происхождение, всю жизнь борются со своей анкетой. У других фамилия плохая – например, Заяц. Хотя был, кажется, такой командир крейсера – Заяц. А у меня, представь, дата неудачная.
– Какая дата?
– Рождения. Не вовремя родился. Вот пишут в романах: герой проклял день своего рождения. А я лично не день – год. Мне бы на три-четыре года раньше родиться – тогда бы хорошо.
– Почему?
– Тогда бы я к началу войны окончил училище, оборонял Ленинград или Севастополь или служил на Севере. Нет, вот кому, я считаю, повезло: комбригу нашему! Ты прикинь, Петрович: тридцати лет не было – младший флагманский минер флота! Едва за тридцать перевалило – командир бригады траления! Ну не завидно ли, скажи!
Скорбный вздох.
– Я и то до смерти рад, что хоть к концу войны подоспел. Все же легче. А то кто-нибудь спросил бы: что вы делали во время Великой Отечественной войны? Учились на военного моряка? Только и всего? Выходит, избрали военную профессию и были только свидетелем, современником войны? Нехорошо! Некрасиво, товарищ Кичкин!
Вдруг Петрович протяжно, с хрустом зевает:
– Ну, Гена, отвел душу? А теперь слушай команду: по койка-ам! Я свою вахту уже отстоял. А тебе с восьми на вахту.
– И не говори! Как подумаю, что утром опять: «Заводи трал! Сохраняй строй уступа! Подсекай мину!»…
Палуба пуста.
…Быть может, Кичкин рассуждал бы по-иному, если бы знал, какой разговор о нем вели недавно комбриг и начальник походного штаба.
– Не слишком ли вы строги с лейтенантом Кичкиным? – спросил добрейший Кирилл Георгиевич. – Ведь он мальчик еще совсем.
– А я хочу, чтобы поскорее взрослым стал! – твердо ответил комбриг. – И я должен спешить. Война! В любой момент обстоятельства могут сложиться так, что тому же Кичкину, как моему штурману, придется заменить меня.
– Что еще за мрачные предчувствия, товарищ капитан второго ранга? Не узнаю вас!
– При чем тут предчувствия? – Комбриг чуть повысил голос. – Вы же знаете, что нам, минерам, не положено иметь никаких предчувствий! Просто на минах подрываются без всякого различия в должностях и рангах. Стало быть, в каждом своем офицере я должен быть уверен абсолютно, в том числе и в Кичкине!..
Ни Кичкин, ни Петрович, ни сам комбриг не подозревают, что всего лишь в нескольких днях пути их подстерегает под водой зловещая загадка Молдова-Веке…
Слитной темной массой надвигается сверху Дунай. Он в белой рамке инея. Невысокие плакучие вербы на берегу присыпаны инеем, поля застланы белесым туманом. Утро на Дунае начинается трудно, медленно.
Это же не просто осень, это поздняя осень, конец октября…
Да, надо спешить! Григорий спешит.
Он ведет свою бригаду вверх по Дунаю, с беспокойством поглядывая на огрузневшее, набрякшее влагой небо, на иней, серебристой пленкой устилающий поля, на темную зловещую воду. Осень, осень! Не за горами и зима. А ему еще столько работы на Дунае!
В бригаде его, помимо «строевых» тральщиков, приведенных им из Севастополя и Одессы, есть немало тральщиков, так сказать, импровизированных: баржи, буксиры портовые, яхты прогулочные, чуть ли даже не землечерпалки.
Сбор всех частей? Пусть так. А что еще оставалось ему делать?
Первые мины на Дунае встречены были у Джурджу. Отступая, немцы продолжали ссыпать и ссыпать их в воду – как из сказочного бездонного мешка.
Здесь были самые разнообразные мины, какие только можно себе представить: от донных, плашмя улегшихся на грунте подобно сонным крокодилам, до якорных, тихо покачивавшихся на своих минрепах, будто кобры, которые поднялись на хвосте, готовые любого ужалить.
Командование флотилии поспешило создать бригаду траления, назначив ее командиром Григория. Он и минеры его кинулись в только что освобожденные дунайские порты: Измаил, Галац, Браилов, Русе, Джурджу. Там у причалов, как испуганные стайки водоплавающей птицы, сбились разноперые трофейные суда. Ими Григорий и пополнил свою вновь созданную бригаду.
