Текст книги "Дьявольские трели, или Испытание Страдивари"

Автор книги: Леонид Бершидский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Девушку зовут Анечка Ли, – быстро говорит он. На лице банкира – раздраженная гримаса: он делает что-то неприятное, но, как ему кажется, необходимое. – Не Анна, а именно Анечка. Моя хорошая знакомая. Ей, как и мне, явно понравилась игра Иванова в тот вечер. Камера, которая это записала, установлена у ее подъезда. Если вы заметили, Иванов вышел из машины без скрипки. Подозреваю, что этот идиот оставил ее в машине. Музыканты – вообще удивительные растяпы. Вечно забывают дорогие скрипки то в поезде, то в такси – правда, в большинстве случаев им их возвращают.

Иван слушает Константинова с открытым ртом. Он ожидал от встречи чего угодно, только не этого. Предправления «Госпромбанка» внезапно решил продемонстрировать ему свои рога? Ради чего? Советский фильм про начальников обернулся мелодрамой. Или даже… «Ассой» какой-то.

– Я вижу, вас удивляет моя откровенность. На самом деле я навел про вас справки. Вы работали в «АА-Банке», вами были довольны, вы всегда соблюдали конфиденциальность клиентов. Недавно была какая-то история с картинами в Америке, и там вы проявили себя с самой лучшей стороны – в том числе как человек не болтливый. Я решил, что не особенно рискую, показывая вам эти записи. А вот если бы вы пошли в ваших поисках по ложному следу, риск бы появился.

– Алексей Львович, если Иванов оставил скрипку в машине, та же самая камера записала и, скажем так, ее изъятие из машины, – Штарк решает не обсуждать Анечку Ли: теперь эта часть истории вызывает гораздо меньше вопросов.

– Это было бы логично. Но нет: камеру, похоже, заклеили непрозрачным скотчем, прежде чем вскрыть машину. Причем всего через десять минут после сцены, которую вы только что наблюдали. Дальше там одна чернота.

– То есть вы не знаете, кто взял скрипку, но подозреваете, что Иванов повесил этот грех на вас, потому что у вас был повод ему мстить?

– Именно так.

Штарк вспоминает вчерашний рассказ Иноземцева: «невменяемый» Боб, вызволенный из полиции, говорил товарищу, что знает, кто взял его скрипку. Наверняка Иноземцев изложил то же самое и Константинову, а банкир сделал свои выводы. Вполне, кстати, резонные.

– Я бы хотел поговорить с… госпожой Ли. – Иван не решается назвать неверную пассию Константинова Анечкой.

– Я уже говорил с ней. Она утверждает, что не знает ничего ни про Иванова, ни про скрипку.

– Возможно, я смогу все-таки что-то у нее узнать, – настаивает Штарк.

– Возможно. Я даже дам вам ее телефон – тот, который у меня есть, – но должен вам сказать, что она сменила номер и не появляется в своей квартире. По моим сведениям, она сейчас в Лондоне, и Иванова рядом нет.

А зачем же тогда люди из службы безопасности «Госпромбанка» задавали Дорфману вопросы про Анечку? Этот вопрос почти слетает у Ивана с губ, но – только почти. Вряд ли Константинов что-то еще ему расскажет, ни к чему его дразнить.

– Так вот, Иван Антонович, – продолжает предправления. – Вполне вероятно, вы сумеете разыскать Иванова. Я хочу вас попросить об одном одолжении. Если вы найдете его, передайте ему, пожалуйста, что я не крал его инструмент и что я на него не в обиде. И вообще, счастлив буду помочь его сольной карьере, а возрождение квартета меня очень бы порадовало. Хорошо? И если в Нью-Йорке – его скрипка, я готов способствовать ее возвращению. Ну, если возникнут какие-нибудь трудности.

– Хорошо, Алексей Львович. Я ему с удовольствием все это передам. Надеюсь только, что вы никого не отрядите за мной следить. Потому что так я точно ничего не найду.

– Если я вам пообещаю этого не делать, вы все равно будете сомневаться… Вот вам моя визитка, сейчас напишу на ней сотовый. Звоните в любое время, если что.

– А можно, Алексей Львович, мне те записи из клуба?

– Сейчас вам сделают копию.

Написав на визитке свой номер, Константинов поднимается из-за стола. Он все сказал.

Отвечая на вялое государственное рукопожатие банкира, Штарк вполне отдает себе отчет, что выяснил много ненужного, но ни на шаг не приблизился к решению задачи, которую поручил ему Молинари. И все равно придется звонить Тому: без его помощи дальше будет трудно.

Шер, Believe
Лондон, 2013

Вот уже два месяца Анечка живет под мягким арестом в неброском особнячке в Излингтоне. Не самый модный район Лондона, но, видимо, решено, что в модных ей лучше не появляться. Анечке позволено выходить из дома – она и выходит в те немногочисленные окрестные магазины, в которых может что-то для нее найтись: в итальянскую лавку деликатесов «Монте», в паб (обычно к «Датскому королю» – здесь малолюдно, и бармен, уже не спрашивая, наливает ей сидр, пиво она не пьет). Побывала в обоих местных приличных театрах. Иногда Анечка добирается до блошиного рынка в Эйнджел-аркаде. Тогда за ней на корректном расстоянии, но не скрываясь, ходит неприметно одетый высокий мужчина. Это понятно: рынок слишком близко к метро, и в нем перестанет работать GPS-приемник на браслете, который Анечке нельзя снимать с лодыжки. Такой надевают приговоренным к домашнему аресту.

Анечкино преступление неподсудно, но очень серьезно. Она догадывалась, что Константинов не спустит ей измены. Думала, что будет как-то мстить, отлучит от денег, может, выгонит из квартиры. Явственно представляла себе даже сцену с побоями: в постели Константинов иногда с явным удовольствием делал ей больно. Она и сама подталкивала его к этому: показывала, что ей нравится.

Анечка привыкла подыгрывать мужчинам. Еще в Ташкенте, где она выросла, отец-кореец внушил ей, что потеря самообладания – это постыдная потеря лица. «Тот, кто кричит, навлекает на себя позор, – говорил он. – Такой человек проиграл спор, уже когда открыл рот». Анечка поняла его по-своему. Если она будет предугадывать, чего от нее хотят, и хотеть того же, никогда не будет повода для ссор. Покорность давалась ей легко.

В Москве, куда она перебралась в девятнадцать, намереваясь то ли работать моделью, то ли куда-нибудь поступать, вроде бы ценились сила и агрессия, а не покорность. Но Анечка не видела никакого смысла менять свои правила: она нравилась мужчинам больше, чем местные женщины. Она поддавалась с улыбкой. Стоило лишь немного потерпеть, и то, что поначалу вызывало отвращение или гнев, начинало доставлять удовольствие. А еще Анечка умела не жалеть о потерях: просто представляла себе, что утраченного никогда у нее и не было.

Такая должна была достаться самому властному самцу, и цепочка «состоявшихся», как говорили в Москве, любовников с неизбежностью привела Анечку к Константинову. Он был здесь царем горы.

До сих пор ей удавалось избежать эксцессов при расставаниях. Как только у нее возникала соперница, она мягко передавала ей мужчину: у нее всегда был наготове новый воздыхатель. Если соперница не появлялась сама, Анечка аккуратно знакомила надоевшего любовника с кем-то из подруг. Она ни с кем не ссорилась, на ее вечеринки охотно ходили – в том числе и бывшие с новыми подругами.

Константинов был старше ее прежних московских мужчин, он прожил с женой почти тридцать лет – со студенческих времен, и Анечка сразу поняла, что важно не представлять опасности для жены. Людмила Павловна, поначалу готовившаяся драться за мужа или хотя бы за свою долю имущества, если до этого дойдет, скоро с удивлением обнаружила, что Анечка не соперничает с ней и даже ищет ее общества. Что она отлично умеет слушать и приятна во всех отношениях. «У корейцев, только у обеспеченных, конечно, было раньше принято иметь по нескольку жен, – рассказала как-то Анечка своей новой подруге. – Младшая жена уважала старшую, называла ее сестрой. Советовалась, когда было нужно. И в доме была гармония». Людмила Павловна не знала и знать не хотела, что полигамия в Корее была ответом на монгольское завоевание, после которого в стране осталось слишком мало мужчин. На Руси такое прагматичное решение проблемы то ли не нашли, то ли отвергли, вот и Константиновой претил чуждый вариант. Однако она догадывалась, что по-другому будет хуже, и принимала Анечку в качестве «младшей жены».