Яхты прогулочные и буксиры портовые? Ну и что из того? Тянут же тралы, послушно выполняют необходимую работу!
Посмотрите, как это получается у них!
…Трал заведен. Красные и синие буи-поплавки послушно поворачиваются толстыми носами навстречу течению.
– Малый вперед!
Буи понеслись вдоль реки, гоня перед собой бурун.
Тральный расчет наготове.
Проходит пять минут, десять. Неужели здесь нет мин?
Ага! Буи запрыгали, заплясали на воде. Начинают быстро сближаться. Подскочили, нырнули. Есть! Подсекли мину, волокут ее под водой!
Смотрите, смотрите! Сейчас будет самое интересное!
Посреди сгрудившихся поплавков вынырнула вдруг круглая черная голова. Похоже, мина выскочила на свет и с дурацким видом оглядывается по сторонам: где я и что со мной?
Но ей не дают слишком долго «оглядываться» – тут же подрывают!
Кобры, которые поднялись на хвосте, то есть якорные мины, приходится, как видите, предварительно извлечь на поверхность, чтобы обезглавить. Большая гибкая полудуга – ее тащат за собой два тральщика – подсекает мину в воде, перерезает минреп, на котором та держалась, и мина всплывает – на расправу!
А вот за двумя тральщиками, идущими строем уступа, тянется на буксирных концах гигантская петля диаметром до пятидесяти метров.
Ее поддерживают и отводят в сторону буи. Чем не дельфины? Беззаботное стадо дельфинов, которые, кувыркаясь, несутся за кормой корабля.
Через эту петлю пропущен электрический ток. Он создает вокруг себя электромагнитное поле, которое не переносят мины, отлеживающиеся на дне.
Что же касается акустических мин, то одновременно с электромагнитным тралом буксируется и акустический трал. В нем при движении возникает звук чрезвычайно противный – будто тянут палку по штакетнику. Этакое длинное-длинное дробное дребезжание! Тут не то что мина, любой раздражительный человек не выдержит, взорвется!
Так выглядит траление на Дунае…
Кстати, это Кичкин придумал насчет кобр, дельфинов и крокодилов. Однажды за ужином в кают-компании он развернул целую цепочку диковинных, не уставных сравнений перед удивленными офицерами.
Те, будто по команде, повернулись к комбригу.
Он выдержал паузу, негромко кашлянул:
– Стихов, бывает, не пишете, лейтенант?
– Да что вы, ей-богу, товарищ комбриг! – в смятении воскликнул Кичкин и залился багровым румянцем, так что все поняли: врет, пишет!
– Фантазия у вас работает, – помолчав, сказал комбриг. – Целый зверинец тут развели… А почему про тигра не вспомнили?
– Про какого тигра, товарищ комбриг?
– Точнее сказать, про когти его. Афоризм есть такой: тигр умрет, но останутся когти тигра!
– А как же траление с тигром увязать?
– А очень просто. Под тигром в данном случае надо понимать фашизм. Подыхает же он, не так ли? Вот-вот добьем его на Балканах. Но мины, когти фашизма, еще остались, торчат кое-где со дна. Мы, стало быть, и вырываем эти когти.
Сравнение понравилось.
– Наверное, сами стихи пишете, товарищ комбриг? – оправясь, осмелился пошутить Кичкин.
Комбриг снисходительно усмехнулся:
– Еще чего! Есть у меня время сравнения разные придумывать! Это немец один придумал про когти.
– Немец? Да что вы! Не может быть!
– Ну, немец-то, в общем, наш. Кирилл Георгиевич подтвердит. Генрих Гейне.
И с того вечера сравнение «когти тигра», придуманное «нашим немцем» и как бы «утвержденное свыше», прочно укоренилось в бригаде.
Говорили, усмехаясь: «Заводи трал! Когти у тигра будем вырывать!» Или: «Ого! Коготок попался нам на пути. Спроста не отдерешь ото дна!»
Как-то, оставшись наедине с комбригом, Кирилл Георгиевич пошутил:
– Здорово вы, однако, классика немецкого приспособили для нужд траления. Смотрите-ка, и Генрих Гейне на Дунае пригодился!