Кореянка сжилась со своей ролью и знала, что из нее нельзя выходить: это поставило бы под угрозу все Анечкины привычки, заставило бы суетиться, как-то направлять свою жизнь. И все-таки нечто росло в ней все эти семь московских лет, начало расти еще до Константинова, – то ли злость, то ли просто недовольство собой. Анечка Ли чувствовала себя Шалтаем-болтаем, сидящим на стене. Вот-вот упадет, и сердце у всех вокруг ухнет в пятки. Но она уцелеет и просто пойдет своей дорогой.

Получилось иначе.

Сутки после ухода Иванова она не выходила из дома. Завернулась в плед, листала журналы, щелкала пультом, прыгая с канала на канал. Наконец, к вечеру собрала волю в кулак и уложила в чемодан любимые вещи. Лучше было уйти, не дожидаясь изгнания. Перестав избегать решений, она все еще остерегалась конфронтаций. Но, собравшись, вдруг поняла, что не продумала дальнейшую цепочку событий. Куда, собственно, она пойдет? Снимет номер в гостинице? Уж точно не напросится ни к кому из подруг: ни разговоров, ни неизбежного бабского сочувствия совсем не хотелось. Позвонить кому-нибудь из прежних мужчин? Те, конечно, приютят, помогут и не станут расспрашивать. Но одна только мысль о любом из них вызывала у Анечки раздражение и скуку. Не для того она бросает Константинова, чтобы сделать шаг назад.

«Переночую дома, а утро вечера мудренее», – решила Ли.

Утром, в приличное время – она уже встала и сварила кофе, – в дверь позвонили. Виктора, замначальника службы безопасности «Госпромбанка», Анечка знала: Константинов использовал его для личных поручений. Виктор, например, оформлял для нее покупку квартиры и машины. Анечка в коротком халатике – кожа ее была еще влажной после душа, она любила сохнуть, а не вытираться – налила кофе себе и гостю, усадила его напротив себя за кухонным столом и приготовилась слушать. Виктор без околичностей объяснил ей, что у него есть запись с камеры у подъезда, и Константинов эту запись видел. Что настроение у Константинова в этой связи не ахти, и поэтому он прислал Виктора, а не приехал сам. И что Анечке неплохо бы сейчас исчезнуть из Москвы.

– Зачем? – спросила она спокойно. – Я все равно собиралась уйти. Вот, даже чемодан собрала.

– Чемодан – это хорошо, правильно. А вопрос «зачем» при моей работе задавать вредно, – весело отвечал ей Виктор.

Когда он успел подсыпать ей что-то в кофе, Анечка гадает до сих пор. Но после нескольких минут приятной беседы у нее потемнело в глазах, и она утратила волю к сопротивлению – да и обычно-то, надо сказать, воли этой Анечке Ли не хватало. В аэропорту, где Виктор бережно поддерживал ее, всем, вероятно, казалось, что девушка слегка перебрала – с кем не бывает, может, боится летать. В самолете она крепко заснула. В полусне погрузилась в такси в Хитроу, а как попала в дом в Излингтоне, и вовсе не помнит. Видимо, Виктор внес ее на руках и уложил в кровать, но раздевать постеснялся: проснулась она в чем была через двенадцать часов. На ноге у нее обнаружился браслет с GPS-приемником. Лампочка на браслете мигала.

Другая на ее месте кинулась бы срывать браслет. Анечка Ли хорошенько его рассмотрела и оставила на месте. Найдя телефон, набрала номер Константинова.

– Ты же знаешь, я не люблю украшения, – сказала ему Анечка. – Зачем ты надел на меня браслет? И почему Лондон?

Банкир некоторое время молчал в трубку, и она слушала его сердитое сопение.

– Ты изменила мне, – сказал он наконец ровно.

– Да, – спокойно подтвердила она.

– Давно это у вас?

– Была только одна ночь.

Он снова молчал, сопел.

– Не хочу, чтобы это продолжалось. Поэтому услал тебя из Москвы. Не хочу тебя потерять. Мне нужно немного времени, чтобы смириться. А тебе – чтобы забыть его и чтобы простить меня.

– Я буду тут сидеть с передатчиком на ноге, забывать и прощать?

– Ты можешь выходить из дома, только не очень далеко.

– Я больше не такая, к какой ты привык. Я не дождусь.

– Я готов рискнуть. Я… люблю тебя.

Анечка положила трубку. И стала жить в Излингтоне с браслетом на ноге. Каждые два дня он звонил, заставлял себя говорить о чем-то неважном. Спрашивал, не скучно ли ей. Нет, всякий раз отвечала она. Шалтай-болтай свалился со стены, но не разбился, а взобрался на прежнее место.

Или не совсем на прежнее? Все чаще, закрывая глаза, Анечка видела, как Боб Иванов играл для нее. Как он неохотно поднялся на маленькую сцену и на две с половиной минуты наполнил московский подвал летящими осколками стекла, битым кирпичом, свинцовыми бляшками расплющенных о стены пуль, так что нельзя было не зажмуриться и хотелось закрыть голову руками, – а потом оказалось, что ничего этого не было, только слезы остались на глазах. Ей нравилось закрывать глаза и видеть все заново, а потом всякий раз чувствовать его рядом. А других воспоминаний, к которым хотелось возвращаться, у нее, как постепенно выяснилось, нет.

Наконец, Анечка во второй раз приняла то же самое решение, что и тогда, в Москве.

– А скажи, Леша, ведь это ты приказал скрипку украсть? – спрашивает она Константинова, когда он звонит в очередной раз.

– Дура! – мгновенно срывается на крик банкир. – Я догадывался, что твой этот кретин Иванов так считает. Но ты! Ты же знаешь меня три года! Ну на кой черт мне это сдалось?

– Ты мстительный, Леша. Ты и мне мстишь. Я считаю, что достаточно наказана. В общем, я ухожу. А скрипку лучше верни. На самом деле, зачем она тебе? Ты же не вор.

– Ты можешь уйти, только когда я скажу, что можно.

Константинов взял себя в руки, но, с Анечкиной точки зрения, он проиграл уже в тот момент, когда повысил голос. Так что она кладет трубку, собирает вещи – здесь это легче, чем в московской квартире, потому что она приехала только с самым необходимым и почти ничем не обзавелась в Лондоне. Волоча по крутым ступенькам чемодан, спускается на первый этаж. Отыскивает на кухне большие ножницы и разрезает браслет. Точь-в-точь как один американский дебошир на «Ю-тьюбе»: Анечка готовилась к бунту, разыскивая в Сети товарищей по несчастью. Глядя в камеру, американец потрясал снятым с ноги браслетом и восклицал: «Свободен! Я свободный человек!» Потом предъявил публике устройство, подключенное к его домашнему телефону: на черной пластиковой коробке яростно мигала зеленая лампочка. «Во как с ума сходит, – комментировал бунтарь. – Значит, и в полиции тоже мигает! А мне наплевать!» Правда, вывесив этот ролик, смельчак так больше и не заходил на свою страничку на «Ю-тьюбе» – видимо, приехали за ним через считаные минуты. Но Анечку все равно вдохновляет его пример. Настолько, что она победно вскидывает разрезанный браслет для воображаемой, – а может, просто хорошо спрятанной, – камеры и громко произносит в пространство: «Свободна!»

Никакое устройство к ее телефону не подключено: браслет дороже и совершеннее, работает через спутник. Когда Анечка выкатывает за собой чемодан на тихую, нагретую июньским солнцем улицу, перед домом останавливается черная машина, и из нее поспешно выбирается тот, высокий, с блошиного рынка. Анечка, улыбаясь, манит его пальцем. Он неуверенно приближается.

– Да вы не бойтесь, – говорит Анечка по-русски. – Я просто хочу вам кое-что показать.

В руке у нее айфон, купленный неделю назад на соседней улице. Для контракта требовались какие-то документы, а у Анечки даже паспорта не было – Виктор, наверное, забрал. Но несколько несложных Анечкиных пассов, и обомлевший продавец лет двадцати перестал нуждаться в бумажках.

На экране айфона охранник видит свою фотографию, снятую в Эйнджел-аркаде. Когда она успела его сфотографировать? И лицо отлично видно! Под фото – окошко для текста, в котором набрано по-английски с ошибками, но недвусмысленно: «Этот человек удерживает меня насильно по адресу…» И указан адрес излингтонского дома. Анечкин изящный палец почти касается кнопки «отправить», и охранник понимает, что ее статус на «Фейсбуке» вот-вот обновится. Выхватить телефон? А если не успеет?

– Отдайте мне паспорт, пожалуйста, – просит Анечка. – Без документов ужасно неудобно.

– Я не могу, у меня приказ, – извиняющимся голосом говорит он.

– Ну подумайте, вы ведь не собираетесь в самом деле останавливать меня силой. Я до сих пор здесь, потому что я не возражала. А теперь возражаю.

– Ваш паспорт в офисе, – говорит охранник, подумав.