– Из-за лейтенанта Кичкина получилось, – сказал задумчиво комбриг. – Кобрами своими и крокодилами напомнил мне про эти когти. Впервые, знаете ли, я услышал о них еще в детстве, давным-давно…
И Кириллу Георгиевичу показалось, что сейчас комбриг начнет вспоминать что-то очень важное, заветное. Но нет! Нахмурившись, он круто переменил тему разговора…
Вероятно, стоит для довершения сходства добавить, что можно и впрямь поцарапаться об эти «когти», да еще как!
Гитлеровцы, отходя по Дунаю, устанавливали защиту вокруг своих якорных мин – буи с резаками под водой. Случалось, резаки эти по многу раз на дню перерезали тралы. А иногда подсеченная мина, выскакивая на поверхность, рвалась в самом трале. И в том и в другом случае приходилось сращивать трос прямо на минном поле, ежесекундно рискуя жизнью.
Удивительно ли, что некоторых гражданских моряков с непривычки брала поначалу оторопь?
На трофейных судах, которые были привлечены к тралению на Дунае, команды остались старые, а люди в этих командах, откровенно говоря, попадались разные. Большинство, естественно, сразу же потянулось к советским минерам всей душой: «Хотим помогать вам тралить, не можем стоять в стороне, когда вы трудитесь для общего нашего блага». А кое-кто шагнул за большинством сгоряча, а потом засомневался, начал нерешительно переминаться с ноги на ногу.
Вот так и один капитан, после того как подсеченная им мина неожиданно взорвалась очень близко, в самом трале, почти что перестал тралить, в общем, под любым предлогом отирался увильнуть от опасной работы.
Кичкин, не признававший компромиссов, стоял за то, чтобы немедля списать робкого капитана с корабля. Однако, к его удивлению и негодованию, комбриг почему-то медлил, чего-то выжидал, только чаще обычного стал наведываться на «нерадивый» тральщик.
И вдруг с изумлением все видят: резко переменился в своем поведении капитан! Что ни день – убирает по четыре, по пять, а то и по шесть мин с фарватера – вполне приличный результат!
Поработал так с недельку и запросился на побывку к семье – тральщики как раз проходили мимо его родного села.
Что же сделал комбриг? Отказал капитану? Нет, представьте, отпустил!
Кичкин не мог прийти в себя от изумления.
– Вернется, – успокоительно сказал комбриг за обедом. – Теперь я в нем уверен. Будет тралить с нами до самой Вены, а если понадобится, то и до Регенсбурга.
И что бы вы думали? Вернулся капитан, не опоздал ни на один день. Еще и нескольких односельчан привел на подмогу.
Кичкин ничего не понимал, пока Кирилл Георгиевич не объяснил ему, что капитана воодушевил подвиг старшины второй статьи Караваева.
Тут надо заметить, что команда тральщика была смешанной – помимо гражданских моряков, укомплектована еще и русскими военными моряками («для повышения коэффициента прочности», – с улыбкой пояснил Кирилл Георгиевич).
Тральщик буксировал на длинном тросе баржу с тралом (естественно, без людей). Баржа подорвалась, получила пробоину и начала тонуть. Вдобавок взрывом у нее заклинило руль.
Затонув, она перегородила бы фарватер, что сорвало бы все траление, во всяком случае, надолго задержало бы продвижение тральщиков по Дунаю.
Не дожидаясь команды и не сговариваясь, три наших военных моряка кинулись с борта тральщика в воду. И вплавь к барже саженками!
Старшина Караваев, опередив своих матросов, быстро вскарабкался на палубу, скатился в трюм и, отыскав пробоину, закрыл ее телом. В любой момент судно могло перевернуться, но он старался не думать об этом. Тем временем матросы его, торопясь изо всех сил, расклинили руль, вывели баржу на мелкое место к там посадили на грунт так, что надпалубные надстройки ее возвышались над водой. И получаса не прошло, как траление возобновилось.
Все это, оказывается, видел с тральщика колеблющийся капитан. А комбриг стоял с ним рядом и по выражению лица его понял: отныне сомнениям и робости конец – капитан надежен, будет тралить, пока не отдерет ото дна последнюю мину на Дунае!