– А вы привезите его мне. Я подожду, – отвечает Анечка и садится на чемодан.

В отличие от него она хорошо понимает, что браслет был символическим наказанием, а не способом ее удержать. Константинов ведь царь горы, а не насильник.

Черная машина возвращается через двадцать минут. Видимо, какое-то время потребовалось охраннику, чтобы позвонить в Москву и уточнить инструкции. Анечка спокойно принимает из его рук паспорт.

– Спасибо. Надеюсь, я не создала вам никаких неудобств.

Охранник только что не отдает ей честь.

– Ни в коем случае. Я поеду?

– Конечно, – отпускает его Анечка.

Как и в прошлый раз, у нее нет никакого плана. Сидя перед дверью на чемодане, она надевает наушники. Классику Анечка Ли слушала, только играя в свои обычные поддавки с Константиновым. Она даже не знает, что такое исполнил Иванов в «Реставрации». В плеере у нее Шер поет про жизнь после любви. Но никакого «после» Анечка не чувствует: наоборот, ей вдруг легко и весело, и она уверена, что дальше все будет только лучше, надо лишь наметить следующие несколько шагов. Анечка слегка покачивается в такт музыке и закрывает глаза.

А когда она их открывает, перед ней стоит невысокий черноволосый парень в футболке, рукава которой слишком тесны для внушительных бицепсов, рваных джинсах и тяжелых ботинках.

– Ты ведь Анечка Ли? По-английски говоришь? – спрашивает он, убедившись, что его заметили.

В слове «Анечка» он делает ударение на втором слоге, и она не может удержаться от смеха. Почему-то этот незнакомец не кажется ей опасным, скорее забавным.

– Говорю по-английски, да, – подтверждает она.

– Что я сказал смешного?

– В Москве меня все зовут Анечкой, – говорит она, растягивая «а» на московский манер. – Но ты не оттуда, правильно?

– Я из Нью-Йорка. Том, Том Молинари. Я сейчас объясню, что к чему. Мы можем зайти в дом?

– Нет, я как раз ушла оттуда. Насовсем.

Пока они разговаривали, таксист уже отъехал, и Молинари тщетно машет ему вслед.

– Ну, не беда. Слезай с этого чемодана. Раз к тебе нельзя, поедем ко мне в гостиницу.

Чемодан американец не катит, а тащит, кажется, не чувствуя его веса. Шагает он широко, и Анечка едва за ним поспевает. Но мучения ее длятся недолго: как только они сворачивают на Коулбрук-роу, новый Анечкин знакомый открывает для нее дверь припаркованного здесь неприметного синего «Воксхолла». Водительскую.

– Хочешь, чтобы я повела машину? – удивляется Анечка.

– Черт. Я вечно путаю, с какой стороны здесь руль.

Молинари остановился в каком-то «Фисле» возле Мраморной арки. «Не „Дорчестер“, конечно, но я тут, на этом острове, всегда у них останавливаюсь, во всех городах, – объясняет американец. – Мне название нравится».

Анечка никогда не слышала про такие гостиницы и, хотя ей хорошо даются языки, не уверена, что правильно понимает название. Потому что не может же отель называться «Чертополох» – это как-то неуютно.

– «Фисл» – это такое колючее растение, правильно? – спрашивает она.

– Да. Очень живучее, растет даже на помойке, – радостно поясняет Молинари.

Колючие растения, помойки – придется теперь привыкать, думает Анечка, но настроение у нее от этой мысли совершенно не портится.

– Хочу сразу тебя предупредить, что в номер к тебе не пойду, – говорит она на всякий случай. – И кстати, кто ты такой? Прости, конечно, за невежливый вопрос.

– Частный сыщик.

– Как в кино… И ты меня, значит, разыскал.

– Ну да. Погоди, давай доедем до гостиницы, возьмем тебе номер. Отдельный. А потом я все расскажу. Правда, рассказывать почти нечего. Я и сам мало что понимаю.

Гостиница оказывается вполне уютной, Анечка ожидала худшего. В баре американец заказывает пиво – «любое», машет он рукой на вопрос бармена, – а она просит бокал белого вина.