– Это для вас урок, юноша, – по-дружески сказал Кичкину Кирилл Георгиевич. – Командиру, как видите, обязательно надо быть хорошим физиономистом и обладать психологическим чутьем. А кроме того, – добавил он многозначительно, длинным взглядом посмотрев на молодого офицера, – иметь еще и очень большой запас терпения…
Что он хотел этим сказать? Неужели догадался о шалости с букашкой?
Шалость эта имела свою предысторию.
Как вы не раз уже имели случай убедиться, опасность на Дунае подстерегает минеров при каждом шаге гребного винта или обороте бортовых колес. Нервы натянуты до отказа. Поэтому особенно ценится здесь хорошая шутка. Нигде, пожалуй, не смеются так охотно, так от души, как в бригаде траления в короткие часы отдыха.
Подлинная душа кают-компании – Кирилл Георгиевич. Он неистощим на шутки. Даже на собственных своих фотографиях, посылаемых жене, неизменно пишет: «Личность Баштанника К.Г. заверяю. Начальник походного штаба К.Г.Баштанник».
Прибыв в бригаду, Кичкин принял в заведование кают-компанию (ею, по обычаю, заведует младший офицер). И вскоре он был вынужден обратиться к начальнику походного штаба с жалобой по поводу тараканов.
Таковым, понятно, на военном корабле находиться не положено. Но под штабной тральщик приспособлен был старый пассажирский пароход, на коем тараканы водились с незапамятных времен и в несметном количестве. Всем другим помещениям они предпочитали камбуз, буфет и кают-компанию, чего, естественно, не мог терпеть Кичкин, серьезно относившийся к своим обязанностям.
– Значит, одолели вас тараканы? – спросил Кирилл Георгиевич, испытующе глядя на Кичкина. – Что ж! Есть средство. Но сумеете ли вы достать селедочный рассол?
– А что это такое?
– Ну, жидкость, в которой мокнут селедки.
– Расстараемся, найдем, – бодро сказал Кичкин.
– Ну вот видите, какой вы молодец. Рассола, учтите, надо много.
– Достану много.
– Вынимайте блокнот, пишите! – Косвенным взглядом Кирилл Георгиевич приглашает к вниманию офицеров, в ожидании обеда рассаживающихся в кают-компании на диване (в таких случаях ему обычно требуются слушатели).
– Итак, рассол у вас уже есть. Засим вы призываете вестового и вместе с ним принимаетесь мазать рассолом подволоки и переборки. Записали? Только погуще мажьте, погуще! Теперь полагается выждать час или два. Не надо мешать тараканам, понимаете? Они едят. И пусть себе едят! – Это «пусть себе» звучит зловеще. – Нуте-с, им после селедок, само собой, захочется пить. Рядом вода, много воды – Дунай. Жажда погонит ваших тараканов к воде. Очень хорошо. В таковом намерении им не препятствовать! Наоборот! Все иллюминаторы на корабле открыть настежь! – Кичкин перестал записывать
– до него донесся подавленный смешок с дивана. Но лицо Кирилла Георгиевича по-прежнему сохраняет серьезное и участливое выражение. – А дальше уж элементарно. Как только последний таракан уйдет наружу, на водопой, вы быстренько – тут, знаете ли, нужна быстрота! – закрываете иллюминаторы, один за другим! Вот и все! Цель достигнута, тараканы выведены! А утонут они там или подорвутся на минах, это, согласитесь, не наша с вами тоска-печаль.
Кичкин оглянулся – за спиной его давятся от сдерживаемого смеха. Закрыв блокнот, он самолюбиво вскинул голову.
Но как раз вовремя, ни секундой раньше, ни секундой позже, участливое выражение сползло с худого и длинного лица Кирилла Георгиевича. И он улыбнулся Кичкину своей обезоруживающей, очень доброй, как бы извиняющейся улыбкой. Сердиться на него в подобных случаях нельзя.
О, все шутки-розыгрыши свои преподносит Кирилл Георгиевич с неподражаемым артистизмом. Не был бы он отличным военным моряком, наверняка прославился бы как блистательный эстрадный рассказчик, причем в своей собственной обаятельной манере.
Лишь один комбриг огражден от его кают-компанейских шуток своим высоким званием и занимаемой должностью. Вдобавок он слишком серьезен, слишком погружен в себя. Шутки доходили бы до него с таким Запозданием, что вообще не имело бы смысла шутить.
А вот Кичкина толкнул бес под руку.