– В общем, так, – начинает свой рассказ американец. – История довольно мутная. Я работаю на одну большую страховую компанию, которая хочет, чтобы я выяснил происхождение одной очень ценной скрипки. Похоже, что она много лет была в России, и мой русский партнер стал наводить там справки. Три дня назад он прислал мне твои фотографии с камеры наблюдения в каком-то клубе и еще из какого-то журнала, там ты на вечеринке, в желтом таком маленьком платье. – Анечка помнит эту вечеринку, какой-то вернисаж на «Красном Октябре», и наглого типа с камерой, который все вертелся вокруг нее – и вот, продал-таки свои фотки. – Мой партнер еще написал, что ты, вероятно, в Лондоне и что, если я тебя найду, надо показать тебе скрипку и спросить, на ней ли играл Боб Иванов в… погоди… – Молинари находит в заднем кармане джинсов клочок бумаги, – в «Реставрации».

– Показать мне скрипку? Она у тебя? – Анечка от неожиданности неизящно задевает локтем свой бокал, но Молинари ловко подхватывает его, прежде чем вино успевает пролиться.

– Скрипка у владельца, у меня только фотографии. Вот, смотри.

Распечатки – такие же, как в Москве у Штарка, – он принес в мятой пластиковой папочке. Перебирая их, Анечка, все последние два месяца заново переживавшая вечер, когда она «спрыгнула со стены», ни секунды не сомневается, что именно этот инструмент держала в руках в «Реставрации».

– Это та самая скрипка. Я помню вот эту царапину, и вот тут отверстие – как оно называется?

– Эф.

– Не знала… В общем, в верхней части этого эфа щербинка. Вы говорите, скрипка у владельца? А Боб Иванов тогда не владелец? Он говорил, что эта скрипка давно в его семье.

– Я вообще не знаю, кто такой этот Боб Иванов, – раздраженно отвечает Молинари, отхлебывая пиво. – Мой партнер обещал рассказать мне больше, когда я поговорю с тобой. Ты уверена, что инструмент тот самый?

– Да. У меня хорошая память.

– Тогда мне нужно связать тебя с моим московским партнером. По «Скайпу». Для этого придется все-таки подняться ко мне в номер. Или, хочешь, я принесу компьютер к тебе, но мы все равно окажемся в одном номере.

– Подожди. Этот твой партнер, он знает Боба Иванова?

– Догадываюсь, что да. Иначе откуда бы он знал про его концерт в каком-то клубе?

– А фамилию «Константинов» твой партнер не называл?

– Вроде нет. Да спроси его сама про всех ваших общих знакомых.

Но Анечке хочется оттянуть разговор с загадочным партнером. Она боится услышать что-нибудь страшное про Боба. Что бы такое сделать, чтобы не идти прямо сейчас? Анечка решает прибегнуть к любимому приему: дать мужчине похвастаться.

– Слушай… А как ты меня нашел? Лондон – большой город.

– Дело техники, – не без самодовольства отвечает Молинари, и Анечка делает заинтересованное лицо. – Моя специальность – искать украденные произведения искусства. В этом деле полезно иметь знакомых в иммиграционных службах и в аэропортах. Я выяснил, что дама по имени Анита Ли прошла паспортный контроль в Хитроу чуть больше двух месяцев назад. Перед ней шла пара с одинаковой фамилией, муж и жена, а после нее – некий Виктор Панферов. Я предположил, что эта дама – ты и что Виктор прилетел с тобой. Визу он получил по приглашению конторы под названием «МЛ Секьюрити» с адресом на Излингтон Хайстрит. Вчера я к ним зашел, но они были какие-то недружелюбные и ничего не захотели рассказывать про своего друга Виктора. Так что я стал дежурить напротив, чтобы понять, чем они вообще занимаются. Слава богу, контора маленькая, их там всего человек пять. Ну, когда сегодня двое выскочили на улицу, как ошпаренные, и забрались в машину, я поехал за ними. К тебе, как выяснилось. Пока я парковался чуть поодаль, они свалили, а ты осталась сидеть на чемодане. Что у тебя с ними за история, кстати? И зачем они возвращались?

– Привезли одну полезную бумажку. Это люди моего бывшего бойфренда.

– Они тебя обижали?

– Нет, они хорошие ребята.

– А мне показались ужасно невежливыми. Впрочем, я тоже не похож на принцессу из династии Цин.

– Я не китаянка, – смеется Анечка.

– Никогда не умел различать… Тьфу, прости, вырвалось. В Америке ты уже могла бы меня засудить.

Видя его неподдельное смущение, Анечка совсем успокаивается; почему-то и предстоящий разговор ее больше не пугает.

– Ладно, пойдем общаться с твоим партнером.

Анечкина новая жизнь пока требует от нее даже меньше усилий, чем старая.